Павел Сергеевич Марков
Клубок со змеями
8
Я сидел на горячем песке, прислонившись спиной к верблюду, из недр которого периодически доносилось приглушенное урчание. Два больших перстня, украшенные драгоценными камнями и надетые на мои мизинец и указательный пальцы левой руки, ярко переливались в косых лучах солнца, клонившегося к закату. И хотя день шел на убыль, воздух оставался знойным и вызывал жажду. Белая туника, шитая местами золотыми нитками, хоть немного смягчала жар.
Я перевел взгляд на Бастет. Нубийка пыталась поставить палатку. Сейчас она выглядела гораздо спокойнее, нежели когда мы только отправились в путь. То, что у нее состоялся разговор с Азаматом, я не сомневался, хотя ни один из них не обмолвился ни словом о сути прошедшей беседы.
Когда посреди ночи меня разбудил Ранаи с приказом от Главы немедленно явиться к нему, я понял, что Азамат не намерен ждать рассвета.
– К чему такая спешка? – спросил я, когда зашел внутрь и осекся, увидев его в крайне неприятном для себя настроении.
Азамат сидел за столом, яростно теребя пальцами глиняную табличку. Лицо главаря разбойников было немного бледным, а глаза метали искры. Я предположил, что увидеть сегодня «доброго дядюшку Азамата» рассчитывать не приходиться.
– Тебя не касается. Я решил, что вы направитесь на стоянку караванов в ближайший час. Нечего здесь болтаться без дела. К тому же, у вас будет больше времени, чтобы продумать свои действия уже на месте.
– Что-то случилось? – решился спросить я, – выглядишь не очень.
Он поднял на меня взгляд:
– Зато ты сверкаешь, подобно серебру на прилавке. Прикуси язык, пока я не велел отрезать его, и отправляйся к верблюдам. Бастет уже там. Скоро вам доставят необходимые вещи, и можете отправляться.
Я поспешил выполнить его приказ. Злить Азамата вовсе не хотелось.
Весь день, что мы провели в дороге, прошел в молчании. Это дало возможность обдумать положение.
Внутри меня снова заговорил тот тихий голос совести, отчаянно пытающийся убедить в том, что я поступаю неправильно, согласившись сделать то, что от меня просят.
«Это не только не правильно, но и полностью бессмысленно. Ты снова играешь роль куклы в спектакле, только зрителей уже поменьше. Что помешает Азамату избавиться от тебя после того, как ты перестанешь быть ему нужен?».
В оценке своего поступка, а именно присоединиться к разбойникам, я уже почти не сомневался – это был единственный верный ход, иначе сейчас я бы сидел не на верблюде, а в бочке, наслаждаясь видами красот оазисной природы и отсчитывая деньки до неминуемого конца. И ради чего? Ради принципа «живи честно, умри достойно»? Нет, спасибо, я немало пожил под таким кредо и что получил от богов взамен? Ложное обвинение в убийстве. Пытки. Приговор. Смерть лучшего и, наверное, единственного настоящего, друга. Так они отблагодарили меня за все хорошее? Так, может, для разнообразия, мне стоит сделать что-нибудь другое?
«Плохое».
Почему нет? Если результат будет противоположным, я только соглашусь. А насчет того, что Азамат меня использует – что ж, тут мой внутренний голос, скорее всего, прав. Но это можно изменить. Я не знаю пока, как именно, но надеюсь, что найду выход. Должен найти.
«Ты можешь сдать шайку каравану и сбежать вместе с ним!».
Я, конечно, могу попытаться сделать нечто подобное, но не стану. И нет, совсем не потому, что Бастет, заподозрив неладное, убьет меня.
Караван направляется в сторону Вавилона. Если мне поверят и в благодарность возьмут с собой, то просто выбросят возле какого-нибудь приграничного городка. Мари, например. И я снова начну строить хижины из глины. Чинить мебель богатым господам. Пить дешевое пальмовое вино и спать на циновке в грязном углу, дожидаясь, пока какой-нибудь очередной вельможа снова сделает меня козлом отпущения? Да, я могу вернуться к той жизни. Вопрос в другом – хочу ли я этого? Ответ очевиден.
НЕТ.
«Тебя убьют, если пойдешь по этому пути».
