Энн Княгинина
Расколотое сознание
Майк видел столько драк, что не пересчитать на пальцах. Участвовал в стольких же. Но к Артуру у него особое отношение – как к младшему брату, хотя и с другой кровью. Он не имел права вмешиваться в драку с Кайном, потому что ещё в детстве они установили неразумное правило: никто не должен останавливать того, кто бьёт. Если соперник слаб и не может дать отпор, то избиваемый должен стать сильнее, чтобы отомстить. Остальные могут только наблюдать за происходящим. Майк и так уже нарушил это правило, попытавшись оттащить Кайна.
Кайн глупо лыбится и поднимает одно плечо, следом второе. Строит из себя дурочка.
Сара вцепляется в руку Кайна, смотрит на его кровоточащие костяшки пальцев.
Её ладонь с силой ударяет Кайна по щеке и оставляет красный след. Пощёчина выходит звонкой.
Тая приходит в себя.
Майк впервые видит Сару такой разъярённой. Виталя кидает в рот куски жареной курицы и громко чавкает.
– Ты, редкостная сволочь, Кайн!
Кайн хочет схватить Сару, вытряхнуть из неё дурь, напомнить, что у них патриархат, но мешает Майк, перехвативший его руки до того, как они достигают хрупкого девичьего тела.
– Кайн, ты переигрываешь в короля.
Сара убегает на второй этаж. Тая отбирает у Витали курицу.
– Я и всю силу не использовал, чтобы ничего не сломать этому лошку, а вы разнылись. Заразно это.
Майк громко выдыхает от злости.
– Когда ты стал таким тупым?
– Думаешь, я тебе по роже не съезжу?
– Свали из моего дома, и пса своего прихвати, – командует Майк, показывая на выход.
Кайн готов ударить Майка. Майк готовится к удару. Но Кайн нуждается в Майке – в своём верном друге.
Кайн вырывает руки из пальцев Майка и плюёт ему под ноги.
Мужская дружба тоже может переживать не лучшие времена.
Какой-то лох стремится занять место Кайна рядом с Майком. Такое не прощается.
Глава 17
Друзья нужны
***
Я слышу отдалённые голоса, но слова могу разобрать.
Боль неистовая. Хочу уснуть, но не удаётся. Ничего не чувствовать было гораздо лучше.
– Я их всех засужу!
Кто-то прикасается к моим щекам и ощупывает нос. Я вскрикиваю и резко открываю глаза. Свет обжигает роговицу, и я, прикрыв веки, смотрю через узкую щелочку. Левый глаз ничего не видит. Челюсть сводит.
Давящая боль в носу распространяется по всему лицу.
Надо мной склоняется женщина и мужчина в синих костюмах. У женщины на шее висит стетоскоп. Это врачи. Я в своей комнате.
– Здравствуйте, молодой человек, – произносит женщина.
Губы горят, и я не могу произнести ни слова.
– Перелома нет, – говорит мужчина, убирая руки от носа.
Мои родители стоят с другой стороны кровати. Мама плачет, но не стирает слёзы, у отца трясутся губы.
Женщина-врач выдавливает крем из тюбика и начинает размазывать белую, ужасно вонючую густую консистенцию по моей коже. Мужчина лезет через руку женщины с пластырем, и прикрепляет его к моей брови и лбу.
Я всё помню. И как Кайн налетел на меня, и как бил. Но сейчас моя реакция заторможена, и попытки воспроизвести, как всё происходило, заканчиваются неудачно.
Единственный открытый глаз закрывается.
Когда он снова открывается, я вижу врачей, которые что-то пишут на бежевом листе. Манипуляции с моим лицом они закончили.
– Вы будете писать заявление в полицию, Артур Донов?
Я отрицательно качаю головой. Пульсирующая боль не даёт мне двигаться быстро и долго.
– Говори имена всех, кто там был, быстро! Отец принёс тебя без сознания! – требует мать, вызывая цунами в голове.
«Не кричи, мозг болит», – хочу сказать, но не могу разлепить губы.
При новом отрицательном ответе затылок трётся об подушку, и это хуже, чем боль от головного давления.
– Вы отказываетесь от наказания этих людей?
Кивок.
