Литтмегалина
Игра Бродяг
– Она сказала неправду, – возразил Ты. – Ты нужен мне.
Знакомая
(Я не сомневался, что та же самая)
бабочка сверкнула возле самого его носа. Крылья ее были прозрачны, как стеклянные. Какая же она хрупкая… Пусть ее можно убить, слегка сжав в кулаке,
(чего он конечно, никогда бы не сделал, хотя они делали, он видел)
но все равно – она чудо как хороша.
(до тех пор, пока ее не изуродуют, сломав ее крылья и тонкие, как нити, как волосинки, дрожащие усики)
– Там, куда мы идем, некому будет сделать такое, – напомнил Ты.
– Я люблю тебя, – сказал вдруг Я. – Я даже не знаю, как рассказать тебе, насколько.
Ты улыбнулся. В его волосах блестело солнце. Это было такое невероятное счастье – идти рядом с тем, кто бесконечно дорог, почти позабыв свои страхи; когда все прекрасно настолько, что пока больше удивляешься, чем веришь, что все это – настоящее; когда каждое движение сопровождается легкостью, будто паришь в воздухе; когда синее небо соприкасается на горизонте с яркой зеленью травы, образуя мир неделимый и целый. Впереди заблестела вода, и ее сверкание не терзало Я, который в тот день впервые осмелился, прикрыв глаза ладонью, взглянуть на солнце.
Мост висел над водой, как лента, казался почти невесомым. Прежде Я испугался бы пройти по нему, такому ненадежному, как будто поддерживаемому лишь потокам воздуха, но не сейчас, когда его душа раскрылась, как раскрываются цветы на рассвете, когда он хотел свободно чувствовать.
– Кажется, я могу взлететь как птица, пролететь над водой, – сказал Я.
Ты чувствовал то же самое. Впрочем, их чувства всегда совпадали.
Они остановились на середине моста. Солнце было высоко, и тени укоротились настолько, что почти пропали. Река внизу мерцала, словно дорога из серебра. «Пока смотришь на что-то настолько красивое, с тобой не может случиться ничего плохого», – думали они и пытались отогнать от себя чувство сомнения.
Я еще не постиг смысла слова «неизбежность».
А затем вода вдруг померкла, стала черной как уголь, как тьма в дырках зрачков, как ночной мрак в углах дома, который Я оставил позади. Они одновременно взглянули в небо и увидели, что солнце закрыла огромная туча. Тучу принес резкий ветер, может быть, просто прохладный, но они почувствовали мертвый холод в его дыхании. Ветер нагнул траву, и она потемнела, потому что яркие травинки с другой, показавшейся сейчас стороны, были темно-зелеными.
– Все меняется, – услышал Я свой голос, в котором не отразилось его страха, хотя в любом случае он не сумел бы обмануть Ты. – Как угодно, когда ему вздумается. Если оно кажется добрым, это не значит, что вскоре оно не станет таким же злым, как прежде. Все вокруг. Кроме тебя.
– Мы должны идти, – сказал Ты. – Быстрее!
Мост раскачивался под ветром.
– Неизбежность, – сказал Я и заплакал. – Я не знаю, почему так, но это то, что я чувствую.
– Быстрее! – повторил Ты, но он чувствовал то же самое.
Они достигли противоположного берега. Им было горько оттого, что они позволили себе обмануться. Никогда не следует забывать, что ярко-зеленая трава темная с другой стороны.
– Быстрее!
Я хотел кричать, а значит, Ты тоже. Они шли быстро, хоть и спотыкались о камни, вывороченные из земли тяжелыми колесами телег. Однако и туча двигалась споро. Она стремилась не отпустить их, захватить все небо, уничтожив его синеву, чтобы им двоим было некуда спрятаться от ее тени.
(это неизбежность – остаться в ней навсегда. Я моргнул, и Ты тоже)
Было тихо, но тишина звучала оглушительно громко. Туча нагоняла их, но не только она.
– У нас еще есть шанс убежать, – убеждал его Ты. – Туда, где не бывает туч. Где у плоской травинки нет светлой и темной стороны, а обе светлые.
– Да, – ответил Я. – Я пытаюсь верить в это, – совсем не то, что он хотел сказать. – Расскажи мне, чтобы я мог вспомнить все таким, каким мы представляли.
– Там не бывает темно.
