Павел Сергеевич Марков
Клубок со змеями
Жрец снисходительно улыбнулся:
– Я не сомневаюсь в ваших способностях, Эмеку-Имбару, но я обязан был задать этот вопрос, – он пододвинул к себе еще одну глиняную табличку, окинул ее беглым взглядом, а затем спросил у командира, – вы провели осмотр тела?
– Да, достопочтимый жрец.
– Вы нашли какие-нибудь особые приметы?
– У погибшего имелись два глубоких шрама на левом запястье.
Жрец утвердительно кивнул и обратился к табличке:
– У храмового писца Бел-Адада имелись два глубоких шрама на левом запястье, полученные несколько лет назад в результате операции по удалению змеиного яда. Укус писец получил, случайно наткнувшись на опасную тварь во время обхода южных пригородов, дабы составить перечень продуктов, причитавшихся в качестве налога с земледельцев в пользу бога Мардука.
В глазах командира стражи вновь блеснул тот нехороший огонек, который мне уже единожды удалось повидать. Но он потух так же быстро, как и в прошлый раз.
– Выходит, – начал Эмеку-Имбару, – погибший и вправду был писцом. Но зачем ему понадобилось скрываться в виде корзинщика?
Верховный жрец Кашшур окатил командира таким взглядом, словно пытался заморозить того насмерть. Его лицо превратилось в подобие бронзовой маски.
– Я не давал вам права говорить, командир.
– Простите, Ваша Лучезарность, – в голосе Эмеку-Имбару не звучало и намека на раскаяние.
Поразмышляв несколько секунд, Кашшур добавил:
– Впрочем, должен признать – ваш вопрос уместен.
Эмеку-Имбару продолжал молча смотреть на Верховного жреца, и тот начал пояснение.
– Последний месяц Бел-Адад не занимался какого-либо рода деятельностью, связанной со службой Мардуку или совету. Однако мне донесли сведения о том, что храмовый писец продолжал брать серебро из жреческой казны, пользуясь своими полномочиями. Разумеется, совет не мог оставить без внимания сие действие. Мы приставили к Бел-Ададу своего осведомителя. Вы наверняка столкнулись с ним в приемном зале. Ариду, крестьянин, что работает на каналах к югу от Вавилона.
Командир стражников согласно кивнул.
Верховный жрец продолжил:
– Согласно сведениям, добытым нашим осведомителем, храмовый писец занимался раздачей казенных средств местному населению и вел с ним тайные беседы. Однако смысл этих бесед установить мы не успели. Бел-Адад погиб под обрушившейся крышей собственного дома. Мы можем лишь предполагать об истинных мотивах писца. Вы знаете пекарей? Тех, что задержали за оскорбление нашего повелителя Самсу-дитану?
Командир стражников вновь утвердительно кивнул.
– Накануне их возмутительной выходки в местной таверне Бел-Адад, согласно все тем же сведениям нашего осведомителя, вел с ними некую беседу и передавал денежные средства в виде серебряных сиклей. Совет Храма Мардука начал подозревать писца не только в растрате казны Эсагилы, но и в распространении недовольства среди населения пригорода. Не исключено, что Бел-Адад занимался подстрекательством. Я намеревался отдать приказ о задержании и его дальнейшего допроса, однако не успел. Случилось то, что случилось.
С уст Эмеку-Имбару уже хотел сорваться уточняющий вопрос, но, видимо, вспомнив предыдущую реакцию Кашшура на свое любопытство, так и не произнес его вслух.
Заметив это, Верховный жрец молвил:
– Как только Ариду узнал о произошедшем с Бел-Ададом, он сразу сообщил об этом нам.
– Значит, меня отпустят? – с надеждой в голосе спросил я.
Лицо Кашшура, вновь превратившееся в бронзовую маску, повернулось ко мне:
– Виновность Бел-Адада в растрате казенных средств на непонятные цели не освобождает тебя от ответственности за недобросовестное строительство хижины.
Из меня вырвался стон отчаяния, а Верховный жрец снова обратился к командиру стражников:
– Что бы ни помышлял Бел-Адад за нашими спинами, он по-прежнему оставался храмовым писцом, и его убийство является делом государственного уровня. Этим объясняется мой приказ о задержании ремесленника Саргона и дальнейшее препровождение оного в тюрьму Эсагилы. Надеюсь, я сумел утолить ваше явное любопытство, командир?
