Литтмегалина
Игра Бродяг
Противоположную половину зала отгораживали свисающие растения с уже привычными ярко-голубыми цветами. Вогт раздвинул растения и замер, зачарованный зрелищем… Сам бог смотрел на него мудрыми и грустными глазами.
– Урлак? – обрадовано воскликнул Вогтоус. Его захлестнул тот сияющий искрящийся восторг, способность к которому он едва не растерял среди унылых, мощеных грубыми булыжниками улиц Торикина. – Ты жив?!
Урлак не ответил и даже не шевельнулся, и Вогтоус с разочарованием осознал, что это всего лишь статуя, хоть и выглядящая поразительно живой. Последняя статуя Урлака… Тот, кто создал эту статую, любил бога по-настоящему и запрятал ее так хорошо, что ни один отступник не сумел ее отыскать. Что сталось с этим человеком? Он заблудился в Торикине? Он мертв?
Бог стоял, слегка наклонившись и вытянувшись вперед, подняв большие крылья, как будто готовясь взлететь, но его массивное чешуйчатое тело было слишком тяжело для полета. Вогтоус подошел к постаменту, положил руки на когтистые лапы Бога и ощутил, как грусть и покой льются в его душу. Урлак совмещал в себе черты многих зверей: у него был длинный хвост, похожий на волчий, и лисьи острые стоящие торчком уши, хотя черты добродушного длинноносого лица были человеческими. Вогтоус рассмотрел грустную улыбку в человеческих глазах с кошачьими вертикальными зрачками, но губы Урлака не улыбались. Животные не знали улыбки – если они раздвигали губы, обнажая зубы, это выражало угрозу; у людей же улыбка могла означать что угодно – как дружелюбие, так и полную его противоположность (особенно с тех пор, как мир начал погружаться в хаос). Вот почему Урлак никогда не улыбался губами.
– Где ты сейчас, Урлак? – спросил Вогтоус у статуи. – Ты тот, в ком больше всего нуждаются жители этого города и одновременно тот, о ком они реже всего вспоминают.
Обойдя статую Урлака, Вогт увидел в полу странное круглое отверстие. Вниз тянулась крутая лестница. Куда она ведет? Вогт не был бы Вогтом, если бы без раздумий не запрыгал по ступенькам.
***
Как только ключ скрипнул в замочной скважине, Наёмница судорожно схватила письмо и спрятала его за пазуху. Одна мысль, что кто-то подберет его и прочтет о ней нечто, как она не сомневалось, совершенно ужасное, вызывала спазмы у нее в животе.
Дворцовые стражники выволокли ее из камеры и бросили к ногам Советника. Наёмнице давно уже осточертели все эти унижения, и она немедленно поднялась, воинственно распрямив спину.
– Эй, вы что, не отпускайте ее ни на секунду, она же буйная! – затрепетал Советник, отскочив.
Правитель Полуночи поспешил спрятаться за спину одного из стражников. Наёмница впилась взглядом в темные, как ночь, глаза градоправителя и заметила в них настороженность и страх. Она злорадно улыбнулась, но тут же скривилась, потому что ей заломили руки за спину с такой силой, что едва не вывернули их из плеч.
– (…) уроды! – огрызнулась она.
– Не забывай, с кем разговариваешь, – оскорбился Советник.
– (…) уроды, несправедливо занимающие высокие должности! – выпалила Наёмница.
– Заткните ей рот! – суетливо приказал Советник стражникам. – Нам нужна очень плотная тряпка. Звуконепроницаемая. И ноги свяжите. Но сначала – рот!
Хотя Наёмница кусалась, выталкивала тряпку языком, пускала слюни и лягалась, приказ тем не менее исполнили. Советник исторг облегченный вздох.
– Не зли нас, иначе мы будем вынуждены прибегнуть к строгости, – предостерег он. После того, как Наёмницу обездвижили и заткнули, он снова расхрабрился, причем настолько, что даже рискнул подойти к ней ближе. – Мы решили, что одного публичного суда в день для народа более чем достаточно, да и тебе едва ли будет интересно повторно присутствовать на процессе. Так что мы похлопотали самостоятельно и приговорили тебя к повешению на закате завтрашнего дня. Впрочем, один закат мало отличается от другого, так что для казни сгодится и сегодняшний. Опять-таки, нам придется отказаться от публичности – учитывая, что твой опасный сообщник на свободе, подобное мероприятие чревато эксцессами.