– Даже если много деревьев стоит рядом?
– Да, потому что их листья прозрачны и свет легко проникает насквозь. Они прозрачнее, чем крылья той бабочки.
Но туча догнала и накрыла их собой, и те, кто кроме нее, тоже догнали. Когда злые голоса окликнули Я – не имя, но привычные оскорбления, – он остановился. Он мог бы побежать, но тогда они побежали бы за ним.
– Вот ты где, дурень. Твоя мамаша послала нас глянуть, куда ты вдруг намылился.
Мальчишки. Те мальчишки, что швырялись в него камнями и насмехались над ним до тех пор, пока он вовсе не перестал выходить из дома.
– Не бойся, – сказал Ты. – Не бойся, не бойся.
– Эй, дурак! Обернись и посмотри на нас.
Но Я же знал, что его друг тоже боится и тоже хочет сдаться – чтобы все закончилось быстрее, если это так неизбежно, что оно начнется.
– Да, – прошептал он. – Но и ты тогда не бойся.
Я обернулся. Он не хотел видеть их лиц и потому уставился на острый камень, выступающий из дорожной пыли.
– Стой на месте, – предупредил Ты. – Если мы побежим, они погонятся за нами. Они как те собаки. Точно такие же.
– Что ты там бормочешь себе под нос, уродец?
– Просто притворись, что их нет, – задыхаясь, посоветовал Ты.
– Я пытаюсь, – тихо ответил Я и зажмурился.
Кто-то из мальчишек громко рассмеялся. Ему вторил не менее оглушающий раскат грома. Я вскрикнул и зажал уши руками, и Ты сделал то же самое. Как бы они хотели, чтобы все было иначе… Но под тучей, закрывшей все небо, не найти места, где спрячешься от ненавистной тени. Им было негде искать спасения от неизбежности. Далекая прекрасная страна их мечты угасла, как любой образ воображения.
Теперь хохотали уже все мальчишки. Калечащий, повергающий в безумие звук. Оборванный, тощий, дрожащий всем телом дурачок продолжал что-то бормотать, бешено вращая глазами под сомкнутыми веками. Стоя на месте, он был не такой уж интересной добычей, но стоило ему сорваться с места, как мальчишек охватил охотничий азарт. Они бросились в погоню.
Они вовсе не собирались его убивать. Разве что немного проучить, потому что никто не имеет право говорить с тем, кого они не могут видеть, никто не имеет право отводить от них слепой зачарованный взгляд или идти вот так один по дороге, как будто ему никто в целом мире не нужен. К тому же они уже метали в него камни. Так почему бы, подхватив с дороги, не запустить очередной?
Этот удар, пришедшийся на основание шеи, подобно почти всем прочим вещам в мире, оказался слишком сильным. Я погиб моментально, уже мертвым ударившись о землю. Мальчишки, перепуганные содеянным, порскнули прочь. Пыль, взметнувшаяся под их подошвами, понеслась вместе с ветром, сделав его колючим. Только Ты остался рядом с бесчувственным телом оборванного деревенского дурачка. Приподняв окровавленную голову, он положил ее к себе на колени и заплакал.
Огромная туча опускалась вниз, накрывая траву и дорогу, окружая неподвижных двоих. Она была тяжелой, облепляющей, мокрой (Ты задохнулся бы в ней, но Ты не дышал, когда чувствовал такую сильную боль), она вздрагивала и клубилась, как туман.
***
Когда видение погасло в его голове, Вогт пошатнулся и ухватился за спинку кровати.
– Ты ошибся, – сказал он едва слышно. – Ты понял неизбежность неправильно.
– Вот как, – равнодушно ответил Я. – Разве теперь это имеет значение?
– Да, потому что ты повторяешь свою ошибку, – ответил Вогт и, опустившись на пол, устало прислонился лбом к краешку кровати. – Те твои действия были тщетными. Тщетно и то, что ты делаешь сейчас.
– Даже если так. Я обречен продолжать. Знаешь, что по-настоящему странно? Они не видели меня. Я стоял рядом с ним, но они меня не видели. Однако те, кто попал сюда, смогли это сделать. Иногда они кричали от того, насколько боялись меня.
– Меня удивляет лишь то, что ты до сих пор не осознал собственную сущность, – пробормотал Вогт.
