Энн Княгинина
Расколотое сознание
Часть 1
Чёрно-белое
ПРОЛОГ
Музыка – вся моя жизнь.
Клавиши под пальцами.
Чёрно-белый мир.
Скучная учёба в колледже.
И мысли о популярной, эгоистичной девушке.
Четыре года назад, когда родители заметили во мне одарённость к игре на пианино, они начали меняться в худшую сторону, заодно и менять моё мировоззрение для своей выгоды. Тогда-то моя обычная жизнь школьника с друзьями и простыми радостями была разрушена.
И вот в восемнадцать лет я все ещё зависим от родителей. Из-за матери, что манипулируют своим здоровьем, и отца, что не позволяет высказываться свободно и может поднять на меня руку.
Я всегда боялся боли, и мне пришлось подчиняться, ломать себя, быть послушным.
Родители отправили меня к репетитору, с которым я проводил больше времени, чем дома, и у меня не оставалось сил на друзей.
А рассказы матери с отцом о хулиганах и неадекватных личностях внушили мне чувство страха, и я стал сторониться людей.
Мне комфортно одному, но я не хочу быть один.
Я возненавидел того, кем стал. Я даже забыл, как улыбаться.
Озлобился на мир и себя.
И в колледж я поступил уже новый человеком.
Неудачником.
Вот мимо гардероба идёт Тая, популярная девушка колледжа, в которую я влюблён. Нет, она не идёт, а парит на высоких каблуках. Рядом с ней её друг Майк, гонщик на мотоциклах, спортивных машинах, и даже «вёдрах на колёсах». Я хочу быть таким же раскрепощённым и неудержимым, как этот Майк
Тая утверждает, что они не трахаются, но я в это не верю. Она проходит мимо, оставляя после себя сладкий и пряный аромат корицы.
Она не замечает меня, не дарит ни одного взгляда голубых глаз.
Я невидимка.
Но вскоре всё изменится, и я осознаю несколько вещей:
С болью бесполезно бороться.
Ошибки не исправить, даже если очень хочется.
То, что раздражает сейчас, позже может стать смыслом жизни.
Потерянных не вернуть, можно и не стараться.
Чтобы жить, а не существовать, придётся со многим смириться.
А теперь по порядку:
Глава 1
Первый контакт
Концерт за концертом.
Пальцы, стёртые в кровь.
Классическая музыка, утомляющая однообразностью.
Зрители, слившиеся в одно пятно.
Букеты, мягкие игрушки, как будто я девчонка: на помойку не выбросить – не даёт совесть и мать.
Учёба в колледже, каждодневная помощь родителям. Нет продыху, настроения, смысла жизни. Скучно.
От официального стиля одежды хочется блевать.
Напиться бы, да алкоголь ни разу в рот не брал. Наверное, и не нужно.
Мои мысли тёмные, а образ светлый.
Образцовый.
Афиша с моим лицом прикреплена чёрными кнопками по углам к доске объявлений в колледже. Такой же и цвет у моего настроения – чёрного, траурного, с пугающей неизвестностью будущего.
Пол, мой единственный друг, такой же трус, как и я, стоит рядом и внимательно рассматривает мою фотографию. За два года обучения это уже пятое приглашение на мой концерт, и каждый раз фотографии разные.
Зализанные волосы цвета пшеницы, тёмно-карие раскосые глаза с потухшим взглядом, длинная шея и выпирающий кадык. Я не красив и не уродлив – безликая масса.
– Арти, в этот раз я не смогу прийти – предупреждает он.
Но я не чувствую ни разочарования, ни радости. Не сможет и не сможет, я всё равно не смотрю на зрителей со сцены, а после концерта ухожу с родителями домой.
– Я, Артур.
Я постоянно поправляю Пола. Мне не нравится, когда моё имя сокращают, но он, как и все остальные, не хочет меня услышать.