Эмеку-Имбару продолжал сохранять непроницаемое выражение. Ни один мускул не дрогнул на лице. Я даже подумал, что он и Верховный жрец могли бы стать неплохими соперниками в плане того, кто сумеет скрыть друг от друга как можно больше знаний.
Поскольку Кашшур ждал ответа, командир стражников молвил тоном, в котором не было ничего, кроме официальной вежливости:
– В полной мере, Ваша Лучезарность.
– Тогда вы можете быть свободны. Спасибо за донесение, Эмеку-Имбару. Возвращайтесь на службу.
Командир сдержанно поклонился и уже собирался уйти, как я окликнул его:
– Стойте!
Он посмотрел на меня.
– Вы нашли Сему? Торговца из северного пригорода?
Командир окатил меня ледяным взглядом, а затем сухо произнес, давая понять, что разговор окончен:
– Нет, – и твердым шагом вышел из зала суда.
«Сему… Куда ты пропал?!».
– Что ж, – произнес Верховный жрец, – полагаю, следствие по делу об убийстве писца Бел-Адада можно считать законченным.
– Найдите Сему, Ваша Лучезарность! – взмолился я.
Верховный жрец медленно обернулся в мою сторону, и я все понял.
Его дальнейшие слова только подтвердили мои опасения:
– Мы не намереваемся тратить время на поиски твоего возможного свидетеля, который располагает сомнительными сведениями.
– Но он знает, что Бел-Адад погиб ночью…
– Не имеет значения, когда он погиб. Главное, как он погиб, – резко отрезал тот.
– Что?! – выдохнул я.
Кашшур, не обращая внимания на мой возмущенный возглас, повернулся к другим членам совета судей и спросил:
– Ваше решение?
Те, не задумываясь, произнесли:
– Виновен.
– Виновен.
– Виновен.
Каждое их слово, словно молот кузнеца, выколачивал из меня надежду на спасение и справедливость. Мой внутренний мир, еще недавно казавшийся таким прочным, дал трещину.
Верховный жрец встал и торжественно произнес:
– Согласно закону нашего Великого Хаммурапи, да хранят его боги в загробном царстве, если строитель возвел для человека дом, оказавшийся настолько непрочным, что он развалился и стал причиной смерти его владельца, то наказание такому строителю – смерть.
– Я сделал работу, как надо – промямлил я, глядя в пустоту.
– Доказательства и слова свидетелей говорят другом, – холодно возразил Кашшур. – Поскольку вина обвиняемого ремесленника Саргона полностью доказана и, учитывая то, что он не признался в содеянном…
– Я признался, что строил этот дом, будь он проклят! – рыкнул я, но Верховный жрец проигнорировал мой возглас.
– …наказание в виде испытания Божьим судом не имеет смысла. Поэтому обвиняемый приговаривается к казни – обезглавливание с помощью меча, а его останки должны быть захоронены в степи за городом, дабы никто, кроме палачей, не узнал места его последнего упокоения. Приговор привести в исполнение завтра на рассвете. Да хранит Эрешкигаль[3] твою душу в Иркалле[4]
– Нет! Шамаш свидетель, я невиновен! – закричал я, пытаясь встать, но на этот раз удар о стол оказался такой силы, что мрак и забытье окутали сознание почти мгновенно.
[1] Стиль – бронзовый стержень, заостренный конец которого использовался для нанесения текста на глиняную табличку или дощечку, покрытую воском. Противоположный конец делался плоским, чтобы стирать написанное.
[2] Адад – бог непогоды в аккадской мифологии, создатель бури, ветра, молний, грома и дождя, воплощение разрушительных и созидательных сил природы.
[3] Эрешкигаль – в шумеро-аккадской мифологии богиня, властительница подземного царства.
[4] Иркалла – в шумеро-аккадской мифологии подземное царство, из которого нет возврата.
11
Очнулся я лежа на полу. Снова в той же камере. Кувшин «аккадского вина» по-прежнему стоял возле стены напротив. Вонь, источаемая из него, стала еще нестерпимее.
Я повернул голову в сторону камеры напротив, в надежде увидеть Эшнумму, но она была пуста. Видимо, его увели на собственный суд. Мне стало немного жаль, что пришлось остаться в этом мрачном и холодном месте одному. Ассириец был не в счет. Сев, я прислонился спиной к стене и закрыл глаза.
