Литтмегалина
Игра Бродяг
***
У дома старосты были синие ставни и крыша, надежные толстые стены сложены из массивных блоков – единственный каменный дом во всей деревне. Дом окружал высокий забор, выкрашенный синей краской, у калитки стояла разгруженная телега.
Калитка была приоткрыта, и бродяги пошли к дому по дорожке, посыпанной песком. Эхо было неуютно, и она сказала об этом Вогту, а он ответил, что чувствует то же и как было бы хорошо отсюда уйти, но Эхо не поняла, что он имеет в виду, говоря «отсюда». Покинуть дом старосты? Или деревню? Или же вовсе сбежать из этого недоброго мира? Они поднялись на крыльцо и постучались, но никто не отозвался.
Вогтоус прижался ухом к двери.
– Староста с кем-то разговаривает. Слов не разобрать, но интонации мне не нравятся.
– Придем завтра?
– Нет уж. Я не хочу, чтобы этот день закончился совсем безрезультатно.
Эхо с легким беспокойством посмотрела на него.
– Что ты намерен делать?
– Для начала проберусь в дом. Если хочешь, оставайся здесь.
– Я лучше с тобой.
Все окна на обращенной к ним стороне были заперты. Бродяги прошли вдоль стены, обогнули угол и здесь к ним прыгнула толстая коротконогая собака, черная, в рыжих подпалинах, и, замотав тупоносой головой, уже навострилась поднять лаем всю деревню. Эхо испуганно отступила за Вогта.
– Тихо, – небрежно приказал Вогтоус собаке.
Та немедленно захлопнула пасть и плюхнулась на брюхо. Эхо не знала, как Вогтоусу удается такое, у нее бы не получилось. Собака ткнулась носом в землю, словно вдруг совсем обессилила, но, когда Эхо прошла мимо, через силу подняла губы и с тихим рычанием показала желтые зубы.
– Не сметь рычать на мою подругу, – строго сказал Вогт.
Собака ползком попятилась и исчезла в большом зеленом кусте.
На окне, оглядывающем задний двор, ставни были приоткрыты, впуская в дом свежий воздух. Вогтоус внезапно рассмеялся, и его короткий смешок прозвучал в фиолетовой тишине пугающе громко. Вогт поспешил зажать рот руками.
– Вылитый староста, – шепотом объяснил он сквозь пальцы. – Сплюснутый нос, отвислые губы и такие же пустые глаза навыкате.
– Ты о собаке?
– Ну не о кусте же. Тише, – сказал Вогт, хотя шумел здесь в основном он. – Послушаем, о чем они говорят.
– Невероятная наглость, – прохрипел, будто его душили, староста Майлус. – Продавать то, что вам не принадлежит.
– Все хотят подзаработать, вы же понимаете, – ответил кто-то заискивающе, но твердо.
– Это вымогательство… вы должны были только доставить, вот и доставляйте. Я еще сообщу куда следует…
– Да ладно вам, – примирительно сказал кто-то. – Если уж взялись таскать сено с чужого сеновала, не мешайте это делать и другим, пусть даже это будет вам чуточку в убыток. Рука руку моет.
– Сено с чужого сеновала? – с надрывом в голосе повторил староста. – Что вы подразумеваете под этим выражением, хотел бы я знать?
Если староста надеялся, что его собеседник не осмелится, то его надежды были тщетны.
– Ну что же вы, – тоном, претендующим на приятельский, ответил тот. – Вы же закупаете в Торикине по одной цене, а продаете своим не втридорога, но еще дороже.
– Откуда вы узнали? – ляпнул глупый староста, не сообразив, что выдает себя с головой.
– Да так уж… узнал. И вино вы водой разбавляете… Это уже совсем не хорошо.
– Какая наглость, слышать такое, в моем собственном доме! – староста наверняка уже был весь багровый от злости.
– Таком замечательном, богатом доме, но, пожалуй, не совсем порядочном.
– Видимо, мне все же придется доложить куда следует, чтобы положить конец этому безобразию…
– Но и мне есть, чем поделиться, – напомнил собеседник старосте. – Расскажу-ка я местным, сколько бочонок вина стоит в Торикине, и пусть они сравнят с тем, во сколько он обходится им здесь.
– Вот пусть и едут в Торикин, – разозлился староста Майлус.