Майк выходит из-за спины Пола, отталкивает его в сторону и тычет пальцем в афишу, попадая прямо в мой глаз.
– Это ты? – спрашивает он.
Майк впервые обращается ко мне. Я устремляю взор поверх его плеча в коридор, но не вижу Таю. Опять с подружками, наверное, тусуется.
– Уже в пятый раз, – встревает Пол.
– Да плевать.
Майк обнимает Пола за плечо одной рукой и прижимает к себе. Демонстрирует силу на таких слабых, как мы.
Пол съёживается.
– Приду, – смех Майка похож на грозное рычание медвежат, и он такой же пугающий. Когда он смеётся, единственное желание – спасаться.
Очень мне нужно видеть твою рожу в зале, – думаю я, но молчу.
– О, Тая, поди сюда, – Майк окликает Таю, и та, попрощавшись с подругами, идём к нам.
Большие голубые глаза, каштановые блестящие волосы и такие же изогнутые брови. Светлая кожа без единого изъяна – косметика это или генетика, неважно. Алые губы, меняющие оттенок в зависимости от цвета помады. Точёные скулы. Она словно с картинки, не похожа на реального человека. Иногда это пугает.
Тая никогда не стояла так близко, но я ничего не могу сделать или сказать, чтобы привлечь её внимание. Я не подхожу ей как парень, и даже как друг. Все её знакомые – это раскрепощённые, шумные ребята.
Противоположности меня.
– Пойдём?
Она изучает афишу, читает пригласительный текст. Пол всё ждёт, когда его отпустит тяжёлая рука Майка.
– Ага, можно.
Её голосок подобен чарующей, сказочной мелодии без фальши. Но лжи в нём намного больше, чем Тая хочет обнажить.
– Концерт в шесть.
– Видим, – смеётся Тая, и её смех, словно звон колокольчиков, разливается по всему коридору.
Она смотрит на меня, но взгляд направлен куда-то вдаль. Я для неё невидим.
– Майк, отпусти парня, а то я подумаю, что ты по мальчикам, – издевательски хихикает Тая, тыкая Майка в бок.
– Я и по пацанам? Ты чё?
Майк отталкивает Пола, словно не он его держал всё это время.
Ладно, нет смысла задерживаться с ними. Я ухожу и жду, когда Пол поравняется со мной.
Я хочу никого не ждать, идти вперёд, и чтобы все расступались. Но пока что мне светит только одно – это идти по стеночке, чтобы никому не мешать.
Мама протягивает мне рубашку с нотами. Отец передаёт фиолетовый пиджак. Отстойный цвет.
– Я должен выступать в этом?
Чёрные ноты на сиреневой рубашке. Фиолетовый пиджак. Чёрные брюки.
«Модно, стильно, молодёжно».
– Очень хорошая ткань. А эти но-о-о-ты, – пытается пропеть моя мать. Закрыть бы уши, и не слышать этого.
Не упираюсь и одеваюсь так, как хотят родители. Мне всё равно не разрешают делать выбор самому.
Я уже пытался возражать, но в итоге мы всегда приходили к одному и тому же: я надевал то, что они выбрали, и играл на сцене то, что они решили с организаторами. Моё мнение никогда не учитывалось.
Отец одет с иголочки. На лице написано: «Это мой сын. Он лучший музыкант».
Но я не лучший, и не худший. Я никакущий.
У зала человек десять, в их числе Тая, Майк, и ещё одна девушка. Не знаю её имени, но она подруга Таи, или была ей. Они разные.
Тая в бальном платье, с броским макияжем. Она здесь не для музыки или вдохновения, она пришла показать себя: моя любовь к ней не делает меня слепым или бестолковым, чтобы не заметить этого.
А её подруга в длинной юбке, топике, и без макияжа. Волосы до плеч окрашены в тёмно-вишнёвый цвет. Овальное лицо, узкий подбородок, пышные брови. Светло-карие глаза с приподнятыми уголками. Верхняя припухлая губы выделяется на фоне тонкой нижней. Странная внешность, но привлекательная. Не такая, как у Таи, конечно.
