Павел Сергеевич Марков
Клубок со змеями
6
– Ну, ты доволен? – спросил я.
– Просто восхищен, – ответил Бел-Адад, проводя пухлой рукой по стене хижины. Корзинщик явно не лукавил, что льстило моему самолюбию.
– Я сделал стены потолще, чтобы тебе было не слишком жарко, а к тростнику добавил немного веток тамариска[1] для защиты от дождя, – продолжал ненавязчиво нахваливать свою работу я, но Бел-Адад слушал в пол уха, обходя и разглядывая со всех сторон новое жилище.
Затем он вошел внутрь хижины и пробыл там несколько минут, после чего показался в дверном проеме с сияющей улыбкой на круглом лице, окаймленном аккуратной черной бородой:
– Превосходно, мой дорогой друг! Просто превосходно! Теперь мне не придется тратить столько времени для похода на рынок и обратно.
– Да, я помню. Ты говорил, что твой старый дом находится довольно далеко, – я усмехнулся, – ну, теперь тебя можно назвать настоящим местным вельможей. Ведь ты стал обладателем сразу двух хибар.
Бел-Адад весело рассмеялся:
– И, как подобает настоящему вельможе, я должен заплатить достойную цену. Сколько сиклей ты получил за свою самую выгодную сделку?
– Пять, – ответил я, сразу вспомнив щедрого господина, одарившего меня этой суммой за ремонт потолка и мебели.
«Ну, ты-то мне столько, все равно, не заплатишь. Откуда у простого корзинщика такие деньги?»
Бел-Адад тихонько присвистнул:
– Ого, неплохо для обычного ремесленника. Кто же таким щедрым оказался?
Я пожал плечами, пытаясь изобразить максимальное равнодушие:
– Так, один горожанин из Западного Вавилона. Я чинил ему мебель и…
– Я дам тебе шесть.
– Что, прости?
«Я не ослышался? Он сказал шесть? Шесть сиклей серебра?!».
– Я заплачу шесть, – повторил Бел-Адад, улыбаясь.
– Шесть сиклей? – я все еще не мог поверить своим ушам.
– Ну не талантов же, – вновь засмеялся корзинщик, подходя ко мне и доставая из-за пояса маленький мешочек. – Я хоть и не такой нищий, как ты думаешь, но и не настолько богат, чтобы осыпать тебя минами серебра.
С трудом сдерживая волнение, я взял протянутые монеты.
– Уговор? – спросил Бел-Адад.
– Уговор, – ответил я, пожимая ему руку. – Если, конечно, ты не передумаешь.
– Не переживай, – корзинщик ухмыльнулся толстыми губами, – это не в моих правилах.
***
-– Уговор… – прошептал я, приходя в сознание.
Первые мгновения мне казалось, что произошедшее всего лишь сон. На самом деле, после разговора с Бел-Ададом, я встретил Сему, мы пошли в ближайший трактир, хорошенько там накачались крепким винцом и вот, теперь я просыпаюсь у себя в хижине, с гудящей головой от чрезмерного употребления хмельного напитка. Но сильная и резкая боль в носу моментально развеяла все надежды.
Стараясь не стонать, я сел и тут же проверил ноги – к счастью, ассириец не выполнил своей угрозы. Ступни оказались на месте. Однако ничто не мешает ему утолить свою кровожадность позже.
«Кстати, а какое сейчас время?»
К сожалению, я не мог ответить на этот вопрос. Окон не было, а единственным источником света служила пара факелов в коридоре рядом с моей камерой и камерой напротив, которая пустовала. Я прислушался. Тишина. Если не считать отдаленного мурлыканья тюремщика, напевающего вполголоса песнь о Гильгамеше[2]. Пламя слабо потрескивало. Обычно его звук приносит на душу покой. Но только не сейчас.
«Я что, один здесь сижу?»
Проверять эту догадку я не стал. Не хотелось давать лишний повод ассирийцу испробовать на мне еще какие-нибудь приемы рукопашного боя.
«Или того хуже».
Камера представляла собой глухие земляные стены, выложенные поверх обожженным кирпичом. Местами в кладке имелись тонкие трещины. Вход закрывала металлическая решетка. Также я заметил, что моя левая нога закована в кандалу, цепь от которой вела к кольцу, вмурованному в стену. Длины цепи хватало, чтобы дойти до любого угла комнаты. В остальном камера была пустой. Ни циновки, ни даже соломенной подстилки. Только голый кирпич. Зато пол, на удивление, сверкал чистотой.
