Энн Княгинина
Расколотое сознание
Глава 15
Я хочу по любви
Меня будет тихий стук в дверь. Пока я вдупляю, где нахожусь, и почему так трещит голова, кто-то приоткрывает дверь. У Сары, заглянувшей ко мне в комнату, нет понятия о личном пространстве. Аромат вишни вызывают резкий спазм от голода.
– Извини, меня попросили тебя разбудить. Ты как? Уже два часа дня.
Два часа?
Я никогда не спал так долго. Вскакиваю с кровати, одежда помята и неприятно пахнет. Чёлка склеена засохшей кровью. На тумбочке светится экран телефон, сигнализирует о пятнадцати пропущенных звонках.
Я ношусь от зеркала до шкафа. В мозгу сигнал тревоги, а отчего не понимаю.
– Тебя внизу ждёт завтрак, придёшь?
Останавливаюсь, смотрю в окно – на улице вовсю светит солнце.
Нужно перезвонить матери, чтобы сюда не заявилась.
Карие глаза Сары вечно в упор смотрят, словно ковыряются во мне.
– Спасибо, я приду.
Получив ответ от меня, Сара выходит и прикрывает дверь. Я отлепляю ворот рубашки от влажного тела, нюхаю и морщусь от запаха пота.
– Сара, – зову обратно девушку.
Не слышит. Подхожу к двери, открываю рот, чтобы окликнут девушку снова, как на пороге меня ожидает сюрприз, в виде вишневолосой, вернувшейся ко мне. Я опускаю голову, и мы сталкиваемся носами. Закрываю рот, отпускаю ручку двери и тихо произношу, почти ей в губы:
– Можешь спросить у Майка, не будет ли ему жалко одолжить свою одежду.
Её дыхание утяжеляется, становится глубоким, рваным, струи воздуха скользят по моей коже лёгкими, невесомыми дуновениями.
Моё сердце сжимается, я не понимаю, что происходит. Я стою неподвижно, нос к носу с девушкой, которую едва знаю. Возвышаюсь над ней примерно на восемь сантиметров. Сара маленькая, где-то метр шестьдесят два. Мне нравится.
Она не отходит.
И сердце словно жалят пчёлы, потом щекочут крылышками и снова жалят.
Конечности немеют.
Ужасные ощущения, не хочу чувствовать такое.
– Я спрошу, – помедлив, отвечает она.
В свете лампочки на потолке, и солнца, льющегося из окна на её лицо, глаза Сары кажутся ещё светлее и отливаются красивым золотом.
– Спасибо.
Давай, отходи от меня.
Но она не делает этого, она приближается ещё ближе, теснится ко мне. Кончики наших носов трутся друг об друга.
Я испытываю физический контакт с девушкой. Мои лёгкие не справляются с дыханием, и я приоткрываю рот. Сара повторяет за мной.
Бред!
Почему я не могу отступить. Почему так зудят губы?!
Зрачки Сары расширяются.
– Я должна спросить у Майка, есть ли у него для тебя вещи?
– Да, спроси, пожалуйста.
Самое стрёмное, что я смотрю ей в глаза, а она – мне. И я ещё не помер от такого долгого зрительного контакта.
Зачем-то Сара тянется ко мне и встаёт на цыпочки. Внезапный ярко-красный сигнал в голове взрывает что-то в мозгу, отчего рана на лбу резко бомбардирует болью, выводя из строя и всё остальное тело.
Шатаясь, я отхожу от Сары и опираюсь здоровой частью лба об стену.
– Буду ждать твоего ответа здесь. Прежде чем войти, дождись разрешения.
– Как… что?
– Пожалуйста, оставь меня.
Сначала кажется, что Сара хлопнет дверью, но она тихонько захлопывает её.
Слишком много новых эмоций. Избыток. Я борюсь с отдышкой.
Пора возвращаться в обычную стихию.
Звоню маме. Один гудок – и она отвечает. Сейчас скажет, что сидела у телефона и переживала.
– Артурчик, я переживала, не выпускала телефон из рук. Что с тобой, почему не берёшь трубку? Не звонил ни разу.
Она не даёт мне сказать.
– Твой папа собирался прийти в дом этих богачей и всех переполошить. Тебе не дают перерывов? Ты ел?
– Я…
– Зоя меня успокаивает, налила валерьянки. Говорит, ты работаешь, а не дурью маешься, поэтому ответа от тебя не поступает.
– Я…
– Но ты бы нашёл минутку для мамы с папой, правда же? Ну чего ты молчишь, что-то случилось?