– Все это неразумно, господин. К чему нагнетать бурю? Не проще ли поделиться, а?
– Пожалуй, нам следует прервать их беседу, – сказал Вогтоус. – А то Майлус затребует время на размышление, а вот у нас времени нет совсем, – он неизящно ввалился в окно.
Эхо легко взобралась следом.
Внезапное появление свидетелей ввергло старосту Майлуса в ступор. До сих пор подобное ему разве что в страшном сне могло привидеться.
– У нас здесь разговор…очень важный… деловой, – выдавил он.
– Не то слово, – то ли согласился, то ли возразил Вогтоус и, усевшись на обтянутый тканью стул, вытянул грязные ноги.
Возле Майлуса стоял худой, длинный, большеногий, большерукий и большеухий человек в коричневой одежде.
– Ну как у вас там, в Торикине? – добродушно поинтересовался Вогт.
– Спокойно. Стена стоит, – растерянно бросил лопоухий.
– О, я на нее надеюсь, – невнятно пробормотал Вогтоус. – А как поживает Правитель Полуночи?
– Правитель Полуночи? – в недоумении переспросил лопоухий. – У нас никогда не было правителя с таким именем.
– Хм, – ухмыльнулся Вогт, что-то соображая на ходу. – Впрочем, неважно. Даже не стану уточнять, как его зовут в действительности. Должно быть, он всех измучил своей противоречивостью. Удивительно, как иногда в одном человеке уживаются двое – и вовсе не всегда мирно. Случается, один просто убивает другого.
– Пожалуй, нашему бывшему правителю действительно была свойственна некоторая двойственность – если речь о нем, – наконец сообразил лопоухий.
– Бывшему? Как так? Что с ним случилось? – поинтересовался Вогт.
– Он выбросился из окна. Упал прямо на мостовую.
– Какая жалость. Должно быть, он разбился на мелкие кусочки, как глиняная ваза, – без сочувствия проговорил Вогт. – Я всегда подозревал, что однажды хаос заберет его. А что же Советник?
– Вы про нынешнего правителя? Он занимал должность советника ранее.
– Про него самого. Он мой большой друг, знаете ли. Его глаз начал видеть?
– Нет, внезапно пропавшее зрение так и не восстановилось, – лопоухий глядел на Вогта все подозрительнее.
Вогт задрал ногу и осмотрел свою ступню, найдя уже не кровоточащий маленький порез.
– Однако в целом, я надеюсь, с ним все чудесно.
– К сожалению, нет. Он очень мрачен в последние дни. Говорят, ему пришло какое-то письмо, и…
– О, не продолжайте, – перебил его Вогт. – Сочувствие так переполняет меня, что боюсь лопнуть.
Торикинец жалобно оглянулся на старосту Майлуса.
– Просто уйдите, – угрюмо сказал тот.
– Садись со мной, – обращаясь к Эхо, предложил Вогтоус. – Тут хватит места на двоих.
Торикинец вышел, оглядываясь на Вогтоуса. Вероятно, другого такого странного типа он в жизни не встречал. Когда за торикинцем захлопнулась дверь, староста прошипел:
– И что означает это вторжение?
– Ничего особенного, всего-то возникло несколько срочных вопросов, на которые нам никто не ответит, кроме вас, потому как вы здесь – главный, – с издевательской почтительностью объяснил Вогтоус и изобразил такое лицо, будто он никогда не забирается в чужие дома через окна, а всегда входит только в дверь после долгого стука.
Староста Майлус нахмурился, и его маленькие глазки почти скрылись под кустистыми бровями.
– Мне пожаловались, что вы целый день слоняетесь без дела, терзая людей праздными вопросами.
– Вовсе не праздными, – возразил Вогтоус. – А сколько раз на нас пожаловались – один или несколько?
– Несколько.
– Больше пяти раз или меньше?
– Больше.
– Ура! Я победил! – возликовал Вогт.
Староста попятился.
– Я поспорил сам с собой, что будет больше пяти, – разъяснил Вогт. – Впрочем, если учесть, что мой оппонент был я сам же, я бы и при меньше пяти выиграл, да?
Лицо старосты сделалось неотличимым от морды его пса, собирающегося залаять.
Вогтоус выставил губы трубочкой.
– Ваша ярость как легкий флюгер, староста, оживает при малейшем ветерке. Успокойтесь. Мы просто хотим задать вам пару вопросов.
