Литтмегалина
Игра Бродяг
Вогт уже достиг цвета спелого помидора, но по-прежнему не проронил ни слова. Наёмнице стало жарко и гадко, невыносимо гадко. Она с удовольствием бы треснула его по макушке, но сейчас уже не могла себе такого позволить, поэтому резко встала и зашагала прочь, пытаясь растратить раздражение в движениях. И она еще переживала, что не сумеет спасти его! Жертва, как же!
Вогт устремился за ней.
– А после… – начал он отдуваясь. – Той же ночью… она поцеловала меня и спросила: хочу ли я все еще отправиться на поиски моей дурной подружки? Тебя, то есть. Я ответил, что да. Шванн рассмеялась, и мне стало жаль ее.
– Конечно! – звенящим голосом согласилась Наёмница. – Ее любой пожалеет! Такая несчастная, такая богатая, такая красивая, в окружении всей этой угнетающей роскоши!
– И тогда Шванн открыла мне свои истинные намерения… Всю жизнь она искала верность, которая устояла бы под напором ее красоты, но не находила ее. Она призналась, что в действительности испытывала меня. Откажись я от тебя ради того, чтобы остаться с ней, она бы бросила меня на растерзание своим злобным псам.
Наёмница фыркнула.
– Тебе все еще жаль ее?
Вогт серьезно кивнул.
– Моя жизнь была вне опасности, – объяснил он. – Я принял решение, и с тех пор у меня один выбор. Ты, – он схватил Наёмницу за руку.
Наёмница вырвала руку – после секундной задержки.
– Ты сумасшедший, – прошептала она.
– Не знаю, – широко улыбнулся Вогт. – Я чувствую, что у меня с тобой особенная связь. Мы встретились совсем недавно, а я как будто всю жизнь тебя знаю.
– Уж поверь мне, не всю, – отмахнулась Наёмница, в этот момент осознав, что стала жертвой аналогичной проделки…
Еще в тот момент, когда она услышала предложение Шванн, оно показалось ей крайне странным: «Сделай то, что я скажу, либо убирайся на все четыре стороны, но тогда твоему дружку не уцелеть». Ведь Наёмница действительно могла просто развернуться и уйти, не заботясь о жизни Вогта. И тем самым провалила бы испытание, после чего Шванн немедленно приказала бы ее прикончить.
Вогт снова поймал руку Наёмницы и задумчиво потер ее ладонь кончиками пальцев.
– Такая грубая кожа. Но мне нравится.
«У нее была гладкая, да?» Стиснув зубы, Наёмница вырвала свою недостойную длань.
– Идем, – она говорила мрачно, вместе с тем пытаясь проигнорировать огонек ликования, разгорающийся в душе. Вогт не предал ее!
Вогт отстал. Возможно, он не сразу решился высказать этот вопрос, однако терзался им слишком долго, чтобы терпеть и дальше.
– Все женщины умеют это делать? – спросил он и еще раз покраснел.
Глаза Наёмницы расширились. Это? Это?!
– Все! – ответила она едва ли не воплем. – Но некоторые не хотят!
– Но почему? – удивился Вогт.
Благодаря Шванн между ними добавилось сложностей. Но как бы то ни было, Наёмница не собиралась заниматься его дальнейшим обучением. Кто угодно, но не она. Опасаясь дальнейших проявлений его любопытства, Наёмница настолько ускорилась, что Вогт едва успевал за ней, пыхтя и спотыкаясь о кочки. «Так тебе и надо», – мстительно подумала она, слушая его тяжелое дыхание. Ее переполнял праведный гнев.
– Почему ты даже в обычной одежде выглядишь как монах? – оглянувшись, спросила она. – Такой обман.
Вскоре они набрели на куст с яркими красными ягодами, и, не задавая лишних вопросов вроде: «Ядовитые или нет?», все их оборвали и съели. Шванн, конечно, не распорядилась покормить их на дорожку или выдать еды с собой. Это было бы слишком человечно для нее.