Злость поднимается к горлу. Голос мамы раздражает, её безостановочная речь выводит из себя.
– Я молчу, потому что ты не даёшь сказать.
– Я…
– Ты задаёшь вопросы и продолжаешь говорить.
– Я…
«Неприятно меняться местами с тем, кого ты бесишь. Я переиграю тебя, мама».
– Со мной всё в порядке. Если я не звоню, значит, так надо. Значит, нет настроения.
– Я…
– Нет, сейчас я говорю. Вернусь завтра утром, меня попросили остаться ещё на одну ночь. А теперь говори.
– Ещё на ночь? Но мы это не обсуждали.
– Я сам обсудил.
Как мне Майку об этом сообщить? Да и ладно, если что, к Полу пойду. А, я же нахамил его маме. Тогда на улице буду шляться. Плевать.
– Тебе заплатят?
– Забирайте половину моих заработанных денег, а остальное я оставлю себе. И всё, что я буду получать в будущем, будет моим. Квартплату и всё прочее я буду оплачивать. Но все деньги будут у меня.
– Мы копим эти деньги на твоё поступление в музыкальный университет. Лучше, чем в тот, куда у тебя не получилось поступить на бюджет.
– Мама, кто это «мы»?
– Я и папа.
В дверь стучат.
– Секунду, скоро выйду! – кричу я тому, кто за дверью.
– Кто это?
– Работать зовут. И ещё – я буду доучиться в своём колледже. Мне пора, пока.
Я сбрасываю звонок и прошу войти того, кто стучался. Дверь приоткрывается, Майк, с одеждой в руках, переступает порог и смотрит на мой лоб.
– Не думал, что мне придётся стучать в собственном доме, чтобы куда-то попасть.
– Извини.
– Забей.
– Душ дальше по коридору, – говорит он, передавая мне чистую одежду. Я не замечаю, как вдыхаю свежий морозный аромат, исходящий от вещей. Они пахнут, как Майк. – Сара устала подогревать тебе завтрак, – добавляет он.
– Зачем она это делает?
Пожимает плечами.
– Ты любишь Таю? – спрашиваю я, осматривая периметр за его спиной.
– Интересный вопрос, к чему он?
– Ты с ней спал.
– Спят и без любви. А-а, ты про вчерашний разговор. Слушай, пацанчик, я с дуру ляпнул.
– Я не знаю, правда ли в неё влюблён.
– Это как?
Майк чешет ногу, подпрыгивая, и опирается о стену, чтобы не упасть.
– Она красивая, но мне не о чём с ней поговорить. Я любуюсь ей, но, когда Тая болтает – скучаю.
Майк не тот человек, с которым стоит обсуждать личное. Я не уверен, что он не разболтает другим. Но то, что я почувствовал… к Саре, выбило из меня нечто постоянного в жизни.
– Ну, я не знаю, пианист. Я встречался с одной девушкой, я её любил. Ловил каждое её слово как чмо.
– И как это – любить?
Он смеётся, но не надо мной, это точно. Наверное, над своими мыслями.
– Ты поймёшь.
– Вряд ли.
– Поймёшь. Хватит бабской болтовни, иди мойся и переодевайся. Тебя ждёт работа.
– М?
– Пианино простаивает.
– Конечно, конечно, извини.
– Извини да извини. Это ты, чёрт меня возьми, извини, что бросил тебя вчера!
– Забей.
Опять смеётся. Ну и зубы у него – белые, как молоко.
– И ты забей извиняться.
– Могу я остаться ещё на одну ночь?
Неловкое молчание.
– Я слышал твой разговор.
– Ясно. Я навязываться не хочу и не буду. Я найду место для ночёвки.
– Да оставайся.
И вновь заливается непринуждённым смехом.
– Я хотел поиздеваться над тобой, без обид.
– Да уж. Спасибо.
– Встретимся внизу.
Душ помогает избавиться от вони на теле. А смыв со лба кровь, я, наконец, могу рассмотреть, что скрывается под коричневой коркой. Кожа рассечена, а вокруг ссадины синяк. Как я умудрился так сильно удариться?
Я надеваю зелёную майку, и вода с волос стекает по спине, впитывается в ткань.
На кухне я застаю Сару с тарелкой в руках. Над сосисками с булгуром поднимается дымок. Пол обувает кроссовки. Тая сидит в кресле и смотрит по телевизору передачу о животных. Майк наслаждается пивом.
– Ты куда? – спрашиваю я, подходя к Полу.