Я промолчал, снова потянувшись к ножу. Зажав рукоятку обеими руками, Я с силой вонзил нож в бледную грудь мертвеца и прочертил красную линию вниз, к животу, где виднелся розоватый горизонтальный след от подобной процедуры, проведенной ранее. Положив окровавленный нож на край кровати, Я уцепился за края надреза, раскрывая его. Затем, помогая себе ножом, отделил ребра от грудины и распахнул их, словно обложку книги. Открытая в теле Ты глубокая брешь была бледно-розового цвета и практически не кровоточила. Удовлетворённый достигнутым, Я отложил нож и снова потянулся к маленькому столику возле кровати.
– Хочешь прикоснуться к биению сердца, узнать, какое оно? – протянув руку, он продемонстрировал Наёмнице вздрагивающий мешочек.
Наёмница отпрянула.
– Всего лишь такое, насколько тебе хватило фантазии, – невнятно огрызнулась она.
Развязав мешочек, Я ухватил и стиснул что-то внутри. Взглянув на его пальцы, сжатые в кулак, подрагивающие от напора того, что билось под ними, Наёмница ощутила тошноту.
Погрузив кулак в разверстую грудь Ты, Я медленно разжал пальцы. Несчастный Вогт приподнял голову, наблюдая. Его мокрые глаза ярко сверкали, слезы капали с подбородка. Я извлек руку из разреза.
– Помоги мне, – потребовал он у Вогта.
Тот послушно встал на ноги.
Они надавили на ребра с противоположных сторон, сдвигая их друг к другу. Затем Я аккуратно стянул края разреза, и ткани покорно сомкнулись под его пальцами, срастаясь. Я расслабил пальцы, позволил своей ладони прикорнуть на груди Ты.
– Пульсирует, – отметил он, но на его усталом лице не отразилось никакой радости.
– Ты извратил все законы, – сказала Наёмница. – В твоем мире сердце бьется в мертвой груди.
– А кто вообще жив? – спросил Я. – Те были живыми, убивая его?
Наёмнице нечего было ответить.
– Теперь – дыхание, – Я взял со столика маленькую склянку, оставляя на ней кровавые отпечатки. Внутри склянки свивались завитки чего-то, напоминающего холодный пар.
Небрежно брошенная на пол, стеклянная пробка подпрыгнула и закатилась под кровать. Я прижал склянку ко рту мертвеца, позволив пару просочиться меж неподвижных губ. Переведя взгляд на Вогта, Наёмница увидела в его лице одну лишь мрачную обреченность. Вогт стал маленьким и беспомощным, он потускнел, как будто перестал существовать наполовину, когда у него забрали то, что составляло основу его личности.
– Открой глаза, – обратился Я к человеку на кровати. – Посмотри на меня как прежде. Для меня никого не существует, кроме тебя, и никого не будет существовать, потому что дверь только внутри и ее нет снаружи.
Наёмница подумала, что его сухой бесцветный голос причиняет боль Вогту, но и ей причинял тоже. Слезы обжигали ее глаза, как жидкое пламя.
– Открой глаза! – вскрикнул Я, хлопнув мертвеца по груди. Грудная клетка мертвеца ритмично вздымалась, но его веки даже не дрогнули. – Почему? Почему? Почему ты не открываешь глаза?!
Отразившись от острых клинков, его выкрики заметались по комнате.
– Это бесполезно, – всхлипнул Вогт. – Мне ужасно грустно оттого, что грустно тебе. Но здесь невозможно что-либо сделать.
Я обратил на него раненый, безумный взгляд.
– Почему он не оживает?
Морщась от пульсирующей в нем боли, Вогт попытался объяснить:
– Ты дал ему чувства. Ты заставил его сердце биться. Ты наполнил его грудь дыханием, но оно – дыхание мертвеца и таковым останется. В нем нет самого необходимого – желания жить. Ему спокойно в его мертвенном состоянии. Он не стремится выйти из него. Жизнь всегда была слишком яркой, слишком громкой, слишком небезопасной. Он всегда ее боялся, отодвигался от всех ее проявлений, заперся от нее в собственном разуме, предпочитая общаться с тобой – копией собственной личности, так никогда и не ставшей чем-то полноценным, не сумевшей покинуть пределы его воображения. Жажда жизни – это нечто насколько чуждое для тебя, что ты не способен даже и вообразить ее. А значит, не сумеешь и отобрать у кого-то.