Уничтожение ягод не помешало обсуждению их дальнейшего пути, хотя обсуждала в основном одна Наёмница, сама с собой, а Вогт был слишком расслаблен, чтобы задумываться, где они должны быть завтра, а где послезавтра и что там делать. Наёмницу же переполняла энергия, требующая выхода. Главным образом ее занимала карта. Вогт хорошо тогда сказал: если хочешь найти какую-то страну, прежде всего нужна карта. В тот момент его утверждение показалось ей бредовым. Но теперь оно обрело странную логичность.
– Мы отправляемся в Торикин, – объявила Наёмница.
Вогт удивленно выкатил на нее свои светлые глаза.
– Ты же говорила, что ненавидишь Торикин.
– Да, но нам нужна карта, а в Торикине можно купить что угодно. Мы не задержимся там надолго.
– Ну да, карта, – равнодушно согласился Вогт.
Наёмница хотела было припечатать его за отсутствие должного энтузиазма, но вместо этого запихнула в рот горсть ягод и проглотила почти не жуя.
– Почему ты так не любишь Торикин? – спросил Вогт минуту спустя. Похоже, он решил посвятить день неудачным вопросам.
– Это плохой город.
– Почему он плохой?
– Я… я не знаю. Он как будто знает, что самое худшее для тебя. И именно это там с тобой и случится. Торикин – злой город.
– А что в Торикине случилось с тобой?
Наёмница поднялась и слизала с пальцев липкий ягодный сок.
– Пошли. Я себе уже всю задницу отсидела. Да и ягоды кончились.
– А все же, – не унимался Вогт, – что не так с этим городом? Он проклят? Или же боги просто оставили его?
– Любой бог подохнет в Торикине, если не сумеет сбежать вовремя, – сказала непочтительная к вере Наёмница. – Ты идешь?
Преданный взгляд Вогта поглаживал ее лицо, как солнечный луч.
– Ну, чего тебе? – спросила Наёмница, когда утратила всякое терпение.
– Ничего. Мне приятно смотреть на тебя. Что заставило тебя вернуться ко мне?
– К тебе? – усмехнулась Наёмница. – Я не вернулась к тебе, Вогт. Я просто осознала, что намерена продолжать Игру так долго, пока не выиграю… или не проиграю. Ради тебя я бы палец о палец не ударила.
– Это неправда, – легко отверг ее слова Вогт.
Наёмнице хотелось настаивать, убедить его, что все так и есть – он ее совершенно не заботит. Однако мягкая улыбка Вогта обезоруживала ее, и она отказалась от попытки.
***
Колдун мертв. Она больше не зависит от него. Шванн ощущала сплав торжества и потери.
Шванн приблизила зеркало так близко, что в нем отражалось только ее лицо. Она не замечала опущенные уголки своих губ, а только едва заметные складки, наметившиеся возле них; не видела печали в своих глаз, а только тонкие морщинки вокруг них. «Старость, – содрогнувшись, подумала Шванн. – Самое страшное, что только может быть». Старость пугала ее даже сейчас, когда она обрела средство неограниченной, вечной молодости.
Вот только Шванн не представляла, чем сможет занять эту вечность. Она бросила зеркало, и оно упало на пушистые белые шкуры, устилающие пол.
– Мне грустно, – скучающе сказала она слуге – очередному безликому ничтожеству, что вечно шмыгали вокруг нее, как тени. – Сделай что-нибудь, чтобы меня развеселить. Выпрыгни в окно. Нет, – остановила она. – Не надо. Я хочу поговорить с кем-нибудь, пусть хотя бы с тобой. Я так одинока. Моя красота столь сильна, все затмевает собой. Но меня за ней не видно вовсе. Я бьюсь о нее, как о стену, но мне никогда не освободиться.
Слуга пробормотал что-то невнятно-утешающее. Однако Шванн сомневалась, что он улавливает смысл ее слов – наверняка уставился на нее во все глаза, словно завороженный, и едва ее слушает.