– Домой.
Он открывает входную дверь и выходит.
Тая смотрит на меня и делает звук телевизора тише. Мне становится всё непривычнее, – я в одном доме с Таей, которую, вроде, как и не люблю на самом деле.
С Майком, которого боялся.
И с Сарой, которую видел только в колледже и даже имени не знал.
На мне чужая одежда, я в чужом доме.
– Пол расстроился, что мы вчера не позвали его с собой. Донна тоже обиделась. А у Витали трещина в запястье, – рассказывает Тая.
Не хочу разговаривать, поэтому сажусь за стол и принимаюсь за еду. По сосискам сразу понятно, что их много раз разогревали – они стали резиновыми.
Плохо прожёванные сосиски застревают в пищеводе.
Мне не становится легче, что Виталя сломал из-за меня руку. Эти люди не оставляют такое без последствий.
Крышка пианино открыта, клавиши призывают к себе.
Мне правда придётся брать у Майка бабки за проведённые дни в его доме?
Сара наблюдает, как я ем, и от такого внимания я давлюсь.
Она стучит мне по спине, но я отмахиваюсь. Никто не проявлял ко мне столько заботы.
Я доедаю и мою за собой тарелку с вилкой над горой грязной посуды. Если я дома оставлю хоть чайную ложку, мама накапает мне на мозги – это похоже на пытку «капельная машина».
Я делаю всё молча, потому что за последние дни потратил много энергии.
Домыв, я направляюсь к банкетке у пианино. Любопытно, Майк сам играет или кто-то из его семьи?
Нотная подставка пуста.
Сажусь за пианино и разминаю пальцы.
За спиной слышу шорохи, шаги и тихие переговоры.
– Можно я сяду рядом? – спрашивает Сара, держась за спинку принесённого ей стула.
Обычно я играл один или с Анной Норовой. Никому другому не было до этого дела. Мои родители не сидели со мной во время игры, но всегда находились поблизости, ожидая, когда я сыграю без ошибок. Сами они не очень хорошо разбираются в музыке, поэтому они звонили знакомым экспертам и заставляли их слушать мою игру.
– Как хочешь.
Сара задевает стулом банкетку и отодвигается в сторону, чтобы не мешать моим рукам.
– А я постою сзади, – говорит Тая, и ветерок колышет мои влажные волосы. Она встаёт за моей спиной.
– Что сыграть?
– Что-нибудь лирическое, – просит Тая.
– Мне пофиг, – отвечает Майк с дивана.
– А, может, весёлое? – застенчиво рекомендует Сара.
Я перебираю в уме все известные мне композиции. Лирическое, но в то же время весёлое. И чтобы для того, кому пофиг.
Пока думаю, играю: До, ре, ми, фа, со, ля, си.
Пианино не расстроено, белые и чёрные клавиши идеально чистые, как заводские.
– Чайковский «Апрель. Подснежник».
Я закрываю глаза на секунду, а открыв полностью сосредотачиваюсь на клавишах.
Вначале мелодия неспешная, к середине темп ускоряется, становится напряжение, и вот легче пуха, легче атмосферы. Лирического в ней мало, но я слышу в ней что-то особое.
Мои пальцы сверху, снизу, слева, справа. Пальцы везде и нигде, но клавиши всегда с ними. Ноты, аккорды, сама музыка – как природные стихийные бедствия. Бунтуют волны, вибрирует земля, вращается воздух, пылает лес. Чёрное и белое, белое и чёрное. Они вместе, но и по одному.
Пальцы Сары тянутся к клавишам, замирают над ними.
Мои запястья из пластилина, пальцы из жвачки. Ноги на педалях, пятки не отрываются от пола. Звук безупречный. Каждая клавиша отлично передаёт звук, волшебно собирается в целую мелодию.
Чья-то рука ложится на моё плечо, мимолётное ощущение тяжести. Чужая ладонь не вернёт меня на землю. Я буду летать и дальше. Высоко-высоко. С Сарой, чьи пальцы над клавишами, но не на них.
Прикрываю глаза, закидываю голову. Руки все знают, они помнят каждую клавишу, каждый звук. Ноги поспевают.
Последнее нажатие клавиши – и тишина.
Ни хлопков в ладоши, ни одного слова.
Я выпрямляюсь и открываю глаза.
Сара смотрит на клавиши, скользит взглядом к моим пальцам. Её светло-карие радужки блестит от слёз.
Почему люди плачут после игры музыканта?