«Видимо, кто-то здесь регулярно устраивает влажные уборки. Неужели ассириец? Он не выглядит человеком, помешанным на чистоте. Он выглядит просто помешанным».
Кровь из сломанного носа продолжала стекать по подбородку и далее, капая на грудь, образовывала алое пятно.
«Нужно остановить ее. Но чем? Надо было надеть рубаху, когда выходил из дома. Кто же знал?».
Я выдохнул.
«Мог бы и догадаться, что дело кончится плохо».
Мой взгляд упал на набедренную повязку.
«Нет! Есть идеи получше?»
Не давая внутреннему голосу усилить сомнения, я начал снимать с себя последний клочок одежды, как вдруг замер от поразившей меня мысли.
«Я не смогу стянуть ее – дьявольская колодка на ноге не даст это сделать! Тогда порви ее! С ума сошел? Предстать перед жрецами в голом виде?»
Прокрутив в голове эту сцену, я внезапно ухмыльнулся.
«А почему бы и нет? Хоть увижу их вытянутые рожи».
Больше я не колебался – послышался звук рвущейся ткани и вот, в моих руках два примерно одинаковых куска, сильно пахнущие потом. Но я не колебался и протолкнул один из них в ноздри, задрав при этом голову. Боль усилилась. Я стиснул зубы, чтобы сдержать стон. Осторожно дотронувшись кончиками пальцев до места, куда пришелся удар цепью, ощутил кусочки содранной кожи и опухшую ткань. Однако кость вроде не выпирала.
«Возможно, мне повезло, и обошлось без открытого перелома и смещения?»
В мыслях пронеслась фраза тюремщика, брошенная им незадолго до того, как меня покинуло сознание.
«Не переживай, дружок. Я свое дело знаю тонко. Нет никаких причин для беспокойства. Даже если я отрублю тебе ноги, ты доживешь до суда».
Почувствовав укол гнева, я сжал зубы.
«Я свое дело знаю тонко».
От досады я топнул ногой. Подошва сандалии заскользила по глиняному полу, издавая шаркающий звук.
«Поганый ублюдок оказался прав. Сумел причинить боль и искалечить, не подвергая опасности жизнь».
Все еще стараясь не опускать голову, я скосил взгляд вниз и осмотрел себя. Вид оказался весьма удручающим. Прямо под стать моему самочувствию. Грудь была заляпана кровью из разбитого носа. Колени представляли собой слабо кровоточащую массу из порванных кусочков кожи. Их сильно щипало и саднило.
«Интересно, что подумает ассириец, увидев меня в голом виде? Страшнее не то, что он подумает, а что может сделать. Не хочу даже размышлять об этом. Может, я сам подам на него в суд за сломанный нос».
Мне даже удалось вяло улыбнуться в ответ на последнюю мысль.
Однако поразмышлять все-таки стоило. Но не на тему тюремщика и моих чресел, а о обо всем, что случилось за последние сутки. Закрыв глаза, я попытался сосредоточиться, погружаясь в воспоминания последних дней.
***
– Целых шесть сиклей заплатил? – восхищенно прошептал Сему, когда мы садились за стол пригородной таверны.
Заведение оказалось тесным, грязным и пропахло крысиным пометом. Но это был один из лучших трактиров за пределами городских стен, где можно разжиться дешевым вином и не отправиться к праотцам от отравления.
– Я удивлен не меньше твоего, – признался я и крикнул трактирщику. – Эй, два кувшина пальмового вина сюда, – затем вновь обернулся к другу, – ты что будешь?
Сему смущенно произнес:
– Ну… это… две ячменные лепешки, две дольки зеленого лука и… это… одного соленого мангара[3].
Я повторил, добавив еще пару порций того же для себя.
Почуяв прибыль, Укульти-Илу, полноватый трактирщик в заляпанном фартуке и жирными седыми волосами, начал быстро собирать необходимые продукты, игнорируя заказы других посетителей.
– А… это… ты его давно знаешь? – спросил Сему.
– Бел-Адада? Недели три. С тех пор, как он впервые попросил построить хижину. Раньше я его здесь не встречал.