Поднимаю руку с кровати и тянусь к лицу. Отец останавливает мою руку и кладёт обратно на кровать.
– Не трогай.
Врачи собираются уходить. Мама хватает женщину за одежду.
– Он не соображает, как вы можете уйти?!
– Артур совершеннолетний. Если он передумает, то после поправки сам пойдёт в полицейский участок. Мы зафиксировали увечья.
– Я заставлю его пойти! Всех накажут!
– Вы не должны заставлять взрослого сына что-то делать.
Мужчина-врач в последний раз осматривает меня, не касаясь. Он желает мне скорейшего выздоровления. Отец, как и мать, в полной ярости.
– А вы не имеете права указывать нам, как поступать с нашим сыном!
– Проводите нас до выхода, у нас есть ещё пациенты, – просит врач.
– Безобразное отношение врачей!
– Мы оставили рекомендации по лечению. Если возникнут проблемы, звоните в скорую или вызывайте терапевта на дом. Мы сделали свою работу.
Дверь в комнату открывается и закрывается за врачами и моей мамой. Отец как истукан остаётся стоять.
– Это сделал тот, полулысый?
Интересно отец описал Кайна. У Кайна подстрижены виски, но в середине головы волосы длинные.
Я не двигаюсь и молчу. Я не стукач. Я стану сильнее и сам отомщу ему. Без полиции и посторонних. Это дело за мной.
– Вообще из дома не выйдешь, – угрожает отец. – Мы будем провожать тебя до колледжа и забирать оттуда. То же самое касается репетиций и концертов.
– Правильно, Алексей, говоришь, – мама возвращается, конечно же сразу соглашаясь с мужем.
– И так будет, пока ты не напишешь заявление на всех, кто был в том доме.
Пусть делают что хотят. Как только я встану на ноги, и пытка с болью прекратится, я съеду, не сказав родителям адрес.
Я оставил все телефоны в доме Майка, и мне ни с кем не связаться. Но у родителей должен быть номер Пола.
Под собственные стоны рассоединяю опухшие губы, вплывая в искажённые миры. Эта боль везде и повсюду, она заперта во мне.
Мама поправляет одеяло, натягивая его до моего разбитого подбородка.
– Позво… – передышка. Язык тянется к губам, прикасается к влажным, скользким и болезненным ранам, —… ните Полу. Хо…чу его видеть.
– Нет, – категорично возражает папа.
– Про…шу, – настаиваю я.
Здоровый глаз закрывается, но я принуждаю себя не засыпать, пока не договорюсь. Слова произносятся сипло, едва разборчиво. Я себя то с трудом понимаю.
– Подумаем, – отвечает мама, но её «подумаю» редко заканчиваются положительным ответом.
– Хочу спать, – ворочаю языком хреново, но мне нужно остаться одному настолько сильно, что я причиняю себе боль.
– Спи, – отзывается отец.
«Теперь можете уходить», – мысленно обращаюсь к ним.
Наконец, они сваливают, но дверь до конца не закрывают.
Засыпаю.
***
Мама Артура расхаживает по кухне. Отец сидит за столом, сжимая кулаки.
– Ты должен был отвезти его в больницу, а не домой! Тогда бы к Артурчику пришла полиция, и он бы не смог отпираться. Виновные должны компенсировать нам моральный и физический ущерб!
Отец возмущенно вскидывает руки:
– Куда принёс, туда и принёс! Я хотел на месте наказать того, кто это сделал! Но того, кто закрыл передо мной дверь, не было. Спрятался, ссыкун. У нас нет доказательств, кто это сделал. Дверь открыл этот, в своих сраных майках, блондин, без каких-либо признаков синяков или царапин.
Женщина перестаёт ходить по кухне и садится.
– Врачи были обязаны вызвать участкового, но что они тебе сказали? «У участкового выдался сложный день, одни наркоманы и алкаши, и, если ваш сын захочет, мы сразу же вызовем полицию».
– Артуру нужно запретить общаться с этими людьми! Богатенькие сукины дети! Хорошо, что ему не переломали пальцы, – размышляет он. – Вся его карьера могла бы рухнуть!
– Пол, дружок Артура, должен что-то знать. Давай позвоним ему.
– Чужой человек в квартире?