– Всегда хотела посидеть с тобой, когда ты играешь.
– Со мной?
– С тем, кто играет на пианино.
– Мне показалось, ты сказала «со мной».
Я не ослышался. Со слухом у меня всё в порядке, как и со зрением.
– Ну ты же играл, значит, с тобой.
– Браво! – Тая обнимает меня за шею, и я чувствую её грудь на своей спине. Она напоминает мне мою репетиторшу.
Я вырываюсь из её тесных объятий.
– Что-то ещё сыграть?
– Я в спортзал, ты как хочешь.
Майк снимает футболку и небрежно бросает её на диван. Его кубики и мускулы вызывают восхищение, мне бы хотелось иметь такое же тело, а тату ворона добавляет ему солидности.
Я украдкой наблюдаю за реакцией Таи. После того как я её оттолкнул, на её лице отразилась обида. Однако, когда она увидела накачанного Майка, её взгляд прояснился.
Тая не определилась, что ей хочется от него, от меня или от других. На моей первой вечеринке она была в чужой одежде. В чьей?
– Артур, поможешь мне на кухне? – спрашивает Тая, а я думаю, почему она берёт меня, а не Сару.
Сара тоже смотрит на Таю. Думаю, наши с ней мысли сходятся.
– Ладно.
Мы идём с Таей на кухню, по пути она объясняет, что мы будем делать. Мы впервые пообщаемся с ней один на один, может, я и ошибся в том, что она неинтересна.
– Ты позавтракал, другие пообедали, – хихикает Тая и продолжает: – Пора готовить для других ужин, а для тебя обед.
– Впервые так долго спал.
– Вчера тебе досталось, – замечает она, показывая на мой лоб.
Облокотившись спиной об торец стола, я жду, когда Тая достанет продукты. С нижнего ящика берёт сковородку и ставит на плиту. У Майка она как дома.
Тая моет руки.
– Порежь курицу, я сделаю малашу.
– Малашу? Никогда не слышал этого слова.
Она разбивает яйцо в миску.
– Я так называю месиво, куда мы будем макать курицу, а из месива в панировку, из панировки на сковородку.
– Ясно.
Я режу курицу, пока Тая делает свою малашу. Это и есть семейная жизнь? Готовить на одной кухне вместе, невзначай касаясь того, с кем живёшь, и волноваться, что человек противоположного пола так близок к тебе?
Такое ощущение, что это не то.
– Ты бы вчера выиграл, – Тая нарушает тишину между нами, – ты круто водишь, Кайна точно одолеешь.
В её мыслях одни гонки. Как открывает красивый рот, напоминает мне о них.
– Не знаю. Кайн занимается этим давно, а я вчера в руль влетел.
Отдаю ей нарезанную курицу.
– Теперь макай в малашу, передавай мне куски, а я буду покрывать их панировкой. А то, что вчера случилось, научило тебя тормозить. Это же круто!
Круче некуда, когда голова разделяется на две части от боли. А кровавую рубашку хрен отстираешь.
Опять молчим. Я делаю своё задание, Тая его заканчивает. Возможно, это не Тая неинтересная, а я. Ведь я не знаю, о чём говорить, и что отвечать, а она пытается завести со мной разговор. И вот опять:
– У Сары есть синтезатор. Я включала автоматическое проигрывание мелодии, чтобы клавиши светились.
– Получалось так играть?
– Не всегда, мелодия заканчивалась раньше, чем я успевала нажать нужную клавишу.
У неё смех, как столкновение нескольких колокольчиков.
– Я начинал на синтезаторе. Учился поспевать за подсветкой клавиш. Если ты продолжишь заниматься, всё получится.
– Спасибо. Я редко хожу к Саре, у неё тесная квартира, а ещё два младших брата, которые постоянно путаются под ногами.
– Не знал, что у неё есть братья.
Я заканчиваю, и хочу помыть посуду, но Тая, стряхнув панировку с рук, открывает белую дверцу и показывает посудомоечную машину.
– Зачем мыть посуду руками, когда есть такая чудо-машина?
Масло шипит, брызгается, куски курицы румянятся. На щеках Таи тоже почему-то появляется румянец.
– Я потеряла кольцо в комнате, не поможешь поискать?
– А следить за готовкой?
– Сару попрошу.
– А её не попросить кольцо поискать? – грубо получается, я не собирался отвечать с интонацией «отвали от меня», но поздно уже. Взгляд Таи мечется по кухне.
– Мы уже искали его вместе, но ничего не нашли. Вдруг у тебя получится лучше?