Может и так, но сей путь сулит куда больше радости и возможностей, чем тот, которым я шел до этого. Пусть он и рискует оказаться скоротечным. Да, мне придется постараться, чтобы добиться успеха и сохранить жизнь, но разве не такова достойная награда за труды? Клянусь Мардуком, мне нравится эта туника. Эти сверкающие драгоценные перстни. Вкусное вино и раб-негритенок, приносящий яства на подносе. За это стоит побороться, а «честный Саргон» пусть и дальше гниет в тюрьме за свои принципы. Интересно, Эмеку-Имбару раскрыл-таки заговор жрецов? Надеюсь, что да.
Мое воображение начало рисовать картину, как царская гвардия врывается в Эсагилу, а испуганные жрецы мечутся по внутренним залам в поисках укрытия, но это им не помогает. А затем их всех подвешивают на пальмах в ближайшей аллее. И Бел-Адад среди них. С синими высунутыми языками, они вяло покачиваются на слабом ветру, а дикие коршуны парят неподалеку в ожидании большого пиршества. Я был бы не прочь полюбоваться таким зрелищем.
– Эй! – раздраженный оклик Бастет заставил спуститься с небес на землю, – мы еще не прибыли на место. Не время изображать беспечного хозяина. Так, что подними свою тощую задницу и помоги устроить ночлег.
Я улыбнулся, но улыбка получилась вялой и натянутой. Встав, отряхнул песок с «тощей задницы» и снял один из тюков с верблюда. Тот заурчал от облегчения. Достав две аккуратно сложенные циновки, я вновь нацепил тюк на горбатого. Тот наградил меня испепеляющим взглядом. Я улыбнулся верблюду и направился к Бастет, которая к тому моменту уже закончила ставить палатку.
– Давай сюда, – буркнула она, и я протянул ей циновки. – Теперь достань две накидки из другого тюка, а я позабочусь о еде.
– Тебе что, холодно? – спросил я, вытирая пот со лба.
– Нет. Ночью в пустыне бывает прохладно.
Я вспомнил свои ночные похождения, когда бродил обнаженным среди барханов под темным звездным небом, и вынужден был согласиться, однако решил слегка ее задеть:
– Еще вчера ночью ты щеголяла по лагерю почти голой и не выглядела замерзшей.
Бастет окатила меня презрительным взглядом:
– Спать и двигаться разные вещи. А теперь хватит! Я устала и хочу есть. Ты принесешь накидки или так и будешь задавать тупые вопросы?
Я усмехнулся, но ничего не ответил и вновь направился к верблюду.
На полпути остановился и бросил через плечо:
– Они не убегут?
– Нет, – услышал я приглушенный голос из палатки.
Я пожал плечами. Раз она так считает, значит беспокоиться не о чем. Я ничего не знаю о повадках этих животных. Стащив очередной тюк, я достал оттуда две широкие накидки из козьей шерсти. Они были не очень приятны на ощупь, но наверняка согреют в холодную ночь. На какое-то время я задумался, вспоминая свои похождения в пустыне. Как морозный ночной воздух заставлял неметь тело, а страх сковывал дух. Но затем, резко тряхнув головой, вынудил себя отогнать воспоминания и вернулся в палатку. Солнце неумолимо двигалось к закату, а верблюды пристроились неподалеку от входа, прислонившись боками друг к другу.
Бастет уже сидела на одной из циновок, грациозно поджав ноги и, с жадностью, уничтожала пшеничную лепешку. Рядом стоял плотно закрытый кувшин.
– Что в нем? – спросил я, указывая пальцем на сосуд, бросая накидки на циновку и чувствуя, как в животе начинает урчать.
«Аппетит приходит во время еды».
– Совсем не то, на что ты рассчитываешь.
– Ты даже не знаешь, на что я рассчитываю.
– А меня это и не интересует, – отрезала она.
– Так что в кувшине-то?
– Открой, да посмотри, – огрызнулась Бастет, отворачиваясь.
Я присел на соседнюю циновку и откупорил кувшин. В нем оказалась вода, что слегка меня разочаровало. Я надеялся увидеть в нем добротное вино. Сделав пару больших глотков я, в свою очередь, взял пшеничную лепешку и начал жевать, наблюдая за спутницей.