Стоит себе, как невидимка.
Знакомо.
Есть в ней что-то такое, что заставляет чувствовать облегчение. Она чем-то похожа на меня.
Мама шагает впереди, отец сзади. Они как телохранители, в которых я не нуждаюсь.
– Разойдитесь и не прикасайтесь к моему сыну, – кричит мать, проталкиваясь к сцене, но никто и не думал меня трогать.
Они создали для себя несуществующую картинку, где я знаменит, где все хотят моего автографа. А я живу в реальности, настоящим – и здесь всем на меня плевать.
У пианино истёртые клавиши, чёрные и белые приняли серый оттенок. Так влияет на них время и использование.
Я тоже стираюсь. Мир для меня подобен ластику.
Нотная тетрадь на подставке не нужна, пальцы помнят всё наизусть.
Зрители рассаживаются, но их так мало, что зал сужается на лицах. У нескольких человек букеты с цветами: кто надоумил их притащить этот бесполезный хлам.
Родители в первых рядах. Ну да, гордиться выдуманной жизнью проще вблизи со мной.
Пальцы опускаются на клавиши, и музыка (Vivaldi Ensemble Canon and Gigue in D Major: I.) вырывается из натянутых струн. Я растворяюсь в ней, взлетаю.
В груди моей пурга, а мелодия весёлая, скачущая, как солнце в детских мультика. Все пальцы задействованы, каждая мышца рук напряжена, но не я сам.
Музыка не подгоняет, и я не спешу. Низкие ноты и высокие дружны, между ними нет разлада. Они как грибной дождь, как радуга, как водопад. Клавиша с клавишей не соревнуются, звучание неоднородное, но так похоже.
Нужно расслабиться, ведь эта композиция должна приносить радость и покой, но я не счастлив, и для меня это всего лишь набор нот, разные нажатия клавиш и педаль. Мелодия составлена из различных тональностей, но мне так привычно, что скучно.
Она парализует тело, но не пальцы.
Я парю над головами, скольжу с мелодией по залу. Не боюсь ошибок в произведении – здесь их никто и не заметит.
Игра на пианино, как мой крик, но никто его не слышит, слух публики улавливает лишь музыку. Зрители поднимаются на небеса, а я ускользаю на улицу подальше отсюда. А пальцы продолжают бегать по клавишам, создавать музыку, от которой, как обычно, плачет мать.
Достало. Всё достало. Вырвать бы эти клавиши, а не блуждать по ним пальцами. Разбить бы пианино, а не сидеть за ним.
Нет гармонии с мелодией, нет близости.
Одна апатия.
Нота за нотой. Скоро конец, пора возвращаться.
Звучат аплодисменты.
Встаю с банкетки, выпрямляюсь, и кланяюсь.
Майк и Тая поднимаются с кресел. Тая делает вид, что вытирает слёзы. Лживая и прекрасная.
И снова сажусь. Новая мелодия. Новый порыв свалить со сцены.
Трусость – это делать то, что не нравится и не хочется.
Я трус.
Завершаю концерт длинной нотой ля.
Ухожу со сцены, как давно хотел. Зрители вкладывают цветы мне в руки: я учусь с ними, но в колледже они меня даже не замечают.
Мать отнимает у меня букеты, отец стоит с ней рядом.
Забирайте всё и дальше.
В ваших руках верёвочки от моей жизни – куда тянете, туда и шагаю.
Майк преграждает мне путь к выходу. Блондин сильнее и крепче телосложением.
Я останавливаюсь. Сердце барабанит ненавистную музыку страха. Его глаза, как льдинки на лепестках цинерарии «Серебряная пыль». Когда Майк смотрит, становится холодно. От него и пахнет морозной свежестью – возможно, это обман мозга, но я чувствую этот аромат. Мурашки ползут по коже.