Отец вопросительно смотрит на жену, а та, улыбаясь, предлагает:
– Узнаем через него, кто сделал это с нашим сыном.
– И тогда виновные заплатят за моральный и физический ущерб, – оживляется он.
– Да. И за несостоявшиеся концерты Артурчика!
– Где блокнот с номерами знакомых Артура? Неси давай, сидит она.
***
Пол не хочет отвечать на звонки с неизвестного номера, но плохое предчувствие обязывает взять трубку.
На шестой звонок Пол решает ответить и, услышав голос мамы Артура, он вскакивает с кресла-мешка.
– Нашего сына избили. Он просит тебя прийти к нему.
Пол упирается лбом в зеркало и смотрит на кривое отражение, как в комнате смеха.
Он помнит, что, когда он уходил, всё было в порядке. Майк не мог так поступить с Артуром. Пол осознал, что этот парень не такой, как они с Арти думали. На первый взгляд он кажется надменным и циничным, но внутри его души противоположный человек.
Может, Виталя? Из-за сломанной руки?
Кайн.
Это точно он.
– Я приду, спасибо. Подскажите адрес?
Артур не распространялся о своей жизни и тем более не сообщал, где живёт. Пол приступает к сборам раньше, чем слышит адрес.
Пол винит себя, думая, что, если бы он остался у Майка, с Артуром бы этого не произошло.
Но помощи от него всё равно никакой.
***
Стук в дверь выводит меня из дрёмы и возвращает боль, избавляющую от своей навязчивости только во сне.
Я слышу шаги в коридоре и голос Пола.
Как же тяжело глотать, дышать. Болит голова и сонливость в придачу.
Дверь в комнату открывается, но Пол не входит, он смотрит на меня округлёнными глазами. Мама не может меня видеть и куда-то уходит. Отец, шаркая, следует за ней.
– Привет.
Пол входит, закрывает дверь до щелчка, но за щелчком следует ещё один. Папе не нравится, когда дверь закрыта. Пол смотрит на него, и тот опять уходит.
Пол подходит к стулу и бросает на него вещи, которые я оставил у него в квартире.
Я поднимаю руку и имитирую процесс письма.
– Хочешь что-то написать?
Повторяю движение рукой.
Пол идёт к столу. Чувствуя неловкость, берёт блокнот и находит ручку. Кладёт канцелярский набор мне на живот.
Я пытаюсь приподняться, но не могу. Головная боль становится резче, будто миллион огромных игл вонзаются в самый мозг.
Мои стенания пугают Пола. Он хочет забрать блокнот, думая, что причина в нём.
Машу рукой, тянусь к блокноту.
Пол открывает его и передаёт мне вместе с ручкой.
Чёрные полосы расползаются по белому листу. Я стараюсь писать ровнее, но буквы скачут.
«ИЗВинИ, чтО не ВзялИ тебЯ с сОбой на ГонКу».
– Хорошо тебя тряханули, извинился даже, – грустно произносит он, поворачиваясь к двери. Он смотрит через щелочку между дверью и дверным проёмом в коридор, и спрашивает: – Это сделал…
Я прикладываю палец к губам, но не касаюсь их.
Пишу:
«РОдитЕли хотЯт, чтоБы я напиСал заяВленИе на Всех, кТо тАМ НахОдиЛся. Не нАзЫвай Имён».
Пол читает и возвращает мне блокнот.
– Я недавно пересматривал мультик «Снежная королева». Тебе тоже советую, видел его? – Пол шифруется. Насколько мои глупы, чтобы не разгадать загадку?
Пишу: «СмоТРел».
– Я понял, – отвечает Пол. – Твои родители не впускали меня, пытались выпытать, кто это сделал с тобой. Но я не врал им, сам не знал.
Он вроде как хочет сесть, но стоит около кровати, стараясь не глазеть на меня. Я не знаю, как выгляжу, и мне же лучше.
«Я ОСТавил свои ТЕЛефоНы у МаЙКа. МОжешь их забраТЬ? Хочу заНяТься ОдНИМ вАжнЫм делом».
– О, конечно, с тобой всё будет хорошо. И да… Я сочувствую тебе по поводу бабушки.
Вопросительно мычу.