– Хорошо, помогу, – соглашаюсь я.
Многие студенты нашего колледжа мечтают увидеть, как Тая складывает свои вещи, или сколько у неё флаконов духов. Какие у неё трусы.
Комната в доме Майка, но Тая точно не пришла без вещей, как я. Но мне не нужны её трусы, я не извращенец.
Сара сидит за пианино и нажимает на несколько клавиш сразу. Балуется. Мне не выкинуть из мыслей, как она смотрела на меня, как нас тянуло друг к другу, и что я ощущал, стоя с ней нос к носу. Мне не понравились те ощущения, но всё же я хочу повторить их – разобрать на винтики и детали, что творилось с моим телом.
– Последишь за курицей? – спрашивает Тая, останавливаясь за спиной Сары.
Сара поворачивает голову, не отрывая пальцев от клавиш.
– А вы куда?
Она смотрит на меня. Я должен отвечать?
– Искать кольцо Таи.
– Ты потеряла кольцо?
Я приподнимаю брови, и рана на лбу стягивается, провоцируя головную боль.
– Ты забыла, мы же вместе его искали, – напоминает Тая. – Ладушки, не забудь о курице.
Идёт к двери одной из комнат. В доме Майка точно не менее десяти комнат.
– Ничего мы не искали, – бормочет Сара себе под нос, возвращаясь к пианино. Музыка, которую она исполняет – винегрет из нот.
Тая заходит в комнату, и я следую за ней, но останавливаясь на пороге. Шторы задёрнуты, свет выключен. Тая закрывает за мной дверь, и коридорное освещение исчезает, погружая комнату во тьму.
– Мы так ничего не найдём.
Дрожь в голосе сдаёт мою озадаченность. Я не вижу Таю, но чувствую запах корицы.
Она близко.
Её аритмичное дыхание на моей шее, касания мягких губ. Она целует меня!
Я пытаюсь отпрянуть, но натыкаюсь на что-то, вынужденный остановиться. Мне не сбежать.
Её аромат укутывает меня, а шаги раздаются рядом. Но я по-прежнему не могу разглядеть её в темноте.
– Что ты творишь?
Мои губы объединяются с её мягкими, влажными, вкуса мелисы. Я пытаюсь отвернуться, разорвать этот контакт, но её пальцы поворачивают мою голову за подбородок, и мои губы снова не одиноки. Тая всасывает мою верхнюю губу, а её тёплый язык рыщет в моём рту, вдруг её язык соприкасается с моим.
Я чувствую, как внизу живота тяжелеет, а мой член упирается в ткань шорт. Я возбуждаюсь от её действий, но не понимаю, чего она от меня хочет!
Приоткрывает рот и руководит моими губами, чтобы не умеющий целоваться девственник, понял, что надо делать. Она закрывает рот, и я повторяю за ней. Затем она открывает рот, а я держу его закрытым.
Её язык опять вторгается к моему, касается моих зубов. Тая закрывает рот, чмокает меня, и процесс становится мне понятен. Я сам врываюсь языком к её, сплетаюсь с ним, закрываю рот, открываю.
Играть на пианино нужно правильно, чтобы пальцы одной руки чувствовали пальцы другой. В унисон. Наши губы привыкают друг к другу. Языки бесятся. Тая стонет. Я обнимаю её и тяну на себя. Она обвивает руками мою шею и царапает ногтями плечи. Я тяжело дышу, она дышит ещё тяжелее. Мои слюни и её также близки, как наши тела. В голове пустота.
Тая убирает куда-то руки, не прерывая поцелуя. Возня, как внезапно она налегает голыми сосками на мою разгорячённую грудь.
Поцелуй ускоряется, я почти не путаюсь: я врезаюсь языком в её, вслушиваюсь в стоны, ощущаю твёрдые соски.
Я никогда не занимался сексом. Я видел порно, и запоминал, что и куда вставлять, но на деле обнажённая грудь впервые коснулась моего тела.
– Ты сделаешь это со мной? Можно я буду твоей первой?
Тая отпускает мой рот и приближается губами к мочке уха. Покусывает. Сердцу тесно в груди, а члену в штанах.
Я возбуждён до края, ещё немного её ласк, и я, ни черта не умеющий, накинусь на её стройное тело. Но последние слова выводят меня из девичьего гипноза: «Можно я буду твоей первой?».
Её рука скользит к моему пупку, по лобку, ниже, к измучившемуся члену. Закрываю глаза, сдерживаю царапающий горло стон.