Из-за сквозняка и так небрежная причёска Майка похожа на метёлку. На щеку падает тоненькая светлая косичка.
Он играет желваками. Неужели не понимает, что это тупо? Но женщины на это ведутся.
– Классно сыграл, парень.
– Я, Артур.
– Артур, Артём, неважно. Ты хоть раз в морду давал? – он задаёт мне неожиданный вопрос, и я чувствую, как меня охватывает депрессия.
– При чём тут это?
– Посмотри на свою маму.
Я оборачиваюсь. Моя мать хвастается МОИМИ цветами перед отцом. Я к этому привык, но для других это необычно и странно.
– Ну?
– Ты тюфяк, Артур.
О, неужели правильно произнёс моё имя. Что, не такой он и дурак, получается?
– Ну и ладно… – ворчу я в ответ. Его слова задели те места в душе, которые желают перемен, и снова в груди одна апатия.
– Если на твоих нападут, как защищать собираешься?
– Кто нападёт? – отвечаю вопросом на вопрос.
Родители у сцены смотрят на расходящихся зрителей.
– Да кто угодно. Или тёлку твою отбить захотят. У тебя же были девушки? – продолжает расспрос, не оставляя надежды на прекращение этого нелепого разговора.
– К чему такие вопросы вообще?
Нет.
Не было у меня никого. Но если считаются фантазии – то я ловелас.
– Жалко тебя, чувак. Твои заслуги отнимают родители. Девчонки забывают сразу, как увидели. Ты и из дома по-любому не выходишь.
– Откуда тебе всё это знать?
Я вздыхаю с грустью, подтверждая его слова.
– Я экстрасенс.
В шутку машет рукой перед моим лицом. Высмеивает.
– Погнали на нормальную вечеринку, покажу, что такое веселье. Это не твой тухляк, – предлагает он, всё ещё не отводя от меня взгляда. Я же стараюсь не встречаться с ним глазами, смотря куда угодно, только не на него.
К нему подходит Тая и её подруга. Майк ждёт от меня ответа с поднятыми бровями, изогнутыми по середине. Я перевожу взгляд с одной девушки на другую, и на Майка.
– Нет, благодарю.
– От чего отказался? – интересуется Тая.
– От тусы.
– Не хочет как хочет, – говорит девушка с волосами цвета вишни, и пожимает плечами.
Я смотрю на неё через узкие щёлочки глаз. Она спасает меня или издевается?
– Сынок, Артурчик, – мама появляется из-за спины и вдруг встаёт передо мной, – твои друзья тоже музыканты?
– Нет.
– Нет? – удивляется она.
Представляю, с какой предвзятостью она их анализирует.
– Всё, пойдём. Отойдите с дороги, – она хватает меня за локоть и тянет мимо крутых ребят.
Я её собственность!
Я затормаживаю пятками.
– Не надо так делать!
– Как, Артур?
– Хватать, тащить, решать за меня!
Ого, я умею спорить. Но как жалок мой голос.
– Плохое влияние приводит к наркотикам, – тихо произносит она запретное слово в нашей семье.
– Мы все учимся в одном колледже. Они… нормальные.
Ложь.
– Старался бы лучше, учился бы в музыкальном университете. Пойдём домой, будешь репетировать. Может, ещё успеешь поступить на следующий год.
Самое худшее, что Тая и Майк слышат каждое слово. Смеются над нами.
Какой позор.
– Я сегодня пойду на вечеринку, поэтому никаких репетиций. Я устал.
Я высвобождаю руку из её хватки. Мать изумлённо приоткрывает рот и часто моргает. Я не ударил её, но выражение лица свидетельствует об обратном.
– Дома поговорим вместе с отцом. Он-то мозги тебе вправит.
– Сначала себе вправьте.
Я подхожу к Майку.
– Я приду. Куда идти и во сколько?
Я бунтарь. Никто меня не остановит. Кроме отца. Его хватка сильнее маминой. Он подслушивал наш разговор.