– Я увидел в коридоре фотографию с чёрной ленточкой поверх лица пожилой женщины.
С этим я и попытаюсь разобраться. Вернуть смартфоны, обзвонить морги, больницы, и ближайшие пансионаты. Времени у меня полно.
«Я НЕ верЮ, что ОНа мЕртва».
Пола изумляет всё, что я пишу. Его глаза распахнуты так, что скоро выскользнут из глазниц.
Больше никакой скрытности. Пол – мой друг. Я буду делиться с ним своими переживаниями, рассказывать о событиях дня и обо всём, что он захочет узнать. Кайн избил меня и это помогло мне многое осознать. Это как прыжок в пропасть, из которой я выберусь новым человеком. Но прежде чем выбраться, нужно вскарабкаться вверх по камням.
– Ох… Я был на похоронах дяди, знаю, как тебе тяжело. Я не осознавал, что происходит. Ты тоже?
«ОНи лгуТ. ПриНесИ, пожАлуйста, телефоны. Я Всё пРОвЕрю».
Чем дольше пишу, тем сложнее фокусировать взгляд. Пол становится прозрачнее, разделяется на полупрозрачные паутинки.
– Держись, я буду рядом.
«СПаСибо. ЕслИ родИтели ТебЯ не ПустяТ ещё РАЗ, кидаЙ каМни в ОкНО. Я спУщу КороБку, чтоБы ты ПолОжиЛ туда СмарТфонЫ».
Пол пишет в блокноте:
«Твои родители ненормальные?»
На такой вопрос я киваю, превозмогая боль.
Мой открытый глаз устал, а дыхание всё сложнее поддерживать на одном уровне. Я дышу и захлёбываюсь слюной.
Когда блокнот у меня, я пишу последнее;
«ОНИ хоТят провоЖать мЕня до КолЛеджа и с учёбы дОМой. Я соБИРаюсь сбЕжать. СнЯТЬ кВаРтиРу и обОрвать НИТи их коНтроля и ЛжИ».
Пол теребит шнурок толстовки, читая моё признание.
В комнату заглядывает отец и замечает блокнот. Реакция Пола бесценна: он вырывает листы, мнёт их в шарик и бросает в рот, начиная жевать. С набитым ртом он говорит моему папе:
– Мой дядя учил меня держать во рту бумагу, чтобы улучшить дикцию.
От рвотного позыва Пол выплёвывает слюнявые бумажные шарики. Отец такое в руки не возьмёт, и никогда не узнает, что там написано.
– Время вышло, тебе пора уходить, – настойчиво предупреждает отец в низкой тональности, как будто угрожает: «не уйдёшь, пожалеешь»,
Я показываю Полу на пакет с его одеждой. Он забирает его, и напоследок смотрит мне в глаза. А я в его одним глазом. Хватит избегать прямого взгляда.
– Арти, скорее поправляйся.
По привычке приоткрываю рот, чтобы сказать, что я Артур, но привычка не сильнее боли в дёснах и губах.
Я понял твой намёк, Пол.
Скорее вали из этого дома.
Глава 18
В борьбе с самим собой
Всё не так плохо, если лежать.
Мышцы того, кто привык сидеть за партой и на банкетке, болят от двадцатиминутной тренировки. А от ударов Кайна подавно.
Я приподнимаюсь, опираясь об угол тумбочки. От боли морщусь, и кожа на лице собирается в складки, усиливающие боль до слёз. Встаю на ноги, пошатываюсь. Приходится сесть. За окном темнеет, скоро наступит очередная ночь.
Я передвигаюсь по стеночке, чтобы добраться до туалета. Из-за приступов тошноты останавливаюсь. Живот крутит. Проверяю языком зубы, вроде все на месте, но одного клыка не хватает. Выплюнул или проглотил?
Мама засекает меня и выбегает из комнаты. Хочет поддержать, помочь добраться до туалета. Я отталкиваю её и самостоятельно продолжаю нелёгкий путь.
В коридоре, как и сказал Пол, стоит фотография бабушки. Чёрная полоска от угла до угла разделяет её тело.
Я отворачиваюсь, пока мысли не начали разъедать нутро.
