Энн Княгинина
Расколотое сознание
– Потому что я не пёс.
Я любил её, но всё обернулось так, что я не понимаю, как освободить Таю от фантазий со мной. Как вернуть ту беспечную, равнодушную ко всем Таю.
– Это образно говоря.
– Кайн тоже сексуальный, вроде.
Не мне судить, но если попытаться понять, что нравится девчонкам, то он занимает второе место после Майка.
Тая обдумывает мои слова, опираясь рукой об стул. На мгновение я замечаю её грудь и отвожу взгляд к стене.
Пожалуйста, помогите.
Тая вызывает озноб.
– Кайн заперся дома и никуда не выходит.
– Разве это не похоже на цель? Вернуть Кайна и себя к жизни. Дай мне ключ.
Прости, Кайн. Это может быть как местью, так и помощью.
Тая молчит, сжимая ключ в кулаке. Я не убедил её.
– Тая, Майк для нас не просто друг, он брат, ангел, помощник, любимый. Но его нет в живых.
Тая вздрагивает. У неё нет смысла жизни, кроме как желать близости со мной. Это печально.
– Он бы не сказал: «Плачьте по мне, грустите, забудьте о жизни». Майк бы попросил нас жить ещё лучше, чем мы жили до этого.
Кому я это говорю – ей или себе?
Из глаза Таи выкатывается слеза, за ней ещё одна. Я кусаю язык, чтобы не заплакать.
– То, что ты делаешь – это неправильно, это какой-то абсурд. У всех парней есть член. Я не герой порнофильма, я обычный парень, – ору на Таю, – верни прежнюю себя! Верни ту весёлую девчонку, от красоты которой все млели!
– Как много громких слов.
– Я умею говорить и громко.
– Не так много.
– Нормально. Дай ключ и верни мне подругу. Ты озабочена, и это противно.
Тая прячет лицо в тени.
– Противно?
– А ты думаешь, мне нравится, когда ты лезешь и не понимаешь отказа? Дай ты уже ключ. Пока ты ведёшь себя так глупо, не подходи ко мне.
Тая бросает ключ, и я ловлю его, прежде чем он успевает упасть на пол.
Вставляю ключ в замочную скважину и, пока проворачиваю его, смотрю на рубашку Таи, со следами обуви.
– Подружись с головой, ты же не такая.
Выхожу из комнаты и бегу по ступенькам вниз.
Высоченный парень сидит рядом с Сарой и предлагает ей выпить. Она отказывается.
Да он к ней клеится.
Подхожу к спинке дивана. Сара хочет повернуться, но я целую её в макушку, просовываю руки под подмышки и тяну на себя. Она заливается хохотом.
– Что ты делаешь? Щекотно!
Я подхватываю её, закидываю к себе на плечо и уношу подальше от прилипал. Я держу её двумя руками, она смеётся, болтая ногами в воздухе.
Смотрю на высоченного и ухмыляюсь.
Я понял, зачем Майк так делал. Он ещё играл желваками, но к такому я не готов.
Я продемонстрировал своё превосходство, стерев с рожи Митча улыбку.
– Чего это ты, а? – интересуется Сара, крепко держа меня за футболку.
Я несу Сару по улице к гостинице, где жил. Смех Сары не утихает, а я всё продолжаю улыбаться.
Я не отпущу вишневолосую, пока сам этого не захочу.
– Он прилип к тебе как банный лист.
– Ревнуешь? – удовлетворённая вопросом она обцеловывает мою щёку.
– Да.
– Артур Донов умеет ревновать?!
– Не зря Майк тебя ведьмой звал.
– Майк был прав.
К счастью, номер, где я жил, свободен. Я вношу Сару в номер, ставлю на пол и подталкиваю к кровати. Она садится, тянет меня за собой, и мы вместе падаем на постель.
***
Тая послушала Артура и идёт Кайну, что не выходил из дома со смерти Майка.
Майк помогал Тае снимать напряжение, пока та не зациклилась на Артуре.
Они дружили вчетвером, и именно Майк объединял их, но Артур расколол то, что уже было в трещинах.
