Юрий Витальевич Яньшин
Внешняя беговая
– Come on, get up (А ну, встать)! – пнул он под ребра тяжелым армейским ботинком с рифленой подошвой, лежащего в подтаявшем снегу, Шептицкого.
Старлей, проклиная все на свете, сперва встал на четвереньки, а затем медленно, как во сне, начал подниматься во весь рост. При падении он потерял шапку и она куда-то отлетела в сторону. Вид у него, промокшего и вывозившегося в подтаявшем снегу пополам с грязью, был жалок и внушал брезгливое отвращение.
– Пшёль! – рявкнул командир, перейдя вдруг на русский с сильным акцентом.
Оглушенный сначала выстрелами, а потом и пинками американца, Арнольд, сильно раскачиваясь из стороны в сторону, порысил к указанному им ранее месту выхода вентиляционного отверстия и при этом не переставал вздрагивать от каждой порции выстрелов. До него оставалось уже совсем близко, когда выстрелы начали перемежаться громкими хлопками взрывов от подствольных гранатометов. И тут, наконец, с большим запозданием низко протяжно завыла сирена, извещавшая всех обитателей поселка о нагрянувшей беде. Вой сирены был настолько пронзительным и одновременно тоскливым, что у всех, кто ее сейчас вынужден был слушать, мурашки забегали по спинам. Последний раз она так выла тридцать лет назад, когда на полигоне состоялся взрыв ядерного устройства, положивший одновременно начало нового миропорядка и окончательный конец одной из сверхдержав. Подстегиваемые утробным воем сирены, диверсанты, во главе с окончательно деморализованным Шептицким, прибавили ходу. Уже через пару минут они стояли возле зияющего провала шахты, забранного, ради бережения, металлической решеткой, насквозь проржавевшей от времени. Командир попинал решетку, и, убедившись в ее крепости, несмотря на ржавчину, отдал распоряжение своим людям об укрытии в безопасном месте, пока он будет ее взрывать. Подчиненные тут же выполнили его приказ, отойдя на некоторое расстояние от предполагаемого места взрыва. Порывшись у себя в карманах, он извлек оттуда кубик пластида и, прилепив его к решетке, вставил детонатор. Затем отойдя шагов на десять, нажал кнопку на маленьком пульте, что крепился на запястье. Глухо прогремел взрыв. Решетку вырвало с корнем из бетонной кладки и она, покрутившись в воздухе, упала метрах в тридцати от эпицентра взрыва. Диверсанты тут же окружили темный зев шахты. Подошел и содрогавшийся в нервическом припадке, а может просто от холода (шапку-то потерял), Арнольд.
– Where does this entrance lead to (Куда ведет этот ход)? – все тем же приказным тоном вопросил командир диверсантов у скукожившегося старлея.
– Я не знаю схему внутреннего расположения помещений, – соврал он, не моргнув глазом, чтобы не лезть в эту проклятую шахту, из которой потом неизвестно как выбираться. – В мою компетенцию входило только знание о месте расположения шахты. Но чтобы не злить еще больше и так недовольного командира, добавил. – Там, через три метра будет еще одна решетка, но не такая прочная. Ее прутья можно будет разогнуть, а еще через два метра стоят фильтры для очистки воздуха. Они легко разбираются. Дальше идет горизонтальный тоннель, ведущий на первый уровень. Из него по винтовой лестнице можно попасть на следующий уровень. Больше я ничего не знаю. Я там не был.
Тут к командиру подошел один из его помощников и не слишком уверенным голосом начал явно что-то говорить по внутренней радиосвязи, чтобы не слышали снаружи. Его речь сопровождалась бурной жестикуляцией.
– Пол, – обратился он к нему, – ты меня хорошо знаешь. Мы с тобой провели немало операций, прикрывая друг другу спину.
– Я слушаю тебя, Кайл, – ответил тот, – только давай без прелюдий. Время – золото. У нас не больше полутора часов.
– Хорошо. Тогда скажи, так ли уж нам надо лезть, в этот чертов лабиринт, схему которого мы даже не знаем? Сам же говоришь, что через полтора часа сюда прилетит птичка и перепашет тут все, что можно своим специальным боеприпасом.