– Продиктуй свой номер, напишу тебе, – напоследок просит Майк, улыбаясь. В глазах Таи что-то вроде уважения.
– Молодой человек, не смейте писать моему сыну!
Пока отец оттаскивает меня от Майка, я громко диктую свой номер, как будто пою не в рифму.
– Дома отдашь мобильник.
Дома я его отдаю, но сообщение пришло намного раньше.
Их вечеринка начнётся в десять вечера в загородном доме неизвестного мне человека. Я не горю желанием туда ехать, и делать мне там нечего. Но поеду.
Пусть родители вспомнят, что у меня есть своя личность.
Глава 2
У труса всё стабильно
Я стою у дверей и сжимаю ключи от квартиры потными руками. Родители на кухне обсуждают мою дальнейшую жизнь.
Я в рваных джинсах и свитере. Убого.
– Надо переводить его из этого колледжа. Ты видела этих… Девица эта. Макияж её. А парень этот, в майке пришёл на концерт нашего сына!
От голоса отца гудит в ушах.
– Ему осталось учиться два года, ну пусть уже доучивается, – сегодня меня защищает мать, но после её знакомства с Майком этого быть не должно.
– Ты себя слышишь?
– Артурчик у нас хороший мальчик.
Тихо прокручиваю ключ в замочной скважине и выхожу в подъезд. Спускаюсь на этаж ниже. За окном темно. Фонари еле светят.
Таких как я избивают по ночам. Сдачи я не дам, скорее умру в крови.
А дом, в который я собираюсь пойти, чей он вообще?
Перепрыгиваю через две ступеньки. И смелость растворяется в рассеивающемся свете фонарей.
Возвращаюсь домой так же тихо, как и вышел.
Я не смог.
В колледже избегаю Майка и Таю. Вижу их и ныряю в другой коридор.
В столовую, за два года учёбы, ни разу не ходил: слишком большое пространство. Много людей.
Ненавижу людей.
Голоден, но потерплю. Привык.
С Полом сталкиваюсь в туалете. Минут десять ждал, когда все оттуда выйдут, и на перерыв осталось только пять минут.
Здесь такая вонь. Капли мочи у писсуаров.
– Ты слышал, Кайн вчера подрался с Ози! Ну, у них вечеринка была, да ты и не в курсе.
Пол хочет знать всё. Он везде, где слухи. А мне всё равно, что и у кого, если это не связано с Таей.
Я иду на выход.
Дверь открывается и прилетает мне в нос. Я хватаюсь за лицо и отшатываюсь. От боли слезятся глаза. Я ограждал себя от боли, и старался никуда не вляпываться, но, походу, те дни кончились.
Пол осматривает мой нос и уходит за салфетками. Кровь из носа течёт к губам, от ярко-красного кружится голова, Майк у входа как полупрозрачное розовое пятно.
– Забыл о нас, Артём?
Многие знают, когда вовремя войти и вовремя выйти. У меня всё да наоборот. Вся жизнь вверх тормашками.
Сминаю бумагу и сую в ноздри.
– Я, Артур, – бубню, в очередной раз напоминая Майку, унижая этим себя. Да весь мой вид – это унижение человечества.
– Забыл? О чём забыл? – шипит Пол мне в ухо.
О, какая жалость, я что-то скрыл, оставил при себе, а не разболтал, как любитель делать он.
– Родители заперли бедного мальчика?
Из зеркал на меня смотрит неудачник с бумагой в носу и кровью на губах. И уверенный, надменный Майк.
Разные, как огонь и вода. Поэтому мне не видать Таю около себя.
– Я был занят.
– Эй, – смеётся Майк, обращаясь к Полу, – чего это твой друг такой занятой?
– Так он же пианист, домосед.
Майк, обхватив руками живот, заливается смехом и сгибается.
Пол придурок.
Звонок трезвонит, оповещая о начале пар.