– Так задавайте, – буркнул староста и плюхнулся на стул своим широченным задом. Стул скорбно скрипнул, но выдержал.
– Совершали ли вы что-либо, что попадает под характеристику «морально предосудительное»? Если слишком долго рассказывать все, начните с худшего.
– Я? – спросил староста, ткнув себя в грудь дрожащим пальцем и приняв цвет свеклы.
– Нет, если вы о себе начнете рассказывать, мы застрянем здесь на неделю, выслушивая вас, – утешил его Вогт. – Я о всей деревне. О том, что вы сделали вместе.
Секунду в голове старосты что-то боролось.
– Нет, – отрывисто произнес он. – Мы не делали ничего плохого.
– Это был вопрос, смирившийся с отсутствием правдивого ответа, – сказал Вогтоус. – Обойдем его и продолжим. Как мальчик появился в вашей деревне?
– Появился и все, – огрызнулся староста.
– Он возник из воздуха?
– Нет.
– Он выскочил из земли?
– Нет.
– Тогда такой ответ не принимается. Расскажите мне про тот день.
– Он пришел.
– Один?
– Нет, со своей матерью. Послушайте, какое это все имеет отношение к дракону?
– Они пришли – и что?
– И ничего, – староста развел руками. – Мы не впустили их в деревню. Через несколько дней женщина умерла.
Эхо, неустойчиво сидящая на половине стула, внимательно посмотрела на Вогтоуса. Тот насторожился, как кот.
– Отчего она умерла?
Староста Майлус положил сцепленные пальцы на пузо.
– Мне не нравятся эти наглые вопросы.
– Да, вижу, – равнодушно согласился Вогт. – Так отчего она умерла?
– Она была чем-то больна. Даже дышала с хрипом. Ее ублюдочный сынок тоже не выглядел здоровым. Поэтому мы и не пустили их.
Вогтоус нахмурился:
– Не вижу взаимосвязи.
– Они бы всех здесь перезаражали! – взорвался староста. – Считаете, нам это нужно? А вдруг это было нечто похуже сильной простуды? Время стояло весеннее, зябкое, мокрое, благоволящее всякой заразе.
«Тихо», – мысленно произнесла Эхо и погладила Вогта по плечу. Она услышала его мысли: «Я не злой, ты знаешь. Но я не деревянный, и когда меня злят – я злюсь».
– Ее сын выжил. Сам оклемался. Некоторое время он бродил вокруг деревни, а затем научился пробираться за ограду.
– То есть он выздоровел, – пробормотал Вогт. – Но вы все равно ему не помогли.
Староста притворился, что не услышал.
– Шныряет здесь, как мышь, ворует еду. Если б мы только узнали, как он умудряется пробраться… Он всем осточертел, маленький гаденыш.
Вогтоус потер лоб, словно у него разболелась голова.
– О, лучше заткнитесь, Майлус.
Майлус, весь подобравшись от такого хамства, попытался изобразить испепеляющий взгляд.
– Чужой ребенок никому не нужен. Собственные достали по горло, хватает и их. Никто не знает даже его имени. Он немой и не скажет.
– Не-мой, – огрызнулся Вогт. – Не-твой. Ничей! В этом все дело. Зря вы боялись инфекции, – он закрыл глаза. – Зараза к заразе не пристает.
– Почему он продолжает бродить по окрестностям? На что он надеется? Неужели не понятно, что здесь его не видят в упор?
– Хотели бы не видеть, – поправил Вогтоус. – Хотели бы забыть о его существовании – да он напоминает. И ведь никто среди вас не считает, что вы в чем-то неправы. И ничего плохого вы не делали. Впрочем, вы действительно ничего не сделали. Палец о палец не ударили, чтобы облегчить его положение.
– Мое терпение не безгранично, – пролаял староста. – Вас оставили здесь, чтобы вы ловили дракона, вот и ловите. Какое ничейный мальчишка имеет к этому отношение?
Вогтоус откинулся на спинку стула и слегка запрокинул голову.
– А вы сами-то как думаете, Майлус?
– Не нужны мне ваши загадки, – рявкнул староста. – Не собираюсь играть в ваши глупые игры.
– И все же попробуйте ответить на мой вопрос.
– Убирайтесь прочь из моего дома.