«Вот и подошел конец твоему жизненному пути, Саргон. Завтра на рассвете ты примешь смерть и встретишься со своими отцом и матерью в загробном мире. Эх, я конечно, невероятно по ним скучаю, но, все же, не особо спешу. Однако, похоже, придется смириться с этим. Но, Шамаш мне свидетель, я этого не хочу! Может, есть какой-то выход отсюда? Возможен ли побег?».
Я подергал цепь, которая вновь сковывала ногу, но сразу стало понятно, что голыми руками ее не снять.
От всего, что произошло со мной, голова шла кругом.
«Надо было раньше о побеге думать, когда ты только узнал, что погиб писец Бел-Адад… Писец… Выходит, он и вправду был писцом! Ну, по крайней мере, я узнал ответы на два вопроса из тех, что задавал себе ранее. Откуда у простого корзинщика столько денег – просто. Он был не корзинщиком, а писцом. Почему Бел-Ададом интересовались жрецы – опять же, ответ прост. Он принадлежал храму Эсагилы и имел весьма почетную должность».
Но ответы на два вопроса сразу же породили новые.
Зачем ему хижина в бедняцком пригороде?
И что, демоны меня забери, он там делал?
«Насчет последнего можешь не переживать. Демоны заберут тебя уже завтра».
Губы расползлись в вялом подобии улыбки в ответ на ироничную мысль.
Однако мечта о побеге не покидала мой разум.
Я посмотрел на кувшин с мочой. Безумная идея мелькнула в голове.
«Что если ударить пришедшего за мной сосудом по черепу? Или выплеснуть палачу прямо в глаза? Моча разъедает. Это поможет на время ослепить врага и подарит шанс. Быть может, мне даже удастся завладеть его оружием и тогда… А что если их будет двое? Ох… Надо еще подумать…».
Размышления о поисках путей возможного побега были бесцеремонно прерваны. Внезапно в коридоре раздались громкие шаги. Я напрягся, переводя взгляд то на выход, то на кувшин. Из-за поворота показались две фигуры, в одной из которых я сразу признал тюремщика. Когда я увидел, что ассириец не один, маленькая надежда на спасение, вспыхнувшая словно высушенный стебель от кремниевых искр, сразу угасла, хоть и продолжала тлеть где-то в глубине ничтожным угольком.
– Вот он, господин, – сказал ассириец, обращаясь к спутнику.
– Прекрасная Нинкаси[1]! – воскликнул незнакомец, при звуках голоса которого я вздрогнул. – Ну и смрад здесь.
– Простите, господин, – тюремщик виновато развел руками, – мы в темнице. Тут постоянно витают странные запахи.
– Странные запахи, – ворчливо повторил незнакомец, – дерьмо это, а не странные запахи.
– Вам угодно что-нибудь еще? – заискивающе прошелестел ассириец.
– Нет. Оставь нас, Тегим-апал.
Пытаясь рассмотреть нового гостя, я щурил глаза, но тот оставался в тени коридора.
– Вы уверены, господин? – спросил ассириец.
– Иди уже, – ответил незнакомец тоном, не принимавшим возражений.
Кивнув, Тегим-апал развернулся и зашагал к своему месту. Вскоре он скрылся за поворотом, оставив меня наедине с таинственным гостем.
– Ну, здравствуй, Саргон, – молвил посетитель.
– Кто ты? – спросил я, чувствуя легкое возбуждение.
– Неужели ты не узнаешь меня?
– Нет. Хотя голос кажется знакомым.
Гость тихо засмеялся, и его смех мне совсем не понравился. Он заставил сердце в груди биться сильнее.
– Если не уши, то, быть может, глаза помогут тебе вспомнить, – произнес он, выходя на свет факелов.
Внутри у меня все похолодело, когда я увидел это лицо. Руки непроизвольно сжались в кулаки, а на лбу выступил холодный пот. Живот скрутили предательские спазмы. Я хотел крикнуть, но дыхание перехватило.
С внезапно пересохших губ сорвался громкий шепот:
– Бел-Адад!
[1] Нинкаси – богиня шумерской мифологии, ответственная за пиво и другие алкогольные напитки.