– Никто не любит меня по-настоящему, – продолжила она капризным тоном. – Никто не знает меня. Какая разница, что я думаю, ведь главное – это смотреть на меня. Ненавижу людей, потому что для них я сама, моя личность – ничто. Оборванка ненавидит их по той же причине. Странно, что именно в ней я обнаружила сходство. А этот белокурый паскудник… как он мог отказаться от меня, уйти с ней? Впрочем, совсем скоро она останется одна. Так и будет. Знаешь, люди в действительности никогда не вместе. Даже находясь рядом, каждый одинок в себе. Я надеялась, хотя бы звери сумеют полюбить меня, но они только сворачиваются в клубок, отказываются есть, закрывают глаза и дохнут. А ведь я так заботилась о них! Берегла, никогда не причиняла вреда! Но зачем? Во всем нет смысла, – она прижала кончики пальцев к векам, чувствуя, как непролитые слезы жгут глаза, а затем приказала слуге: – Принеси мне воды.
Суетливо поклонившись, слуга протянул Шванн кубок. Шванн обхватила кубок дрожащими пальцами.
– Убирайся.
Слуга снова поклонился и, пятясь, оставил ее в одиночестве. Шванн посмотрела в прозрачную воду. «Это просто усталость, – сказала она себе. – Все эти глупые мысли. О некоторых вещах лучше и вовсе не задумываться».
– Безумец. Как мог он вообразить, что я соглашусь быть с ним? Мне легче умереть. Хотя, если учесть, где он находится сейчас, моя смерть – это наш единственный способ встретиться снова, – Шванн рассмеялась. – Но у него не получится. Я никогда не умру. Даже если жизнь окончательно мне наскучит, я буду проводить дни, разглядывая себя в зеркале.
Она бросила зеленый камень в кубок, и вода брызнула на ее руки, платье, белые шкуры. Опустившись на дно кубка, камень, сам не бледнея, выплеснул в воду свой яркий цвет. Вода позеленела на минуту, а затем приобрела прежний прозрачный вид.
«Не больше капли в день», – предупреждал Колдун. Но сегодня Шванн проигнорировала его предупреждение и, закрыв глаза, жадно отпила глоток. Молодость! Жизнь без старости и без завершения. Без чего-либо вообще.
Что-то было не так. Жидкость оказалась соленой на вкус и облепила язык жирной пленкой. Шванн распахнула глаза и уставилась на остатки жидкости в кубке. Прежде зеленая, далее бесцветная, теперь она стала ярко-красной. Пальцы Шванн разжались, и кубок выскользнул из них. Еще несколько секунд Шванн удерживалась на ногах, а затем рухнула на мягкий белый мех. Она попыталась позвать на помощь, но собственный язык отказывался подчиняться. Силы стремительно покидали ее. Было сложно удерживать потяжелевшие веки в поднятом состоянии, так что Шванн закрыла глаза. Но ей все еще требовались усилия, даже просто на то, чтобы лежать на полу и чувствовать мех под щекой, вдыхать его неживой, душный запах.
«Нет, это невозможно, – подумала Шванн. Он бы никогда не решился отравить меня. Разве что… разве что он слишком сильно хотел, чтобы мы были вместе».
Как же тяжело повторять раз за разом: вдох-выдох, вдох-выдох. И она перестала дышать.
***
Наёмница, уютно укутанная в зеленый плащ, лежала в темноте, не отодвигаясь от прижавшегося к ней во сне Вогта. После долгих часов ходьбы ноги мучительно ныли. Вогт тихонько сопел. Это был успокаивающий, живой звук, в отличие от чуть слышного, монотонного дыхания людей, отдавших свои имена лишь потому, что мир слишком страшен для тех, кто сохраняет личность и чувства. Ноздри Наёмницы улавливали терпкий, но приятный запах растущей неподалеку полыни.
«Какая же она дура, – думала Наёмница, и ее широко раскрытые глаза поблескивали в темноте. – Единственный человек полюбил ее так сильно, что продолжил любить даже не видя ее лица – а она просто угробила его, так и не узнав об этом!»
И Наёмница до боли стискивала челюсти.
***
Стоя во мраке, Чёрный Человечек был едва различим, однако сам отлично все видел своими темными, как ягоды шелковицы, узкими глазками. Остывающая горечь наполняла его сердце оттого, что замок лежал в руинах. Все мертво; лишь груды камней. Едва уловимое дыхание жизни, что еще оставалось в этом месте, унес чужой холодный ветер, который гулял здесь беспрепятственно и нагло, как мародер в опустевшем доме.