– А если не перепашет? – в свою очередь задал вопрос Роумэн (а это был именно он). Ни ты, ни я не знаем, как глубоко находится тот, которого мы ищем. Сооружения подобного профиля, как ты знаешь, чем-то напоминают отсеки подводной лодки. И каждый из них задраивается многотонными бронированными дверьми. Даже если боеголовка и проникнет на нужную глубину, то это еще не гарантирует полное выведение из строя всего сооружения, а значит и людей, находящихся там.
– Установка, которую русские смастерили, будет все равно уничтожена, так или иначе. Неужели нам так важен человек, фото которого ты нам показывал, что ты готов рискнуть всеми нами?
– Кайл, дружище, поверь мне, – он положил руку на плечо помощника, чтобы немного утихомирить его эмоции. – Ради этого человека я готов поставить на кон все, что угодно, включая собственную жизнь. От него сейчас зависит все наше будущее. Не наше с тобой, а будущее нашей страны. Если мы не захватим его, или, по крайней мере, не ликвидируем, то через год, максимум через два, нашей любимой Великой Америки может не стать совсем. И это не преувеличение.
– Хорошо. Я понял тебя, Пол, – согласился Кайл и без лишних разговоров стал привязывать конец троса к торчащей из бетонной кладки арматуре.
Привязав трос, он начал спускаться по нему вниз. Вслед за ним в темный провал шахты, откуда несло могильным холодом, полезли и остальные.
– Луис, Стив, – окликнул коммандер двоих из своей команды, – оставайтесь здесь и не спускайте глаз с этого русского, – ткнул пальцем в Шептицкого. – Если через час мы не появимся на поверхности, то возвращайтесь на исходную.
– Так точно, сэр! – вскинули руки к шлему те, к кому он обратился.
И тут откуда-то донесся сильный взрыв, от которого вздрогнула даже земля.
– Где, это? – переглянулись, не успевшие еще спуститься вниз диверсанты.
– Не волнуйтесь, парни, – успокоил их Роумэн. – Это наши люди взорвали на аэродроме летающую установку. – Ладно. Я пошел.
С этими словами он сноровисто опустил ноги в шахту и, ухватившись за трос, исчез внутри нее, будто провалившись сквозь землю.
Глава 50
I.
Там же
За два месяца, что медведица жила у коменданта в сараюшке, ей много раз приходилось сталкиваться с людьми. И она уже могла различать многих из них. Это были доброхоты, приносящие лакомство, взамен на возможность попозировать перед фотокамерой рядом с громадным и диким зверем. Их намерения были всегда понятны и не отличались разнообразием. Поэтому она охотно шла с ними на ограниченный контакт, давая возможность постоять возле нее во время очередной фотосессии. Еще было очень много детей. Они были шумными и от них всегда вкусно пахло. Этим маленьким существам, которых она не воспринимала в качестве соперников за обладание кормовой базой, было позволено не только стоять рядом с ней, но даже тормошить и поглаживать ее бока, заметно округлившиеся от сытой жизни. Потовые железы всех, кто посещал ее в эти месяцы, выделяли разные запахи. В основном это была смесь запахов, состоящих из восторга и немножечко боязни. Вообще, двуногие по ее мнению, были странными существами. Они могли одновременно испытывать восторг, боязнь и жуткое любопытство, граничащее с безрассудством. Но больше всего удивляло ее, за все то время, что она бок о бок прожила в их суетном и бестолковом обществе, так это отсутствие со стороны его представителей, какой бы то ни было угрозы для нее самой и ее малыша. Они были суматошливы и нарочито громкими, порой назойливыми и раздражающими до такой степени, что ей иногда хотелось рыкнуть на кого-нибудь из них. Да так рыкнуть, чтобы они не забывались в своем нахальстве и соблюдали правила приличия в ее благородном обществе. Но ни один из них, а у нее побывали уже почти все жители поселка, за редчайшим исключением, не нес ни прямой, ни косвенной угрозы. Конечно, полностью доверять она могла только одному из них, хотя от него порой и несло невообразимо гнусным запахом алкогольного перегара, с которым она заставила себя смириться. Всех же остальных она либо стоически терпела, если это были дети, либо высокомерно игнорировала, делая вид, что ее никак не интересует то, что вокруг нее творится. Этот же, что стоял в нерешительности неподалеку от их с Митричем дома (его дом она считала всего лишь пристроем к своему сараю) источал невыносимую опасность. Своим присутствием он угрожал всем. Угрожал ей самой, ее малышу, самому Двуногому, его старой и сварливой самке, их общему дому и даже земле, на которой она жила. Каким-то сверхъестественным чутьем она видела позади него распростертые крылья Смерти. Двуногий спит у себя в берлоге и не чует, что Смерть бродит вокруг их жилища, и это именно к нему она сейчас пришла в образе другого двуногого – хитрого и подлого, как определила она его по запаху потоотделения. Медведица оглянулась, и тихонько рыкнула на сына, проснувшегося от того, что почувствовал материнскую тревогу, остерегая того от бродившей рядом с ними опасности. В доме было по-прежнему тихо и темно, а это значило, что выходить на битву со Злом предстояло ей самой, не рассчитывая на помощь кого-либо со стороны.