Я закричал бы, но он не мог, так сжало его горло. Он опять был обманут, на этот раз самим собой. Ему не хотелось думать об этом, о чем-либо вообще. Чувствуя себя бесконечно усталым, он тихо прилег возле человека, который был настолько одинок, что однажды подружился с собственным отражением. Я коснулся холодной щеки, губ, почувствовав на них кончиками пальцев дыхание, лишенное жизни.
Лопасти вращались – ускоряясь, со свистом разрезая туман.
Я ощущал себя живым в тот день и видел жизнь повсюду – в сиянии реки, в нежности шелковистых крыльев бабочки, и даже в злой траве, когда она согнулась под ветром. Все это было прекрасным, но слишком настоящим – надрывным и выматывающим, и он едва ли хотел испытать подобное еще раз. Туман не вызывал в нем никаких других чувств, кроме привычного уныния – и это лучшее в тумане. Как просто закрыться и спрятаться ото всех, кто пугает, от всего, что причиняет боль. Как просто лежать, свернувшись клубком – слева стена и справа стена, потому что лежать и дрожать легче, чем бежать или драться. Как просто вверить себя тому, чьи действия ты полностью контролируешь, кто соткан из мечты, не существуя и вовсе. Насколько проще умереть, чем справляться с испытаниями жизни. В конечном итоге он ничем не отличался от людей, которые, напихав за пазуху камней, прыгают с моста в реку, чтобы больше никогда не увидеть все то, что выше мутной воды, смешанной с илом.
Блестящие клинки прорастали из пола, окружая кровать блестящим занавесом. Я слышал голос пленника, умоляющий его о чем-то, но не стремился понять слова.
– Я не хочу, – отказался он.
Его разум уже давно покинул пределы этой полутемной комнаты. Мертвое дыхание подхватило его, унесло к самому краю пропасти. Я взглянул в нее, и у него не захватило дух, хотя он почувствовал ее бездонность, скрытую туманом, поднимающимся снизу, как пар. Это было легче всего самого легкого на свете, поэтому он так и сделал – он шагнул вперед, как многие до него и бесчисленные, которые сделают это после.
Лопасти остановились так резко, как будто их обхватила сильная рука. Вогтоус приложил ладонь к груди Я и сказал:
– Он мертв.
Стоя возле кровати, бродяги посмотрели на два лица, одно рядом с другим, – два лица, принадлежащие одному человеку.
– Прости, – попросил Вогт, отыскав нож. – Это можно счесть надругательством над мертвым. Но должен же я как-то забрать то, что ты отобрал у нас.
Когда Вогт провел кончиком ножа по полосе на животе Ты, из приоткрывшейся раны выпорхнула бабочка. Она была ярко-красная, с крыльями прозрачными, словно сделанными из стекла. Вогт поймал ее ртом и проглотил. Затем из левой ступни покойного он извлек кольцо. Обычное серебряное колечко, но стоило его повращать, как по дуге побежал яркий блик. Снова и снова, непрекращающееся движение по кольцу.
– Это твое, – Вогт надел колечко Наёмнице на палец.
Пораженная, она наблюдала, как кольцо впитывается в кожу и полностью исчезает.
Затем Вогт взял безмолвную Наёмницу за руку, и они подошли к двери, существующей только изнутри. Остановившиеся жернова молчали, но от них исходила невнятная угроза. Так же, как в воспоминании Я, тишина казалась грохотом.
– Уйдем отсюда, – поторопила Наёмница. – Мне страшно. Что-то я сомневаюсь, что все закончилось.
Глаза Вогта выражали неуверенность, но он ничего не сказал. Они распахнули дверь и шагнули прямиком в бледнеющую осеннюю ночь, обжегшую их холодом.
***
«Ты?»
Неподвижные лопасти вздрогнули, а затем что-то щелкнуло, хрустнуло, и они завращались как прежде.
Остывающие пальцы, касающиеся пальцев другого, отдали не только тепло, и он распахнул глаза, серые, как туман, как туча в день его смерти.
Это было пробуждение человека, не способного чувствовать радость, навсегда лишенного надежды. Среди прочих страданий открытые раны на его теле едва ли доставляли какой-то дискомфорт. Я прикоснулся к глазам Ты сквозь сомкнутые веки и отчетливо – теперь со всей определенностью – осознал: его не вернуть. Что ж, не стоило и пытаться. Он обнял мертвое тело своего единственного друга и прижался лбом к его щеке.