Я не хочу секса лишь бы потрахаться. Я не хочу, чтобы Тая стала моей первой, как бы она меня не возбуждала. Я ей для галочки, а не для чувств.
– Не надо.
Я останавливаю её руку, едва не коснувшуюся члена.
Аккуратно отодвигаю от себя, чтобы не задеть грудь. Тая звучно дышит через нос.
– С тобой я впервые поцеловался, достаточно.
Для неё это будет половину галочки. Для меня, кстати, тоже. Я сообразил, что собой представляет французский поцелуй и как от него хочется продолжения и разрядки. Интимной.
– Почему ты уходишь? Я же… чувствовала, что ты возбуждён, как и я.
В ней распространяется обида. Она будет искать минусы в себе. В себе такой совершенной.
– Я хочу по старинке.
– Это как?
– По любви.
Глава 16
Лицо – мясное рагу
За свои восемнадцать лет я дрочил несколько раз, но не для удовольствия как такового, а чтобы переставали болеть яйца. А вот сейчас мне хочется кончить. Тепла, что распространится под кожей, как только сперма вырвется наружу.
Но я не буду делать это в чужом доме. Ни в туалете, ни в комнате, ни в ванной.
Я прохожу мимо кухни, где Сара кладёт новую порцию курицы в сковородку. Услышав мои шаги, она поворачивает голову в мою сторону, и в её глазах застывает грусть.
– С тобой всё нормально? – спрашиваю я.
Тая не выходит из комнаты, наверное, пытается справиться с унижением.
– Вы… закончили?
– Искать кольцо?
– Угу, это, – Сара отворачивается, смотрит в сковородку, предпочитая не видеть меня.
– Не нашли.
Я читал, что с возбуждением можно справиться с помощью физических нагрузок. Я не спортсмен, и мне проще сидеть на банкетке, чем бегать, прыгать, или выполнять другие упражнения. Но я иду на поиски Майка.
Его дом похож на лабиринт: снаружи он выглядит обычным, а внутри фантастически увеличен.
Я слышу звук ударов, похожих на избиение боксёрской груши. Иду на звук и попадаю в квадратное помещение, где Майк бьёт, как я и предположил, боксёрскую грушу. У одной стены расположены турникеты разной высоты, а у другой тренажёры: мне непонятны их назначения и как на них тренироваться. Палка там, палка сям.
Майк замечает меня и отходит от боксёрской груши.
– Научи меня драться.
Он щурится, как будто что-то попало ему в глаз.
– Ты это серьёзно? – ошарашенно уточняет он, снимая с рук ленты, похожие на бинты.
– Я хочу этого.
– Я плохо на тебя влияю.
Боксёрская груша раскачивается на цепи, металлический скрежет как тревожная музыка к напряжённому эпизоду фильма.
– Я так на себя влияю – возражаю я. – Ты просто подталкиваешь.
***
Кайн переворачивает плоскую сковородку, скидывает на тарелку блин.
Виталя, держась за загипсованную руку, сидит на стуле за спиной Кайна.
– Уклонился?
– Прикинь. На хамство мы отвечаем кулаками, как я и начал делать. А этот козёл сел на корточки.
– Он считает себя умнее нас. Майк взял его под своё крыло, и Артурка стал наглым, – Кайн ставит тарелку с блинами перед Виталей.
Виталя тянется здоровой рукой к блину, но Кайн отодвигает тарелку.
– Пусть остынет. Обожжёшься.
Виталя быстро и часто кивает. Как Кайн сказал, так он и сделает.
Кайн для остальных предводитель. Куда он поведёт, туда и остальные пойдут, и только Майк пренебрегает этим правилом.
– На вечеринку нас не позвали, – жалуется Виталя.
– Не переживай, она была тухлой.
– Без нас-то, конечно.
– Тогда нужно помочь им развеселиться. Собираемся в гости к Майку.
– А блинчики?
– Потом.
***
Тая, без макияжа, появляется спустя десять минут после Артура. Сара не стала никого ждать и уже ест.
– Какое кольцо ты потеряла?
– Никакое, – ворчит Тая, плюхаясь на стул. Она кладёт подбородок на стол и вздыхает.
– Что ты хотела от него?
– Переспать с ним, – честно отвечает Тая.
Саре неприятно представлять, как это происходило. Но по выражению лица Таи – ужасно.
– Но он отказал мне. Отказал, понимаешь?
Спина Сары выпрямляется, кусок изо рта падает обратно в тарелку. Она не замечает, с какой брезгливостью на неё смотрит Тая.