Тая идёт к дому Кайна в слезах, минуя поглядывающих на неё людей.
Она плохо разбирает дорогу, но ноги сами несут её к знакомому дому.
Тая собирается переспать с Кайном, потому что никогда не была с ним, и Кайн самый приближённый к Майку.
Тае хочется освободиться от Артура.
Она устала желать Донова. Быть сукой. Она никогда не отбивала парней и отказывала тем, кто бросал своих девушек ради неё. А Донов – парень её бывшей подруги, и Тая мечтает вернуть доверие Сары, извиниться за всё то время, когда она указывала ей, как жить.
Тая больше не будет разрушать отношения Сары и Донова.
Тая теряла рассудок в безмозглом желании заполучить Артура.
Её постоянно возбуждённое тело тянулось к Артуру, а побитое самолюбие пинало к сексу с ним.
Сейчас её тело и душа – это два полюса. Её тело требует любого недоступного парня, в то время как душа не выходит из траура.
Её щёки обжигают солёные слёзы.
Кайн не открывает Тае дверь, он никого не ждёт, ему никто не нужен. Он положил подушку на лицо, надеясь так себя задушить, но не закрыл окно, и Тая пробралась в его дом. Она скинула подушку на пол и заскулила, глядя в зелёные глаза Кайна.
Она плачет, стоя над Кайном, сжимающим кулаки, чтобы не завыть вместе с ней.
– Переспи со мной, – просит Тая, глотая слёзы.
Кайн спрыгивает с кровати, замахивается, но останавливается с поднятой рукой. Тая не пытается уклониться от удара.
Кайн зверь – это и отталкивало Майка, ломало их дружбу. Он опускает руку. К сожалению, осознание своих действий пришло к нему слишком поздно. Майк умер с обидой на него.
– Майк умер, а ты всё о сексе?!
Кайн берёт Таю за руку и тащит к стене, где фотография четырнадцатилетнего Майка и Кайна разрушает гармонию минимализма.
Серые глаза Майка уже никогда не моргнут. Его губы не улыбнутся, а выражение лица останется неизменным.
Тая не смотрит на Майка, зато Кайн не отводит взгляд.
– Майк умер, ненормальная, какое трахаться? – Кайн кладёт ладонь на затылок Таи и поворачивает её голову к фотографии, – смотри на Майка, приди в себя!
Тая задыхается, она захлёбывается слезами и не вытирает сопли. Пелена застилает ей глаза, и попытки Кайна заставить смотреть на фото всё равно проваливаются.
– Замени мне Майка, – упрашивает Тая.
– А мне кто его заменит?!
Кайн убирает руку с головы Таи.
– Никто не заменит Майка, ясно?
Кайн кричит на весь дом. Его мать уехала на съёмки в другую страну и не вернулась, чтобы поддержать сына. Как всегда, Кайн один в большом доме. Но теперь «как всегда» совсем по-другому.
От духов с ароматом корицы Кайн чихает. Тая прыгает на него и целует в губы, не боясь его агрессии или боли, если он посмеет её ударить.
Она не выносит эту боль, её сердце трётся об рёбра, как об тёрку.
Кайн впивается в губы Таи, ища утешения в их поцелуе, и настойчиво толкает девушку к стене. Он плачет с ней на пару, только тише и незаметнее. И лишь его слёзы, затекающие в их соединённые губы, позволяют Тае понять, что Кайн тоже плачет.
Глава 45
Прощай, прошлое
***
Я звоню бабушке, чтобы она не беспокоилась. Стараюсь по возможности предупреждать её, что здоров и в порядке.
Ночь мы с Сарой провели вместе. После всего, что произошло, секс с ней стал для меня источником утешения. Думаю, для неё тоже: она выглядит гораздо счастливее, чем вчера, позавчера или неделю, две, три назад.
Кто терял, тот учится жить без потерянного. Этого всегда будет не хватать, и мозг раз на раз вспомнит, захочет повидаться с умершим, но снова поймёт ошибку, придавая сердцу боль. И потом придётся снова толкать себя жить дальше.