Медведица по своему природному инстинкту, повелевающему непременно догнать и растерзать убегающую добычу, ринулась было вслед улепетывающему врагу, но быстро остановилась. Двуногий друг строго настрого запретил без его разрешения выходить на улицу. Она самостоятельно могла только выбираться к ручью, что протекал с другой стороны дома, где можно было не опасаться столкновения со случайно проходящими мимо людьми. Ей очень хотелось наказать Зло, пытавшееся проникнуть к ним в дом, но в то же время она очень боялась расстроить своим безответственным поведением доверившегося ей человека. Зло отступило, и это была ее маленькая победа. Но оно никуда не сгинуло. Последнее обстоятельство не давало ей покоя. Нужно было как-то предупредить друга об опасности, которая отступила, притаившись, возможно где-то невдалеке, и только ждала своего часа, чтобы наброситься исподтишка. Медведица подняла голову кверху, ловя ноздрями запах отступившей беды. Запах был настолько неприятен, что она в омерзении затрясла головой. На улицу выйти она так и не решилась, но зато тщательно обошла по периметру весь участок, который занимали дом и сарай. В такой нерешительности она пребывала минут двадцать. Больше всего ее сейчас тревожил не запах от плохого человека, а какой-то новый и доселе совершенно неизвестный. Он исходил со стороны залива и с каждой минутой только усиливался. Запах, несомненно, был враждебный. Она вновь заходила кругами по невеликому участку в сомнениях и раздумьях. Неужели ее Двуногий не чует надвигающейся с моря беды? Ведь он, она сама это видела, был таким всемогущим. Он говорил, и все вокруг замолкали, внимая его речам. Он отдавал приказы негромким голосом, и все спешили выполнить его повеления. А сейчас он лежит в своей берлоге, она даже сквозь стену слышит его похрапывание, и ничего не слышит и не чует. Она топталась в нерешительности, абсолютно не представляя, что предпринять. Наконец, ее все же озарила спасительная мысль. Двуногого надо разбудить и тогда все само собой наладится. Она рыкнула, в надежде, что ее услышат в доме и Двуногий сначала прильнет лицом к прозрачной, но невкусной льдине, что вставлена в стену, затем в глубине логова зажжется, наконец, маленькое солнце. А спустя еще немного времени, он, ворча себе под нос, откроет вход и вылезет из своей берлоги. Тогда она сможет попытаться указать ему на опасность, если он сам к тому времени не сможет это понять. Она прислушалась, как собака, наклонив голову набок, но из берлоги не доносилось никаких новых звуков. Она вновь нерешительно потопталась на месте, уминая и без того плотную корку наста. И все же решилась на отчаянный шаг, махнув лапой на возможные негативные последствия. Осторожно поднявшись по ступеням на крыльцо, она тихонько поскреблась лапой в дверь. Прислушалась. В берлоге Двуногого по-прежнему не было никакого движения. Тогда она опять начала скрести лапой по двери, оставляя на ней глубокие царапины от своих громадных когтей. Свое царапанье она сопровождала глухим ворчаньем. Своим упорством она все же смогла добиться того, что в берлоге Двуногого началось некое движение и даже послышались голоса.