Бастет почувствовала мой взгляд и повернулась в мою сторону:
– Чего тебе?
– Надо поговорить.
– Не вижу повода.
– А вот я вижу, – я проглотил остатки хлеба и стряхнул крошки, – разве тебе не кажется, что узнав друг о друге больше, чем почти ничего, мы увеличим шансы на успех?
Бастет усмехнулась:
– Роль рабыни я сыграю, ибо уже приходилось быть в ее шкуре. А вот, как справишься ты, меня не волнует.
Она была права, но я ожидал подобного ответа, поэтому быстро сообразил, что сказать:
– Может и так. Но я сильно сомневаюсь, что Азамату понравится, если он упустит богатый караван только потому, что мы с тобой не поладили.
При упоминании имени Азамата, ее едва заметно передернуло, и я понял, что попал в цель.
– Что тебя интересует? – нехотя спросила она.
– При первой нашей встрече ты назвала себя нубийкой. Где проживает твой народ?
Бастет раздраженно ответила:
– Я же сказала, южнее Египта.
– Не говорила.
– Ну, вот теперь сказала, – огрызнулась она.
«Очень вспыльчивая. Нужно быть с ней поосторожней».
– Как же ты очутилась здесь, в песках между Ханааном и Вавилоном, да еще и среди разбойников?
– Не хочу говорить.
– Придется.
– Заставишь? – в ее голосе засквозили нотки угрозы.
– Я-то вряд ли, а вот Азамат… – я сделал многозначительную паузу, – как говорил, он будет явно расстроен, если мы не добьемся успеха. А огорчать такого человека мне не хочется.
Помолчав несколько секунд, Бастет нехотя заговорила:
– Своих родителей я не помню. Еще ребенком меня продали одному египетскому вельможе, проживавшему в Фивах[1]. Десять лет я находилась в полной его власти, выполняя сначала различные обязанности, а затем, когда подросла, работу в поле и, – она отвела взгляд, – кое-что еще во время приемов знатных гостей.
Я кивнул, давая понять, что догадался, о чем речь, и дополнительные разъяснения не нужны.
– Чем старше я становилась, тем сложнее мне было сдерживать порыв к свободе. Хотелось сбежать из усадьбы, как можно дальше, но это было невозможно. Надсмотрщики прекрасно знали свое дело. И это приводило меня в ярость. А я не привыкла держать злобу в себе.
Я улыбнулся:
– Трудно не заметить. Но тебя это только красит.
Бастет нахмурилась:
– Ненавижу льстецов.
– И не думал об этом.
– Врешь, – она пожала плечами, – впрочем, неважно. Мне претило оставаться рабыней, и последние год или два нередко выказывала неповиновение. Даже один раз попыталась подговорить других, но им не хватило духу. Они предпочитали подставлять спину свистящим ударам кнута, лишь бы сохранить жизнь и не стать калеками. Не знаю, почему мне ее сохраняли после всех тех случаев неповиновения, что я оказывала. Видимо, хозяин, – при произношении этого слова Бастет передернуло, – видел во мне хорошую рабочую силу, как на земледельческом, так и на любовном поприще. Обычно наказание ограничивалось парой десятков ударов кнутом. Иногда после такого я неделю не могла ходить. Лежала в грязном помещении для рабов и рыдала от бессильной ярости.
– И что же произошло дальше?
– Тот вельможа умер, – на лице Бастет появилась улыбка, от которой мне стало немного не по себе.
– Ты его убила?
– Нет, хотя, наверное, попыталась бы, если представилась возможность. Но этого ублюдка постоянно охраняли два здоровых и верных ханаанца, получавших за свою работу хорошую еду и наложниц. Видимо, для них жирный кусок мяса и шлюха под боком все, что нужно для счастья. Нет, он умер по своей воле, наложив на себя руки.
– Почему?