– А где его старый дом?
– Кажется, говорил, что на окраине северного пригорода, – я нахмурил лоб, пытаясь вспомнить. – Да, точно! Именно там.
– Хм, – задумчиво хмыкнул Сему. – Я вроде не встречал похожего корзинщика с таким именем.
Я пожал плечами:
– Здесь полно разных людей. Всех разве упомнишь?
– Верно, – кивнул Сему, а затем внезапно спросил, – а зачем ему понадобился второй дом?
Я не успел ответить, так как принесли еду с выпивкой, и мы принялись уничтожать ужин. Я был крайне голоден после трудного рабочего дня, а Сему испытывал голод всегда.
– Так… зачем? – спросил он, спустя несколько минут, чавкая луком и выплевывая кости от рыбы на поднос.
– Что? – пробубнил я с набитым ртом и протягивая руку к кувшину с вином.
– Зачем вторая хижина?
– А, – я проглотил кусок лепешки и налил вина в стакан. – Ему слишком далеко ходить на рынок от старого дома. Вот и решил обустроиться поближе.
Сему перестал жевать и удивленно посмотрел на меня:
– Саргон, в том же районе есть рынок. Ну… то есть… в двух шагах от реки. Я сам продаю там зерно. Да даже от самой далекой лачуги идти всего несколько минут!
– Может, ему чем-то не нравится тот рынок?
– Глупости какие-то. Это очень хорошее место для торговли. К тому же, у нас, как раз, не хватает корзинщиков. Пару месяцев назад один из них утонул в Евфрате. Его место до сих пор пустует.
– Странно, – ответил я, залпом осушая стакан и наливая новую порцию.
– Вот-вот, – поддакнул Сему. – Так еще и заплатил шесть сиклей. Очень подозрительный тип.
– Не все ли равно? – хмель потихоньку начинал действовать. – Он заплатил за работу, а уж кто он, откуда и зачем, меня не касается.
Сему ничего не ответил, только откусил очередной кусок рыбы и стал нажевывать с задумчивым видом.
Чтобы заполнить паузу, я стал разглядывать посетителей. На удивление, их было всего трое. Первый – седой и тощий старик, лет шестидесяти, сидел в углу, опустив голову. Он угрюмо потягивал пиво из кружки. Два других – пекари. Отец и сын. Точные копии друг друга, словно вырезанные из единого куска пальмы. Только одного хорошенько так потрепало время. Они живут недалеко от Западных ворот и продают неплохие хлебные лепешки. Оба уже напились до положения риз, но продолжали пытаться залить в глотки еще немного хмеля.
Сему сидел спиной к ним, поэтому не видел, как отец, Габра-Лабру, резко встал, держа в руке стакан, и проорал:
– За царя Самсу-дитану! Чтоб он сдох! – и залпом выпил содержимое.
Сему подавился рыбой и зашелся кашлем. Старик, сидевший слева от нас, резко вскинул голову, уставившись на пекаря-отца.
Тем временем младший пекарь, Габра-Буру, также поднялся, еле держась на ногах, и торжественно крикнул:
– За царя Самсу-дитану! Чтоб он сдох! – и повторил за действиями отца.
– Да как вы смеете! – взвыл трактирщик. – Вы, жалкая пыль под ногами нашего Великого Царя! Да живет он вечно! Ничтожества! Я доложу о вас городской страже, и вам мигом отрежут языки за такую дерзость!
Отец-пекарь зашвырнул стаканом в Укульти-Илу, но промахнулся. Глиняный сосуд разбился о стенку в локте от хозяина заведения.
– Молчи, грязная крыса! – рявкнул Габра-Лабру. – Я и так отдал последние крохи царскому писцу! А тут на днях он заявляется ко мне и говорит, мол, Его Величество намерен отлить статую из чистого серебра с собственным ликом. Поэтому вы должны отдавать девять десятых от всей выручки за месяц. Девять десятых за месяц! Чтобы он воздвиг себе статую! Царь бы лучше не о статуях думал, а о хеттах! Когда они явятся сюда, то никакие статуи его не спасут!
– И пусть приходят! – заревел Габра-Буру и грохнул кулаком по столу. – Быть может, они отменят непомерные налоги, коими обложил нас этот царь, и посадят на трон достойного владыку.