– Ыыы, – выдала Наёмница, опалив противников свирепым взглядом, что означало: «Трусливые псы! Всего-то один пухлый монашек сумел так вас запугать, что вы аж обгадились!» Ей припомнилось, как Вогт стоял в яме и ждал, когда она поможет ему выбраться, потому что не мог сделать это самостоятельно. С тех пор малыш прошел долгий путь.
– Кроме того… – Советник выразительно помолчал, – …учитывая твое омерзительное поведение… мы решили, что столь мягкого наказания, как повешение, ты не заслуживаешь.
В голове Наёмницы замелькали скобки и многоточия. Повешение – слишком мягкое наказание? Ей припомнился один из тех случаев, что ей доводилось наблюдать: висельник был столь грузен, что веревка лопалась под его весом. В итоге палачи сдались и просто отрубили ему голову, чему были рады все, включая толстяка, потому что четырежды шлепаться с хрипом на землю утомит кого угодно. В ходе некоторых повешений голова отлетала самостоятельно, что, впрочем, уже мелкая проблема: на отсутствие головы еще ни один покойник не пожаловался. Сейчас уже сложно вспомнить, о чем размышляла Наёмница, глядя как тело извивается и дергается на привязи, а затем, когда веревку обрежут, тяжелое, неживое, с глухим стуком падает на землю. Весьма вероятно, что она вообще ни о чем при этом не думала. Одно можно сказать наверняка: она никогда не мечтала оказаться в петле.
И вообще – почему ее постоянно норовят убить? Даже будь Наёмница хороша в счете (а она не была), она бы затруднилась подсчитать все попытки прервать ее жалкую жизнь. «А не получается грохнуть – так делают мне больно, – мрачно подумала она. – То одно мне влупит, то другое…»
Ее потащили вниз по лестнице, нарочно (или так ей показалось) стукая связанными ногами о ступеньки. Тогда Наёмница подтянула колени к груди. Стражники закряхтели под возросшим весом, но Наёмницу куда больше занимало собственное страдание: стоило кляпу оказаться у нее во рту, как ее голову заполонили самые замечательные, длинные и обидные ругательства, на какие она только была способна в принципе. И ведь вся эта прекрасная брань пропадает зря, совсем зря…
Становилось все темнее и холоднее, лестница и стены замерцали от влаги. Они спускались в подвал. «Добро пожаловать в могилу», – не солнечно подумала Наёмница. Ее проволокли по мрачному темному коридору и бросили лицом вниз на пол – он был земляной, не каменный, разбухший от сырости, зато на него было куда менее больно падать. Пинок под ребра тонко намекнул, что ей лучше бы лежать спокойно и не рыпаться, потому что она уже всех тут достала своими выходками, тогда как они просто хотят ее укокошить. Будь Наёмница благоразумной особой, она бы покорно затихла, однако она продолжила мычать сквозь кляп, извивалась и создавала трудности.
– И чего это она? Что ее не устраивает? – вслух недоумевали стражники.
Приподняв голову, Наёмница увидела перед собой узкую дверь, перетянутую цепями крест-накрест. Вокруг суетилось все большое количество ног, периодически кто-то наступал на ее плащ, а вот чьи-то грязные ботинки протоптались уже по ее волосам. Шумно выдохнув через нос в беспомощной ярости, Наёмница уткнулась лицом в грязь, стараясь не слушать, как громыхают цепи, крошась под ударами тяжелых ботинок, как что-то с лязгом пилят и как, шумно отдуваясь, таскают что-то тяжелое. Единственное, что не позволяло ее душе рухнуть под ноги стражников так же, как это уже сделало ее тело, так только вращающаяся в голове мысль, что не может же оно все так бесславно закончиться. В конце концов, с тех пор, как она прирезала того типа, она не сделала ничего, чтобы усугубить свое положение в Игре – хотя бы потому, что у нее не было для этого никакой возможности. И где там Вогт? Чем занимается, пока она тут страдает? Если верить словам Советника, он жив… пока, во всяком случае.