– Он потерял все, что имел. Однажды к нему пришел местный номарх[2] и заявил, что его земли уходят в пользу казны фараона. Не знаю, в чем была причина такого решения. Мне, если честно, все равно. Я ненавидела своего хозяина, и было глубоко наплевать на его судьбу. Что стало с его женой и детьми мне также неизвестно, ибо уже на следующий день после того, как он отправился на встречу к Анубису, всех его рабов, включая меня, выставили на фиванском рынке, где в течение нескольких дней, держа в клетках на жаре и почти не давая воды, распродавали по новым хозяевам. Цена была небольшой, ибо номарх требовал закончить торги, как можно скорее. Чувствовалось, что здесь дело не совсем чистое, но мне тогда было плевать. Как, впрочем, и сейчас. На третий день меня купил один старый писец. Как позднее выяснилось, пришлый путешественник из Ханаана. Несколько лет он посвятил странствиям, изучению различных земель и языков. Фивы были его последней остановкой перед возвращением домой. Не знаю, чем я ему приглянулась.
– Могу предположить, – усмехнулся я.
Бастет пронзила меня испепеляющим взглядом:
– Твое жалкое предположение неверно. За все время, что я провела с ним, он ни разу даже не попытался овладеть мной. Моей основной работой было следить за состоянием письменных принадлежностей, да готовить еду.
– И ты не пыталась сбежать?
– Сначала хотела. Бегство от дряхлого старика не представлялось трудной задачей. Как только меня передали в его руки, я решила это сделать сразу после того, как мы покинем Фивы и отправимся на север в сторону Мемфиса[3].
– Что же заставило тебя передумать? Как я понимаю, ты ненавидишь рабство.
Бастет задумалась, протянула руку к кувшину с водой и сделала несколько маленьких глотков, затем посмотрела мне прямо в глаза:
– Уже на следующий день писец снял с меня колодки, при этом сказав, что не держит меня, если я вдруг захочу уйти.
– Весьма странный писец, – хмыкнул я, вспоминая Бел-Адада, – заплатить сумму за рабыню и не пытаться сохранить свою собственность.
Впервые за долгое время Бастет улыбнулась, но вяло, и улыбка предназначалась не мне, а воспоминаниям:
– Да, но такие люди иногда встречаются, хоть это и редкость. Неважно. Еще он пообещал научить меня аккадскому языку. Я слышала, что он очень распространен. На нем общаются цари множества стран. Даже ведут переписку между собой и составляют различного рода письмена. Я решила, что выучить сей язык будет не лишним. Как оказалось потом, я была права. Когда мы покинули долину Нила, я уже неплохо говорила и читала на аккадском. На это ушло несколько месяцев…
Ее рассказ был внезапно прерван раздавшимся снаружи ворчанием верблюдов. Они были чем-то встревожены.
Бастет напряглась.
– В чем дело? – спросил я.
Ее напряжение начало передаваться и мне.
– Животные испуганы. Что-то не так.
– Ты ведь взяла оружие?
– Разумеется! Но…
– Что, значит, «но»?
– Меч в одном из тюков. А тюк на верблюде, – нехотя призналась она.
– Ты оставила меч на верблюде? – в моем голосе сквозила смесь удивления и гнева.
– А как иначе? – зашипела в ответ Бастет. – Я не дура, чтобы тащить оружие в палатку. От тебя можно ждать чего угодно!
Панический рев верблюдов быстро остудил наш спор. Бастет вскочила и выбежала наружу. Я, чуть помедлив, последовал за ней.
Солнце стремительно клонилось к горизонту, наполняя округу оранжевым светом. Животные, прижавшись друг другу, стояли возле входа и угрожающе урчали. Проследив за их взглядом, мы увидели, что так сильно испугало зверей.
Точнее, кто.
В десяти локтях от нас. Трое. Не крупнее обычной собаки, но зубы… Мощные, сверкающие зубы. Больше, чем у льва. Тела покрыты полосатой шерстью, сгущавшейся ближе к голове. На оскалившихся мордах застыло выражение угрозы, хитрости и коварства.
– Гиены, – прошептала Бастет.
[1] Фивы – древний город Верхнего Египта. Позднее – столица египетской империи фараона Тутмоса III.
[2] Номарх – должность управителя провинции (нома) в Древнем Египте.
[3] Мемфис – древнеегипетский город, располагавшийся к югу от современного Каира. Являлся опорным пунктом для многих фараонов и местом проживания не только египтян, но и иностранцев: сирийцев, ханаанцев, греков и евреев. В описываемое время захвачен гиксосами.
9
– А ну, пошла! – рявкнул отец, запуская в пятнистую тварь здоровенный булыжник.