– Стража! Стража! – закричал трактирщик, выбегая на улицу и размахивая сальными руками.
Отец-пекарь попытался запустить в него кувшином, но руки так сильно тряслись от выпитого, что сосуд пролетел лишь немногим дальше стола. Послышался треск разбитой посуды. На грязном полу расплылось багровое пятно.
Сему испуганно вжал голову в плечи, склонившись над тарелкой и делая вид, что с увлечением ест рыбу. Я видел, как дрожат его руки.
Внезапно ярость на лицах пекарей сменилась полным безразличием. Габра-Лабру плюхнулся на скамью, протестующе заскрипевшую под ним, и уставился отрешенным взглядом в крышку стола. Следом рухнул и Габра-Буру. Тем временем снаружи послышались возбужденные голоса и чьи-то поспешные шаги. Наверняка скоро здесь будет стража.
– Давай уйдем, – прошептал Сему.
– Ты боишься? Чего? – спокойно спросил я.
Он заерзал:
– Нас тоже могут забрать. Ну… то есть… под горячую руку.
– Успокойся, – махнул я. – Мы не высказывали ничего плохого о повелителе.
– А ты бы хотел? – вкрадчивым шепотом спросил Сему.
Сквозь охвативший его страх, я видел, насколько важен ему мой ответ. И я ответил. Честно.
–– Нет. Я не испытываю ненависти к царю. Налог с ремесла плачу исправно, благо он не тяжелый. Да и взять с меня нечего. Я простой мушкену, который пытается выживать на то, что получу. От заказа до заказа. Поэтому меня не касаются проблемы торговли или опустошение казны прихотями Самсу-дитану.
Сему быстро посмотрел в сторону выхода и, не заметив ничего подозрительного, бросил:
– Дурак.
Залпом, выпив вино из стакана, он принялся за последнюю лепешку.
– Это еще почему?
В ответ я услышал лишь бормотание, так свойственное Сему, когда он был чересчур взволнован.
– Можешь объяснить? Иногда ты выводишь меня из себя своим мямляньем, – я вылил остатки вина из первого кувшина в стакан.
Сему поднял глаза. В нем боролись два чувства – страх быть услышанным и желание высказаться. В ходе яростной борьбы победило последнее.
Подавшись слегка вперед, он молвил заговорщическим шепотом:
– Если упадет прибыль от внешних связей, нам придется возмещать потери за счет внутреннего рынка. Вдобавок произойдет нехватка некоторых товаров. Например, дорогого виноградного вина…
– Дорогое вино мне и так не по карману, – небрежно отмахнулся я
– …что непременно приведет к резкому повышению цен, – пропуская мою реплику мимо ушей, продолжил Сему, – да та же древесина, без которой ты никак не можешь обойтись в своем деле, является привозным товаром. Бук, кедр, дуб. Вот повысят на дерево цену – что тогда? Возьмешь топор и пойдешь рубить пальмы возле Эсагилы? – Сему перевел дух, а затем добавил. – И я не говорю уже об обычных товарах, таких, как овощи, мясо или рыба. Еще немного, и ты уже не сможешь купить на сикль даже один кувшин этого пойла, – он ткнул пальцем в один из сосудов на столе, – ты это… подумай.
Сему вовремя успел закончить свой монолог. Через секунду в трактир ворвались четверо стражников. Не глядя в нашу сторону, они быстро скрутили обоих пекарей и выволокли на улицу. Те даже не пытались сопротивляться. Либо оказались настолько пьяны, что уже не имели сил, либо их судьба стала им абсолютно безразлична. Снаружи доносился голос причитающего хозяина заведения.
Старик, сидевший слева от нас, тихо произнес, обращаясь ко мне:
– Твой друг прав. То, что делает Самсу-дитану, до добра не доведет.
[1] Тамариск – род вечнозеленых или листопадных вересковидных кустарников, реже деревьев, с тонкими ветвями, покрытыми красно-коричневой корой.
[2] Гильгамеш – персонаж шумерских сказаний и аккадского эпоса.
[3] Мангар – крупная лучеперая рыба. Обитает в системе рек Тигр-Евфрат и имеет промысловое значение.
7
Кажется, кровь перестала течь. Однако я на всякий случай сменил кусок ткани, вставив в нос вторую часть того, что осталось от набедренной повязки. Перепачканную материю я отбросил подальше в угол камеры.