Но не только горечь и сожаление занимали мысли и чувства Человечка. Ему предстояло отправиться в путь, на поиски нового сюзерена, и порой, отвлекаясь от ожидания, Человечек мысленно уже шел во мраке, довольный движением и прохладным ночным воздухом. Человечек обладал высшей мудростью: каждая минута его жизни была наполнена смыслом, и каждую он проживал без остатка. Он мог бы принадлежать ночи, но ночь принадлежала ему, потому что однажды он впитал ее в себя и сделал своей. Впрочем, любому надчеловеческому существу свойственна мудрость.
Тончайший слух Человечка уловил тихий шорох перемещающихся камней и глухие удары их соприкосновения. Его до того свободно блуждающий взгляд остановился и зафиксировался в одном направлении. Человечек смотрел на фигуры из камней, как они светлеют, сужаются, вытягиваются и обретают очертания людей, лежащих на земле. Или тех, кто так обманчиво похож на людей. Восьмерка проснулась. Глупая маленькая крыска приложила к этому свою темную лапку, но Человечек ее не винил – некоторым людям на роду написано если не сгинуть в пучине насилия, так гнать новые волны.
Чёрный Человечек появился в замке много веков назад, когда в нем заправлял еще дед того колдуна, что погиб сегодня, и с тех пор переходил по наследству от господина к господину. Первый хозяин был известен за его могущество и безграничную жестокость. Впрочем, если в могуществе его никто не мог превзойти, то в жестокости Восьмерка раз от разу достигала большего, порой поражая успехами самого Старого Колдуна – он и сам нередко проливал чью-то кровь без особой на то причины, но никогда – реками.
Ощущая сострадание к миру, Старый Колдун решил остановить Восьмерку. Он убивал их множество раз, самыми изощренными способами, но спустя какое-то время они неизменно возвращались, становясь даже более сильными. После очередной временной победы Старый Колдун разрубил тела Восьмерки на части. По очереди прикасаясь к кровоточащим фрагментам, он обратил их в камни, которые разбросал по своим необъятным землям, чтобы они никогда не сумели собраться вновь. Пусть это не избавило мир от гнусного разлагающего влияния Восьмерки, что продолжало сочиться, отравляя почву, но хотя бы удалось избежать великого пожарища.
Хотя позже старик был вероломно убит собственным отпрыском, его миссия продолжила жить: никогда Восьмерка не должна вернуться в мир, и колдуны обязаны сделать для этого все, что потребуется. Бежали годы. Дети отцеубийцы подросли и однажды повторили тот грех, что когда-то совершил их родитель: боясь и ненавидя отца, они сговорились и убили его подло, во сне – и это было одно из тех дел, что укрепляют восьмерых, спящих внутри камней. Ужаснувшись собственному деянию, братья поклялись, что никогда один не поднимет руку на второго, иначе виновный в тот же час лишится всей силы и таким образом будет наказан. Даже если эти обещания были позабыты позже, это не значит, что они утратили силу. Шванн разрушила их братство, клятва была нарушена, и потому огромная сила, унаследованная ими от отца, пала.
Оказавшийся в одиночестве, последнее звено некогда великого рода, Колдун утратил власть над своими необъятными землями, и вскоре их заселили пронырливые жадные люди, а самому Колдуну остался только жалкий уголок, где были лишь угрюмые деревья, ветер, камни да замок, черный, будто обсыпанный угольной пылью. Остатки могущества Колдуна еще сохранялись, главным образом в артефактах, запрятанных в замке. Сюда же были перевезены черные камни, которые Колдун побоялся оставить в человеческом мире, в котором уже замечал движение теней, стремящихся закрыть все небо. Восьмерка очнулась ото сна, и лишь витающая в этой местности остаточная сила Колдуна не позволяла им высвободиться из камней и утечь в землю.
Шли годы. Колдун пребывал в отчаянье и таял; лес перестал быть частью его владений, а лишь стеной окружал их. И те, кто был заперт в камнях, чувствуя, что освобождение возможно, начали перемещаться ближе друг к другу и неподвластному Колдуну лесу, где свершилось бы обратное превращение. Чёрный Человечек, будучи внимательным и аккуратным, не мог этого не заметить. Каждое утро он отправлял кого-то оттащить камни обратно к замку. Никакие преграды не могли остановить Восьмерку, лишь медлительность препятствовала достижению их целей.