12
Я резко поднялся, отшатнувшись вглубь камеры. Цепь на ноге звонко брякнула об пол.
– Ты… ты… ты же…
– Мертв? – договорил он за меня. Его полные губы разошлись в снисходительной улыбке, из-за чего она выглядела еще более зловещей, чем была на самом деле. – Дорогой Саргон, я чувствую себя прекрасно, для мертвеца, – он небрежно развел руки в сторону.
Ошибки быть не могло. Это не издевательская игра света и тени сумрачного подземелья. Не плод моего больного воображения. Не безумное видение, как следствие частых ударов по голове. Нет, это реальность. Жестокая, беспощадная реальность. Передо мной по ту сторону металлической решетки стоял Бел-Адад. Живой и невредимый.
– Полагаю, – продолжил он, опуская руки, – ты хочешь узнать ответы на некоторые вопросы. Честно признаюсь, я и сам желаю все тебе рассказать, ибо ты заплатил высокую цену за правое дело, – улыбка сошла с его уст, – собственной жизнью заплатил.
– Если ты жив, то меня не за что судить, – прохрипел я, медленно приближаясь к двери камеры, все еще не до конца осознавая, что он не призрак. Не этимму[1], который бродит по земле в тщетных попытках найти свое упокоение.
Но нет. Это и в самом деле Бел-Адад. Только теперь, вместо простецкой рубахи корзинщика, его крупное тело покрывала прекрасное фиолетовое одеяние с короткими рукавами и подолом до колен, а за спиной виднелся красный плащ.
– Саргон, Саргон, – писец покачал головой, при этом щелкая языком, – ты все такой же наивный болван. Чего не скажешь о твоем великом тезке. Это лишь подтверждает то, что я не ошибся, когда выбрал тебя.
– Что значит, выбрал?
Бел-Адад вздохнул с видом учителя, втолковывающего азы клинописи нерадивому ученику:
– Уверен, будет проще, если ты начнешь задавать вопросы, а я на них стану отвечать.
Я подошел почти вплотную к выходу. Цепь на ноге натянулась. Храмовый писец внимательно следил за мной, находясь вне досягаемости моих рук.
– С чего ты взял, что мне хочется тебя слушать? – максимально равнодушным тоном выдавил я, постепенно овладев собой.
– На твоем месте я бы не удержался.
– Ты не на моем месте! – гневно прохрипел я.
– К тому же, – продолжил Бел-Адад, пропуская последнюю реплику мимо ушей, – это не совсем правильно с моей стороны. Отправить человека в загробный мир, даже не сказав ему, за что, – тут он вновь выдавил из себя подобие улыбки, и мне даже показалось, что в ней промелькнула доля сочувствия.
«Или это просто причудливая игра света и тени, вперемешку с моим возбужденным воображением?».
Писец добавил:
– Такая уж, видимо, моя судьба. Обрывать жизни тем, кто не всегда заслуживает смерти.
Я стоял, не в силах сообразить, что он имеет в виду. В то же время, во мне закипал гнев. Ведь именно из-за человека, стоявшего по ту сторону медных прутьев, завтра мне отсекут голову.
– Зачем тебе нужна была эта хижина, сожри тебя Пазузу? – процедил я.
– Не скрипи на меня зубами, Саргон, – он продолжал снисходительно улыбаться, но в глазах вспыхнул огонек.
«Или это просто факелы отражаются в его очах?».
– Постройка хижины была нужна для продолжения тайной деятельности в пользу жрецов в том районе пригородов. Однако уже к концу твоей работы над ней, я понял, что планы срываются, и лачуга станет лишь предлогом, чтобы незаметно исчезнуть. А вину за мою, якобы, смерть взвалить на нерадивого строителя не составит особого труда. Ты отлично подходил на роль козла отпущения – этакий наивный простачок, веривший в справедливость и порядок.
– Что же ты там делал?
Бурный гнев внутри меня начал плавно превращаться в закипающий котел. Кулаки сжимались и разжимались сами собой.
– Уверен, ты понятия не имеешь, что сейчас происходит за пределами государства, – он начал неспешно расхаживать по коридору, оставаясь в поле моего зрения. – Ну, конечно, откуда простому ремесленнику знать о верховных делах? Деяниях Самсу-дитану и хеттской…
– Я знаю обо всем, – резко перебил я.