«Да не в обиде будет тот, кто следит за здешней чистотой. Ну, а если это тюремщик – у него просить прощения я не собираюсь. Скорее извинюсь перед поленом, разрубив его пополам, нежели перед безумным ассирийцем».
Боль в носу сменилась с острой на ноющую. Все это время я старался дышать ртом, дабы не сделать хуже. От частого дыхания губы потрескались и пересохли. Дикая, почти нестерпимая, жажда не давала покоя.
«Не волнуйся. Ассириец сказал, что я не сдохну до суда. Значит, рано или поздно, он принесет мне воды. Или он уверен, что я смогу обойтись и без нее?…».
Голод почти не ощущался, полностью уступив место желанию испить, что угодно. Я бросил взгляд на пропитанный кровью кусок набедренной повязки.
«Нет. Пока еще не настолько. Лучше о чем-нибудь подумать. Так я смогу отвлечься от мыслей о жажде».
Я лег на бок спиной к выходу, подложив руки под голову.
У меня до сих пор не было времени на то, чтобы поразмышлять над словами Сему, которые он сказал мне тогда, в трактире.
«Когда это было? Вчера? Или уже позавчера? А, ладно. Какая теперь разница?».
Если все, что он говорил – правда, то неужели я был настолько слеп? Неужели я и вправду так эгоистичен, что думаю лишь о себе?
«Да брось. Каждый человек печется лишь о собственной шкуре. Нет. Не верю. Не хочу верить. Иначе мы бы давно превратились в дикарей. Брали что хотели. Делали что хотели. В конце концов, есть закон…».
ЗАКОН.
Я даже привстал на минуту, когда мысль вышла на этот путь. Вот почему я так спокойно отнесся к словам Сему – те пекари выступили против царя, а, значит, против закона. И я жил, не нарушая закон. Честно и справедливо.
«А справедлив ли этот закон? Что? Конечно, справедлив! Ведь если сомневаться в справедливости законов самого Хаммурапи, то в чем еще можно быть тогда уверенным? Неужели? Значит, то, что ты лежишь здесь с перебитым носом это по справедливости? Я не знаю…».
Я вновь сел, облокотившись о стену.
Сему говорил, что хижина обвалилась ночью. Но тогда почему командир стражи спрашивал меня про утро? Почему он не ответил? Хотел запутать? И откуда Сему известно, что хибара развалилась именно ночью?
«НОЧЬЮ балка, державшая крышу, сорвалась и пробила корзинщику голову! Ты построил для него эту хижину, а на следующую ночь она развалилась и убила его».
Так он мне сказал в то злосчастное утро. При этом на вопрос, откуда он знает о случившемся, Сему поведал, как шел на рынок, дабы узнать цену за продажу своей жены Анум в рабство. И шел он утром!
«Он мог услышать это от тех стражников? Сомневаюсь. Стража наверняка появилась уже позже. Да и толпа собралась утром. Почему я так решил? Да потому, что если бы она собралась ночью, то не стояла там до самого утра. А грохот падающей крыши точно переполошил бы соседей. Выходит, корзинщик действительно погиб утром, и Сему чего-то не договаривает? Или он просто, как всегда, переволновался и все перепутал? Дважды перепутал? Нет, дважды человек попутать не может. А что, если балка и вправду сорвалась ночью, а соседи просто не услышали – были пьяны или мертвецки устали? Нет, в это очень слабо верится. Прямо все соседи разом напились и устали? И тот кузнец… Урхамму. Я отчетливо видел, с какой ненавистью он смотрел на Сему. Да и после моего задержания он исчез. Доверяю ли я Сему? Разумеется. Ведь мы дружим вот уже несколько лет. Он просто обожает много и вкусно поесть, а я люблю выпить. Так, что немало вечеров мы проводили в различных питейных заведениях. Да, Сему часто ноет, трусоват и слаб духом, но повода для недоверия он мне не давал. До сегодняшнего дня».
Воспоминания откатились на несколько дней назад, когда я еще не закончил строительство хижины.
***
Я окинул взглядом стену в поисках возможных изъянов. Не заметив ничего, повернулся к готовым балкам, сложенным рядом и уже собрался водружать их на крышу, как вдруг увидел Сему. Он плелся по дороге.