Клинки поднимались из пола, заполняя пространство болью и блеском. Вот один из них, проткнув днище кровати, вонзился в его бок, проникая все глубже, пока не прошел насквозь. Медленная пытка – и успокаивающий холод стали. Такой же клинок выпростался из тела Ты, затем еще один. Я равнодушно смотрел на гладкий металл, потускневший от крови, и его не волновало, сколько раз он будет пронзен, прежде чем иссякнет навязанная ему жизнь. Некоторые люди слишком повреждены, чтобы жить. Он родился для того, чтобы умереть, и лишь тянул время, продолжая существовать. Вот и вся его неизбежность.
Снаружи недолгий свет опять сменялся тьмой. Капли дождя падали, словно слезы. Мальчишка, стоящий возле мельницы, поднял лицо, чтобы дождь смочил его сухие губы. В руке он все еще сжимал отобранную у Наёмницы палку (бесполезную против богов), но спустя минуту отбросил ее. Она почти беззвучно ударилась о размякшую землю.
В узком промежутке между соседними домами лежал человек. Он дремал, иногда пробуждаясь и вслушиваясь – не приближаются ли те, которые бросают камни. А иногда он открывал глаза и смотрел вверх, пытаясь увидеть небо, но конечно, ничего не видел. Капли дождя сбегали с его лица маленькими ручейками, и когда ему все окончательно надоело, он закрыл глаза навсегда.
Глава 17. Память воды
– Убирайтесь! Отстаньте от нас! – крик Вогта, тонкий как игла, вонзился во мрак.
В голове Наёмницы мелькнуло воспоминание: вот так же он завизжал в городе (когда это было? Если верить ощущениям, лет сто назад), но сейчас ей было слишком страшно, чтобы рассмеяться. Она дрожала с головы до ног. Не хотелось даже думать, что будет, если эти чудовища их схватят. Просто разорвут на кусочки.
Ледяные пальцы потянулись к ней, и в следующий миг тишину озарила вспышка света. Вогт защищал их со всей своей силой. Наёмница знала, как бьется его сердце – бешено, бешено, едва не разрываясь.
– Прочь!
Однако восемь фигур продолжали наступать, захватив бродяг в удушающее кольцо. Восьмерка была взбешена. Они устали ждать, к тому же подобное упрямство со стороны бродяг оказалось для них неожиданностью. Но этот ненавистный свет не позволял им приблизиться. Он слепил и обжигал их, и, уже почти схватив этих двоих, они были вынуждены снова отступать.
Для Наёмницы их переполненные досадой голоса сливались в ровное шипение. Но не для Вогта.
– Кто вы? Что вам нужно от нас? Что?
Бледно-голубая вспышка, тусклее, чем предыдущая. Вогт устал.
Воздух светлел. «Быстрее, – поторопила Наёмница. – Пожалуйста».
– Объяснитесь! – вскрикнул Вогт.
Белая вспышка. Вогт совсем ослаб. Он пошатнулся, и Наёмница подставила ему плечо. По земле пробежал первый розовый луч… и темные, вытянутые в высоту тени атакующих их существ пропали.
Бродяги в полном изнеможении рухнули на землю. Некоторое время они не говорили ничего, оглушенные ударами собственных бешено бьющихся сердец. Затем Наёмница погладила влажные от пота, взъерошенные волосы Вогта и сказала:
– Все, Вогт. Они ушли. Все.
Вогтоус помотал головой и стиснул в пальцах травинки, пока еще зеленые, но уже потускневшие, сменившие летнюю гибкость на осеннюю жесткость. Слеза сорвалась с его ресниц и упала на щеку.
– Все то время, чтобы мы провели в туманном мире, они ждали нас здесь.
Эти кошмарные сущности… они пришли не просто так. И просто так не уйдут.
Наёмница покачала головой.
– Мы не знаем, зачем они пришли, Вогт.
– Я знаю, – Вогт смотрел в пространство пустым, отчаявшимся взглядом. Очередная слезинка, выкатившись из уголка его глаза, покатилась вдоль носа. – Если мы не остановим их, они весь мир выжгут.