Бел-Адад удивленно взглянул на меня:
– Кто же этот осведомитель, что снизошел до тебя?
Я промолчал.
– Хотя, впрочем, неважно, – вновь улыбнулся он, – это лишь облегчит мне пояснение. Как ты уже, видимо, понимаешь, наш царь, Самсу-дитану, крайне никудышный правитель. Он любит проводить время за кувшином вина и в обществе шлюх, а не знати или жрецов. Верховный совет Эсагилы намерен решительно изменить положение в Двуречье. Однако царю по-прежнему верно воинское сословие, которое он разумно… да, на это ума у него хватило… одаривает землями и жалованием. Поэтому открытое выступление против владыки ничего не даст, – Бел-Адад остановился и посмотрел мне в глаза, – моей задачей было раздуть пламя недовольства среди мушкену. Таким образом, мы бы заручились поддержкой большей части народа, и шансы на успех резко возросли.
– Вы хотите убить царя и захватить власть?
– Возможно, удастся обойтись без умерщвления Самсу-дитану, – на лице писца проступили очертания непонятной гримасы, – если, конечно, он согласится добровольно отречься от престола. Мы же посадим на трон другого владыку, угодного нам. Он будет полностью подконтролен совету. Однако, – Бел-Адад слегка посуровел, – мне удалось выполнить задачу лишь частично. Немало людей я настроил против Самсу-дитану, но, по всей видимости, действовал не так скрытно, как следовало, ибо обнаружил за собой слежку. Тот командир стражи, Эмеку-Имбару, пристально наблюдал за мной несколько дней. Я по глазам видел, что он подозревает меня в нечистых помыслах. Рисковать своим делом я не мог, так что пришлось действовать быстро.
– Выступать против царя… это…
– Незаконно? – договорил за меня Бел-Адад, чуть склонив голову влево. – Ты это хочешь сказать? Саргон, видимо, твоему разуму никогда не суждено будет понять, что каждый может трактовать законы в свою пользу, если у него имеется достаточно власти.
Я ничего не ответил, но ощутил, как мой внутренний мир, еще недавно давший трещину, начал стремительно расползаться в разные стороны, проваливаясь в черную и бездонную пучину Тиамат[2].
– Но как тебе удалось обмануть стражу? Я видел тело на носилках.
Бел-Адад вновь улыбнулся:
– Не верь всему, что видишь, Саргон. Разумеется, к моменту прибытия стражи, под развалинами крыши лежал совсем другой человек.
– Но тебя опознали! По порезам на руке!
– О, ты об этих? – он поднял правое запястье, демонстрируя два глубоких шрама.
– Не понимаю…
– Разве твой друг не рассказывал тебе о корзинщике, утонувшем в Евфрате пару месяцев назад?
Я удивленно уставился на него.
– Мне нравится твоя реакция, – тихо засмеялся писец, – именно тело того несчастного бедолаги и нашли в хижине, что ты построил. Только он не утонул в реке два месяца тому назад. Он был жив и содержался в тайном месте на случай, если мне придется быстро исчезнуть, не вызывая подозрений. А уж воспроизвести пару шрамов от ножа после удаления змеиного яда не составит особого труда. К тому же, – он снова стал серьезным, – мы неплохо изувечили его лицо. А внешне он очень походил на меня.
– Ты знаешь с Сему, – молвил я.
– Да, – утвердительно кивнул Бел-Адад, – я был с ним знаком.
Легкий холодок пробежал по моей спине.
Стиснув ладони на прутьях решетки, я уточнил:
– Что, значит, «был»?
– Саргон, – он вновь заходил взад-вперед и развел руками, – предупреждаю, тебе будет неприятно это выслушивать. Ведь, насколько мне известно, вы с этим торговцем были близкими друзьями…
– Что с Сему? – спросил я дрогнувшим голосом.
Бел-Адад остановился. Впервые его лицо стало совершенно непроницаемым – ни улыбки, ни гримас. Лишь холодная каменная маска на полных и округлых чертах. И было в ней нечто еще. Что-то, что заставляло испытывать чувство опасности.