Делаю шаг вперёд, но Майку на мои попытки выйти пофиг. Его припадок стихает. Серые глаза, холодные, как январские ночи, приковывают к месту, превращая в ледяную статую. Грудь пронзает дрожь.
– Я всем сказал, – серьёзно начинает, – что придёт пацанчик, развлечётся. Чтобы никто тебя не трогал, а ты что сделал?
Мои пальцы дрожат. Одна бумажка вылетает из носа, и я вижу на ней кровь, меня пошатывает от лёгкого головокружения. Мутит. Скорее бы всё это закончилось, пока я не потерял сознание.
Пол убегает в туалетную кабинку.
– Что я сделал?
– Не пришёл.
Длинные пальцы берут меня за воротник рубашки и тянут. Костяшки больших пальцев вонзаются в подбородок, но я стараюсь держать голову прямо.
Появляется шанс доказать, что я не потерян:
– Не захотел и не пришёл.
Вот бы твёрдости в голосе, громкости, дерзости, а не писка мышиного.
– Да ты что!
Отпускает воротник, толкает в грудь, и я отлетаю на несколько шагов назад. Поскальзываюсь на мокрой плитке, но удерживаю равновесие.
Майк складывает руки на груди.
– Сегодня в десять. У меня дома.
– Что, зачем?
– А можно и мне? – выглядывает Пол из кабинки туалета.
– А ты лох?
Усмешка на губах Майка. Издевательства над нами его развлекают.
– Я не лох! – уверяет Пол, выходя из кабинки. Погружает пальцы в волосы цвета тёмного шоколада, растущие небрежно вверх.
– Тогда нельзя.
Потупляю взгляд, и качаю головой. Вот тебе и популярность. Лох.
– А, так я тоже лох, и трус, и…
– Помолчи, лады? Или помочь заткнуться? – холодный взгляд перемещается на Пола.
Я опаздываю на пары, но это херня по сравнению с тем, что происходит в этом вонючем туалете.
Поднимаю голову. Внутри я озлоблен, и я вымещу злость на Майка. Всё ему выскажу. Здесь и сейчас.
– Я приду, только не трогай Пола.
Это так я всё выскажу? Какой же я дебил.
Вынимаю из ноздри оставшуюся бумажку. Целюсь ей в помойку, бросаю и промахиваюсь. Майк проследил за моей попыткой выпендриться.
Усмехается.
– Замётано. Не придёшь, оставлю тебя без пальцев, – усмешка на губах Майка идеально вписывается к продолжению его речи: – Твоего самого дорогого.
И счастливый Майк покидает туалет.
Глава 3
Тени и призраки
Может, сломанные пальцы не так уж и плохо. Смогу передохнуть от репетиций.
– Мы играем Баха, а ты начинаешь Моцарта. Не определиться? – моя репетитор Анна Владимировна донимает меня уже час.
Я занят другим, и мои пальцы поддёргивает в нервном тике. Мысли в тугом узле не могут распутать ни одно обсуждение с самим с собой.
Думаю об угрозе Майка, и вечеринке, на которую не хочу идти. Вчера была драка. Значит, и сегодня будет.
Тусуются каждый день. Бухают, курят, дерутся. А выглядят счастливыми, здоровыми… и свободными.
А я как будто заперт в клетке из клавиш.
Преподавательница по музыке кружит вокруг меня, как курица-наседка. Держит указку, стучит кончиком по нотам. Разорвать бы нотную тетрадь, выкинуть клочки бумаги на улицу и наблюдать, как ноты, подобно пеплу, ложатся на асфальт.
– Я скажу твоим родителям, что ты сегодня ужасно играешь. Они мне за что платят? А?
Смотрит на меня маленькими глазками. Кривится от недовольства.
Что вам всем от меня нужно? Отвалите, и с концами.
И платят всё равно с моих концертных денег. Мне родители отдают малую часть. Всё заработанное мной они оставляют себе, пряча в ящик в своей комнате.