– Эй! – поприветствовал его я, вскинув над головой перепачканную в глине руку.
Но он не ответил.
Сему шел ссутулившись и опустив голову. С крайне мрачным выражением лица. Я сразу понял, что случилось нечто неприятное и, бросив балку на землю…
(«кстати, не повредил ли я ее тогда? нет, вспомнил, она была в порядке»)
…направился навстречу приятелю.
– Что с тобой? – спросил я, пытаясь заглянуть другу в глаза.
– А?
– Ты в порядке? Боги, да на тебе лица нет!
– Деньги, – прошептал он так тихо, что я с трудом уловил.
– Деньги? Какие деньги?
– Мои деньги, – он не поднимал головы, – все мои деньги.
– Успокойся. Знаешь что, давай-ка присядем. Пить хочешь?
Сему помотал головой. Я подвел его к скамейке, пристроенной к хижине. Он грузно опустился на нее, словно мешок с пшеницей. Я присел рядом.
– Рассказывай, давай.
Потребовалось несколько минут, чтобы Сему сумел хоть частично справиться с оцепенением. Я терпеливо ждал, пока он не заговорит, участливо посматривая на приятеля.
Солнце заливало округу приятным оранжевым светом, готовясь продолжить путь в сторону заката. Люди сновали туда-сюда по улице, ведущей к Западным воротам, полностью погруженные в свои заботы и не обращали на нас никакого внимания. Где-то неподалеку куковала горлица[1].
– Я не говорил тебе, что копил? – внезапно спросил он.
– Серебро? – уточнил я.
Сему едва заметно кивнул:
– Да.
– Нет, не говорил.
– Ну… это… я копил, – хмыкнул друг. – Даже больше. Я продолжал копить… как… это… делал до меня мой отец, а до него мой дед, – он поднял голову. В глазах стояли слезы. – У нашей семьи есть мечта… точнее, была мечта, – Сему содрогнулся, сделал глубокий вдох и продолжил. Я, молча, слушал, не перебивая. – Мы хотели купить дом. Хороший дом в Вавилоне, а не ютиться в этих жалких лачугах! – тут он презрительно обвел рукой ближайшие хижины. – Дед прекрасно понимал, что одной его жизни не хватит, чтобы собрать необходимую сумму. Отец умер слишком рано, и немного успел доложить к тому, что оставил после себя дед. Я откладываю… – Сему с трудом проглотил подступивший комок к горлу, – ну… то есть… откладывал уже двенадцать лет. Каждый месяц. И мне оставалось совсем немного… – он всхлипнул и умолк.
Я не стал его подгонять, решив, что Сему сам продолжит. Даже горлица на время прекратила куковать, будто заинтересованная в истории торговца зерном.
Так и случилось. Через минуту он возобновил рассказ.
– Мне оставалось совсем немного, – повторил Сему, и мрачная, даже какая-то безнадежная, улыбка появилась на его лице, – знаешь, сколько стоит вилла недалеко от Дороги Процессий?
– Нет, – покачал головой я. – Я никогда не интересовался ничем подобным, ибо в моем положении это – бессмысленные мечтания.
– Двадцать пять мин серебра, – прошептал Сему.
Я тихо присвистнул:
– Ничего себе.
– Да, – глухо поддакнул он.
– И сколько вы скопили?
– Восемнадцать мин.
Я охнул. Это было целое состояние! Разумеется, для таких людей, как мы. Жрецы, вельможи, царские писцы и прочие подобной суммы даже не заметят.
– Конечно, этих денег не хватило бы на виллу, но на хороший кирпичный дом с видом на Евфрат – несомненно. Еще бы и осталось.
– Так, что же случилось?
Он выдержал еще одну секундную паузу. По напряженному лицу Сему, я понял, насколько тяжело ему говорить:
– Ну… это… я никому не рассказывал о том, какими средствами владею, тайно храня их в одном месте… до недавнего времени.
Сему снова умолк и, на этот раз, пауза слишком затянулась. Казалось, он стремительно погружается в себя, словно утопленник в темные воды Евфрата. Горлица, как будто устав ждать, возобновила кукование.
Я же, выдержав пару минут, не стерпел и спросил, заставляя его выплывать обратно:
– Ты кому-то рассказал?
Он вздрогнул, словно резко пробудился ото сна, и кивнул:
– Да.