«Я стала совсем как не я, – подумала Наёмница. – Переживаю за Вогта – в моем-то положении! Вот дура!» Хотя перестать беспокоиться она не могла.
– Замок и петли пришли в абсолютную негодность, но это не беда – их сейчас же заменят. Сама дверь в порядке. А затем мы заложим проем стеной, – суетился Советник. – Через пару месяцев, господин, никто даже не вспомнит ни об этой двери, ни об этой девке.
Через пару месяцев? Наёмница замычала. Это означало: «Да чтоб вас (…), (…), (…), (…) уроды!»
Правитель Полуночи хранил молчание.
– Что-то беспокоит вас, господин? – с приторной заботливостью спросил Советник.
В ответ раздался дрожащий нервный выдох.
– Я… я не знаю, – прошептал Правитель Полуночи. – Я думаю, мы не должны делать это с ней.
Что? Не одна Наёмница оказалась потрясена до глубины души. Повисла звенящая пауза. Потом кто-то жалобно шмыгнул носом – Правитель Полуночи, догадалась Наёмница.
– То есть вы предлагаете отпустить ее на свободу, господин? – высоким голосом осведомился Советник.
– Да, – оживился Правитель Полуночи. – Да! По правде, я подразумевал, что нам следует вернуться к первоначальному, не столь жестокому способу казни, но твоя идея нравится мне куда больше. Так и поступим: отпустим ее.
«Наверное, я заболела ото всех этих тревог, – предположила Наёмница. – И слышу все в сильно искаженном виде. Вот сейчас он скажет: нет, мы лучше разорвем ее конями. А я услышу: давайте ей с собой еще и денег дадим».
– Но-но-но-но-но… – занокал Советник. – Но она преступница, господин! Мы не должны и не можем позволить ей избежать наказания! Полностью заслуженного, я прошу заметить!
В голосе Правителя Полуночи послышалась откровенная мука:
– Так ли оно заслуженно?
– Как вы скажете, так и будет! – пылко уверил его Советник.
– Я не могу взять еще один грех на свою душу.
– О, не волнуйтесь, господин, я с радостью возьму его на свою! – отчаянно заверещал Советник. – Если же поступить так, как вы предлагаете, то все окажется под угрозой: ваше положение, ваша жизнь, мое положение, моя жизнь… – Советник вдруг осекся, осознав, что их с большим любопытством слушают многочисленные уши. – Пошли все вон отсюда, – бросил он стражникам.
Послышался нестройный топот. О Наёмницу споткнулся какой-то тупой (…). Советник заговорил свистящим шепотом:
– Эта девица – ваша преграда на пути к безопасности. Вы должны избавиться от нее, господин. Если вас вдруг накрыло чувство вины, то просто спишите все на тяжелые обстоятельства.
– Я не уверен, – нерешительно пробормотал Правитель Полночи.
– Да что с вами случилось? С тех пор, как вы прочли то письмо, вы сам не свой. Вас что-то гложет, мой господин. Что же было в письме? Отчего вы отказываетесь рассказать мне? Наверняка это чьи-то преступные происки… Просто забудьте об этом. Это самое удобное, что вы может сделать.
– Как бы я был рад все забыть! – простонал Правитель Полуночи.
– Все забывается. Река времени унесет любой хлам, – произнес Советник тоном любящей мамаши, и Наёмницу аж перекосило от его неискренности. – Вы бы лучше поразмыслили о другом. О том, например, что зваться Правителем Полуночи вам уже не должно, потому что это раньше вам все подчинялось лишь с полуночи до полудня, а теперь вся власть ваша – круглосуточно. Правитель Дня и Ночи, вам нравится так?