Испуганно взвизгнув, гиена затрусила прочь, а я, еще несколько мгновений назад прятавшийся за спиной родителя, весело рассмеялся.
Отец повернулся ко мне и нравоучительно произнес:
– Запомни, Саргон. Эти звери трусливы и редко нападают на людей. Но ты ни в коем случае не должен показывать им свой страх. Особенно, если гиена не одна или испытывает голод. Всегда смотри ей в глаза и давай понять, что не боишься ее. Дашь отпор. Тогда все будет хорошо. Запомнил?
– Да, отец, – я быстро закивал, все еще восхищенный тем, как тот прогнал страшную тварь.
– Хорошо, – он улыбнулся и посмотрел на небо, постепенно заволакиваемое серыми тучами, – пойдем-ка домой, если не хочешь вымокнуть.
Я устремил взор ввысь:
– Люблю, когда идет дождь.
***
Эти были не пятнистые, а полосатые. Крупнее и злее. Однако слова отца быстро промелькнули в моей памяти и, не сводя глаз с оскалившихся морд, я произнес, как можно увереннее:
– Бастет, давай сюда меч.
Она повернулась ко мне лицом и твердо отрезала:
– Нет.
Гиены сделали пару шагов вперед. Верблюды заревели еще громче.
– Во имя Мардука, делай, что я сказал, – я старался сохранять невозмутимость, но промедление Бастет вызывало не столько панику, сколько гнев.
– Я не отдам тебе оружие, – процедила нубийка сквозь плотно сжатые зубы.
– Тогда возьми его сама, демоны тебя подери, только не стой, как истукан!
Видимо, мои слова подействовали на нее, подобно хлысту надсмотрщика. Бастет сделала пару шагов к верблюду, рукой нащупывая один из тюков. Тот буквально ходил ходуном на беснующемся животном. Гиены завыли, наполняя округу зловещим эхом своих голосов. Они сливались с ревом верблюдов в настоящий глас Тиамат. Я увидел, как задрожали пальцы Бастет. Она тщетно пыталась развязать тюк.
– Эй! – крикнул я, вздымая ногой песок, – пошли прочь, дети Ламашту!
В ответ я услышал злорадное гавканье, похожее на истерический смех какого-нибудь вельможи, толкающего раба в кучу дерьма. Звери сделали еще несколько шагов в нашу сторону. Краем глаза я заметил, что Бастет удалось-таки развязать проклятый тюк и достать из него небольшой меч. Даже не пытаясь выслушивать возможные возражения, я быстро выхватил оружие из ее трясущейся руки и повернулся к гиенам, которые уже изготовились совершить бросок. Увидев клинок, сверкающий в оранжевых лучах заходящего солнца, они резко остановились.
– Убирайтесь! – заорал я так громко, насколько позволяли голосовые связки. При этом продолжал вздымать песок и рассекал мечом воздух перед собой.
Гиены яростно затявкали, но сгрудились в кучу. Я сделал несколько шагов по направлению к ним, не понижая голос и размахивая оружием, словно безумец, про себя искренне надеясь, что эти твари еще не до конца утратили рассудок от голода, и их трусливая натура возьмет верх.
Хвала Мардуку, так оно и вышло.
Гаркнув еще раз, хищники все-таки дрогнули. Полосатая троица развернулась и потрусила прочь, оставляя на желтом песке следы своих мощных когтистых лап.
Примерно с минуту я продолжал орать им в след, потрясая мечом над головой. Когда же они скрылись за ближайшей дюной, я прекратил выступление и закашлялся. Горло перехватило от напряжения и сильного волнения. Прочистив его и сплюнув на песок, я обернулся к Бастет, которая так и стояла возле верблюдов, широко раскрыв глаза и побледнев, как соль. Животные уже начали понемногу приходить в себя.
– О чем ты думала, во имя богов?!
– Я…
– Куда подевалась та грозная воительница, еще прошлой ночью пытавшаяся перерезать мне горло? Или ты способна только на избиение безоружных калек?
Мои слова вывели ее из ступора.
Она яростно набросилась на меня:
– Не смей так говорить со мной!
Я помахал мечом перед ее носом:
–Не забывай, что клинок теперь у меня. Я хоть и держу оружие второй раз в жизни, но смогу доставить тебе неприятностей.