– Эй, старый! – пихнула в бок локтем Фроловна своего благоверного. – Просыпайся!
– А-а! М-м! – промычал спросонья Митрич в ответ на слова супруги.
– Просыпайся, говорю! – продолжала она настойчивые попытки его растормошить. – Слышишь, кто-то в двери скребется?!
– Да, кто там может скрестись? – все еще в полусне спросил комендант, не желавший выбираться из лап Морфея в эти последние предутренние минуты самого сладкого сна.
– Ай, оглох совсем, на старости?! – не унималась Серафима.
Он, проклиная в душе неугомонную жену, все же нашел в себе силы оторвать голову от мягкой, на гагачьем пуху подушки. Прислушался. Действительно, снаружи кто-то упрямо скреб в двери чем-то твердым и при этом сопел так, будто перетаскивал на горбу рояль по лестнице в доме без лифта. Митрич приподнялся на локтях, тщательно прислушиваясь к звукам доносящимся снаружи.
– И вправду скребутся, – констатировал он неопровержимый факт.
– Хтой-то там, Миш?! – придушенным от страха голосом прошептала Фроловна, натягивая одеяло до подбородка.
– Да, кто может быть-то кроме нашей Потаповны? – произнес Митрич уже окончательно отходя ото сна.
– Ой! – еще больше переполошилась супруга. – Чего она в дом-то ломится?! Что делать-то?! Она же сейчас дверь вышибет!
– Не вышибет, – попробовал он успокоить жену, но уверенности в его голосе не было.
Полковник, щелкнул выключателем, и тут же комната осветилась от ночной лампы, что стояла на тумбочке возле кровати. Кряхтя стал прилаживать протез. Знакомая много лет операция по надеванию протеза заняла не больше минуты. Столько же времени понадобилось и для того, чтобы натянуть штаны на кальсоны. Супруга боялась даже нос высунуть из-под одеяла, однако продолжала свой бубнеж, перемежаемый укоризнами и жалобами.
– Пойду, гляну, зачем она рвется к нам, – проговорил он, не обращая на стенания супружницы.
– Миша, не ходи! Христом Богом молю! – взвыла Фроловна.
– Ты очумела, мать?! – оглянулся он на нее. – С чего ради ей на меня нападать?!
– Оружие-то, хоть какое возьми! – продолжала выть Фроловна. – Не ровен час, хватит тебя по башке!
– Если по башке хватит лапой, то тут уже никакое оружие не спасет, – со знанием дела прокомментировал он советы жены, надевая рубашку. Застегивая на ходу поясной ремень, вышел на крыльцо. Но прежде мельком выглянул все-таки в окошко. Там, в утренних сумерках, можно было разглядеть белую массивную фигуру Марьи Потаповны, которая продолжала царапать дверь, но уже не так настойчиво.
– Ты, мать, внутреннюю дверь запри на крючок, на всякий пожарный, – бросил он жене, выходя в прихожую.
Та шементом, выскочив из-под одеяла, побежала за ним:
– Миш, может не надо выходить?! Кто его знает, что у ней там, в мозгу приключилось?! Ведь съест же и не подавится!
– Конечно, не подавится, – согласился он с ней. – Ты же не подавилась за полста лет. Ладно. Закрывайся там, – не стал он раздувать семейный скандал.
Не дождавшись, пока супруга захлопнет за ним внутреннюю дверь, ведущую в прихожую, он осторожно приоткрыл входную. Медведица уже перестала царапаться, услышав, что на ее призыв отреагировали. Она смирно стояла на крыльце и ждала, когда Двуногий выйдет наружу.
– Ну и чего ты тут хулиганишь, ни свет, ни заря?! – пробурчал комендант на свою беспокойную жиличку.
Медведица сначала легонько ткнулась мордой в его грудь, призывая к вниманию, а затем, отвернув голову в сторону залива даже не зарычала, а завыла как-то жалобно и протяжно, будто силясь поведать о чем-то важном и печальном.