– После того, как твой друг исполнил свою роль, для меня он был больше не нужен. Возможно, будь обстоятельства немного иными, я бы отпустил его на все четыре стороны. Однако… – Бел-Адад заложил руки за спину и повернулся лицом к противоположной стене. На его правой руке сверкнул перстень с лазуритом, в котором отражались блики факелов… – Он слишком много знал.
– Расскажи мне все!
– Если бы я не хотел этого сделать, то не пришел сюда, верно? – ответил он с металлическими нотками в голосе, так и не оборачиваясь. Когда же Бел-Адад вновь заговорил, его речь звучала настолько буднично, словно он вел рассказ о том, как перебирал мешок гнилого лука, а не раскрывал коварные замыслы. – Этот торговец зерном, поначалу, не вызывал у меня абсолютно никакого интереса. Да, он тоже, судя по разговорам его знакомых, не испытывал особой любви к царю, но рассчитывать на этого слабого и трусливого человека было крайне сомнительно. Так, что я быстро упустил Сему из виду. А вот его жена, – тут он повернулся ко мне, сохраняя невозмутимый вид, – его жена, Анум, очень даже привлекательная особа. И я сейчас отнюдь не о ее пышной груди и упругой заднице. Нет, я о ее помыслах. Однажды, беседуя с местными пекарями, которых царский писец ободрал до нитки новыми налогами…
– Габра-Лабру и Габра-Буру схватила стража, – вставил я, перебивая его.
– Да, я знаю, – равнодушно ответил Бел-Адад. – Их языки были отрезаны, а затем прибиты к двери собственной пекарни в назидание остальным. Теперь они вряд ли смогут что-либо сказать плохое о повелителе. Если тебе, конечно, это интересно.
– Все из-за тебя!
Бел-Адад слегка склонил голову:
– Из-за меня? Разве я прислал к ним сборщика налогов, дабы тот забрал последние крохи?
Я промолчал, ибо не знал, что ответить.
– То-то же, – хмыкнул Бел-Адад. – Так вот, беседуя с местными пекарями, я заметил, что эта прекрасная девица спешит от дома Сему в сторону южного пригорода. Я подумал, куда же так торопится хранительница домашнего очага, пока муж торгует зерном на рынке? Я решил незаметно проследить за ней и знаешь, что было дальше?
Я снова промолчал. Мне не слишком хотелось вытягивать из Бел-Адада слова, словно раскаленными щипцами. К тому же, у закипевшего внутри меня котла ярости и гнева вот-вот должно было сорвать крышку.
– Я был весьма удивлен, увидев цель ее визита, – продолжил писец. – Это была кузница. Я задал себе очередной вопрос – что может понадобиться жене торговца зерном в мастерской? Колпачки для рогов? Но у них не было вьючных животных. Бедняга Сему таскал мешки на собственном горбу, экономя даже на осле. Но об этом потом. Инструменты для работы в поле? Но она была сущей лентяйкой, насколько о ней говорили соседи, а Сему не хватало времени на то, чтобы содержать огород. Я решил подождать и выяснить наверняка, чем гадать и предполагать. И мое терпение было с лихвой вознаграждено. Спустя примерно час она вышла. И не одна, а в обнимку с кузнецом! Кажется, его имя Урхамму. Прямо на пороге они зашлись в страстном поцелуе, при этом кузнец активно разминал ее обнаженные груди своими мощными прокопченными руками. А Анум вовсе не была против подобного обращения, получая от процесса истинное наслаждение. Я даже присвистнул от удивления. Но это было еще не все. Перед тем, как расстаться, Анум достала из кармана своей длинной юбки довольно объемный мешочек. Развязав, она стала высыпать его содержимое в широкие ладони Урхамму, сложенные лодочкой. По яркому поблескиванию на солнце я сразу догадался, что это серебро. Но боги всемогущие! Сколько же его было! Судить не решусь, но не меньше сотни сиклей! Откуда у жены бедного торговца столько денег, раз она так щедро одаривает своего любовника? Может, это всего лишь разовый подарок, подумал я, хотя и для одного раза сотня монет весьма немало. Я решил не спускать с нее глаз. Через несколько дней она снова направилась по тому же пути с желанием испытать силу кузнечного «инструмента», – Бел-Адад хмыкнул, – и опять перед уходом дала ему горсть серебра. Тогда я решил, что пора действовать.
Писец замолчал и закашлялся, прочищая горло:
– Воды бы.