– Я всегда знала, что он не такой, как все.
– Что?
Тая поднимает голову и ударяет двумя ладонями по столешнице.
Вилка падает на пол.
– Типа со мной спят все подряд?!
– Я такого не говорила.
Сара не стучит вилкой по полу три раза, чтобы никто не пришёл, о чём позже пожалеет.
– Зато мы целовались. Он вообще не умел, не понимал ничего, но стоило ему открыть рот, как я подумала, что умру от возбуждения. Какого чёрта эти приличные такие сексуальные.
– Вы… целовались?
– А ты не услышала.
Сара смотрит на подругу. А подруга ли она ей? Не пора бы перечеркнуть эту «дружбу»? Детство кончилось, они изменились, у них разные дороги. Но Сара остаётся сидеть.
Ей больно.
Она хотела этого поцелуя с Артуром. Потому что он другой, не из этого мира. Потому что на вид у него очень мягкие волосы. Потому что глаза его пьянят, как коньяк долгой выдержки.
– Я всё равно пересплю с ним, чего бы мне это не стоило.
У Сары пропадает аппетит, и она толкает тарелку от себя.
Саре нужен поцелуй Артура. Один раз, чтобы запомнить его вкус, сохранить в душе, где вселенная эмоций, которую она не может показывать тем, с кем общается.
Они не поймут.
Сара ощущала его близость. Его нос касался её, его дыхание овевало её лицо, согревало. Но он отошёл, когда она приготовилась к поцелую.
Зато от Таи он не сбежал.
Такой ли он другой?
А если Артур и окажется таким же, как и все, Сара не перестанет любить его. Не сможет не думать об этом парне, не слушать по вечерам игру на пианино, представляя, что это пальцы Артура создают музыку.
Саре обидно.
Она погибает в своей ревности.
А Артур ей даже не друг.
***
Майк подтягивается, а я украдкой смотрю на него.
Мне бы тоже попробовать, не с детства же у Майка такое тело и столько сил. Он сделал себя, и я сделаю.
Я подпрыгиваю и хватаюсь пальцами за перекладину. Руки вибрируют, не слушаются. Тело не поднять, оно тяжёлое, как застывший цемент.
Майк спрыгивает на пол, и я ощущаю на себе его взгляд.
Постепенно мои локти сгибаются. Мне сложно, но я стараюсь пересилить себя.
Боль в мышцах прочь. Мысли тоже прочь. Я тянусь вверх. Жмурюсь. Ещё выше. Выше. Давай! Выше. Подбородок касается турника. Мне не дышится, я запыхался. Хочется сдаться, но кому от этого будет легче?
Кладу подбородок на перекладину.
Я так высоко.
Впервые я вижу мир за перекладиной, а не снизу неё.
– Ещё разок, – командует Майк.
Я не чувствую рук, но выпрямляю их. Ещё одна попытка. Неудачная. Пальцы скользят, и я приземляюсь на ноги.
Поворачиваюсь к Майку. Он не понимает, что и раза для меня достаточно.
Пока что.
Всё изменится.
– Теперь отжимания.
Смотрю на красные ладони.
Майк опускается на пол и начинает отжиматься. Не буду считать. У меня всё равно не выйдет сделать больше раз, чем у него.
Ложусь на живот, распрямляю трясущиеся руки, что хотят отвалиться. Я слабак.
Пытаюсь не коснуться грудью пола.
Майк хлопает в ладоши и успевает выставить руки до того, как упадёт животом на пол.
Я продолжаю. Три раза. Четыре. Открывается второе дыхание. Боль в пальцах, запястьях, локтях. Но мне нравится эта усталость. Я злюсь, что ничего не могу, и управляю телом, будто оно и не моё. Я отжимаюсь и отжимаюсь. Мне по кайфу. Я словил экстаз от утомления и боли. От горения в каждой мышце.
Мне надо ещё и ещё, но тело ложится на пол. Не подняться снова. Я давлю верхними зубами на нижние. Не замечаю Майка, забываю себя, командую телу временно отказаться от самобичевания и нерешительности. Я принуждаю тело снять с себя изнеможение и подняться ещё.
И поднимаюсь.
Я могу всё. Я силён волей.
Майк кладёт руку мне на поясницу.
– Переставай. Ты не подготовлен к таким нагрузкам. Пацанчик, да что с тобой? Ты отключаешься, что ли, когда что-то делаешь?
– Я на правильном пути?