– Кому?
– Анум.
– Жене что ли?
– Да.
Я недоуменно уставился на него:
– Но зачем?
Он горько усмехнулся, а затем внезапно спросил:
– Почему ты до сих пор не женат?
Я немного растерялся, ибо не увидел связи между этим вопросом и горем Сему.
– Не знаю, – неуверенно ответил я. – Может, потому, что мне не особо это и нужно? Я неплохо справляюсь с хозяйством сам. Да и какое мое хозяйство? Соломенная циновка, горшок для каши, да инструменты. А уж если мне захочется женской ласки, то я знаю в какие места необходимо заглянуть.
– Значит, ты еще не встретил ту, ради которой пожертвуешь своей свободой.
– Почему ты мне это говоришь?
– Потому, что ты спросил «зачем?» я рассказал о тайнике Анум.
– И зачем же?
– Потому, что люблю… то есть… любил ее. А, может, … люблю до сих пор.
– А-а-а-а, – протянул я.
«Да, это чувство мне не особо знакомо».
– Когда я увидел ее, набирающую воду из реки, обнаженную по пояс, я понял, что хочу провести остаток дней именно с ней.
«О боги, — мои глаза закатились, —я, конечно, понимаю, это все просто ужасно, но он может избавить меня от этих подробностей? Мне еще крышу делать».
– Знаю, тебе это неинтересно, – словно прочитав мои мысли, ответил Сему.
– Да нет, – учтиво возразил я, хотя внутри надеялся, что он прекратит раскрывать эту тему, и вернется ближе к делу. – Анум красивая женщина, так что я не удивлен.
Сему с благодарностью посмотрел на меня, кивнул и продолжил. Его голос то и дело прерывался от очередной волны нахлынувших чувств:
– Ну… вот, поскольку я откладывал часть денег на дом, мне приходилось урезать свои расходы… и это заметила Анум. Она постоянно заявляла, что я слишком скуп. Что другие местные торговцы живут намного лучше, чем мы. Она вечно требовала от меня новую одежду, посуду… более вкусной еды. Отчасти, жена была права. Я действительно живу… жил экономно. Даже осла в хозяйство не купил. А ты сам понимаешь. Вьючное животное в моем деле еще как пригодилось бы. В общем, я скупился. По понятным причинам. И она имела право… заслуживала большего. Поэтому я признался, что скопил эту сумму, а когда она не поверила, показал тайник.
Я уже догадался, что произошло потом, но, все же, спросил:
– Думаешь, это она взяла деньги?
– Я не думаю. Я знаю. Вчера я застал ее на месте, когда Анум забирала последние сикли.
– Но куда она могла потратить такую сумму?
– О, и на сей вопрос я прекрасно знаю ответ! – кулаки Сему непроизвольно сжались. В глазах появился яростный огонек, так не свойственный его простодушному и слабому нраву.
Мне даже стало немного не по себе.
Стараясь, чтобы голос звучал ровно, я спросил:
– Куда же?
– Прости, Саргон, – он покачал головой, – но я должен сам во всем разобраться прежде, чем решусь все тебе рассказать до конца, – Сему внезапно поднялся.
Я встал следом:
– Нет уж. Раз начал, то выкладывай полностью. Без утайки.
Но Сему проигнорировал мой ответ. Лишь улыбнулся и бросил:
– Я продам ее, Саргон. Я продам ее в рабство. «Если жена расточительна, то муж может продать ее в рабство» – так, кажется, звучит этот закон? – он засмеялся. – Всю сумму я, конечно, не отобью, но, говорят, за красивую танцовщицу-наложницу платят очень большие деньги. Ну… это… я пойду. Узнаю точно, сколько мне предложат за нее богатые писцы, а, может, и какой-нибудь жрец возьмет в храм любви. С ее-то великолепной грудью и пышной задницей, – его смех перешел на истерические нотки, и я всерьез начал опасаться, не повредился ли он умом?
– Представляю лицо Анум, – хихикал Сему, – когда скажу ей, что продал ее в храм, и теперь она обычная шлюха! Быть может, даже навещу ее как-нибудь и оставлю пяток сиклей за ночь. В знак своей щедрости.
– Сему…
– Увидимся позже, – и он, продолжая истерично посмеиваться, направился в сторону города, оставив меня в полной растерянности.