Вот тут крышку котла и сорвало. Моя реакция была незамедлительна.
Подняв кувшин с «аккадским вином» я с невозмутимым видом протянул его через прутья:
– Угощайся.
Он взял сосуд из моих рук, однако его физиономию тут же скривила гримаса отвращения. Моча в кувшине уже начинала издавать не просто омерзительные запахи. Она источала целый букет зловония, способного свести с ума. Я предполагал, что за этим последует, поэтому легко увернулся от попытки выплеснуть содержимое кувшина мне в лицо. «Аккадское вино» разлилось по чистому полу и попало на медные прутья решетки, стекая с нее желтыми каплями.
– Неблагодарная тварь! – рявкнул Бел-Адад, разбивая кувшин об пол.
Только теперь я вспомнил, что хотел использовать этот сосуд, как возможность спасения. Но было поздно.
«Да, кувшин имел ценность. Однако наблюдать за реакцией этой жирной свиньи – вовсе бесценно».
Я ухмыльнулся своим мыслям.
– Ничего, завтра тебе уже будет не до смеха! – Бел-Адад тяжело дышал, а его глаза, налитые кровью, готовы были извергать пламя.
– Ты продолжай рассказ, не стесняйся, – я все еще ухмылялся.
Из-за угла показалась голова ассирийца:
– У вас все хорошо, господин?
– Сгинь! – гаркнул Бел-Адад, и тюремщик поспешно ретировался.
«Похоже, этот ублюдок обладает реальной властью, раз может повелевать таким страшным человеком, как Тегим-апал, словно ручным псом».
Тем временем, усилием воли, Бел-Адад сдержал порыв бешеного гнева и вновь стал невозмутимым и спокойным. Лишь угольки того пламени, что я заметил в его глазах секундами ранее, продолжали медленно тлеть.
– Пожалуй, – произнес он, – я переговорю с Тегим-апалом, чтобы твоя казнь не была слишком быстрой.
– А есть разница, как умирать? – спросил я, не ожидая ответа. Улыбки на моих устах уже не было.
– О, ты поймешь, что разница есть. Но когда придет время, – хладнокровно ответил Бел-Адад, цокая губами, – так, я продолжу?
Я ничего не сказал, а Бел-Адад и не ждал моего разрешения. Словно позабыл выходку с кувшином.
– На чем я остановился? Ах, да, вспомнил. Во время ее очередного похода к кузнецу, я перехватил Анум на полпути и заявил, что знаю, куда она регулярно наведывается и расходует денежки благоверного супруга. Разумеется, я не мог утверждать точно, что это были серебряные монеты именно Сему, но неописуемый ужас на ее смазливом нарумяненном личике дал мне понять, что я оказался прав. Она упала передо мной на колени, в слезах умоляя ничего не рассказывать мужу, обещая заплатить хорошую сумму.
Писец умолк на несколько секунд, слегка приподняв голову вверх и устремив невидящий взгляд в глинистый потолок, испещренный мелкими трещинами. Крылья его носа слегка дернулись, когда он возобновил монолог.
– Знаешь, Саргон, что я почувствовал в тот момент? Презрение. Презрение и отвращение к этой особе. Словно я схватил за руку не прекрасную девицу с нежной и белой кожей, а старого подзаборного пьяницу, по которому бегает целая армия вшей. Настолько Анум предстала в моих глазах жалкой и отвратительной женщиной.
Он перестал смотреть вверх и опустил глаза на меня:
– Я спросил у нее – откуда у мелкого торгаша такие деньги? На что Анум ответила – ее муж, как и его предки, откладывали серебро на покупку кирпичного дома в западной части Вавилона, недалеко от Дороги Процессий, и им удалось скопить немалую сумму, которую Сему хранит в своем тайнике. Я спросил – о какой сумме идет речь, и ее ответ заставил меня удивленно поднять брови. Восемнадцать мин серебра. Представляешь? Сему удалось накопить столь огромную сумму! Я не мог упустить удачу! Лишнее серебро на дороге не валяется. К тому же, на обеспечение моей тайной деятельности необходимы средства, а тут они прямо сами текут ко мне в руки! В общем, под угрозой разглашения ее поганой тайны, ведь измена жены карается смертью, что я считаю справедливым, она согласилась отдать мне часть денег, но мне этого показалось мало. Пришлось придушить ее миленькую шейку и пригрозить кое-чем похуже, дабы она пообещала передать все накопленные сбережения. Однако тут я совершил непростительную оплошность. Вынужден признать. Хотя промахов я почти не совершаю. Но я не подумал, что Анум окажется такой дурой, что станет брать деньги из тайника, совершенно не задумываясь о том, что ее муж может проверить содержимое, а также количество оставшегося серебра.