Мой взгляд направлен на Майка. Почему я больше не боюсь его? Почему смотреть ему в глаза легче, чем матери?
– На правильном, – громко хохочет, складывая руки на груди. Его смех басовитый, будто медведь смеётся.
– Никогда не встречал таких людей, – добавляет он, переставая хохотать.
– Каких? Я обычный.
Дверь в спортивный зал открывается. Кайн переступает порог, держа одну руку за спиной. А за ним идёт мой отец и Виталя.
Кайн хлопает дверью прямо перед их лицами и запирает её на замок.
Я встаю на ноги, смахиваю с колен облупившуюся краску с деревянного пола. Похоже, Майк занимается здесь так часто, что спортивный зал уже нуждается в косметическом ремонте.
Ситуация накаливается, как железо над пламенем огня. Я понимаю, что уязвим перед Кайном.
Я не могу выбить из груди подлый страх. К тому же мой отец стоит за дверью, куда мне не пройти из-за этого обманчиво улыбчивого парня.
– Майк, дошёл слушок, что меня не пригласили на вечеринку.
Майк делает разминку шеи, не отпуская Кайна с поля зрения.
– Многие не были приглашены.
– Пианист, как дела?
Он делает шаг и останавливается, потом ещё шаг. И остановка. Пытается напугать и без того испуганного.
– Всё нормально, спасибо.
– Вы с Майком теперь друзья? Старые отношения ему стали неинтересны?
– Не знаю ответа на этот вопрос, – честно отвечаю я.
Майк не вмешивается.
Кайн всё ближе. Его волосы собраны в небрежный хвостик, а височная зона коротко подстрижена – в нашу последнюю встречу волосы были длиннее.
– А что ты знаешь? Знаешь, почему у Витали гипс?
Майк перестаёт разминаться и напряжённо хрустит пальцами.
Я один раз уклонился от удара, но от Кайна не улизну. Я готовлюсь к боли. К боли, хуже, чем от физических нагрузок.
– Потому что он ударил по машине.
– Майк, ты чего такой взволнованный?
Перестанет ли Кайн улыбаться? Это сбивает с толку, и запугивает хлеще, чем его слова.
– Говори прямо, Кайн, зачем пришёл?
– Ну-у, для этого.
Всё происходит за долю секунды. Кайн бежит на меня, толкает, толкает снова и бьёт в нос. Боль дробит кости. Мне не ухватиться за воздух, и я падаю. Кайн садится на меня сверху. Летит кулак, удар, боль, смертельная паника – вытесняющая инстинкт защищаться. В голове звон, я вижу свет, темноту, туман. Майк подскакивает к Кайну и пробует снять его с меня, остановить его удары, но Кайн ещё не закончил. Удар. Паника. Страх.
К горлу подкатывает тошнота. Все тренажёры летают, описывают круги. Дёсны ноют. Откашливаю кровь. Закрываю лицо руками.
– Лежи смирно!
Майк не теряет надежды оттащить Кайна.
Нестерпимая боль. В переносице неопределённые ощущения, словно где-то внутри застрял щебень.
Омут овладевает мозгом. От кашля в груди жгучее ощущение утраты кислорода. От головокружения мир полыхает, сияет в чёрном огне, осыпается пеплом.
Не шевельнуться.
Ослабленные руки падают вдоль тела. Ногти пытаются вырыть дыру в полу, чтобы прекратить эти мучения.
Прерывистое дыхание через рот между влажными хрипами плавит кожу. Суставы ломит. Левый глаз видит через чёрно-белую плёнку, я попал в пианино? Я проваливаюсь в воспоминания, когда родители носили в салон фотоплёнку для проявления снимков.
Нос не дышит.
Кровь медного привкуса. Я что, сожрал раскалённое железо?
Надо мной проплывает шарик света, дразнит, скачет вверх-вниз. Дотянуться бы до него, но не чувствую рук. Лицо – мясная отбивная.
Становится спокойно, шарик угасает, ужимается, мерцает.
Я теряю сознание. Иду на дно, осталось недолго, не так уж и глубоко.
***
Майк потирает затылок.
Отец Артура уносит на руках покалеченного сына к выходу. Сара плачет, высверливая через слёзы на Кайне ненависть. Тая пялится в одну точку.
– Бить не таких, как ты, это… это… подло! – Сара вскакивает и целится пальцем в Кайна. – Или скажешь, что ты нашёл его таким?
– А где доказательство, что это я?
– Сара, пожалуйста, – просит Майк, натягивая толстовку.