– Ах, как это было бы чудесно, если бы мы убрались прочь, дракон и мальчик тоже прочь. У вас когда-нибудь возникало тревожное ощущение, что за дурным поступком рано или поздно следует наказание? Возникало… я вижу по вашему лицу, ну или по вашей морде – так оно вернее.
– Какое такое наказание? – хрипло вопросил староста. – Из-за мальчишки?
– Именно, – холодно кивнул Вогт.
– Кто же нас накажет?
– Я не знаю, – медленно ответил Вогтоус. – Бог, может быть.
– Не верю я ни в какого такого бога!
– Он в вас тоже. Эхо, мы уходим.
– Нет уж! Теперь оставайтесь и объясните мне все, что вы наговорили, пока я не хотел вас слушать! – крикнул староста Майлус.
Вогтоус сдвинул засов на двери, и они вышли на совсем потемневшую улицу. Ночь была глухая, беспросветная, такая же, как наступила в душе бродяг. Не различая ступеньки, они осторожно спустились с крыльца. Вогтоус сердито хлопнул калиткой, и, не сразу сообразив, в какую сторону им нужно, бродяги зашагали по улице. Было так холодно, что их кожу мгновенно обсыпало мурашками. «Словно на дне моря, – подумала Эхо. – На самом черном дне».
– Лучше скажи это вслух, – сказала она. – Твои невысказанные мысли терзают меня больше.
– Я опять злюсь, – сказал Вогт, убыстряя шаг. – После очередной уродливой истории ты тоже чувствуешь, как устала от них всех?
Эхо не понимала, что чувствует. Сложная смесь всего, только боль и жалость были отчетливы.
– Наверное, – ответила она.
– Может быть, тот странный тип, которого мы встретили в тумане, был прав – этот мир настолько страшен, что если не хочешь умереть или озвереть, побег – это все, что остается?
Над головой Эхо шелестели деревья. Ее ноги устали и болели, голова тоже устала и болела, тело замерзло, душа плакала из-за того, что они не смогли отыскать ребенка и он сейчас где-то один, среди темноты и холода – почему она должна отвечать на столь сложные вопросы в таком состоянии? Вот сейчас она ясно понимала, что чувствует – усталость, опустошенность, разочарование.
– Почему ты молчишь?
– А что я должна ответить, Вогт?
– Что-нибудь!
– Я не знаю, – Эхо встала и, задрав голову, посмотрела на подрагивающие листья. Странно, но ей показалось, что они бледно светятся – то же голубовато-серебристое сияние, что излучали растения в убежище, но очень тусклое. Впрочем, есть вероятность, что эти нежные тонкие контуры прочертило ее собственное воображение. Она принюхалась, отчетливо ощущая пряный аромат увядания и дождя. Осенние листья всегда пахнут дождем, пока, упав на землю, не пропитаются ее запахом, который более сильный.
– Не молчи, – раздраженно сказал Вогт. – Когда ты молчишь, ты словно исчезаешь совсем.
– Разве ты меня не видишь?
– Нет.
– Раньше ты видел в темноте.
– Теперь она научилась меня ослеплять.
Вогтоус старался говорить спокойно, смягчить свой холодный голос. Что бы там ни происходило, он не хотел срываться на Эхо. Его гнев мучил в первую очередь его самого. Вогтоус чувствовал, что он в узкой клетке, из которой не может выйти, не способен даже повернуться, даже вздохнуть. Вместо него вздохнула Эхо и медленно, как усталая собака, побрела рядом.
– Ты понимаешь, что в тебе изменилось?
– Нет.
– Прежде были боль, удивление из-за того, что люди совершают такие ужасные вещи. Тебя огорчали их проступки. А теперь ты злишься, потому что не можешь контролировать их поведение. Заставить их поступать так, как ты считаешь правильным. И среди всего этого раздражения сопереживанию просто не остается места.
– Вот как.
Вогтоус пошел быстрее. Эхо слишком устала, чтобы успевать за ним. Она едва различала его тихие чужие шаги в темноте, а затем поняла, что больше ничего не слышит.
– Подожди меня! – крикнула она и сама поразилась, насколько жалобно это прозвучало. Словно без него она тотчас умрет, исчезнет – впрочем, так оно и было. – Не оставляй меня одну! Вогт! Вогт… – она вдруг всхлипнула.