Бел-Адад вновь закашлялся, прочищая горло:
– А это не так легко – говорить без остановки столько времени.
– За все надо платить, – буркнул я.
– Это ты верно подметил, – он погрозил указательным пальцем, – хорошо, что я в состоянии за все заплатить.
Храмовый писец еще раз кашлянул, а потом продолжил:
– Так вот, накануне твоего задержания Анум явилась в мой дом, умоляя о пощаде, ибо Сему застал ее за расхищением своего драгоценного тайника. Я спросил, что именно она ему поведала, и на это она ответила – сказала, что была любовницей кузнеца и относила деньги ему. Знаешь, у меня даже на душе отлегло. Видимо, моя угроза о том, что если Анум расскажет, кому в действительности она перенесла все сбережения, то я посажу ее на кол тем местом, которым та грешила, подействовала в полной мере. Однако я понял, что времени у меня мало. Сему довольно быстро догадается, что у кузнеца есть лишь несколько сотен его сиклей, а поэтому вновь будет допытываться у жены – куда она подевала деньги. И абсолютной уверенности в том, что она не расскажет, несмотря на угрозы, я не имел. Тем более, этот командир местной стражи продолжал с подозрением наблюдать за мной. Нужно было действовать, причем немедленно. Хорошо, что на следующий день ты уже полностью достроил хижину, и я решил не откладывать свое «исчезновение», а провернуть все следующей же ночью. Однако этот Сему чуть не сорвал все планы.
– Каким образом? – подал голос я.
– Тебе, все же, стало любопытно, да?
– Нет, – ответил я, хотя знал, что кривлю душой.
– Можешь лгать мне, но ты не сможешь лгать самому себе, – подражая мудрецу, изрек писец.
– Говори уже, – нетерпеливо перебил его я.
– Как прикажешь, – он отвесил шутливый поклон.
Если бы Бел-Адад стоял немного поближе, я не упустил бы шанса ударить ногой в это бесчувственное мясистое лицо.
– Около полуночи, когда верные люди доставили тело бедного умерщвленного корзинщика, я как раз собирался размозжить трупу голову, чтобы не было возможности опознать его, а затем опустить одну из балок крыши, когда на пороге хижины показался Сему. Моя реакция была незамедлительна. Я резко вскочил и бросился на незваного гостя, схватив его за горло и втаскивая внутрь:
– «Что ты тут забыл?!» – зашипел на него я, а в ответ услышал:
–– «Кузнец… Анум… деньги не у него…» – ему было трудно говорить, но я понял, что Сему обо всем догадался. Но, все же, решил спросить, как он узнал.
Сему зашептал, трясясь от страха. Мол, кузнец признался, что брал от его жены деньги, но всего пару сотен сиклей. Поскольку никаких доказательств обратного Сему не имел, он вынужден был уйти ни с чем. Однако в тот же день он вместе с тобой пошел в местную таверну, дабы залить свое горе вином, а заодно отпраздновать твою работу. Кстати, ты и вправду выполнил ее неплохо. Когда Сему услышал, какую сумму я заплатил за постройку лачуги, его, воспаленный горем от потери денег и предательства жены, мозг вывел новую догадку, по которой Анум могла иметь в любовниках не только кузнеца, но еще и корзинщика. Довольно низкого он мнения о своей жене, не находишь? Впрочем, не удивительно. Вот он и явился сюда, дабы удостовериться, а застал меня над хладным трупом пропавшего корзинщика. Я понял, что мне придется избавиться и от него, и от его похотливой жены. Иначе все дело развалится на глазах. Однако твой друг еще мог сослужить хорошую службу. Я приказал ему, чтобы на рассвете он явился к тебе и сообщил об ужасном известии – хижина, что ты построил, обрушилась, погребя под собой бедного Бел-Адада. Причем Сему должен был говорить убедительно, дабы заставить тебя явиться на место «преступления»…