Красный холодный свет осеннего утра медленно потек по его лицу, наполняя капли слез мистическим мерцанием.
– И там, в тумане, мы никому не смогли помочь… оставили тех людей умирать. Все ужасно, – выдохнул Вогт.
Наёмница обвила рукой его плечи.
– Вогт, мы сделали все, что могли. Сделать больше, чем можешь, – это ж никому не под силу. А сейчас мы умираем от усталости. Слишком много всего произошло. Мы должны немного поспать.
Вогтоус мотнул головой. Наёмница легла на траву и потянула его за собой. У него не было сил сопротивляться. Как только голова Вогта коснулась подушки травы, он утомленно моргнул, затем еще раз, и его веки сомкнулись. Наёмница укрыла их обоих плащом. Размеры плаща не позволяли ей отодвинуться от Вогта, а без плаща было холодно, поэтому Наёмница сдалась и позволила себе тесно прижаться к Вогту. Тепло его тела быстро согрело ее, вот только правой руке никак не находилось удобного положения, и, помаявшись немного, Наёмница пристроила ее поперек Вогта. Удобно. Даже очень. Она глубоко вздохнула. Ее затуманенный взгляд коснулся щеки Вогта, нежной, как лепесток цветка. Ей вспомнились вспышки, огненные цветы в темноте. Уже не важно, кем Вогт хочет быть. Теперь он – бог.
И сон тоже бог. Не мрачный обманчивый бог забвения, который губит, обещая убежище, а тот, который действительно любит тебя. Он сделает так, чтобы ты забыл на время свои тревоги, успокоит твои раны, даст тебе свою безмятежность – об этом думала Наёмница, совсем недолго, потому что вскоре она уже крепко спала, убаюканная тихим дыханием Вогта и знакомым плеском реки.
***
Наёмница проснулась, пошевелилась и сразу ощутила прохладу. Она села и потянулась, сладко вытянув спину. Солнца было не видать в белом небе, и потому установить, который час, не представлялось возможным. Ну и неважно, лишь бы дольше тянулись часы, оставшиеся до наступления ночи, когда придется снова…
Ладно, не надо заранее себя пугать.
Вогтоус открыл глаза и зевнул, показав розовую пещерку рта. Наёмница рассеянно улыбнулась и прошла к реке. На берегу она встала на четвереньки и, чувствуя, как ладони и коленки покалывают жесткие травинки, посмотрела на воду, потемневшую и позеленевшую.
– Хм, – она села, поджав ноги, – Судя по всему, у нас осень, Вогт.
– Наверное, – уклончиво согласился Вогтоус.
– И мои волосы опять стали длиннее. Твои тоже. Ох… – Наёмница уронила голову на ладони. – Кажется, мне этого никогда не понять. Фрагменты времени… как будто теряются. Поначалу так не было.
– Потому что поначалу все было гораздо легче, – сказал Вогт.
Наёмница оглянулась на него, сведя брови.
– Ты что-то знаешь об этом, Вогт?
– Только предполагаю.
– Расскажи.
– Нет, – возразил Вогт. – Если я в чем-то не уверен, я лучше промолчу.
– Почему? – разочарованно протянула Наёмница.
– Потому что непонятное быстрее становится понятным, чем неправильное правильным. Это как с тем человеком, живущим в холодной стране, у которого были белые волосы. Все знали, что он бесчувственен, и им было достаточно этого знания, чтобы никогда не пытаться заглянуть в его душу.
– Вогт, ты о ком? – удивилась Наёмница.
– Ой, – сказал Вогт, сам удивляясь не меньше. – Не знаю.
Наёмница вздохнула и ополоснула лицо речной водой. Брр. Холодно. В серебряных каплях, падающих с ее пальцев, чтобы вновь слиться с темной поверхностью реки, было что-то завораживающее.
– По-моему мы потихоньку сходим с ума, – невозмутимо констатировала она.
Рядом упала Вогтова одежда. Вогт нырнул в реку. Наёмница отшатнулась от брызг. Вогт фыркнул, отплывая от берега.
– Холодно же, – сказала Наёмница.
Вогтоус проплыл по дуге, сосредоточенно задирая нос, чтобы уберечь его от воды.
– Да. Но мне нравится. Прыгнешь?
– Пожалуй, нет, – сказала Наёмница.