– Это не я, – сказал Вогтоус, возвращаясь к ней из черноты. – Вот я, – и он обнял ее.
Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, среди ослепляющей тьмы, такой огромной, как это только может быть, и чувствовали одно и то же – что она стремится разрушить их и убить.
– Ты еще можешь любить меня, после всего? – спросил Вогт.
– После всего я никогда не смогу разлюбить тебя, – ответила Эхо.
Все казалось не таким уж и страшным, когда их тела соприкасались, потому что они были защитой, один для другого. Но в шелесте листьев на раненых ветках повторялось одно слово: «Осторожно. Осторожно. Осторожно».
***
В доме их ждали остывшие еда и вода для умывания. Свеча на столе почти догорела – значит, кудрявая девушка, которую приставили прислуживать им, приходила давно. (Утром, принеся завтрак, кудрявая бросила в сторону Эхо презрительный взгляд, заприметив клеймо на ее виске, но Эхо никак на это не отреагировала). Вогтоус не стал зажигать новую свечу. Тусклое свечное пламя пригибалось и вздрагивало.
– Закрой ставни, Вогт.
– Ты чего-то боишься? – спросил Вогт. Его лицо было словно книга со склеенными страницами – не узнаешь, что внутри.
– Темноты снаружи, – ей не хотелось говорить ему о шепоте деревьев. «Осторожно, осторожно» – вновь и вновь.
На столе лежал гребень, серебряный, с тонкими зубчиками. Было странно обнаружить в этом грубом доме такую изящную вещь. Вероятно, ее забыла какая-то женщина? Эхо еще вчера обратила на него внимание, однако притворилась, что не заметила. Ей хотелось прикоснуться к нему, но она не решилась.
Она умылась, стоя в бадье, и, за неимением ночной рубашки, завернулась в простыню. Вогтоус подошел к ней со спины и мягко провел ладонями по ее плечам. С мокрых волос Эхо падали капли воды.
– Хочешь, я расчешу тебе волосы? – спросил Вогт.
– Нет, не нужно, – сказала Эхо, отстраняясь.
Но кончики холодных зубцов уже скользнули по ее макушке.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал Вогт.
Он причесывал ее осторожно, не причиняя боли. Это была весьма нелегкая работенка, ведь долгое время гребнем ей служили лишь собственные пальцы.
– И о чем же я думаю, Вогт?
– О смерти.
Эхо вздрогнула.
– Нет.
– Да, Эхо, – он произнес ее имя на выдохе, и Эхо ощутила затылком его теплое дыхание. – Ты подумала: «Какой смысл распутывать мои волосы, если вскоре я все равно умру?»
– Да, я подумала об этом, – нервно призналась Эхо.
Вероятно, ей следовало рассказать Вогтоусу о предостережениях, сделанных Человеком Игры. И все же что-то… некое невнятное опасение заставляло ее молчать. Да и что бы ей это дало? Лишь больше взвинтило бы Вогта.
– У меня странное ощущение. Как будто жизнь ускользает от меня. Но почему именно сейчас, когда я начала ценить ее? Все эти годы я ненавидела свое существование, презирала себя и всех вокруг. Меня душила злость, – Эхо все-таки заплакала. Эти слезы давно цеплялись за уголки ее глаз, но сейчас хлынули по щекам. – Я постоянно подвергалась опасности, могла умереть в любой день, но мне было плевать. Стала такой паскудной, что меня даже смерть не взяла… Затем Игра изменила меня. Уверена – я стала лучше. И все же я не могу отделаться от гнетущего предчувствия… Сомневаюсь, что мне осталось много времени. Почему? Неужели я только того и заслуживаю, что сгинуть?
– Нет, Эхо, – его убежденность была успокаивающей, как и его мягкий, приглушенный голос, как и его нежное прикосновение. – Ты определенно заслуживаешь большего. Самого лучшего.
Эхо притихла.
– Вогт, за что ты меня любишь?
Вогтоус рассмеялся.
– Не знаю. Никогда не думал об этом. Это как руки. Они постоянно со мной, я не могу отстегнуть их на время. Да и зачем это делать? Человек без рук – калека. Знаешь… я сильный. Я не позволю, чтобы с тобой случилось что-либо плохое. Когда я вспоминаю все, через что мы прошли… это был бы такой разочаровывающий финал, если б мы просто умерли, да? Нет ничего бессмысленнее истории, что началась печально, а закончилась еще грустнее. Хотя все в любом случае завершится иначе, чем мы можем ожидать…
Затем он молча расчесал ее волосы.