Но этой ночью, когда все оковы, что сдерживали их, пали, цель была достигнута. Человечек наблюдал, как восемь обнаженных фигур встают с земли и поднимаются в полный рост, раскачиваясь от слабости и непривычки. Многовековое прозябание в чужих землях не пошло им на пользу. Вот только они не погибнут в этом мире, что так жадно призывал их: впитывая ночь, они будут становиться сильнее. Впрочем, медленное выздоровление их не удовлетворит, Чёрный Человечек знал об этом. Есть способ вернуть их могущество быстро и в стократном объеме…
Что ж, теперь это забота крысы, которая шарит по ночам… маленькой черной крыски и ее лучезарного друга, прячущего опасную тайну ото всех, включая себя. Черный Человечек был на их стороне и даже отчасти им сочувствовал, но помогать не собирался. За свою протяженную жизнь он повидал столько игр, что окончательно утратил к ним интерес. К тому же он знал свой предел.
Он ступал совершенно бесшумно, перешагивая или обходя темные осколки замка и уцелевшие фрагменты стен. Под ногой хрустнул кристалл, матовый, хранящий чье-то ненужное имя; только этот хруст и нарушил беззвучие. На кристалл Человечек наступил умышленно.
Находясь в услужении у колдунов, Человечек наблюдал их одиночество, отчаянье и гибель, их бесконечные поражения в битвах с призраками, которых они сами же и породили. Ему было жаль уходить, и в то время он был не из тех, кто о чем-то сожалеет. На мосту он замедлился и протянул руку – нельзя оставлять живое там, где все остальное мертво. Серебряные кругляшки вспыхнули на дне ручья, меняя форму и теряя вес, а затем мерцающими звездами поднялись из воды и полетели к его ладони, чтобы вскоре, слитые в один ослепительно сверкающий огонек, вобравший в себя сияние всех их, спрятаться под сомкнутыми желтоватыми пальцами.
Он прошел через лес, в котором все было почти как прежде, лишь безмолвие и неподвижность предупреждали об опасности – Восьмерка пробудилась. Прежде, чем совсем исчезнуть в темноте, Человечек остановился у дерева. Он снял шапочку с головы и, привстав на цыпочки, повесил ее на ветку, а затем прижал ладонь к изуродованному шрамами стволу. Он помнил это дерево, когда у него еще была гладкая кора и внутри его медленно поднимались сладковато-горькие живые соки, а беспокойный ветер волновал и дергал его прозрачные листья.
Глава 8. Ошибка
Несмотря на усталость и поздний час, Наёмница все еще не могла уснуть. Какое-то время она размышляла о рыжеволосой стерве, клацая зубами от злости, а потом ее мысли переключились на Вогта. Облегчения ей это не принесло…
Первый день после их долгожданного воссоединения прошел так себе: Вогтоус казался задумчивым, периодически бросая на Наёмницу томные взгляды, вызывающие у нее желание с воплями и бранью убежать за горизонт. Вечером, подавленная его повышенным интересом к физиологическим способностям женщин, Наёмница предпочла дождаться темноты, прежде чем снять одежду и окунуться в прохладную воду реки, смывая с себя дневную пыль. Злобная и издерганная, она плавала кругами и плескалась нарочито громко, мешая себе слушать, как неподалеку ныряет Вогт. Он определенно нравился ей больше, пока оставался святой невинностью… хотя тот факт, что Вогт вообще ей нравился, изрядно обескураживал сам по себе. Что ж такое, везде засада!
Тяжело вздохнув, она все-таки задремала, но ненадолго: вскоре ее разбудило нечто, что она не сумела опознать: то ли движение, то ли звук. Распахнув глаза, она увидела возле своего лица нежно белеющую Вогтову щиколотку и сразу вцепилась в нее ногтями.
– Куда ты?
– Там кто-то поет, – объяснил Вогт. – И играет на свирели.
Наёмница прислушалась. Ничего. Но Вогт уже однажды продемонстрировал, что его уши способны уловить то, что не доступно ее собственным.
– Среди ночи? Это странно.