– Да, ты не вой, а толком скажи, что приключилось?! – нетерпеливо стал расспрашивать ее полковник, которому было весьма некомфортно стоять на ветру в одной рубашке.
Видя, что ее призывы ни к чему не привели и Двуногий никак не возьмет в толк, что от него требуется, медведица косолапо сбежала со ступенек вниз и еще раз вытянув морду, в сторону залива завыла надсадно и громко. Тут уж кто угодно поймет невысказанную, но продемонстрированную мысль медведицы об опасности, идущей со стороны моря. Приложив руку ко лбу козырьком, старик долго всматривался в предрассветную мглу, силясь разглядеть хоть что-то. Рядом с ним громко вздыхал и переминался с лапы на лапу дикий зверь. У Митрича не было оснований не доверять чуткому восприятию действительности своей постоялицы, тем более она еще никогда не давала осечки в этом деле. Но, как ни всматривался и как ни вслушивался комендант в сумерки зарождающегося рассвета, ничего увидеть и услышать не смог.
– Обозналась, ты, видать, мамаша, – беззлобно проворчал он, погружая свою заскорузлую руку в густой подшерсток медведицы. – Или сон дурной привиделся, а?
Она прижмурилась и громче засопела, чувствуя ласку Двуногого. Он уже повернулся к дому, чтобы успокоить свою старуху, которая вопреки его приказу уже высунула свой любопытный нос из приоткрытой двери, но тут неожиданно послышался сухой, как удар хлыста щелчок. Митрич резко обернулся всем туловищем назад. Уж кому-кому, но ему-то точно был хорошо известен этот звук. На Севере с его особенной местностью, лишенной естественных поглотителей звуков – лиственных деревьев, любые звуки распространяются на большое расстояние. Выстрел из «макарова» нельзя было спутать ни с чем иным. А вслед за «макаровым» дал о себе знать работяга «калашников», рассыпаясь дробным стуком коротких очередей. Полковнику не составило труда определить, что звуки доносятся со стороны аэродрома.
– Ёпт! – заорал Митрич благим матом, подскакивая на месте. – Началось! В дом! В дом, быстрее! – замахал он руками на супругу, которая тоже уже поняла, что случилось нечто страшное.
Старик опрометью бросился на крылечко, почти сбивая с ног, оторопевшую от происходящего Фроловну. Ураганом он ворвался в дом, кидаясь первым делом к сундуку. Откинув крышку, судорожно стал вышвыривать прямо на пол какие-то тряпки, узлы и прочую мягкую рухлядь бережно хранимую каждой рачительной бабкой. Супруга, ни жива, ни мертва, с бледным лицом и трясущимися губами стояла позади, боясь даже ойкнуть. Он на секунду оглянулся, на стоявшую в одном исподнем жену и грубо схватив ее за руку:
– Че рот раззявила!? Дура! Лезь в сундук!
– М-и-ш-а-а! – завыла она дурным голосом. – Господи! Да, что же это?!
– Лезь, кому грю! – он дернул ее за руку к себе, и уже обхватив обеими руками, стал заталкивать в самодельное убежище.
Она не сопротивлялась, а лишь тонко и жалобно скулила, как побитая ни за что хозяином старая и верная собака. Затолкав кое-как, воющую Фроловну, в сундук, Митрич напоследок мазнул ее губами в дряблую щеку, делая последние наставления:
– Запирайся изнутри и лежи тихо, как мышь! Крышку не открывай до последней возможности! Даже если в комнате будут говорить по-русски! Поняла?!
Та, не в силах произнести ничего членораздельного от душивших ее рыданий, только и смогла, что покивать головой. Он еще раз мельком оглядел свою вредную и несносную, но такую любимую женщину и с грохотом захлопнул крышку. Затем кинулся к шкафу, куда он недавно, вопреки всем инструкциям, перенес из своего кабинета второй ШАК-12, быстро примкнул магазин. Наощупь достал еще два запасных магазина, перемотанных изолентой и сунул их в карман штанов. Уже выбегая из комнаты, с удовлетворением услышал сквозь доносившиеся из сундука всхлипы Фроловны звук запираемой на щеколду крышки.