Вогт улыбнулся. Раскрыв руки, он неподвижно завис в воде. С берега казалось, что он стоит на ногах, но Наёмница понимала, что до дна в этом месте не достать.
– Ну же, прыгай сюда.
– Вогт, я совсем не хочу прыгать в ледяную воду. У меня мурашки по коже просто от того, что я смотрю, как ты это делаешь.
– Ты что же, боишься холодной воды?
– Нет. Ты забыл, кем я была? Моя шкура давно перестала быть нежной.
– Тогда ты боишься прыгнуть в холодную воду.
– А это разное?
– Да.
– Тогда я опять ничего не понимаю.
– Прыгай, – приказал Вогт и исчез под водой.
Когда он вынырнул, глотая воздух, Наёмница уже была рядом.
– Уф! Брр! Ррр! – выкрикнула она. Разговаривать нормальными словами у нее не очень-то получалось, но, что странно, она и не бранилась.
– Ну что? – фыркнул Вогт. – Захватывает дух? – его серые большие глаза были веселыми и нежными.
– Да, – тихо ответила Наёмница и вдруг пошла ко дну. Спустя несколько секунд она вынырнула, кашляя и отплевываясь, еще больше не понимающая, что вообще происходит. Вогтоус, конечно, понимал, но Вогтоус, решивший молчать, – это бесполезное дело.
***
В приступе спокойствия, которое нельзя назвать иначе, как предгрозовым, бродяги ползали на четвереньках в колючих зарослях, царапались (в основном Наёмница), бранились из-за этого (только Наёмница) и собирали ежевику. Битые морозом мелкие ягоды были не способны утолить их голод, но хотя бы заняли руки и переключили на себя внимание, позволив напряжению немного ослабнуть.
– Они нас преследуют, – напомнила Наёмница об их неприятной ситуации – на случай, если Вогт вдруг забыл.
– Да, – Вогтоус сунул в рот ягоду.
– И они не отстанут, – продолжила Наёмница.
– Нет, – кивнул Вогт. – Иди сюда, я нашел много ягод.
– Зачем мы им сдались-то? – спросила Наёмница, аккуратно обхватив колючую ветку.
– Смотри, какая большая, – Вогт сунул ей в рот ягоду. – Им нужна какая-то вещь.
– Мой плащ, – усмехнулась Наёмница, – Конечно же, мой плащ. Он всем нужен.
– Они ненавидят зеленый цвет. Он слишком живой для них, – возразил Вогт, собирая ягоды на ладонь. – Возьми. Ты такая худая. Тебе больше нужно.
– Нет.
– Возьми.
Наёмница взяла темные ягоды с теплой Вогтовой ладони.
– Так вот, они обвиняют нас в том, что мы украли эту вещь. И, судя по всему, убеждены, что она либо у нас, либо нам известно, где она.
– Как ты узнал об этом? – нахмурилась Наёмница.
– Они говорили. Ночью.
– Ты понимаешь, что они говорят? – поразилась Наёмница.
– Только отдельные слова.
– Откуда ты можешь знать их? – усомнилась Наёмница.
– Душа родилась раньше тела и помнит больше его, – объяснил Вогт – как будто это хоть что-то проясняло.
– Мы ничего не крали! – заявила Наёмница.
Вогт задумался на минуту.
– Да. Почти ничего.
Бродяги сумрачно посмотрели друг на друга.
– Нет, – сказала Наёмница. – Только не это. Надеюсь, нет!
– Да, – сказал Вогт. – Камень Воина. Ничего другого из тех вещей, что мы сочли нужным позаимствовать, не могло им понадобиться.
– Но как они узнали, что мы… то есть я – да, признаю, это сделала я! – украла его? – спросила Наёмница. – Не могли же они следить за мной с самого начала… Если только… – она резко умолкла и обхватила голову руками.
Ей припомнились камни, оттягивающие руки. Камни, что всегда стремились выбраться из владений Колдуна туда, где они получат свободу. Камни, образующие на земле восемь удлиненных фигур…
– Да, я подумал о том же, – сказал Вогт. – Ты уже видела их.
– Но тогда они были каменные, – возразила Наёмница.
– Они и сейчас каменные. Внутри, – грустно качнул головой Вогт. – Шванн убила Колдуна. Его замок пал. Вот тогда они освободились и отправились искать того, кто умыкнул Камень Воина.