– Я пойду туда.
– Нет, не пойдешь, – возразила Наёмница, цепляя его крепче.
– Я только посмотреть, – уверил ее Вогт, вежливо дергая ногой в попытке высвободиться. Он не мог начать отбиваться от Наёмницы, опасаясь причинить ей боль, но и поволочь Наёмницу за собой было бы крайне невежливо. А потому, как бы Вогту ни хотелось бежать к чудесным звукам, он оставался на месте.
– Ни шага в ту сторону, – зашипела Наёмница. – Я не собираюсь среди ночи ввязаться в очередную историю. Нет уж: пусть неприятности атакуют меня в дневном свете, когда я хотя бы могу их хорошенько рассмотреть.
Вогтоус прислушался, но опять не к ней.
– Они смеются. И костер горит, видишь – там, среди деревьев?
– Ничего я не вижу.
– А теперь свирель заиграла громче…
Наёмница напрягла слух и на этот раз действительно различила высокие трепещущие переливы, похожие на пение ночной птицы. Свирели подпевал прохладный женский голос. Пусть Наёмница и задалась вопросом, кем надо быть, чтобы забавляться в ночи пением, привлекая к себе внимание отморозков со всей округи, но все же звуки не казались опасными.
– Они просто веселятся, – вторил ее мыслям Вогт. Он наклонился и осторожно разжал ее пальцы. – Мы только глянем одним глазком.
– Не надо, – возразила Наёмница, впрочем, уже менее уверенно. Стоило ей раз уловить звуки свирели, как она не переставала их слышать – мягкие и умиротворяющие, они перышками поглаживали уши. – Мы не знаем, кто эти люди. Они могут быть очень плохими. То есть они почти наверняка очень плохие.
Вогт уже шлепал своими сандалиями прочь. Кратко прокомментировав его решение («…»), Наёмница набросила на себя плащ, нацепила на пояс припрятанный кинжал и устремилась следом. Что ж, она хотя бы вооружена. Вогт может сколько угодно бубнить о запрете оружия, но в домишке разбойников кинжал ей очень помог. И при этом она не пролила ни капли крови, то есть правила Игры не нарушила.
Огонек меж деревьев становился все ближе и ярче. Голоса затихли, свирель звала еще несколько минут, а потом и она умолкла, однако неутихающее любопытство влекло бродяг дальше. Когда они приблизились к освещенной поляне, Наёмница схватила Вогта за руку. Они остановились, прячась за широким старым деревом. В центре поляны горел яркий костер, высоко вздымаясь к черному небу. Людей, рассевшихся вокруг костра, было пятеро: трое мужчин, ребенок (съежившийся мальчик лет одиннадцати, уткнувшийся в колени) и девушка, очень молоденькая на вид. У нее были длинные волосы цвета воронова крыла – блики от пламени костра мерцали в них, как факелы в ночи. Ни у кого из пятерых Наёмница не заприметила свирели.
«Почему они больше не играют?» – прошептал Вогт в ухо Наёмнице. Она отмахнулась от него, но сама думала о том же. Ноющая потребность снова услышать чарующие звуки ощущалась как голод.
– Какая тихая ночь, – сказала девушка. – В такой тиши можно расслышать, как звери дышат.
В ответ ей раздался смех. «Все, уходим, живо!» – пятясь, Наёмница потянула Вогта за собой.
В этот момент один из мужчин – горбоносый, с седыми кудрявыми волосами, лет пятидесяти на вид – выхватил из-за ворота свирель и приложил ее к губам. «Мы должны уходить», – напомнила себе Наёмница и замерла, жадно прислушиваясь. В грустной мелодии растворились все ее мысли. То же очарование и бездумность разлились в серых выпуклых глазах Вогта.
Человек отнял свирель от губ и властно приказал:
– Выходите сюда, оба. Мы вас сразу заметили.
Воровато переглянувшись, Вогт и Наёмница шагнули на поляну. Чуть позже Наёмницу посетила запоздалая мысль, что вообще-то ничто не препятствовало их бегству и необязательно было идти к тем, к кому совсем не хочется, только потому, что те, видите ли, приказали. Замечательная мысль, но чего бы ей не явиться вовремя? Однако непосредственно в тот момент Наёмница была слишком растеряна и подчинилась.