Бывший Правитель Полуночи, а теперь новоиспеченный Правитель Дня и Ночи, мигом перенастроился на благодушный лад. Советник привычно восторжествовал – ему всегда удавалось внушить этому кретину все, что требуется. Правитель Полуночи любил править, и Советник позволял ему думать, что он правит. Кроме того, градоправитель любил поразвлечься, и Советник с готовностью предоставлял ему развлечения – ведь никто не является более управляемым, чем глупец, вечно жаждущий удовольствий. Темный коридор за зеркалом в одной из комнат дворца спускался к первому этажу и далее, проходя под землей, тянулся до самой трибуны, с которой можно было взирать на действо, происходящее на арене, посыпанной песком. Все было бы прекрасно, именно так, как хочет Советник, если бы не навязчивая мечта Правителя Полуночи о Камне Воина, которого, не сомневался Советник, и в природе не существует…
– Но я так и не получил все, что хотел, – некстати припомнил градоправитель. – Мы до сих пор не сумели отыскать карту. Как же я надеялся, что он носит ее при себе…
– Мы разыщем ее, – пообещал Советник. – Это только вопрос времени. Карта должна быть где-то во дворце. Теперь ничто не мешает вам сосредоточиться на поисках. Кроме этой девки, конечно. Я ценю ваш гуманизм, но право же, она его недостойна. Вы же слышали, как она выражается. Это ужасная, ужасная, ужасная женщина.
– Ты всегда рассуждаешь здраво, Советник… – признал Правитель Полуночи. – Я доверяю твоим решениям. Что ты скажешь с ней сделать, то и будет сделано.
– Стража! – позвал Советник.
Ни прошло и минуты, как Наёмницу швырнули во тьму. Дверь захлопнулась – навсегда. Щелкнул новенький замок.
Правитель Полуночи прислонился к двери, прислушиваясь к возне внутри.
– Ей придется долго страдать, – сказал он. – Это будет невероятно мучительная смерть. Одна из худших.
– Идемте же, господин, – поторопил его Советник.
Рот градоправителя приоткрылся, уголки губ поползли вниз. Его глаза, матово-черные, закрылись, опускающиеся ресницы отразились на щеках колеблющимися тенями. Советник сжал губы, вдруг охваченный чувством брезгливости.
– Я болен, – простонал, почти проплакал Правитель Полуночи. – Болен. Найди мне кошку, или мышь, или еще кого-нибудь.
– Идемте, – настойчиво повторил Советник. – Завтра, обещаю, вы получите все, что вам необходимо, – он бросил обеспокоенный взгляд на стражников.
«Все чаще и чаще, – отметил Советник, подхватив вздрагивающего Правителя Полуночи под руку. – Он уже не способен контролировать себя. В присутствии стражи… непозволительная неосторожность. Скоро мне придется избавиться от него – подобные развлечения невозможно утаить надолго. О дворце уже ходят скверные слухи».
Они удалились.
Наёмница лежала на колющей, неровной поверхности, окруженная кромешной тьмой. Это было все равно что погребение заживо. Ничего хуже с ней еще не случалось. Но в следующую секунду Наёмница осознала, что, насколько бы отвратительна ни была ситуация, всегда остается вероятность, что она станет еще ужаснее.
***
В глазах Вогта отразился мягкий серебряный свет.
– Это самое удивительное, что я когда-либо видел, – сказал он.
Но он еще не знал, что увидит спустя минуту.
***
Спертый, затхлый воздух было вдыхать противно, но необходимо. Наёмница все еще лежала там, куда рухнула. Упала она больно и лежала тоже больно, растянувшись на куче хлама, все еще не способная собраться с силами и встать. Из-за двери доносились возня и стук кирпича о кирпич – стражники замуровывали дверной проем.
Но куда больше этих зловещих звуков ее пугал хриплый навязчивый голос, талдычащий:
– Не-один-не-один-не-один-ты-со-мной, – и, хотя невидимка прохихикивал свою скороговорку прямо ей в ухо, она не ощущала его дыхания на коже.
Кто это? Кто это, (…), такой?! Наёмница вся ощетинилась, когда ледяная рука обхватила ее плечо. Она не ощутила ни твердости пальцев, ни их шероховатости, а только лишь холод, стремительно, глубоко проникающий под кожу, и, замычав что-то сквозь кляп, дернулась, перевернулась и рухнула чуть пониже, опять на какое-то барахло. К ее шикарной коллекции синяков добавилась еще парочка.
– Не прикасайся ко мне, гаденыш, кто бы ты ни был! – завопила она, как только ей удалось выплюнуть кляп.
Стражники за дверью замерли, прислушиваясь.
– Выпустите меня! – отчаянно выкрикнула Наёмница, решив, что теперь уже не до гордости. – Пожалуйста! Если вы решили замуровать меня заживо, то хотя бы замуруйте в одиночестве!
Работы возобновились, теперь сопровождаясь куда большим шумом: стражники то ли издевались над ней, напоминая, кто находится по лучшую сторону двери, то ли просто пытались заглушить ее вопли – ведь погребение живого человека дело, как ни крути, на любителя. Ну или же просто хотели поскорее покончить с заданием и разойтись по домам баиньки.
Когда Наёмница затыкалась, чтобы перевести дух, она слышала мерзкий смех соседа по могиле – и это заставляло ее вопли возобновиться, хотя при отсутствии достаточного количества воздуха они требовали немалых усилий.
– Вы за все ответите, поганые сволочи, (…), (…)! Вы тысячу раз пожалеете, что не повесили меня! – Наёмница не выбирала выражений.
Несмотря на все кары, которые она им обещала, по факту с каждым уложенным кирпичом ее обидчикам становилось лучше: ведь щель между потолком и поднимающейся стеной все сужалась, приближая тот сладостный миг, когда пронзительного голоса Наёмницы станет совсем не слышно или хотя бы почти не слышно. Наконец Наёмница выбилась из сил и растянулась на полу, закрыв глаза. А может, и не закрыв – сложно определить, когда вокруг все черным-черно.
– Только коснись меня, уродец, – предостерегла она невидимку.
Он хихикнул, но промолчал.
Стражники ушли. Ну и что теперь делать? Даже Вогтоус, окажись он в такой ситуации, впал бы в черное отчаянье. Ладно, для начала надо попытаться развязаться. Ей повезло – веревку затянули халтурно, и, пусть едва не вывернув запястья, она все же сумела освободить руки, а затем и ноги.
– Чего притих? – сердито осведомилась она у невидимки. – Боишься, что я тебе глаз на задницу натяну?
– О, это едва ли удастся, – послышалось в ответ. Истеричный восторг, вызванный появлением компаньонки, догорел, и теперь голос невидимки был тихий, хриплый, неуверенный, дрожащий – хотя и не похоже, что испуганный.
«Омерзительный тип», – категорично решила Наёмница.
– Не удастся? Успокаивай себя, успокаивай.
Он только рассмеялся – визгливо, прерывисто, словно ему не хватало дыхания. Впрочем, здесь каждый вдох отнимал впятеро больше сил с впятеро меньшим результатом. Да еще эта омерзительная, до рвотных позывов, вонь… Наёмница в первый же момент обратила внимание на заполняющее подвал зловоние, но, пока она пребывала в приступе чистой паники, ей было не до того, чтобы сконцентрироваться на нем. Однако теперь она просто не могла его игнорировать. Фу. Аж ноздри разъедает.
– Ты вообще в своем уме? – спросила Наёмница, вся обсыпавшись мурашками от этого смеха и вспоминая момент ужаса, когда ледяные пальцы вцепились в нее в темноте. Ко всему прочему было что-то еще, что беспокоило ее, очень беспокоило… но она пока не осознала, что именно. – Разве я сказала что-то смешное? Мне вот совсем не весело.
– Теперь тебе никогда не будет весело, – снова смех.
Наёмница подняла кулак и потрясла им, хотя в темноте такие угрозы бесполезны.
– Заткнись!
– Поверь мне, уж лучше слушать меня, чем тишину, как я слушал. Или не слушал? Просто сразу перестал существовать? А может, меня тут и не было, и я снова вру, зачем-то, – растерянное хихиканье.
Наёмница нащупала нечто достаточно ровное и села.
– Эй, ты долго здесь?
Он молчал. Наёмница прислушивалась, но не различала ничего, кроме собственного сдавленного дыхания. Он что, не дышит вовсе? И все же ее не оставляло ощущение, что, пока она сидит, неподвижная, он подкрадывается к ней все ближе и ближе.
– Почему ты не отвечаешь? – резко спросила она, не выдержав нервного напряжения.
– О, я просто не знаю, каким должен быть ответ на такой вопрос. Долго… долго… долго – это где-то совсем там и нисколько не здесь. В первый день я лежал на этом полу и размышлял, что время идет очень медленно и что лучше бы ему ускориться. Но потом я подумал: а куда ему идти? Я не могу выйти из этих стен, так, значит, и оно не может. Умрет взаперти, как я… И оно, наверное, умерло. Так я долго здесь, по-твоему? – он всхлипнул.
Замороченная, Наёмница промычала что-то невразумительное.
– Долго, – зачарованно повторил невидимка, словно слово имело вкус, который он хотел распробовать, запах, который он хотел учуять, и вес, который он хотел ощутить на языке. – Если время никуда не идет, если всегда только сейчас, только этот миг, единственный, долго может быть?
– Не бывает такого, чтоб всегда только сейчас, – ожесточаясь, буркнула Наёмница. – Есть прошлое. И будущее – иногда, не у всех.
– У меня только сейчас, – еще одно всхлипывание.
«Наверное, Вогт бы его пожалел, – подумала Наёмница. – Ну а мне нет никакого дела. Плачь, вой, только не беспокой меня и держись на расстоянии». Она вздохнула и слегка запрокинула голову. До чего же противно вдыхать густую жирную вонь, но приходится дышать глубоко, чтобы хоть как-то насытиться. У нее мелькнула кошмарная мысль, что воздух может и вовсе закончиться, но секунду спустя она успокоилась, сообразив, что откуда-то он все-таки поступает – ведь жив же до сих пор этот хмырь, хоть и тронулся умом.
– О, боги, – вздохнула она. – Ну и смердит. Как будто кошка сдохла.
Это подземелье большое? Следует хорошенько его изучить. Это же Игра, да? В игре всегда есть способ выбраться – даже если весьма неочевидный. Да и в принципе лучше что-то делать, чем просто сидеть и предаваться унынию. Даже если все усилия окажутся тщетными… нет, если так думать, то она и с места не сдвинется.
Наёмница встала, сделала пару робких шагов и уткнулась в шаткую преграду. Гладкая горизонтальная поверхность. Похоже на… стол? Хватаясь за край, она осторожно обошла мешающий предмет. Что-то звякнуло под подошвой ее ботинка. Она подняла это, ощупала.
– Подсвечник. Почему здесь находятся все эти вещи?
Она поставила подсвечник на столешницу и секунду спустя сослепу сбила его локтем. Сложно ориентироваться в темноте среди нагромождения вещей. Что ж, если глаза беспомощны, приходится смотреть руками. Так… что-то круглое, гладкое, с отбитым неровным краем – тарелка. Какой-то ящик, о который она споткнулась, чуть не рухнув… Затем и вовсе непонятный предмет… Стул… и еще один, без ножки. Непонятно, с какой стати кто-то решил складировать все это в подвале тюрьмы. Добравшись до стены, Наёмница пошла вдоль нее, прикасаясь ладонью.
– Что ты ищешь? – кротко спросил ее жуткий псих, с которым ей приходится тут сидеть. – Если выход, то брось, это бесполезно. Я облазил все. Все. Устал до смерти, но так и не отыскал ничего полезного.
У Наёмницы холодок пробежал вдоль позвоночника. Как будто льдинка по спине скатилась.
– Эй, выбирай слова, – раздраженно потребовала она. – Был бы ты жмурик, так бы не трепался.
Он как будто не слышал ее.
– Это было бы более чем странно – запирать нас там, откуда мы можем в любой момент уйти, не правда ли?
Наёмница уныло кивнула, но вспомнила, что ее не видно, и неохотно признала вслух:
– В твоих словах есть логика. Вот что… меня зовут Наёмница, и я хочу знать, как называть тебя. Не то чтобы я рвусь с тобой знакомиться, но… – Наёмница не могла понять, отчего собеседник так злит ее, но внутри нее все кипело, и это легко угадывалось по ее голосу. – Но есть что-то… – она хотела сказать «жуткое», но вместо этого произнесла: – … раздражающее в том, что я не только не могу тебя видеть, но еще и вынуждена обращаться к тебе «эй!» или еще как-то столь же глупо.
– Я… – протянул он неуверенно, как будто не мог припомнить свое имя. – Я… я… Намбо. Да, Намбо. Это имя мне очень подходит.
Наёмница пожала плечами.
– Намбо так Намбо.
Она все же побродила еще какое-то время, натыкаясь на вещи, и, ощупав все стены, признала, что надежды пусты. Из ее глаз прыснули слезы. Отыскав свободное от нагромождения вещей местечко, она легла, завернулась в плащ и попыталась плакать без всхлипов и дышать ровно. Вот за что ей все это? За что? Она всего лишь убила того урода. Как уж его звали? Сыч? Нет, Филин. Да он сам буквально умолял ее пырнуть его! Почему же ее наказали столь сурово? Она давилась слезами, кусая губы. Где Вогтоус, почему он не придет и не спасет ее, когда ей так плохо? Вся усталость и злость последних дней поднялись и захлестнули ее.
– Поговори со мной, – грустно попросил Намбо.
Но Наёмнице было не до него. Ей было так жаль себя, и, по ее мнению, только ей одной сочувствие и полагалось.
Намбо позвал ее еще раз и затих, осознав, что она не собирается ему отвечать.
Вскоре у Наёмницы закончились самооправдания (это Вогт втянул ее в эту нелепую историю, а она просто несчастная маленькая мышка среди жирных, сочащихся гнусью крыс), и она перешла к самообвинениям, набросившись на себя со свойственной ей категоричностью. «Я попала в этот переплет исключительно потому, что поступила как агрессивная несдержанная идиотка! – сказала она себе. – Собственно, я всегда так поступаю. Это оттого, что я и есть агрессивная несдержанная идиотка. Всех кругом ненавижу, а ведь сама не лучше».
Письмо за пазухой обжигало кожу, напоминая, что она не только не лучше, но и похуже многих. Сколько оно уже бродит, перемещаясь из одних грязных рук в другие? Если она хочет избавиться от него, она должна его прочесть, деваться некуда. Но – ха-ха – как же это сделать в темноте, ведь букв не видно? А что станется с письмом дальше? Оно останется здесь, с ней, на ее истлевающей груди? Или отправится на поиски нового адресата, чудесным образом преодолев все преграды? И так ли ей хочется знать ответы на эти вопросы? Гадко, гадко, гадко! Она села и помотала головой, пытаясь вытряхнуть из нее мерзкие мысли.
– Ну, – обратилась она к Намбо фальшиво-бодрым тоном – слабая попытка отвлечься. – Расскажи мне что-нибудь о себе, раз уж мы застряли тут вместе.
– Не знаю, не помню, – промямлил он. Его голос доносился с порядочного расстояния. Это утешало.
– Хм, – неопределенно протянула Наёмница. Некая маленькая вещица по-прежнему крутилась в ее сознании, слишком мелкая, слишком быстро вращающаяся, чтобы рассмотреть. Определенно, она что-то заметила. Нечто, что обеспокоило ее, но что она не успела осознать. – Но должен же ты помнить хотя бы как попал сюда?
С его стороны ощутимой волной хлынул протест, однако это не отвратило Наёмницу от допроса. Либо она будет мучить его, либо продолжит терзать себя – выбор очевиден.
– Чем ты их так выбесил, что они заперли тебя умирать? Что ты сделал? Или – наоборот – не сделал?
Намбо издал слабый выдох.
– Сомневаюсь, что смогу рассказать тебе все так, как было. Нет, я уверен, что не смогу рассказать тебе все так, как было.
– Так что ты натворил? – Наёмницу было не сбить с толку этим словоблудием.
Намбо молчал.
Наёмница попыталась рассмотреть его, надеясь, что глаза попривыкли и начали хоть что-то различать. Бесполезно. Слишком темно.
– Я пошутил, – произнес вдруг Намбо – злобно выплюнул эти слова прямо ей в ухо, внезапно оказавшись к ней вплотную.
Наёмница вскрикнула от неожиданности и отшатнулась.
***
Цветок, в отличие от многих других, не ходила на дворцовую площадь. По результатам суда Кролик мог быть совершенно сокрушен приговором подружки, либо же быть вне себя от радости, что ему удалось ее отстоять. Пусть по разным причинам, но Цветок не хотелось наблюдать ни то, ни другое. Однако же вскоре возвратившиеся товарки поведали ей, что произошло. Значит, ему не удалось… он в бегах…
Несмотря на их очевидное расставание, Цветок все же питала смутную надежду, что Кролик таки отступится и, прежде чем сбежать из города, заскочит позвать ее с собой. Переполненная тоскливым ожиданием, она не решалась покинуть комнату и весь день, свернувшись клубочком, пролежала на своей узкой кровати. Она чувствовала себя измученной. В глубине души она понимала, что однажды ей придется встать, одеться, выйти из дома и признать, что все стало таким, как прежде, но пыталась отодвинуть этот момент как возможно дальше. Она держала глаза плотно закрытыми и потому, хотя в комнатушку просачивалось немного света, ей казалось, что вокруг стоит кромешная тьма.
Цветок осознала, что уснула, лишь тогда, когда ее разбудил истерический женский смех за перегородкой, немедленно сменившийся рыданием. Она раскрыла глаза, увидев все тот же мрак, потому что успело стемнеть, и прислушалась. За перегородкой воцарилась зловещая тишина.
Спустя минуту кто-то замолотил кулаками в ее дверь. Цветок встала и начала одеваться, двигаясь медленно, как под водой.
– Эй, ты там? Слыхала, что случилось? – донесся до нее хрипловатый женский голос с противоположной стороны двери.
Цветок не отвечала. Она дернула шнуровку на платье, пытаясь затянуть ее туже. Тесемка порвалась. Цветок выругалась, хотя на самом деле ей было все равно.
– Открой! Я слышу твою брань. Прикинь, что я узнала! Тот белобрысый безумец… ну тот, что был на суде… Ты же была днем на площади? Конечно, ведь все были! Так вот: его сцапали, ха-ха-ха! Прям на месте и прирезали!
– И что? – закричала Цветок, распахнув дверь столь резко, что всклоченная размалеванная девица за ней так и отлетела, тяжело врезавшись в перегородку позади.
– Ты сдурела? – запищала девица. – Зачем дерешься? Чуть не прибила меня…
– И что? – выкрикнула Цветок. – И что? И что?! Чему ты радуешься?
– Как это чему? – поразилась девица, потирая ушибленное плечо. – А ты бы предпочла, чтобы этот чокнутый шнырял по Торикину?
– Да чтоб его разнесло в пыль, ваш Торикин, и вас всех заодно! – закричала Цветок.
– Подожди-ка… – лицо у всклоченной удлинилось. – Мне тут наболтали, что ты давеча притащила какого-то блондинчика… Неужто это…
Но Цветок уже мчалась прочь по узкому коридору. Сбив кого-то с ног, она неуклюже перешагнула его и побежала дальше. Вслед ей понеслась пьяная брань. Она выбежала на ночную улицу. На крыльце ее ухватила за предплечье хозяйка.
– Куда понеслась, сумасшедшая?
– Подальше от вас всех! – отчаянно пытаясь вырваться, звенящим голосом ответила Цветок.
– Вот как, – окрысилась хозяйка, отпуская ее. – Что ж, давай выметайся. Чтоб мы тебя здесь больше не видели!
– Не беспокойся. Не увидишь, – пообещала Цветок своим самым смирным тоном.
– Ах ты сучка! – взорвалась хозяйка. – Я вышвырну на улицу твое жалкое барахло, вот увидишь! Так разговаривать со мной – и где? На крыльце моего собственного дома!
– Это – твой дом? – спросила Цветок. Она с усмешкой взглянула на неряшливое строение, а затем обвела взглядом улицу. Давно разожгли фонари, и их тусклый мутный свет утомленно отражался в мостовой, залитой помоями. Яркие женщины мелькали там и тут – охота была в самом разгаре, и в ней они были одновременно охотницами и добычей. – Да, это ваше обиталище. Счастливо оставаться.
Цветок уже не слышала поток ругани, который извергся из хозяйки – такой же неудержимый и зловонный, как рвота. Чуть прогнувшись вперед, она уходила прочь широкими размашистыми шагами. Все ее мысли куда-то пропали. Происходящее казалось сном. Оно и к лучшему, потому что как ей все это вытерпеть, если она осознает, что все происходит по-настоящему. «Умер, – тупо стучало в ее голове, словно иностранное слово, которое она не в состоянии понять. – Умер».