В постели Эхо вытянула усталые ноги. Она не знала, что именно в словах Вогта успокоило ее, но она ощущала себя столь же безмятежной как тогда, когда она лежала на благоухающей земле под светящимися листьями. У нее был свой бог.
Вогтоус дунул на свечу. Эхо закрыла глаза, когда он лег рядом.
– Мы двое – как один человек, поэтому мы никогда не расстанемся. И все же одновременно нас двое – поэтому вместе мы никогда не ощутим одиночества, – прошептал Вогт.
Его поцелуй коснулся ее губ мягко, как перышко. Эхо запрокинула голову, и Вогт поцеловал ее подбородок, а затем спустился губами ниже, к ямке меж ключицами. Кто бы знал, отметила Эхо, что она решится подставить кому-то шею без страха боли и смерти. Стена ее защиты не пропускала никого; ради Вогта ее пришлось разрушить. Эхо обняла его, обвила ногами, после чего толкнула Вогта на спину и оказалась на нем. Ее глаза таинственно сверкнули.
– Люблю тебя, – сказала она, проведя по его груди ладонями. – Люблю, – удивленно повторила она.
Она наклонилась поцеловать его, и ее волосы закрыли его лицо. «Ты бываешь счастлив?»
– Да, – сказал Вогт. – Я счастлив, сейчас.
Той ночью Эхо приснилось, что у нее из живота растет цветок. Она открыла глаза и увидела его. В голубом мерцающем свете ее тело казалось покрытым серебром. Цветок рос, поднимаясь все выше, но это не причиняло ей боли. Она смотрела на его синие, еще сомкнутые лепестки, и ее душу наполняли покой и нежность, которых она не знала прежде. Ей хотелось прикоснуться к нему, но она знала, что цветок пока еще слишком хрупок, и все, что она должна делать – беречь его. Затем она вспомнила о будущем и удивленно подумала: «Но я же не могу умереть, теперь».
Но она могла умереть. Ее уже затягивало в следующий сон.
***
«Холодно, холодно».
Эхо не понимала, что с ней происходит. Что-то схватило ее и волокло. В следующий момент она осознала, что она в реке. Тело онемело и ослабло в ледяной воде, и она не могла противиться течению – очень сильному и, как ей показалось, ускоряющемуся с каждой секундой.
«Вогт? Что происходит?»
Эхо раскинула руки и рывком вытолкнула себя на поверхность. Вынырнула, кашляя и отчаянно хватая ртом воздух. Волосы, облепившие лицо, мешали что-либо рассмотреть. Эхо отбросила их с лица и вскрикнула, увидев…
Небо застилали мрачные тучи. Река впереди круто поднималась и впадала в небо, исчезая за тучами. Течение не замирало возле подъема, наоборот, набирало скорость. В толще воды светлым пятнышком белел Вогт. Он не противился, но в его неподвижности Эхо угадала напряженность, словно его удерживали невидимые цепи.
– Вогт! – позвала она. – Вогт!
Однако он не слышал ее сквозь воду, поднимаясь все выше и выше, к темным облакам, которые порой пронизали тусклые молнии. Эхо стало так страшно, как никогда в жизни. Грохот воды оглушал ее, не позволяя ей услышать собственный плач.
Течение несло ее к подъему… Эхо охватило безнадежное чувство: она умрет прежде, чем достигнет облаков, потому что подняться суждено лишь одному, и не может быть иначе, ведь путь в небеса – это путь одиночества.
Миг – и перед ней, словно рана под ударом копья, разверзлась темная воронка. Эхо закричала, но холодная вода наполнила ее рот, превращая ее в немую.
«Почему?»
Она полетела в черную бездну. Высоко над ней вспыхивали молнии и проглядывало серое небо. И прежде, чем для Эхо все стало черным, она увидела, как молнии, и небо, и деревья, и земля, солнце, звезды, скалы, море, дома, люди, даже животные и птицы – весь мир упал в воронку вместе с ней.
И все. Конец. Темно.
Открыв глаза, Эхо смотрела в темноту, дыша тихо, но неровно. Когда легкие вспышки погасли, она различила сквозь мрак потолочные балки.