Только мальчик не поднял патлатой головы, тогда как четверо остальных, не скрываясь, насмешливо уставились на Вогта и Наёмницу. Наёмница ответила настороженным взглядом, а Вогт – наивным, усугубив его широкой дружелюбной улыбкой.
– Забавная парочка, – усмехнувшись, заметила черноволосая девушка. – День и ночь, но друг без друга едва ли существуют.
Все рассмеялись. Наёмница стиснула кулаки.
– Не стоит злиться, – произнес седой, уловив ее движение. – Садитесь к нашему костру. Мы вам не враги.
Вогтоус сразу плюхнулся на свой мягкий, пухлый зад – поближе к огню, как будто тепла летней ночи ему было недостаточно. Наёмница села позади него, держа спину напряженно выпрямленной. Возле костра она заприметила пищу, разложенную на чистой тряпице, и подумала, сглотнув обильно выступившую слюну: «Сволочи! Жрут мясной пирог!» После ягод на завтрак и отсутствующего обеда мясной пирог представлялся ей пределом счастья.
– Я – Вогт, – ткнув себя пальцем в грудь, сообщил Вогтоус, бросив на пирог вожделеющий взгляд. – А она – Наёмница. Мы бродяги, – он обращался ко всем и все же главным образом к седому горбоносому человеку с яркими проницательными глазами, который, как сразу чувствовалось, был в этой компании главным.
– Филин, – представился горбоносый.
– Почему Филин? – осведомился непосредственный Вогт.
– Не знаю. Может потому, что тоже охочусь по ночам.
Вогт простодушно улыбнулся. «Надо было бежать», – тоскливо подумала Наёмница.
– Чернобурка, – показал Филин на девушку. – Медведь, Ужик и Цыпленок.
Мальчик наконец-то поднял голову, явив немолодое, грубое лицо с вывернутыми губами и складчатыми веками; глаза его тлели, как гнилушки. В первую секунду Наёмница так испугалась, что едва не подскочила, и лишь затем сообразила: он не ребенок, он – карлик! Ей доводилось слышать, что такие люди существуют, но прежде она их не встречала.
– Цыпленок, как всегда, хмур, – усмехнулся седой. – Он все еще не простил свою мать за то, что она не родила его высоким красавцем. Кроме того, она выбросила его в выгребную яму, а это тоже довольно обидно.
Цыпленок проворчал что-то. Его голос звучал глухо, как будто он сидел в бочке. Наёмница беспокойно заерзала. Не оглядываясь, Вогт потянулся к ней и успокаивающе погладил по коленке.
– Возьмите пирога, – рокочущим низким голосом предложил Медведь. Он был кареглазым, простоватым на вид, с рябым лицом, но даже сейчас, когда он сидел на земле, сгорбившись, было заметно, какой он высокий и какие широкие у него плечи.
Наёмницу и Вогта не требовалось долго упрашивать.
– Извините, – сказал Вогт, отломив от куска корочку. – Остальное мне не съесть. Я не ем мясо.
– Дай мне, – потребовала Наёмница. – А я отдам тебе мою корку.
Вогт набил щеки, словно хомяк. Наёмница глотала не жуя, как голодная собака. Люди со звериными именами наблюдали.
– Кто вы такие? – спросил Вогт с набитым ртом. – Пожалуйста, расскажите. Нам очень интересно.
– Мы тоже бродяги – в некотором роде, – ответил Филин. – Ходим из страны в страну, из города в город, из деревни в деревню. И везде ищем заработок.
– Вы – странствующие актеры? – предположил Вогт.
– Что-то вроде, – кивнул Филин.
– И вы совсем-совсем, никогда-никогда не участвуете в этом бессмысленном лишении людей жизни, что мы наблюдаем повсюду? – произнес Вогт так буднично, как будто этот вопрос был более чем естественен.