Мне нестерпимо трудно передвигаться, но я, наконец, захожу в уборную. Слюна течёт по уголку губ и движется к подбородку.
Держась за стену, делаю свои дела, что заставили встать с постели. И в новый путь по стеночке. Кровать зовёт.
Ложусь. Выдыхаю.
Ещё несколько шагов, и я бы упал прямо в коридоре.
Сплю с перерывами. Тело затекает, но я не могу лежать на боку из-за гематом на лице. Единственная возможная поза – на спине.
Я боялся боли не из-за страха умереть, а потому что она невыносима. Кайн сволочь. Он поступил не по-мужски, набросился на меня, как животное.
Что за сутки выдались.
Я участвовал в первых гонках, разбил лоб и уклонился от удара Витали. Тая поцеловала меня, Кайн избил, а Сара… она вывела мои эмоции на новый уровень.
Валяюсь теперь, и ничего не могу. В коридоре ходят родители. Я слышу их шёпот:
«Мы ничего не узнали, не получили информации, и нам не на кого повесить взыскание».
«От этого Пола никакой пользы!»
Так вот почему они позвали Пола, не потому что я попросил, а для собственной выгоды.
Слюнявая бумага так и не убрана. Я не ценил Пола, своего лучшего друга. Того, кто принял меня таким апатичным. Я обязан ему отплатить.
Включаю телевизор, но не вижу экрана из-за позы мумии. Слушаю, что там говорят, и под эти звуки засыпаю.
Просыпаюсь. Телевизор выключен, губы сухие, хочется пить. Освещение в комнате выключено, и лунный свет ложится на одеяло неровным блеском.
Старый смартфон и новый у Майка. Мне скучно лежать, потолок неинтересен.
Я добираюсь до кухни. Отец храпит, как трактор, и моё шарканье по полу невозможно услышать. Пусть и дальше храпит, не хочу их разбудить, не хочу общаться.
Через щель между губ вливаю воду из стакана, но половина выливается на футболку.
Родители переодели меня. Майка и шорты в помойном ведре. Надеюсь, Майку не дороги эти вещи.
На столе лежат мази и таблетки. Кидаю обезболивающее в рот и кое-как запиваю водой.
Я голоден, но в холодильнике твёрдая пища. Мне такое не прожевать.
Так проходит и следующий день.
Я мечтал застрять в комнате подальше ото всех – замечтался, называется.
Я иду в гостиную, к пыльному пианино. Дома я редко играю, но сейчас пальцы зудят. Ставлю стул к двери и прижимаю спинку к ручке. Временно никто не потревожит.
Сажусь на банкетку.
Долго усидеть не получится, но хотя бы одну мелодию. Я ненавижу играть, но это зависимость: когда-то приятная, а когда-то вдребезги разбивающая нервы.
Играю быстро, клавиши вот-вот задымятся. Мышцы противятся такой скорости, шея и плечи немеют. Я учусь управлять телом, болью и нервами. Я давлю на клавиши через ломоту, мигрень, недомогания. Я играю, не летая по комнате и не сбегая на улицу в своих грёзах. Играю здесь и сейчас.
Чёрно-белые клавиши становятся серыми, а холодный свет тёплым. Пианино приобретает ярко-вишнёвый цвет. Как волосы Сары. Эта девушка опять рядом. Хочет коснуться клавиш, сыграть со мной.
Музыка, стоны от боли, долбёжка в дверь, попытки родителей попасть ко мне, сопровождаются Бетховеном «Moonilight Sonata». Мелодия нарастает, накаляется, становится громче, быстрее. И вот спокойнее, тише. Одна рука бездвижна, вторая энергично бегает с клавиши на клавишу. Стул падает. Две руки на клавишах. Музыка снова шустрая, энергичная, и громче, громче, и побежали пальцы по клавишам. Звонче.
Я вздрагиваю. Чёрная клавиша, белая, одновременно.
Я заканчиваю и опускаю голову.
Моя любимая соната. Зря я так редко её играю.
– Ты должен лежать, – папа захлопывает крышку пианино.
В ушах ещё звенит сыгранная мелодия. Она – центр моей вселенной.
– Не хочу.
Прохожу мимо валяющегося стула, улыбаясь сквозь самую ужасную боль в жизни.