Я держу Сару за руку, ведя в свою старую квартиру к родителям. Я обещал решить с ними все дела, и выполнять их мы идём вместе.
Я почти всё уладил: возвращаю бабушке долг. Вчера бросил гонки, проиграв и выиграв. Научился извиняться перед Полом словами. Оттолкнул Таю, надеюсь, навсегда.
Майк, скажи, что я молодец.
Осталось сыграть на пианино, и не сопротивляться игре уже никогда.
– Что-то я волнуюсь.
– Ты уже виделась с моими родителями в больнице, – напоминаю я.
– Ну, это другое. Мы все были не в себе.
– Весело было.
– Ты дурак?
Сара толкает меня в плечо, я пихаю её в ответ. Она налетает на меня, и я врезаюсь в столб. Смеясь, я обхватываю столб, чтобы не упасть.
– Так мы не дойдём.
– Этого и добиваюсь.
У Сары поразительно приятный для слуха смех, проникновенный и звонкий, как звон ксилофона, сделанного из стеклянных бутылок, наполненных водой.
– Не выйдет, – объясняюсь я. – Это в мороз можно прилипнуть языком к столбу и остаться так до весны, а сейчас нужно идти.
Отхожу от столба и беру Сару за руку.
– И мне всё равно придётся знакомиться с твоими родителями заново?
– Да.
– Твоё «да» звучит как: «Я сказал и точка».
– Да.
– Я тебя покусаю.
– Я первый.
Она убегает, и я гонюсь за ней, пока не ловлю и не заключаю в объятия. Щёлкаю зубами, приближаясь к её щеке. Сара пытается вырываться, а я уже покусываю её кожу губами.
Наша жизнь стала похожа на обычную, но меня не покидает мысль, что Майк этого не увидит. Он не разделит с нами эту ни к чему не обязывающую жизнь.
Ничему нас не научит, и ничего не расскажет.
Когтистая лапа боли тянет в тёмный туннель, но Сара помогает сопротивляться и бороться. Мы освещаем одну тропу для двоих, держимся на свету.
Я почти перестал замечать людские взгляды. Научился бороться со страхами и усмирять неожиданную агрессию или тоску.
Я нашёл последнюю деталь своего пазла. Запустил механизм, где много деталек и каждая важна.
Я верну пальцам клавиши, и это будет последнее, что я исполню.
Пропускаю Сару в квартиру. Здесь чисто и пахнет свежим бельём, а на стенах появились фотографии пейзажей в рамках. Всё здесь напоминает о прошлом: о гиперопеке, лжи, внутренней боли.
Мои родители встают перед нами, папа с недовольным лицом прижимается к стене, а мама улыбается, заправляя седые волосы за уши.
На вешалке висят куртки мамы, и только одна – отца. Такая же ситуация и с обувью.
– Здравствуйте, – Сара вежливо склоняет голову.
Папа закатывает глаза, а мама здоровается и суетится.
– Проходите на кухню, я приготовила любимые котлеты Артурчика. Папа ненадолго, скоро уйдёт.
– Куда?
– Тут такое дело…
Мы с Сарой заходим на кухню. Она занимает стул подальше от входа, а я устраиваюсь на стуле рядом с ней. Отец, выдвинув стул, опускается на него, и тот скрипит под его весом. Отец одет в рубашку и брюки, гладко выбрит. Тщательно подготовился к разговору.
– Мы развелись, – ошарашивает мать.
Я бросаю руку на спинку стула Сары. Сердце делает один сильный удар и затем возвращается к обычному ритму.
– Развелись?
Сара кладёт руки на ноги, одну поверх другой. Ей неловко.
– Алёша упрямый, и я устала. Ты ушёл от нас, и я тоже захотела стать самостоятельнее.
– Сама ты упрямая! Я талдычу, что Артур должен быть с нами, ты же видишь, куда он скатился! Он, поди, и наркотики принимает!
Сара в ужасе. Она тянется за салфеткой, укладывает её на ноги и тщательно поглаживает, низко опустив голову. Я всегда хотел спрятаться в этой квартире, как страус.
Мама приоткрывает рот.