– Посмотри на нас, – рассмеялся Филин. – Чернобурка только и думает, что о пении. Медведь завязывает узлами железные прутья, но не способен придавить и кузнечика. Ужик осторожен и труслив – или умен, тут как посмотреть. Он гибок – во всех смыслах. И, пока грубые мужланы умирают в неразумных боях, он свивается в кольца, как змей. Многие готовы щедро заплатить за то, чтобы посмотреть, как он это делает. Ну и кто остается? Малыш Цыпленок да я. Но я мирный человек. Мне нравится путешествовать и играть на свирели. Я не хочу другой жизни.
Вогт торжествующе оглянулся на Наёмницу. «Вот видишь, а ты думала, что они плохие». Наёмница, не склонная принимать чьи бы то ни было слова на веру, не разделяла его восторгов.
– Куда вы направляетесь сейчас? – спросил Вогт.
– В город.
– Туда? – спросил Вогт, указав в сторону городишки, где они на пару с Наёмницей пережили несколько сомнительных приключений, спровоцированных ложными моральными установками.
– Нет, в большой. В Торикин.
– Тогда нам по пути! – возликовал Вогт.
– Несомненно, – подтвердила Чернобурка.
Вся веселая компания рассмеялась – и даже Вогт, который не понял, в чем шутка. Наёмница же сжала челюсти и нащупала под плащом холодную рукоятку кинжала. Оружие позволяло ей сохранять спокойствие… пока что.
– Вы назвали себя бродягами – что вы подразумеваете под этим? – вступил в разговор Ужик, и его вкрадчивый, шипящий голос мгновенно объяснил, как ему досталось такое имя.
Вогтоус взволнованно вздохнул. Наёмница с ужасом представила, как он выкладывает всю их историю, и ощутила неприятную тяжесть в желудке.
– Это значит… – начал Вогт. Наёмница потихоньку ущипнула его, он не обратил на щипок внимания, – …что мы идем куда хотим и когда хотим. У нас нет ничего, мы никому не принадлежим, лишь друг другу. Мы не знаем, что будем завтра и что ждет нас впереди. Настоящая свобода.
Он говорил с большим вдохновением. Ладно, пусть несет любую чушь, лишь бы не проболтался об Игре. Наёмницу не оставляло ощущение, что вокруг них неумолимо сужается кольцо опасности. Она украдкой бросила взгляд через плечо назад, в темноту, которая казалась надежнее этого колышущегося света. Они вполне могут убежать. Вот только как убедить Вогта? Он очевидно не чувствует угрозы. Хотя, может, он прав, и они действительно встретили не врагов, а всего-то странненьких персонажей, наподобие им самим?
– Пожалуйста, – попросил Вогт. – Можем мы еще раз услышать вашу музыку?
Позже Наёмница заподозрила, что на самом деле он все отлично понимал, но по ему одному известным причинам предпочел притворяться. Причем делал это так искренне – никто не заметил обмана, в том числе она сама (а что она проглядела ранее?). Впрочем, это же Игра: все знали свои роли и следовали им, сами себе верили и отлично справлялись, вот только Наёмница вечно путала строчки… Нагнувшись, она что-то зашептала Вогту на ухо. Вогт едва заметно качнул головой, не соглашаясь с ней, хотя будь ему известно, что Наёмница вытворит пару минут спустя, он рванул бы первым, волоча ее за собой.
Филин приложил свирель к губам и нежно подул. Свирель тонко запела, и все тревоги и планы рассеялись в голове Наёмницы, несмотря на отчаянные попытки удержать их. Эта мелодия отличалась от предыдущих. Наёмнице представился цветок – его плотный бутон, его гладкие лепестки с дрожащими на них каплями росы. Затем еще один… и еще… В разуме Наёмницы раскрывался цветок за цветком, занимая все доступное место.
«Нет возможности думать, – втиснула она в сужающееся пространство кратенькую мыслишку. – Нет возможности сопротивляться».
Резко отклонившись, она стукнулась затылком о дерево позади нее – удар получился болезненным и шумным, зато быстро привел ее в чувство. Она вскочила на ноги и потянула Вогта за шиворот, пытаясь заставить его подняться. Веки Филина, играющего на свирели, были опущены, но, когда он приподнял их и взглянул на Наёмницу, та увидела жестокий опасный блеск в его глазах. Свирепо глядя в них, Наёмница зажала уши. А затем дала Вогту сильнейшего пинка, заставив его покачнуться.