Выскочив на крыльцо, на всякий случай запер за собой дверь, полагая не без умысла, что враг не станет ломиться в запертый снаружи дом. Канонада от выстрелов не только не стихала, но напротив, только лишь усиливалась. Медведица, нетерпеливо ожидавшая его во дворе, обрадованно сунулась к нему, тыча мордой в грудь.
– Уйди, мать! Не до тебя! – в сердцах бросил он взволнованной косолапой подружке и старческой рысцой ринулся со двора, на ходу передергивая затвор штурмового автомата.
Медведица сначала было обиделась на такое невнимание, но быстро смекнув, что претензии можно оставить и на потом, а Двуногому сейчас действительно не до нее, правильно оценила ситуацию. Она сначала кинулась в сарай, чтобы успокоить волновавшегося там медвежонка. Там, наскоро облизав его и еще раз повторив строгий запрет на выход из убежища, она ринулась вдогонку за Двуногим. Обоснованно считая, что лишние клыки и крепкие когти на лапах, тому придутся, кстати, в борьбе со Злом, она решительно пустилась в очередную свою авантюру. Но медвежонку было страшно даже не столько от непривычных звуков выстрелов, сколько от волнения матери. Такой напряженной и взволнованной он ее еще никогда не видел. Гены упрямства, переданные ему матерью, сделали свое дело. Поэтому, дождавшись, когда мать выскочит вслед за Двуногим на улицу, он быстренько выкарабкался из сарая и пустился вслед за матерью. Догнать ее было не слишком трудной задачей для подросшего и окрепшего малыша, тем более мать не могла, вследствие своей хромоты развить более высокую скорость. Уже через полминуты она догнала его и пристроилась сзади, обдавая спину Двуногого своим горячим дыханием. Митрич оглянулся, чувствуя спиной присутствие зверя, но не сбавил своего бега. А еще через полминуты их догнал и непослушный отпрыск. Впрочем, в пылу беготни, мать, кажется, его даже и не приметила. В другое время он бы умилился подобному поступку не оставившего его в беде верного зверя, но сейчас он только досадливо буркнул на нее:
– И чего поперлась за мной?! Сидела бы дома.
Медведица, словно бы поняв слова упрека, упрямо помотала головой на ходу, не соглашаясь в столь ответственный момент для всего поселка, отсиживаться в тылу за чужими спинами.
Заслышав стрельбу, многие из жителей поселка повыскакивали из своих домов, пребывая в полном недоумении от происходящего. Увидев бегущего Митрича, они кидались к нему с вопросами, но тот, задыхаясь на бегу, только отмахивался от вопросов и хрипящим голосом повторял одну и ту же фразу:
– Всем в убежище! В гору! В гору!
И действительно, в поселке не было предусмотрено никаких бомбоубежищ или иных укрытий на случай непредвиденного нападения. Единственное место, где можно было переждать даже ядерный конфликт, находилось на окраине поселка – там, где располагался вход на самый секретный объект России. Солдаты гарнизона, после того, как отдельные выстрелы перешли в нескончаемые очереди, тоже выскочили из казарм и теперь метались, как очумелые по плацу, не зная, что делать. Вместе с ними метались и офицеры, находившиеся в это время на дежурстве. Но все они были безоружными. Оружейные комнаты, где хранилось штатное вооружение, были заперты на крепкие запоры, ключи от которых находились у дежурных офицеров, но те, по Уставу, не имели права на раздачу оружия без распоряжения, командующего гарнизоном, или объявления всеобщей тревоги. Но сигнала тревоги так и не было.