Я улыбаюсь, потому что счастлив.
Один камушек за другим врезаются в моё окно.
Я закрываю дверь комнаты, повторяю самодельный замок из стула. Это задержит родителей. Наконец-то Пол принёс телефоны.
Контроль матери с отцом начал покорять Эверест. Они следят за тем, куда я направляюсь из комнаты, сколько времени провёл в туалете, что ел. И я ничего не могу сделать, чтобы они не знали о моих перемещениях.
Я открываю окно. Майк машет мне телефонами: старым и новым. Пол стоит рядом с ним. Из-за одного невидящего глаза их плохо видно с третьего этажа, тела Майка и Пола рассеиваются в солнечных лучах.
– Давай коробку с верёвкой! – вопит Пол. Прохожие оборачиваются, приподнимают головы и ошарашенно отворачиваются, увидев моё лицо.
А я продолжаю избегать зеркал.
Я давно подготовил самодельный подъёмник. Неторопливо спускаю верёвку с коробкой обуви на конце, чтобы случайно не постучать в чужие окна.
Нужно написать, что меня держат в заложниках и я нуждаюсь в помощи. Пусть меня отсюда заберут.
– Ты же будешь держать язык за зубами? – кричит Майк, кладя телефоны в коробку.
Я показываю большой палец. Пол говорит что-то Майку, и тот кивает в ответ.
Тяну верёвку ещё медленнее, чем опускал. Коробка от телефонов потяжелела.
Быстро мелькающие мысли устрашают своим безумием: я хочу выпрыгнуть в окно к тем, с кем хорошо.
– Осталось двадцать три дня до…
Пол перебивает Майка:
– До симфонического концерта, на который мы собирались.
Майк недоумённо смотрит на Пола, но вскоре его рот раскрывается в беззвучном «а-а-а».
Я забираю новый телефон, а старый кладу вместе с коробкой на стол. Снимаю блокировку. На обоях Майк, показывающий средний палец, его косичка, сплетённая из волос чёлки, убрана за ухо, а за спиной Майка Пол, смотрящий в сторону. Оба лыбятся и щурятся.
Это и есть дружба.
Я пренебрегал этим. Не понимал, как важно быть с кем-то душевно близким. Считал, что и одному неплохо. Что сам по себе – значит, никто не сделает больно. Но больно – это быть одному.
Опять высовываю голову в окно. К Майку и Полу присоединилась Сара. Она глядит себе под ноги, машет рукой. Смотреть на меня не хочет.
Я складываю ладони вместе и склоняю голову. Надеюсь, парни поймут, что это «спасибо» от временно немого.
– Чтобы через три дня был как новенький!
– Майк подготовил тебе книгу о симфоническом концерте.
Пол как настоящий шпион, он не всё может сохранить в тайне, но пока ему это удаётся.
– Майк очень старался. Искал эту книгу, – подтверждает Сара, громко крича снизу.
Сара вела себя всегда так тихо. Как и я старалась быть неприметной, но я смог узреть, что её душа двулична, как и у всех остальных.
Она запрокидываю голову, и удивляется, встречаясь с моим глазом. Её волосы развеваются на ветру, закрывают половину лица, лезут в рот. Она не двигается. Она как живой, красивый манекен.
Я не замечал её.
Замечаю теперь.
Пять минут назад я представлял её, играя композицию на пыльном пианино.
Я смотрю на неё, слышу сонату. Мои пальцы выстукивают мелодию на оконном проёме.
Я не успел разобраться в своих чувствах к этой девушке.
Беру телефон и захожу в телефонную книжку. Номер Пола размножился на другие: Майка, Таи, Сары, и зачем-то ещё двоих моих одногруппников.
Я пишу сообщение Майку:
«Через три дня разгонимся до ста».
Смотрю вниз, как Майк читает моё сообщение, и сразу получаю ответ: его любимый средний палец.
Я улыбаюсь криво, и мне очень больно, но какую радость это приносит Полу.
«Пианист, ты придурок. Лечись».
Из улыбки в полноценный смех.
Как же это больно.
На следующее утро мой левый глаз приоткрывается. Приятно видеть комнату двумя глазами.