Ей действительно было холодно, пусть не настолько, как во сне. Вогтоуса с его теплыми боками рядом не оказалось. Она лежала в кровати, прикрытая колючим одеялом. Никакой реки, поднимающейся к небу. А вода на самом деле шумела – за окном лил осенний дождь.
– Вогт? – позвала она.
– Неужели это все из-за меня? – донесся его хриплый, больной голос. – Это я втянул тебя в Игру. Из-за меня ты… – он застонал как от сильной боли.
Эхо приподнялась и посмотрела на него. Вогтоус сидел возле окна, обхватив голову руками. Ставень был приоткрыт, словно Вогту не хватало воздуха, и его лицо было мокрым от залетающих в дом капель дождя.
– Что случилось?
– Мне приснилась женщина. Это было воспоминание – очень давнее воспоминание. Она смотрела на меня, а я лежал на траве. Она говорила со мной. Потом пришел Ветелий и забрал меня.
– Хм, – сказала Эхо. Есть у нее идея, кто мог быть той женщиной… – Как она выглядела?
– Я пытаюсь припомнить… но мне не удается. Пока что она представляется мне белым туманным облачком. Но я отчетливо помню ее голос.
– Ветелий нашел тебя в траве. Возможно, какая-то женщина проходила мимо ранее. Посмотрела и ушла. Всего-то очень давнее воспоминание, что вдруг поднялось к поверхности во сне. Ничего стоящего размышлений. Вернись в постель, Вогт. Мы должны поспать. Мы оба измучены, а завтра очередной тяжелый день.
Она не знала, насколько тяжелый. Она обняла Вогта и, когда они пригрелись друг о друга, уснула. В ту ночь она больше не видела снов. Вогтоус смотрел в темноту, задумчиво гладил волосы Эхо, иногда касался их губами – но о чем он думал, он и сам не знал.
***
Звуки дождя и свист ночного ветра разбудили Молчуна. Он высунулся из своей каменной норы посмотреть, и его волосы быстро намокли от холодных, косо летящих капель – для Молчуна это было даже приятно, потому что в его голове всегда горел огонь.
Внизу море сходило с ума.
Молчун перевернулся на спину, подставив разбитое лицо под струи дождя. Он лежал неподвижно и расслабленно, его голова запрокинулась, и он даже кончиками волос чувствовал пустоту под ней. Мысли текли сами по себе, возникали без его участия, без его согласия. Он принимал их как приказы – покорно и совершенно бесчувственно. План мести сложился. Хозяин ответит тем, что ему дорого.
Хотя мысли Молчуна были неуловимы, как постоянно меняющие форму, стремительные потоки воды, свое тело Молчун ощущал настолько отчетливо, как никогда в прошлом. Лицо, которое поначалу снова разболелось от воды, а затем перестало; щель между зубами, до которой он иногда дотрагивался языком (он еще не привык к ней); свои вытянутые руки; слегка побаливающую спину; ноги, согнутые в коленях.
Все это он чувствовал сейчас, он мог сейчас пошевелить пальцами. И это сейчас было единственным, что ему принадлежало. Но это вовсе не значило, что в следующий час он не утратит то малое, что имеет. Молчун попытался представить, что эта ночь – последняя в его жизни, и это удалось ему с легкостью.
В своем крепком добротном доме хозяин Сквалог спал, раскинув руки. Его храп был сильным и ровным. Он придумал, что сделает с маленьким ублюдком. Завтра он избавится от него и вернется к спокойной размеренной жизни. Отлично.
Это была ночь, когда никто не мог предугадать, что ждет его днем.
***
– Вогт, просыпайся, – Эхо погладила его по щеке.
Вогтоус вздрогнул, но глаза не открыл. Эхо видела, как его зрачки двигаются под веками. Что бы ему ни снилось, это явно не доставляло ему удовольствия.
Эхо снова погладила Вогта по щеке.
– Просыпайся! – повторила она настойчивее. – Утро!
Дернувшись всем телом, Вогт повернулся на спину и медленно открыл глаза. Пару секунд он смотрел в потолок мутным, больным взглядом.
– Что с тобой?
– Мне снился странный сон… – хрипло объяснил он. – И теперь я чувствую себя еще более усталым, чем накануне…
– Что тебе снилось? – спросила Эхо и подумала: «Только не говори мне про ту женщину».