Митрич бежал к центральному посту охраны внешнего периметра, чтобы оттуда узнать складывающуюся обстановку. «Почему не гудит сирена?» – острой жилкой билась мысль в его распаленном от переживаний и сумасшедшего бега мозгу. Помещение центрального поста охраны располагалось в просторном, но одноэтажном здании, окруженном со всех сторон вышками с телеметрической аппаратурой. Причину, по которой не сработал сигнал оповещения о нападении, Виттель понял, как минимум, шагов за тридцать не доходя до самого здания. У небольшого шлагбаума, загораживающего дорогу к центральному посту на земле разметав руки в стороны, лежал боец. Рядом с ним лежал и его автомат, из которого он, судя по всему, не успел даже выстрелить. Судя по его неестественной позе, оказывать ему какую либо помощь было уже поздно. Комендант ринулся к зданию. На утоптанном снегу виднелись многочисленные отпечатки обуви, явно иностранного образца. Такое рифление подошв в российской армии было не принято. Он понял, что опять опоздал. Возле приоткрытой металлической двери, ведущей внутрь помещения центрального пульта, тоже лежал боец. Громадная лужа крови, расплывающаяся из-под его скрюченного тела, красноречиво говорила о том, что и ему никакая помощь уже не нужна. Взяв автомат наизготовку, Виттель рванул на себя тяжелую дверь, автоматически отмечая про себя, что, если кровь все еще вытекает из тела охранника, значит, с момента нападения на пост прошло не более восьми или десяти минут. Медведица не стала заходить в здание вместе с Двуногим другом, благоразумно оставаясь снаружи. Да и зачем ей было туда идти. По запаху она и так могла определить, что там никого в живых уже не было, а значит, никакая опасность Двуногому не угрожает с этой стороны, и он немного погодя вернется к ней сам. Впрочем, комендант и так уже догадывался, какую картину ему сейчас предстоит увидеть. Пробежавшись по короткому коридору, он первым делом сунулся в операторскую. Там в разных позах на полу лежала вся смена, в обязанности которой входило наблюдения за всем периметром охраняемого объекта. Шесть человек, во главе дежурным начальником смены, буквально утопали в собственной крови. Видимо, калибр оружия нападавших, был настолько велик, что одного попадания хватало, чтобы оставлять в телах раны несовместимые с жизнью. Вся следящая за обстановкой аппаратура была разбита и покорежена.
– Эх, ребятки! – горько вздохнул полковник, даже не пытаясь смахнуть набежавшую на щеку слезу.
Он проверил линию спутниковой связи. Связи не было. Аккумулятор, питающий линию связи, был разбит. Митрич понял теперь почему сигнал тревоги так и не прозвучал. Застигнутые врасплох операторы, просто не успели включить оповещение. Он вышел из операторской и прошел в комнату спецсвязи, надеясь, что в суматохе, нападавшие позабудут эту неприметную комнату. Из нее можно было напрямую связаться, хоть с Генштабом, хоть с Кремлем по оптоволоконной линии, проложенной по дну Карских Ворот. К его разочарованию аппаратура и этой комнаты подверглась тотальному разрушению. Это означало, что связаться с Большой Землей не представлялось никакой возможности. На материке не знают, что тут у них произошло. Нарушение радио и спутниковой связи в этих высоких широтах, дело весьма тривиальное. Электромагнитные всполохи, следствием которых является Северное Сияние, частенько преподносят подобные неприятные сюрпризы. Но оптоволоконная связь не подвержена влиянию природных эксцессов. Конечно, обеспокоенный долгим отсутствием связи материк, догадается, в конце концов, послать кого-то на помощь, но вот, когда это случится, никому не известно. А из этого следовало, что в ближайшие часы рассчитывать маленькому гарнизону придется только на собственные силы, не дожидаясь помощи извне.