Говорить по телефону пока сложно, но я, наконец-то, могу попробовать дозвониться до бабушки.
«Абонент временно недоступен, перезвоните позже».
Так и знал. Поэтому нахожу социальные сети больниц, моргов и пансионатов неподалёку. Отправляю сообщение первой больнице, копирую и пересылаю остальным. Я спрашиваю о бабушке. Многие не читают, но кто-то уже ответил отрицательно. От каждого отклика сердце пульсирует в голове.
«Лилии Доновой к нам не поступало».
«Спасибо за ответ».
Слышу шаги и быстро убираю телефон под подушку. Рассматриваю потолок, как будто всё это время занимался именно этим.
В комнату заходит мама с кремом в руках. Каждый раз, когда она приходит помочь, я прошу её не делать этого, но она не слушает.
Крема не жалеет, вмазывает его в мои синяки круговыми движениями. Я сдерживаю крик от боли, прикусывая язык.
Мать делает всё неаккуратно, суетливо. Мне кажется, она хочет скорее домазать весь крем на мою кожу и уйти, но старается не показывать этого, поэтому её лицо невозмутимо спокойное.
– В колледж вернёшься недели через две. Придётся навёрстывать упущенное, – заводит она разговор.
Припухлость на губах спала, и я готов произнести несколько слов:
– Я пойду на учёбу послезавтра.
Она убирает от моих щёк пальцы, блестящие от крема.
– Ты в зеркало так и не смотрелся?
Чистя зубы и умываясь, я проходил мимо зеркал отвернувшись, убеждая себя, что там не на что смотреть. Легко отворачиваться от своего отражения, когда всегда собой недоволен.
– Мне всё равно.
– Никуда ты не пойдёшь.
– Спасибо за твоё беспокойство, но решение остаётся за мной.
Я беру с тумбы стакан с водой и делаю небольшой глоток. Чем больше слов, тем сильнее першит в горле.
– Я заберу у тебя ключи.
– Забирай. Полиции будет интересно послушать, как ты запираешь совершеннолетнего сына в квартире.
Она закрывает крем, бросает тюбик в карман халата.
– Ты отбился от рук. Лучше позвони полиции, и скажи, кто тебя избил.
Нужно знать, когда промолчать, а когда высказываться – всё должно быть в меру – спасибо Полу, что объяснил мне это, после моего нахального поведения с его мамой.
От моего игнорирования, моя мать закатывает глаза и оставляет меня в покое, покидая комнату.
Я достаю телефон, проверяю последние сообщения. Кто-то прочёл, кто-то печатает. Приходит уведомление о поступлении денег.
«Пацанчик, тебе за работу».
Майк реально перечислил мне зарплату за то, что я страдал фигней в его доме.
Я получил ответ из ещё одной больницы о состоянии бабушки – она туда не попадала. В нашем городе остаётся только одна больница, которая может дать информацию.
А все морги сообщили мне хорошие новости.
«Майк, деньги пришли. Но я же ничего не делал», – отправляю сообщение.
Спустя пять минут Майк отвечает в привычной манере:
«Не тебе решать, делал ты чего или нет. Бабки твои».
Я встаю с кровати. И, терпя боль, в каждой части уставшего лежать тела, принимаюсь отжиматься.
Путь к цели – это не отдыхать, и думать, что оно как-то само всё исполнится и образуется. Это терпеть и стремиться, расталкивая по дороге людей, физические сложности и боль.
Я познаю своё тело, отжимаясь раз, два и дальше. Узнаю, сколько во мне веры в себя, сколько я могу преодолеть препятствий. Из-за ушиба носа дышится сложно, и выдохи выходят со свистом. Нос не сломан, а остальное неважно.
Пробую хлопнуть в ладоши и успеть вытянуть руки до того, как упаду. Не удаётся, и я падаю грудью на пол.
Ещё раз, и так пока не получится.
Если я не изменю себя, то кто сделает это за меня? Теперь я не один, но никто не сможет по щелчку пальцев превратить меня в сильного и смелого. Всё в моих руках.
Отжимаюсь так долго, что тело становится каменным и неподъёмным.
Когда заканчиваются те силы, что пришли со вторым дыханием, папа сваливает на работу.
А я иду воровать ключи у матери.