– Извините… Я задумался.
Бормочу извинения, вместо того, чтобы послать. Вот в этом весь я. Злость прожигает сердце, а язык ворочается в оправданиях.
– Давай, начинай заново.
Она встаёт позади, ложится большой грудью мне на спину. И жмёт на клавиши, будто я не знаю, как начать мелодию.
– Понял?
Она трётся щекой о мою щеку. Я отворачиваюсь от её лица и жду, когда она отойдёт. Затем я кладу пальцы на клавиши.
Звучит протяжный, лёгкий, тревожный и заунывный звук. Музыка отражает моё настроение. Я играю всё лучше и лучше. Я отправляюсь в очередной полёт, подальше от суеты.
Мои пальцы парят над клавишами, словно птицы, затем приземляются на них и снова взлетают. Они создают мелодию, знакомую до тошноты.
В комнате есть только я и пианино. Всё остальное – тени и призраки. И я изгоняю их, проводя пальцами по клавишам.
Я зову родителей ужинать, дожидаюсь, когда они сядут за стол и прокрадываюсь в их комнату.
Мои деньги в ящике стола. Мне нужно на такси, чтобы добираться до дома Майка не пешком. Новый адрес уже пришёл в сообщении. Мама не отпускает меня на улицу без телефона, а дома она его забирает.
Ящик заперт на ключ и не поддаётся. На столе порядок, никаких лишних вещей. Я прислушиваюсь: вилки стучат об тарелки, вода закипает в чайнике.
Обхожу комнату, заглядываю в каждый угол, проверяю открытые ящики. Ключа нигде нет.
На карманные расходы выдадут только завтра. Я совершеннолетний, застрявший для матери с отцом в четырнадцатилетнем возрасте. Они говорят: «Пока живёшь в нашей квартире, не нарушаешь правил». Но забирают деньги за проведённый концерт, сразу, как я их получаю. Уничтожая на корню мои попытки сбежать.
Наверное, я сам виноват. Четыре года назад, когда родители предложили заняться музыкой, ещё без давления, я согласился. Ну а теперь я даже не могу взять заработанные бабки.
– Что ты делаешь в нашей комнате?
Отец, приподняв подбородок, пялится на то, как я пытаюсь вырвать ящик из стола.
– Мне нужны деньги…
– Зачем?
Оставляю ящик и покорно склоняю перед папой голову.
– Просто нужны.
– Это не объяснение.
Полосатая майка в пятнах. Неопрятная щетина. И этот человек хочет подняться благодаря моему таланту?
Смотрю на настенные часы: маленькая стрелка на шести.
– Завтра в колледж надо прийти пораньше.
– У тебя должны были остаться деньги.
Но их не осталось. Всё потратил на новую одежду, которую ни разу и не надел. Выбрал полный отстой.
– Ещё раз увижу, как ты ломаешь стол, вообще оставлю без копейки.
Если сравнивать мою ненависть с динамикой в музыке, то она близка к фортиссимо
– Я. Их. Заработал.
– Благодаря нам с матерью.
– Я ухожу!
– Куда это?
– Гулять.
Протискиваюсь мимо отца, спешу в коридор, срываю куртку с крючка, вынимаю из кармана ключи.
Дверь открыта, и я выбегаю в подъезд. Отец с матерью спешат за мной.
Пошли вы все в задницу. Я устал зависеть от других.
На улице прохладно, а я в домашних штанах, футболке и тапочках. Так и заявлюсь на вечеринку Майка.
Одежда не показатель крутости. Какая разница, в чём я одет, если внутри неуверенный, побитый жизнью человек.
Мама и отец остаются стоять у подъезда. Я теряюсь за домами.
Садится солнце на горизонте.
И садится моя батарейка бунтаря. Притормаживаю. Дальше добираться буду пешком, как ни хотел.
В мире все равны с неудачами в своих желаниях.