– Я не знаю… – растерянно ответил Вогт. Он неловко приподнялся, сел и обхватил голову руками. – Сначала я увидел нечто, формой напоминающее гигантский мухомор. Но оно состояло из огня… и поднималось над землей… От него исходили волны жара, опаляя все вокруг. Когда все сгорело дочерна, с земли взметнулся пепел… Пепел закрыл все небо, пока оно не стало совершенно черным, как будто солнце никогда не существовало. Лишенная солнечного света, земля начала стремительно остывать… каждая капля воды обратилась в лед… и все, что еще оставалось живым, погибло…
– Это действительно странный сон… – пробормотала Эхо, не зная, что еще сказать. – И мерзкий.
Вогт слабо кивнул, ощутив нарастающую пульсацию боли в голове.
– А теперь мне так плохо. Я даже не понимаю, почему… ведь это был всего лишь сон.
– Просто забудь об нем, – попросила Эхо. Хорошо бы и ей самой забыть этот гнетущий образ… но огненный гриб, стремительно растущий и расширяющийся, стоял перед ее глазами.
Кудрявая девушка еще не принесла им завтрак, но есть и не хотелось. Вогтоус зачерпнул ладонями воду и прижал их к лицу, пытаясь угомонить разгорающуюся головную боль.
– Голова трещит. Как будто кто-то проделал в моей черепушке дыру и затолкал внутрь раскаленные угли, – пожаловался он. – Ладно, неважно. Мы должны найти ребенка. Сосредоточусь на этом, – его перебил громкий стук, как будто кто-то долбил по стене снаружи. – Что за?..
Свет за окном постепенно мерк. Это было настолько нелепо – забивать досками окно, что бродяги даже не сразу поверили в то, что это действительно происходит, и, застыв, просто стояли посреди комнаты.
Вогтоус очнулся первым и бросился к двери. Она раскрылась, но не широко, и сразу захлопнулась под напором пыхтящих тел снаружи. Вогтоусу хватило секунды, чтобы достигнуть настоящего бешенства.
– Вы, кретины! – выкрикнул он, отчаянно заколотив в дверь кулаками.
Эхо бросилась к нему.
– Вогт, нет! Это не лучшая идея…
Зрачки Вогта сузились до точек. Эхо отшатнулась.
– Ублюдки, как они смеют запирать нас? Сейчас?! Что происходит? – спросил он и сам себе ответил: – Майлус…
***
Наверное, он уже должен был здорово проголодаться, но голода не чувствовал. Молчун не стремился внушить себе, что не боится того, что ему предстоит сделать, но не стремился и признать, что боится – и этим страхом сыт по горло. Лежа в зарослях (кусты еще не настолько поредели, чтобы их нельзя было использовать как укрытие), Молчун увидел, как мимо прошли чьи-то ноги. Он едва удержался от того, чтобы прыснуть от смеха: люди, которые ненавидят его еще больше, чем он их, не замечают его, а он тем временем затаился на расстоянии шага от них.
В очередной раз мелькнула тревожащая мысль: что, если он снова попадется хозяину? В прошлый раз Молчуну повезло: зуб – малая жертва, а все остальное и вовсе заживет бесследно. Ну или почти бесследно.
Ноги протопали мимо, шаги затихли в отдалении. Молчун выбрался на дорогу. Неподалеку он заметил кота, гуляющего по забору, и напрягся, но затем понял, что это другой кот. Уголек крупнее и толще. Кроме того, приглядевшись, он рассмотрел, что кот не угольно-черный, а с серыми подпалинами.
***
– Это замечательно. Замечательно. Я вижу, даже крыса заслуживает большего доверия, чем вся ваша деревушка, – процедил Вогт сквозь зубы.
Из-за двери что-то обиженно промычали. Вогтоус пнул дверь.
– Если Майлус отдал приказ, чтобы нас заперли, то, я надеюсь, ему так же хватит смелости на то, чтобы прийти сюда и объясниться.
– Староста не хочет разговаривать с вами. Он и нам запретил.
– Вот как. Он, что же, боится нас?
Невразумительное пыхтение за дверью.
– Ничтожества, которые подчиняются другому ничтожеству, не стоят и шерстинки с задницы осла, – холодно сказал Вогт.