***
Я вновь вернулся к тому злосчастному утру, когда Сему колотил руками в дверь. После того, как он поведал о случившемся с Бел-Ададом, в моей голове пронеслось некое мимолетное воспоминание. Но в силу обстоятельств, внезапно свалившихся на меня, я не смог тогда уловить. И вот теперь, роясь в кладовой собственной памяти, я сумел-таки схватить его хвост.
«Он сказал, что шел узнавать цену за Анум. Но разве тогда, в день нашего разговора о деньгах, не отправился именно за этим? Возможно, Сему так и не добрался до рынка. Это было бы неудивительно, учитывая его душевное состояние. Ведь так?»
Однако, чем больше я думал о Сему, тем крепче становилась моя уверенность в том, что он как-то замешан в этом деле. А я – я просто ищу оправдания. Ибо не хочу верить, что мой близкий друг причастен к убийству корзинщика.
«Сему… Сему… какую роль ты сыграл во всем этом?».
С моих губ сорвался тяжкий вздох.
«Вообще, что мне известно? Бел-Адад попросил построить ему новую хижину, чтобы удобнее было добираться до рынка. Но Сему утверждает, что в этом не имелось никакой надобности. Затем Анум, по словам того же Сему, украла у него восемнадцать мин серебра. Просто мифическая сумма. Снова же со слов Сему. И он решил продать ее в рабство, в тот же день направившись узнавать цену. Потом Бел-Адад заплатил мне шесть сиклей за работу над хижиной – весьма щедрая плата для простого корзинщика. Но мне было все равно, откуда у него столько серебра. Вдруг тоже копил? Главное деньги были мои. И я не преминул хорошенько попировать, захватив своего торговца-приятеля, дабы слегка развеселить его. Поднимать тему его отношений с Анум в тот вечер мне не хотелось. Да и не мое это дело, по правде говоря. А на следующий день он заявляется и утверждает, что корзинщик мертв. Убит ночью балкой. Командир стражи не говорит ни слова о подробностях произошедшего и передает меня в руки жрецам».
Зачем в действительности Бел-Ададу вторая хижина?
Откуда у него столько денег?
Откуда Сему знает, что корзинщик убит ночью?
Куда он шел в то утро на самом деле?
Почему исчез с места преступления?
Почему обычным корзинщиком интересуются жрецы?
Врет ли Сему?
И если врет, то где именно и почему?
Как отличить правду ото лжи?
Вопросы, вопросы, вопросы. У меня было слишком мало знаний, чтобы дать на них ответы.
Отдаленные крики и возня прервали мои тяжелые размышления.
Откуда-то из коридора доносились голоса:
– …имеете права! Я почетный торговец, вам это так… – возмущенная тирада прервалась сдавленным криком.
– Я же сказал, закрой рот, пухлячок, – о, этот шелестящий голос мне не забыть никогда, – или я помогу тебе прикусить язык.
Убрав ткань от носа и не заметив на ней кровавых пятен, я быстро скомкал ее. Затем ловким броском отправил кусок в тот же угол, куда ранее улетела первая часть набедренной повязки.
Тем временем из-за поворота показался тюремщик. Он волочил за собой человека, держа прямо за горло. К моему удивлению, на пленнике не было никаких оков. Узник держался за губы. Сквозь пальцы сочилась маленькая струйка крови. Ассириец, не обращая внимания на мычание нового заключенного, отворил камеру, что напротив меня, и швырнул бедолагу на сверкающий пол.
– Сиди молча. А будешь скулить, я выдеру тебя, как собаку, – сказал тюремщик, запирая клетку.
Спустя секунду он добавил:
– Надеюсь, ты дашь мне повод для этого.
Затем ассириец повернулся ко мне и, быстро окинув взглядом, хмыкнул:
– Решил позагорать? Правильно. Солнце здесь жаркое, и ночью не заходит за горизонт. Да тут даже два солнца! – он указал на факелы, горевшие в коридоре, и загоготал. Звук смеха тюремщика отражался от кирпичных стен подземелья, усиливая его зловещий тон.
Я же сидел неподвижно, лишь мечтая о том, чтобы он поскорее убрался отсюда и не начал что-либо мне резать или ломать.
– Ты, небось, пить хочешь? – насмеявшись вдоволь, поинтересовался тюремщик.