Ее рот перекосился от злобы, глаза метали искры. Трудно было поверить, что еще несколько минут назад эта бравая женщина вся тряслась, словно пальма на свежем ветру, при виде гиен.
– Так что с тобой, а? – я сделал пару шагов назад, помня о ее резвости и прыти, – лучшая разведчица Азамата, не знающая среди разбойников равных по владению мечом, боится гиен?
Бастет промолчала, продолжая злобно метать молнии из глаз в мою сторону. Лицо нубийки раскраснелось, а грудь высоко вздымалась в такт учащенному дыханию.
– В чем дело?! Тебе нечего ответить?!
И тут ее прорвало.
– Да! – выпалила она, – да, я боюсь этих тварей больше смерти! И это единственная вещь на земле, что вызывает у меня такой страх!
– А Азамат?
– Что?!
– Разве он не вызывает у тебя страха?
Она слегка вздрогнула, но взгляд не отвела:
– Его я боюсь меньше смерти.
– Хм.
– Ты доволен?!
– Нет, – тихо и задумчиво ответил я.
Ее слова озадачили меня. Сильно озадачили.
«Какая же из тебя разведчица, если ты теряешь голову при виде гиен?».
Тем временем Бастет, видимо, испытав сильное напряжение, покачнулась, а затем рухнула на колени, при этом закрыв лицо руками. Ее плечи сотрясались от беззвучных рыданий.
Я дал ей немного времени, прежде, чем спросил:
– Насколько я могу судить по тому, что видел и знаю, Азамат очень ценит тебя, как разведчицу. Так как он может держать человека на такой должности, да еще и в пустыне, если тот до ужаса боится гиен?
Бастет отняла руки от лица, принявшего отрешенное выражение.
– Он не знает, – мрачно ответила она.
– Чтобы Азамат и не догадался? – хмыкнул я. – Сильно в этом сомневаюсь.
– Я не давала повода усомниться. Он никогда не сопровождает меня в вылазках.
– И давно у тебя этот страх?
– Давно. С детства.
– Тебя покусала гиена?
– Нет. Но она могла меня съесть, – она продолжала мрачно отвечать, уставившись отсутствующим взглядом в песок.
Я начинал понимать, что ее рассудок лишь частично находится здесь. Сейчас она погрузилась в себя, переживая события прошлого.
Внезапно в моей голове вновь зазвучал голос. Но на этот раз это было не отчаянное взывание совести, пытавшейся вернуть обратно на «путь истинный». Нет, голос имел другой, доселе мне незнакомый оттенок. Сладкий. Вкрадчивый.
«Ну, чего же ты стоишь? Неужели не видишь, что сейчас самый наиподходящий момент! В твоей руке меч. Она даже не смотрит на тебя, полностью погрузившись в свои переживания. Просто подойди и перережь ей горло, а затем седлай того верблюда, тюки которого полнятся сокровищами, и ты свободен! Богат! Свободен и богат!».
Мне стало слегка не по себе от этого нового, вкрадчивого голоса.
«Свободен и богат!».
Бастет продолжала сидеть на песке, молча, уставив отрешенный взгляд в пустынный покров, песчинки которого вяло перекатывались под слабым и горячим ветерком.
«Свободен и богат!».
Я почувствовал, как мои пальцы крепко сжали деревянную рукоять меча. Медленно, не сводя глаз с этой прекрасной женщины, я стал приближаться. Ноги, обутые в кожаные сандалии, бесшумно ступали по раскаленной поверхности пустыни, однако мне казалось, будто они мгновенно налились свинцом. И хотя расстояние было всего в четыре или пять локтей, я был уверен, что на его преодоление ушла целая вечность. Я стоял и смотрел на Бастет, не в силах принять окончательное решение.
«Давай же! Всего один удар, и не нужно будет рисковать жизнью. Грабить караван. Придумывать планы, как обезопасить себя от Азамата. Как разбогатеть и зажить припеваючи. Всего лишь один удар. Один удар – и весь мир у твоих ног!».
Сжав рукоять с такой силой, что костяшки пальцев побелели, я медленно занес руку с мечом для удара. В то мгновение я осознал, что голос совести, похоже, покинул меня навсегда.