Система оповещения о нападении включалась от центрального пульта охраны периметра. Пульт был разбит, и включить тревогу от него не представлялось возможным. Но была у этой системы одна особенность. Ее можно было включить вручную, опираясь исключительно на мускульные усилия. Об этой ее особенности и вспомнил Виттель, выбираясь из разбитой радиорубки. Он быстро проковылял в конец коридора, где находилось одно из подсобных помещений. Здесь под слоем пыли и находилась упрощенная установка СОУЭ. Ей давно не пользовались, полагаясь, прежде всего на электронное оповещение, но Митрич, неустанно заботившийся о своем хозяйстве, никогда не забывал отдавать приказы о регулярной смазке механизма оповещения. Этот примитивный механизм не требовал ни электричества, ни бензина, ни каких бы то ни было иных источников энергии, за исключением, как уже говорилось, мускульной силы. Но главным его достоинством было то, что он не мог быть разрушен или поврежден банальной очередью из автомата, даже крупного калибра. Виттель подошел к громоздкой станине, на которой стоял не менее громоздкий механизм с массивной и длинной рукоятью. Эта механическая сирена, генерировала звуковые колебания, вращением колеса измельчителя с прорезями, чтобы прервать поток воздуха с постоянной скоростью. Где-то грохнул взрыв. «Видать летающую лабораторию взорвали», – с горечью констатировал он про себя. Митрич, ухватившись за рукоять, крякнул от натуги и со всей возможной силой провернул зубчатое колесо. Над зданием поплыл, распространяясь по всем уголкам поселка, протяжный и резкий звук сирены, то затихая, то вновь повышая свой тоскливый возглас. Митрич крутил и крутил рукоять, пока окончательно не выбился из сил. Закончив физические упражнения, он, отирая обильно струящийся пот со лба, чуть пошатываясь, вышел на крыльцо. Население и гарнизон он оповестил, а ребятам с центрального поста уже ничем не поможешь.
Спешить, по сути, уже было некуда, но и медлить было непростительно. Враг, скорее всего, высадился в нескольких местах и, уничтожив передовые посты охраны, завязал бой в районе аэродрома. За производственную площадку и испытательный стенд, можно было сильно не волноваться. До внутренней охраны им не добраться. А оба входа надежно закрыты мощными воротами, которые могут выдержать даже удар тактической ядерной боеголовкой. Диверсанты наверняка сейчас вовсю шуруют по поселку, в поисках руководителей проекта. «А вот туточки вы и просчитались, – ехидно отметил он про себя, – На этом повороте я вас все-таки обогнал малость». Беззащитным сейчас оставалось только гражданское население. Он вполне себе допускал, что разозленные от того, что им не удалось захватить руководство проекта, диверсанты вполне себе могут в любой момент подорвать ядерный заряд особо малой мощности в ранцевом исполнении, чтобы замести следы своего пребывания. И с этим надо было что-то делать. С одной стороны настоятельно требовалось обеспечить эвакуацию населения в безопасное убежище и обеспечить оборону этого убежища оставшимися силами гарнизона. А с другой стороны, неприятель может воспользоваться этим и попытаться на «плечах» мирных людей проникнуть на производственную площадку и устроить там настоящий тарарам. То, что диверсанты так легко проникли внутрь периметра охраняемой зоны, можно было объяснить тем, что им удалось ввести в заблуждение электронные охранные системы и уничтожить караулы, несущие дежурство в «секретах». А это значит, что подробную информацию о постах наблюдения, противник получил, как говорится, «из источников, заслуживающих доверия», то есть от кого-то из своих. Вернее из тех, кто все это время притворялся своим. Ну, с этим уже придется разбираться потом. «И вряд ли это буду я», – как-то отстраненно подумал Виттель, выходя на крыльцо. Командиры подразделений, услышав звуки сирены, согласно Уставу, открыли арсенал и раздали оружие с боекомплектом. И теперь первые группы, получившие оружие стали спешно подходить к зданию центрального пульта охраны, в надежде получить разъяснения происходящего и наконец-то внятный приказ. Однако слишком близко подходить не решились из-за того, что возле крыльца наткнулись на медведицу, яростно трепавшую зубами за ухо своего непослушного отпрыска. Тот жалостно повизгивал от боли и обиды, а паче того от непонимания – за что он подвергается такой безжалостной экзекуции. Она же, в свою очередь не обращала особого внимания на собравшихся вокруг нее вооруженных людей. Запахи большинства из тех, кто находился тут, были ей хорошо знакомы и не несли в себе никакой угрозы. Митрич, спустившись с крылечка и закрыв собой медведицу, чтобы она своим присутствием не слишком пугала и без того перепуганных гражданских и растерянных военных, грозно оглядел толпу. Зло ощерившись на это стадо, которое он до сих пор считал боеспособным подразделением, громко произнес:
