Литтмегалина
Игра Бродяг
– Да не нервничай ты, – подбодрил ее тюремщик справа. – Тебе положена отдельная камера – как особо отличившейся.
Что ж, это определенно было большое облегчение.
– А все-таки, что я сделала? Меня разыскивали? За что? Я ничего не понимаю.
Они прошли до конца зала, снова поднялись по лестнице и оказались в небольшом помещении, где вдоль одной стены размещались несколько тесных камер. Решеток здесь не было, в камеры вели крепкие двери с крошечными окошечками в них. Вероятно, все камеры были пусты, потому что при их появлении не раздалось ни шороха.
– Тебе туда, – указав на дверь с пометкой «5», известил тюремщик.
Наёмница покорно вошла, на мгновенье ощутив, что ей уже все безразлично в этой жизни. Камера была крошечная – шесть шагов по диагонали, с узкой деревянной койкой и маленьким окном под самым потолком. Сквозь частые прутья свет почти не проникал. Один из тюремщиков вошел за Наёмницей в камеру, чтобы кинжалом разрезать веревку у нее на запястьях. Кривясь и часто дыша от боли, Наёмница села на койку. Она зубами оторвала прилипшую к запястьям веревку (руки так затекли, что не слушались), и ссадины сразу начали сочиться кровью. В замочной скважине звякнул ключ, запирая массивную дверь.
Когда шаги тюремщиков стихли (они звучали так слаженно, что казалось – шагает один человек), Наёмница осторожно улеглась на бок, здоровым плечом вниз. Сейчас она чувствовала себя измученной, больной, бессильной. Рана вроде бы не кровоточила, но отчаянно болела – как будто когтистые птичьи лапки скребли ее изнутри. Наёмница бы, может, заплакала, но слез на территории врага она себе никогда не позволяла.
– Эй, – позвал тюремщик, глядя на нее сквозь крошечное, с ладонь, оконце в двери.
Он вернулся так тихо, что она не услышала, погруженная в свое отчаяние.
– Эй! – громче повторил тюремщик, и Наёмница обратила на него тусклый, больной взгляд.
Кажется, это был тот, что слева. Или справа? Какая, впрочем, разница, они же почти одинаковые…
– Объяснить, почему ты попала сюда?
– Нет, – ответила Наёмница, не поднимаясь с койки.
– Ты убила человека – днем, на главной площади нашего города. Сотни человек видели это.
– Как глупо и неосторожно с моей стороны, – сдержанно произнесла Наёмница. – И кто же моя жертва?
– Правитель Торикина, – известил тюремщик и исчез.
Правитель Торикина?! Главная шишка в городе? Наёмница вскочила и заметалась по камере. Ее шатало, и она снова улеглась. Что за бред?! Ее даже не было в Торикине! Она никого не убивала! Хотя… хотя… ее сердце упало… так уж никого?
Только сейчас, наконец-то оставшись в одиночестве, она полностью осознала, какую глупость совершила на лесной поляне. Вогт был прав. Ей не стоило убивать Филина. Следовало прикинуться паинькой и позволить угнать себя в Торикин – тем более что они с Вогтом все равно туда собирались. Пусть связанные и порабощенные, но они оказались бы в Торикине вместе и сумели бы что-нибудь придумать. А сейчас она в тюрьме, ранена, обессилена из-за потери крови… и ужасно одинока.
Ладно, зачем думать об этом сейчас, когда ей так больно и она так устала? Наёмница закрыла глаза.
Ее разбудил раскат грома. Пока она спала, кто-то заходил в камеру и оставил возле двери бутыль с водой и миску каши – а она не проснулась и даже не слышала. В другой ситуации это могло стоить ей жизни. Надо быть осторожнее.
Есть не хотелось, но пить – очень. Наёмница наполовину опорожнила бутыль, прежде чем спохватилась, что неизвестно, когда принесут еще воды, следовательно, расходовать ее стоит осторожнее. Поставив бутыль в угол, она села на койку и сгорбилась, свесив руки между коленями. Вспышка молнии заставила ее поднять голову и посмотреть на пересеченный железными прутьями квадратик пасмурного вечереющего неба.
Игра ее наказывает и явно не намеревается быть снисходительной. Совершила убийство при толпе свидетелей – при том, что ее и в городе в этом момент не было! И поди кому объясни… Ох, что будет…
«А ведь, вполне возможно, эти люди действительно считают, что видели меня, – мелькнула у нее догадка. – В их голове поселилось воспоминание о том, чего не происходило вовсе».
Наёмница поежилась от внезапного озноба, осознав, что они с Вогтом затеяли нечто настолько огромное, что она не способна ни понять это, ни толком рассмотреть. Игра все глубже проникала в реальный мир, заставляя его подстроиться, дополняя и преображая действительность. В эту минуту смутного понимания слова Вогта о связи Игры и Страны Прозрачных Листьев не представлялись Наёмнице непонятными и странными. Если Игра была способна оказать такое воздействие на старый мир и даже привнесла в него некие новые элементы, почему бы ей не породить совершенно новый?
И снова молния на мгновение осветила камеру, а затем прогрохотал очередной раскат грома, на этот раз такой, что Наёмница вздрогнула. «А где-то там Вогт тоже наверняка его услышал», – подумала она.
Глава 10. Друг
Сложно сказать, что думал Вогтоус по поводу этого несчастного приключения с Наёмницей. Некоторое время он сидел на траве, уткнувшись носом в колени, и ветер шевелил мягкий светлый вихор у него на макушке. Потом Вогт встал и привычно взглянул в небо. Хотя совсем недавно не было и облачка, сейчас оно затянулось тучами – то есть не сообщало Вогту ничего такого, чего он не знал бы сам. Ему предстояло действовать без подсказок, что мало его тревожило, так как Игра еще не распространилась настолько широко, чтобы выйти за пределы его понимания. Но его тревожила Наёмница. Вогт надеялся, Игра не будет к ней слишком жестока.
Уныние не было свойственно Вогту, нерешительность – тоже, и, глубоко вдохнув, он зашагал к притоке, которая быстро несла свои померкшие, прохладные воды, мелькавшие за зеленой листвой. Только тогда он осознал, что все еще сжимает в руке серый камень.
Вогт остановился, чтобы рассмотреть его повнимательнее – серый, с острыми краями, почти треугольный. Вид совершенно непритязательный. В одном из углов Вогт заметил крошечное просверленное отверстие.
– Мне нужна тоненькая веревочка, – произнес Вогт вслух. – Иначе я наверняка потеряю его. А затем я должен попасть в Торикин. Просто обязан.
«Она там одна, она ранена, ей больно», – заскулил он все-таки, пусть только мысленно. От того, что Наёмнице больно, ему хотелось плакать.
Плеск в притоке привлек его внимание: рыжеволосая голова вынырнула из воды и уставилась на него широко раскрытыми от ужаса глазами. Вогт спокойно, благодушно посмотрел в ответ. «Все-таки голова – это лучше, чем кулак», – подумал он.
Начиналось.
Вогт улыбнулся широко, искренне – кому бы он ни улыбался, его улыбка всегда была настоящей. Вот только означала она каждый раз разное.
– Привет, – дружелюбно обратился он.
Человек хватанул ртом воздух и исчез под водой. Казалось, он вдруг начал тонуть в семи шагах от берега. Вогт подошел ближе, наклонился к воде и произнес:
– Не бойся меня.
Некоторое время по воде расходились пузыри, потом человек рывком поднялся к поверхности. Вода ручьями стекала с его волос.
– Кто ты такой? Ты не из этих? – закричал он Вогту.
– Нет, – удивился Вогт. – Я сам по себе, я бродяга, – попытался объяснить он, сделав шаг к самой кромке берега.
Человек в воде заметался.
– Стой! Не приближайся!
– Хорошо, – замерев, согласился смирный Вогт.
– Покажи руки, – потребовал человек в воде.
Спрятав камень под ремешки сандалия, Вогт с готовностью продемонстрировал свои гладкие розовые ладони.
– Вот, – сказал он. – У меня нет оружия, – он снова улыбнулся и моргнул.
Сияние чистых Вогтовых глаз не убеждало осторожного купальщика, но нежная кожа этих рук внушала доверие. Рыжий подплыл к берегу и выбрался, цепляясь за траву и вырывая ее при этом целыми пучками.
– Мне помочь? – спросил Вогт.
– Стой где стоишь, – грубо предупредил человек.
Если не считать темно-рыжих волос, густо растущих по всему телу, он был совершенно голый. Худой, длиннорукий. Пошарив в кустах, купальщик выудил свою одежду и начал одеваться, не обращая внимания на льющую с него воду.
– Так кто ты, говоришь, такой? – спросил он Вогта, с трудом натягивая на мокрые ноги насквозь пропыленные штаны.
– Я – бродяга, – повторил Вогт. – Меня зовут Вогтоус.
Человек кивнул и поднял с земли свой пояс. «Оружие», – отметил Вогт с легким беспокойством, разглядывая кожаный мешок незнакомца. Хотя он не мог видеть оружие, он чувствовал его. Это был большой острый нож.
– А как тебя зовут? – спросил Вогт.
– Тебе зачем? – подозрительно спросил человек, зыркнув на него узкими, непонятного цвета глазами. – Ржавый. Это мое прозвище.
Он сел на траву и, морщась, ощупал свои ступни. Вогт увидел, что они покрыты мозолями, некоторые из которых все еще кровоточат, и поинтересовался, несмотря на очевидность ответа:
– Ты прошел долгий путь?
– Пришлось… Раньше была у меня какая-никакая лошадь, но, когда эти сволочи напали на меня и устроили стрельбу, стрела попала ей прямо в горло. Кровь хлынула струей…
Глаза Вогта расширились.
– Лошадь начала хрипеть и вздрагивать, – невозмутимо продолжил Ржавый. – Только я решился спрыгнуть, как она рухнула, едва не придавив меня. Я бросился бежать, а эти с гиканьем гнали меня по полю, мрази. Сам не знаю, как мне удалось спастись. Если бы не высоченная трава, что меня спрятала, уж точно кормил бы сейчас червей… но мне повезло, – Ржавый нервно выдохнул, вновь переживая ужасные моменты. Его волосы, подсыхая, загибались на кончиках в мелкие кольца.
Вогт, впечатленный историей, молчал.
– Мерзкая у меня работенка, – пробормотал Ржавый. – Вечно приключения, и приключения-то паскудные. Но на этот раз я попал в настоящий переплет. Слишком многим нужна эта проклятая вещица, и меня не пожалеют, отбирая ее… Не хотел бы я быть Полуночью. Столько врагов. Если я не доставлю ему это, с меня шкуру сдернут. А доставлю – так и вовсе казнят. Натерпелся же я страху за три недели… Постой-ка, – мутноватые глаза Ржавого слегка прояснились. – Что-то я разболтался с тобой. Теперь твоя очередь. Сам-то куда идешь?
– Туда, – Вогт махнул рукой в том направлении, куда всадники увезли Наёмницу.
– В Торикин? – уточнил Ржавый, весь как-то подобравшись.
– Да, – живо подтвердил Вогт, хлопая светлыми ресницами и усердно притворяясь еще более наивным, чем был на самом деле. Его миловидная беленькая мордашка сияла, как серебро под солнцем.
Ржавый ухмыльнулся.
– Думаешь, тебя туда так запросто пустят?
– Я знаю, что потребуется печать, и что она дорого стоит, – ответил опытный Вогт. – Вот только денег у меня нет, – он улыбнулся – уже в третий раз.
– И что же ты намерен делать?
– Пока сложно сказать. Но мне очень нужно в Торикин. Она попала в неприятности и погибнет, если я не спасу ее.
– Кто – она?
– Моя подруга.
– Девка, значит, – ухмыльнулся Ржавый. – И на что ты готов, чтобы пробраться в Торикин, к ней?
– О, я согласен на что угодно! – выпалил Вогт. – Лишь бы как-нибудь проникнуть в город.
– Прям-таки на что угодно?
– Абсолютно, – пылко подтвердил Вогт.
На физиономии Ржавого проступило выражение чистой радости, которое тут же скрылось, подавленное усилием воли.
– А я ведь тоже как раз туда направляюсь…
По правде говоря, Ржавый уже сутки слонялся по окрестностям. Он не решался наконец дойти до Торикина, но не мог и просто сбежать, а потому тянул время. Тут-то с ним и случилось то неприятное происшествие, о котором он так красочно поведал Вогту. Пухлый блондинчик, с его широко распахнутыми зенками, показался ему малость туповатым, но если учесть, во что Ржавый намеревался его втравить, оно и к лучшему.
– Ты, кажется, хороший человек, – вкрадчиво произнес Ржавый, всматриваясь в кристальные, не замутненные тенью сомнения или интеллекта глаза Вогта. – И так получилось, что ты можешь помочь мне, а я – тебе.
В том, что именно так все и получится, Вогт не сомневался с той самой минуты, как рыжая голова показалась из воды. Но у него не было причин делиться своими соображениями.
Ржавый подобрал свой разбитый сапог и, вытащив из него что-то, показал это Вогту: небольшой конверт с печатью из красного сургуча.
– Ты забудь обо всем, о чем я тут трепался… это мои неприятности. С ними я сам разберусь. А тебе я могу предложить одно мааааленькое дельце. Вот это письмо нужно отдать человеку, чье имя написано здесь, на обратной стороне конверта. Ты умеешь читать?
Конечно, Вогтоус умел читать, по строкам там же хорошо, как и между ними.
– Отыскать его будет несложно – он знатный человек, известен всем в городе. Видишь ли, обстоятельства требуют, чтобы я возвратился в те края, откуда прибыл. Моя старая мама, понимаешь ли, тяжело больна. Я оставил ее, потому что должен выполнять свою работу, а работа, хотя и кормит, безжалостна. Боюсь, если не поспешу, уже не увижу ее живой.
– Работу? – спросил Вогт.
– Мать. Если мне идти в Торикин самому, я потеряю кучу времени, а для меня сейчас каждая минута подобна алмазу, – это говорил человек, который совсем недавно плескался в реке, лениво разводя руками. Лживость его голоса резала слух, но Вогт только развешивал уши, которые от усердия стали длинные, как у кролика.
– Только отдать письмо? – невинно утончил он.
– Да-да, только-то, – Ржавый принужденно рассмеялся. – Работенка непыльная, верно?
– А как я попаду в город?
– Вот с этим дорога в Торикин будет открыта для тебя, – снова запустив руку в сапог, Ржавый вытащил тяжелый позолоченный медальон на серебряной цепочке и положил его Вогту на ладонь. – Это медальон гонца. Спрячь его под рубашку и не показывай никому, кроме стражников. Еще скажи им: камни под водой. Это пароль. Не забудь, «камни под водой».
– Это то, о чем мне никогда не забыть, – мягко произнес Вогт.
– Письмо – это тайна, понял? Секрет.
Вогт был в восторге. Он слегка повернул медальон, и солнечный луч, протиснувшийся сквозь тучи, скользнул по золотистой поверхности. Вогтоус прижмурился, затем посмотрел в глаза Ржавого. В Вогтовых темно-синих зрачках мельтешили насмешливые искорки, которые Ржавый предпочел не заметить.
– Я же могу рассчитывать на награду от того, кому принесу письмо?
– Да, – подтвердил Ржавый, скалясь. – Без награды тебя не отпустят, уж будь уверен.
Они пожали друг другу руки.
– Послушай, – крикнул Вогт уже на расстоянии. – Хотел спросить, да чуть не забыл. У тебя есть тонкая веревка?
У Ржавого была бечевка.
Послюнив кончик бечевки, Вогт продел ее сквозь отверстие в камне. Камень он повесил на шею, где уже висел медальон гонца, и затем прикрыл их рубахой.
Он шел к Торикину, и у него было то, с чем любой человек, а не только божественного происхождения, может ощутить себя по-настоящему могущественным.
***
Тучи сгрудились так тесно, что совсем потемнело, как будто ночь вдруг решила прийти пораньше, отобрав у дня несколько часов. Вогтоус слышал раскаты грома и замирал в предчувствии ливня, такого сильного, что листья, сбиваемые каплями, будут падать с деревьев. Птицы попрятались заранее, ему же, одинокому бродяге на пути в большой злой город, прятаться было негде и некогда. Впрочем, впереди уже показались серые торикинские стены, особенно угрюмые в этом тусклом свете, так что есть шанс, что он доберется до цели раньше, чем грянет гроза.
Чем пристальнее Вогтоус вглядывался вперед, тем прозрачнее и иллюзорнее казалась ему темная груда города. Так близок к исчезновению, что уже почти исчез. На секунду Вогт увидел очертания холмов и деревьев, что пока заслонял собой Торикин. Вогт моргнул, потряс головой, и все вернулось как было – снова впереди Торикин с его башенками и флагами, хотя Вогт не сомневался, что позади города открывается тот самый вид, что ему померещился.
Торикин был городом иного толка, чем тот, где Вогт и Наёмница побывали ранее. Иных масштабов. Иной стати. Любые потенциальные сомнения в его великолепии разлетались в пыль, стоило только приблизиться к огромным городским воротам. Всю поверхность ворот покрывал золотистый орнамент – остролистые, хищные цветы. Торикин словно спрашивал тебя: «Достоин ли ты меня?» И сам отвечал: «Нет».
Стражников у ворот было шестеро, каждый вооружен острой пикой, шлемы начищены так, что в солнечные дни на них смотреть будет больно. То ли из-за пик и шлемов, то ли потому, что их тела защищали плотные кожаные панцири, которые даже не всякая стрела пробьет, стражники были очень-очень злые и разговаривали с Вогтоусом невероятно грубо. Обступив его, они обрушили на него поток вопросов, и, стоило ему хоть на долю секунды помедлить с ответом, тыкали его пиками в бока, живот, спину – что кому было ближе. Подобно кролику в окружении стаи волков, Вогт впал в растерянность.
– Я хитрец, – попытался объяснить он. – Хитрец, – повторил он и наконец заметил, что слово звучит не совсем так, как должно. – То есть гонец, – тут он вспомнил о медальоне и вытащил его из-за пазухи. – Камни под водой, – сказал он.
Стражники долго рассматривали медальон, передавая его из рук в руки. Медальон выглядел солидно, да и новость, которую принес гонец, могла оказаться важной. Не пропустишь гонца – огребешь потом неприятностей. А если гонец оказался малость слабоумный, так это его проблемы.
Вогт вошел в город; будь стражникам известно, что это событие означает для Торикина, они немедленно догнали бы его и вздернули бы на ближайшем дереве. Ну или попытались бы вздернуть – потому что относительно Вогта не всегда возможно угадать, что сработает, а что – нет.
***
Гроза решила, что нечего мелочиться, и сразу зарядила по полной. Вогтоус в один миг вымок так, как будто на него ведро воды опрокинули. К тому же дождь застилал глаза. Кто-то налетел на Вогта, убегая от грозы, а в следующий момент на кого-то сослепу наткнулся сам Вогт. Он протер было глаза ладонью, и вдруг из темно-серой пелены выступило длинное усталое лошадиное лицо. Вогт коснулся носа лошади и шагнул в сторону, уступая ей дорогу. К тому времени мостовая – городская гордость – по щиколотку покрылась водой. Да, погода явно не благоволила тому, чтобы разглядывать неживую торикинскую красоту.
Сосредоточенно следуя за интуицией, Вогтоус сам не понял, в какой момент свернул с главной улицы. Здесь дома располагались плотнее, и в узких улочках между ними, под выступающими козырьками крыш, где ливень уже не так легко доставал его, Вогтоус ощутил себя как в норе. Большинство домов были двухэтажные. На первых этажах окна отсутствовали, но со вторых, протискиваясь в щели меж ставен, понемногу сочился умиротворяющий свет ламп и свечей. Вогт поднимал голову, глядел на окна и мечтал попасть туда, где свет – не то чтобы темнота и дождь его окончательно измучили, но все же лучше без них. Очередная вспышка молнии обнаружила и те окна, что были не подсвечены – прямоугольники сомкнутых ставен, едва различимые на темных стенах. Этот город не казался открыто-враждебным, как тот, первый, но в действительности был еще более опасен. Вогт пока не знал ответа на вопрос, что хуже – жестокость или безжалостность, но предполагал, что ему придется ответить на него в любом случае, а раз так, то и тревожиться об этом не стоит. Всему свое время, как частенько повторял Ветелий.
Вдруг дверь справа от него распахнулась, и Вогт отшатнулся, едва не получив по носу. Блеклый оранжевый свет хлынул из дверного проема и разлился пятном, мерцая на поверхности лужи. Глумливая, бессмысленная, заросшая физиономия высунулась наружу, оглядела Вогта, а затем вывалилось и все остальное. Торикинский забулдыга, вероятно, решил сегодня быть буйным: он показал Вогту хлипкий волосатый кулак, шагнул ближе, кое-как совладав с ногами (Вогт наблюдал его усилия с вежливым интересом), и, замахнувшись, ударил.
Вогт вовремя отступил, так что от удара пострадал лишь воздух. Блестящие от опьянения, отчаянно разъезжающиеся глазки забулдыги выразили обиду и неодобрение. Пьянчужка снова замахнулся, далеко отставив руку, и вдруг, словно жук, опрокинулся на спину. Расплескав лужу, он остался лежать, закрыв глаза и удовлетворенно посапывая – горизонтальное положение давалось ему куда легче, чем вертикальное. Вогт осторожно протиснулся мимо и вошел в тускло освещенный проем. Как ему подумалось (или как он заставил себя подумать) здесь вполне можно укрыться на некоторое время, пока дождь не кончится.
Все помещение заполняли клубы смрадного дыма, до того тяжелого и плотного, что в первый момент Вогту показалось, что дышать носом просто невозможно. Когда же он заглотнул воздух ртом, тот хлынул в горло, густой и горький, как прогорклое масло. Вогт захлебнулся и закашлялся. Впервые он угодил в такой сад – здесь пустили корни наилучшие отбросы лучшего города в мире. Посетители «Зеленого мертвеца» редко обращали внимание друг на друга – разве что незадолго до драки и во время нее. Но появление такого удивительного существа, как Вогт, не могло остаться незамеченным. Со всех сторон, пробуравливая клубы ядовитого сизого дыма, к нему потянулись взгляды. Вогт приветственно поднял руку.
– Привет! – воскликнул он и снова закашлялся.
Разумеется, ему никто не ответил, и только старик, разливающий вино, тревожно прошамкал:
– Пошел вон отсюда. Мне здесь трупы не нужны!
– Но я же не труп, – удивился Вогт, пристроившись на грязный табурет возле грязного стола – и сразу приклеившись намертво.
– Подожди пару минут, – буркнул старик.
Вогта продолжали оглядывать. Он широко улыбнулся и обвел присутствующих счастливым взором. Все с омерзением отвернулись, и только зеленые глаза одного, с изувеченным, покрытым шрамами лицом, все еще сверкали сквозь табачный дым, устремленные на него. Если Вогт и чувствовал опасность, то хорошо притворялся, что не чувствует. Некоторое время он молча сидел за своим столиком. Иногда, задумавшись, он ставил на столик локти, потом вспоминал, как грязна поверхность, и снова клал руки на колени. Идиллия была прервана неряшливой лохматой женщиной с подносом. Распростершись над Вогтом необъятными телесами, она закричала:
– Либо ты что-то заказываешь, либо выметаешься вон отсюда, бродяга!
Наёмница взвилась бы сразу. Вогт же только отстранился, чтобы в случае, если его решат ударить подносом, успеть увернуться. «Откуда она меня знает? – удивился он. – Я же действительно бродяга».
– Там гроза, – кротко объяснил он. – Что такого, если я посижу здесь немного?
Лохматая женщина принялась орать. Голос у нее был низкий и раскатистый, но в отдельные моменты резко взмывал до визга. Вогтоус вскочил, зажимая терзаемые уши.
– Да угомонись ты, глупая баба, – встрял зеленоглазый, прихватив свою кружку и поднявшись с места. – Я заплачу за этого пухляка. Тащи ему пива и что-нибудь пожрать.
Она сразу замолчала и свела кустистые брови.
– Ты это чего? – подозрительно осведомилась она. – Приглянулся он тебе, что ли?
– Ты языком не трепи, а давай пошевеливайся, – поторопил зеленоглазый и голос его похолодел до внятной угрозы. – Жаркое с подливой сойдет.
Женщина молча удалилась, держа поднос в поднятых руках. За годы непростой жизни, ежедневно общаясь с шушерой и пьянью, она научилась разбираться в людях: на этого невысокого, светленького ори сколько хочешь, он даже не ругнется в ответ, а вот зеленоглазый был мужик в возрасте, угрюмый, массивный. Такому хватит сил схватить ее за патлы да протащить по всему залу, под радостное ржание всех присутствующих.
Вогт проводил ее рассеянным взглядом – между столиков она протискивалась боком, в чем, впрочем, не было особого смысла, потому что она была совершенно круглая, а, значит, со всех сторон одинаково толста. Затем Вогт взглянул на своего, как он, наверное, считал, доброжелателя, теперь сидящего за его столиком. Доброжелатель представлял собой занятной зрелище. Казалось, его лицо когда-то сняли, как маску, покромсали на куски, а затем грубо сшили и водрузили обратно.
Вогт улыбнулся мягкой, безмятежной улыбкой.
– Благодарю вас. Так получилось, что я давно ничего не ел и у меня нет денег.
Поскольку зеленоглазый ничего ему не ответил, Вогт продолжил с невинной бестактностью ребенка:
– Как много шрамов на вашем лице… должно быть, вы пережили невероятную боль.
Зеленоглазый не рассердился. Усмехаясь, он потер остатки носа, который ломали не менее десятка раз, и ответил:
– Меньшую боль, чем та, которую я причинил им… потом, – он наклонился ближе к Вогту, и, когда его теплое ленивое дыхание коснулось Вогтовых ноздрей, Вогт догадался, что зеленоглазый пьян. – Проклятые псы, – прошептал зеленоглазый, и в его зрачках вспыхнули огни, странные и непредсказуемые, как искры, вдруг вспорхнувшие под порывом ветра над пеплом, который казался совсем остывшим. – Целая стая. Злее были лишь те люди, что натравили ее на меня.
Вогт понимающе кивнул. Он хорошо помнил свору Шванн.
– Я был тогда не старше тебя. Меня окружил десяток собак. Их глаза горели, как угли. Среди них выделялся вожак: огромный, бешеный, черный, как зимняя ночь. Он обрушился на меня всей своей массой, остальные поспешили на подмогу. Я закрыл руками горло, а черный пес рвал мое лицо, грыз мои пальцы. И они стали вот такие, – зеленоглазый показал Вогту свои изуродованные руки. – Боль была ужасающая… и разожгла во мне ярость. И тогда я стал таким сильным, что перебил всю стаю. Они защищались до последнего, кусали меня, но мне было все равно, потому что сто первый укус не имеет значения после ста. Я душил их, поднимал их и швырял об пол, а потом добивал ногами. В итоге они все оказались на полу передо мной: теперь не острые зубы и сильные мускулы, а лишь жалкие поскуливающие комки окровавленной шерсти. Вот это было зрелище…
Зеленоглазый улыбнулся. Все передние зубы в верхнем ряду у него отсутствовали, и Вогтоус видел сквозь черную щель, как, пузырясь, поблескивает розоватая кровянистая слюна. От клыка слева уцелела только половина. Уловив, куда смотрит Вогт, зеленоглазый отпил из кружки и объяснил:
– Вот я вечно тру этот клык языком и ранюсь до крови. Остро сломался, а сидит крепко, гаденыш, – он снова осклабился. – Я все же везунчик: не знаю, как так получилось – кожа клочьями висела, а глаза уцелели.
– Вы уже второй везунчик, которого я сегодня встретил, – рассеянно пробормотал Вогт, глядящий так, словно его мысли где-то настолько далеко, что недосягаемы даже для него самого.
– С тех пор я зову себя «Рваное Лицо», – сообщил зеленоглазый. – Запомни, малыш, собака – худшая тварь среди четвероногих. Не доверяй ей, если хочешь жить. Собака злее, хитрее, опаснее волка, потому что собака – это как бы волк, но приближенный к человеку, всему у него научившийся. А уж такой мерзотной твари, как человек, не найдешь во всем мире под солнцем. Гнилая у нас природа, пухлячок, – Рваное Лицо постучал себя по груди, скорбно усмехаясь разорванным и сшитым ртом. Казалось, он совершенно запутался в ненависти к себе и другим и одновременно жалости к себе и другим.
Глаза Вогта наконец-то приняли присутствующее выражение.
– Возможно, это и так, – неуверенно согласился он. – Но, я думаю, еще можно все исправить.
– Исправить? – поразился Рваное Лицо. – Горбатого могила исправит. Что ж, тогда придется сровнять с землей весь этот проклятый город. Но это одному богу под силу, а богов здесь нет, малыш.
– Кто знает, – вежливо улыбнулся Вогт. – «Рваное Лицо»… это, конечно, хорошее прозвище. Но каково ваше настоящее имя?
– Кто ж его теперь вспомнит, мое настоящее имя, – дернул уголком рта Рваное Лицо.
– Если отказываешься от собственной идентичности, пустое место спешит занять нечто иное, – назидательно изрек Вогт.
Рваное Лицо, только что сделавший очередной глоток, поперхнулся и выплюнул на стол красноватую пузырящуюся жидкость.
– Че? Идентишность? – выдавил он, как только прокашлялся. – Где ты набрался таких словечек? Кто тебя такого вырастил?
– Я воспитывался в монастыре, – терпеливо объяснил Вогт.
– Небось, начитался там всяких глупых заумных книжонок…
– Ваше мышление отличается выраженной парадоксальностью.
– А ну, прекрати! – замахал на него рукой Рваное Лицо. – Ты так меня насмешишь, пухлячок, что я от смеха по швам лопну.
– Меня зовут Вогтоус, – вежливо представился Вогтоус. Малыш, пухлячок – все эти пренебрежительные обращения унижали бы его достоинство, если бы он снизошел обратить на них внимание.
Толстуха наконец-то принесла пиво и жаркое и, выражая свое недовольство пусть хотя бы бессловесно, так швырнула миску на стол, что горячие брызги полетели в Вогта.
– Спасибо, – поблагодарил Вогт то ли за то, что ему принесли жаркое, то ли за то, что ошпарили им, и облизал жирные брызги со щек длинным розовым языком.
Даже после неприятной истории про собак Вогтоус ощущал сильный голод. От запаха жутковатого на вид варева у него потекли слюни, как… как у собаки. Еще месяц неустроенной бродячей жизни, и его уже нельзя будет назвать пухлячком (что довольно-таки огорчительно). К сожалению, никаких столовых приборов ему не предоставили. Вогт огляделся, пытаясь понять, как справляются остальные. Остальные очевидно не нуждались в этих пафосных излишествах: то, что нельзя было ухватить рукой или насадить на принесенный с собой нож, они пили через край; их щеки лоснились, как рыла свиней, нахлебавшихся из корыта прокисшего супа, но глаза поблескивали настороженно и хитро – как глаза тех злых псов, о которых рассказал Рваное Лицо. В окружении людей такого сорта легко и лучше бы забыть о манерах; Вогт запустил руку в свой склизкий ужин.
– Так ты не торикинец, – сказал Рваное Лицо.
– Угу, – подтвердил Вогт с набитым ртом. Он судорожно сглотнул. – У меня здесь пара важных и секретных дел. То есть одно важное и одно секретное.
Вогт нарывался на расспросы, но Ржавое Лицо проигнорировал наживку.
– И давно ты в городе?
– Несколько часов.
– И уже угодил сюда, в «Мертвеца», – Рваное Лицо вздохнул тяжело, как старый пес. Сейчас он не выглядел таким свирепым и страшным, каким казался поначалу. Скорее печальным и измученным.
– Потому что дождь начался, – объяснил Вогт. То, что он жевал, было жестким, волокнистым и очень странным на вкус. «Мясо!» – догадался Вогт и едва не подавился. Никогда прежде он не пробовал плоть убитого животного. Только рыбу, но у нее кровь холодная – оправдание так себе, но уж какое есть. Первым его намерением было сплюнуть на пол, но все же он дожевал и проглотил. Из-за примеси вины мясо приобрело горький привкус.
– Никогда не угадаешь, что приведет нас к гибели, – протянул Рваное Лицо, как бы даже сочувственно.
Вогт кивнул, не слушая. Пытаясь отвлечься от моральных терзаний, он пригубил пиво из грубой оловянной кружки. Ммм… Он никогда не пробовал ослиную мочу на вкус, но предложи ему угадать, что он только что выпил, он бы заподозрил – это она самая. Как они пьют эту дрянь кружками? Вогт сделал еще глоток. А нет, сойдет. Жаркое влекло его к себе. «Животное все равно уже умерло», – сказал себе Вогт и подцепил пальцами второй кусок. Никогда еще он не ел нечто настолько омерзительное и таким омерзительным способом.