– Для чего им понадобился камень?
– Как минимум он источник огромной силы. И каковы бы ни были их намерения… чего-то хорошего ждать не приходится.
Наёмнице припомнился грохочущий голос книги из замка Колдуна. Что она сказала? «Разрушители, влекущие мир в хаос…» Ее руки задрожали, и собранная ежевика посыпалась в траву.
– Ладно. Ладно… Но если они так легко нашли нас – вдали от замка Колдуна, после стольких дней пути, так почему бы им самим не разыскать Камень Воина? Конечно, он на дне реки, но и мы лишь две рыбины из тысячи, что плавают в реке.
– Это хороший вопрос, – задумчиво произнес Вогт и губами снял ягоду прямо с куста. – И, если учесть, что на самом деле мы вовсе не в реке, хотя, конечно, те еще скользкие рыбы, ответить на него становится куда проще.
Наёмница воззрилась на Вогта.
– Думаешь, причина в воде?
– В воде.
Наёмница подумала немного, пережевывая ягоду.
– Все загадочней и загадочней. Если бы это происходило не с нами, может быть, мне бы даже понравилось.
– Кажется, долгое пребывание в заточении что-то повредило в них. Сейчас они являются нам… в, скажем так, не до конца материальном виде. Вероятно, с этой же нехваткой энергии связана их неспособность преследовать нас в дневное время. Хотя и как ночные призраки они все равно жуткие и опасные. Не представляю, как именно они собираются извлечь силу из Камня Воина… но это и не наше дело. Наше дело сделать так, чтобы они не узнали, где камень.
Вогт злился. Его глаза стали как льдинки, лицо – жестким. Все, он теперь совсем взрослый – невинного мальчика сменил разгневанный молодой мужчина. Отныне Наёмница не могла относиться к нему снисходительно, даже если бы очень старательно попыталась.
– Впереди очередная ночь. Мы должны ее как-то пережить.
– Ты кое-чему научился, – напомнила Наёмница самым нейтральным тоном.
На лбу Вогта прочертилась морщина.
– Даже если опереться на… мои способности, которые пока слабо развиты, нам придется нелегко. Но мы выстоим. Местоположение Камня Воина останется тайной для них. И если они причинят тебе хоть какой-то вред, я превращу их в факелы.
От серьезности Вогта Наёмнице стало не по себе.
– Не смешно.
– Правильно. Я не шучу, – спокойно сказал Вогт, собирая ежевику. Возможно губы Вогта и были голубыми от ежевики, но то, как плотно они сжаты, тревожило Наёмницу. Она не знала, что ей ответить, чувствуя, что любая фраза сейчас окажется неверной.
– И, нарушив главное правило, уничтожишь в один момент все, чего мы добились, Вогт, – пробормотала она тихо.
– А разве мы чего-нибудь добились? – досадливо осведомился Вогт.
– Да, – твердо ответила Наёмница. – Я уверена, что да.
***
Накрывшись плащом и свесив ноги, они сидели на обрывистом берегу реки. Вогтовы смешные сандалии болтались у самой воды, едва удерживаясь на пальцах.
– Закат, – хмуро известила Наёмница.
– Угу.
Небо казалось очень низким. На поверхности воды – словно опавшие листья – качались оранжевые блики. Меж ними, сквозь темную воду, Наёмница могла видеть завивающиеся водоросли, похожие на шевелящиеся волосы. Она поежилась – от холода, но и от жути тоже. Деревья на другом берегу, не озаренные светом заходящего солнца, были совсем как люди в длинных балахонах, что гадостно напомнило Наёмнице Восьмерку. Наёмница ощущала пристальные взгляды, протянувшиеся к ней над водой.
– К вечеру образы воображения становятся ярче, – мягко проговорил Вогтоус.
Наёмница неуверенно кивнула, осознавая, что чего-то недопоняла в этой фразе. Вогтоус пристально смотрел на нее, цепляя ее взглядом, и Наёмница сдалась, развернулась к нему. Глаза Вогта были бездонными, сплошные зрачки, огромные, как луны. Наёмнице вдруг припомнилось давнее намерение убить его. Сейчас она не смогла бы и по носу его щелкнуть.
– Самое важное для меня – это ты, – сказал Вогт. – Больше всего я боюсь потерять тебя.