– Не говори это слово! Не в этом доме.
Я покачиваю головой, смотря на блестящую скатерть.
– Никуда я не скатился. Не будем говорить обо мне. Сара, тебе дать попить?
– Нет, нет, – не поднимая головы отвечает она.
Мама возвращает улыбку, забирает наши тарелки и наполняет их едой – котлета с картофельным пюре. Как в детстве, когда наша семья ещё не развалилась.
– Сидит тут безглазый, с девушкой, взрослым притворяется. Чушь всё это, Карла!
Отец ударяет кулаком по столу, мы дружно вздрагиваем. Я возвращаюсь в пятнадцатилетний возраст, когда отец кричал на меня и мать. Когда он стучал по пианино кривыми пальцами, требуя, чтобы я продолжал играть. Когда он затаскивал меня в квартиру за шкирку из-за опоздания домой на двадцать минут.
Страх.
Неприязнь.
Серость.
Это преследовало меня годами.
– Если тебе неприятно сидеть с нами на семейном ужине, уходи, – невозмутимо предлагаю папе, доводя его сильнее.
– Ты, сопляк, будешь мне указывать?! Ты в моём доме!
– Артурчик, не слушай его. Сара, извини, что так.
Наши взгляды сцепляются. Папа выигрывает, ведь у него два глаза, но это не помогает ему не отвернуться. Раньше я не мог долго смотреть отцу в глаза, но в этот момент он не в силах выдерживать мой взгляд.
Я кладу ладонь на руку Сары. Наши браслеты ударяются друг о друга. Мама пьёт воду маленькими глотками, боясь подавиться, если отец снова начнёт огрызаться.
– Я не безглазый. У меня два глаза. А Сара – моя будущая жена, если она, конечно, согласится.
Матери не помогают маленькие глотки, она всё равно давится и кашляет. Сара поворачивается ко мне и внимательно смотрит.
Я не обсуждал с ней свои намерения и не говорил ей, что девушка для меня – это не временное событие, а продолжение жизни.
– Я соглашусь, – отвечает она.
Мама встаёт и стучит по груди внешней стороной кулака.
Отец ржёт, как лошадь, которую бьют кнутом.
Я улыбаюсь Саре.
Вот и обсудили.
– Пойдём к пианино? Хочу попробовать снова, – предлагаю я Саре.
Ужин проходит отвратительно, и, возможно, воспоминания о детстве помогут сыграть хотя бы мелодию. Или просто коснуться клавиш. Нужно найти плюс в этом неудавшемся ужине.
Мы с Сарой встаём. Мать прекращает кашлять. Отец тоже поднимается.
– Кто тебе разрешал ходить здесь как у себя дома?!
– Я ему разрешаю, Алёша. Это и его дом.
– Он свалил отсюда, не звонил тебе, когда ты устраивала истерики, вёл себя как подонок!
– Да это наша вина! Алексей, это мы довели до того, что Артур сбежал. Мы сказали, что твоя мать мертва, подделали письмо, чтобы он ни шагу без нашего разрешения не ступил, и ты ещё говоришь, что он подонок. А Зоя вообще неквалифицированный психолог, работающая в шарашкиной конторе! Мы должны кланяться Артурчику в ноги, чтобы он нас простил!
Я рад, что мама наконец-то всё осмыслила, разобралась в себе и снова стала той, кем была четыре года назад – заботливой и понимающей. Жаль, что она осознала всё так поздно. Жаль, что она создавала невыносимые условия, прикидывалась больной и присваивала мои достижения.
Почему я не подумал купить маме цветы? Она ведь так их любит.
Сара непривычно притихла. Я прижимаю её к себе.
– Пойдём к пианино, потом вернёмся, ты ещё не поела.
– Вернёмся?
– Я обещал тебе всё решить.
Я говорю с ней так, будто мы на кухне вдвоём. Мать с отцом пререкаются. Мы оставляем их одних.
Моё пианино стоит нетронутым. На нём пыль, в комнате затхлый воздух, а на банкетке лежит нотная тетрадь.
Сара проводит по клавишам, собирая пальцами пыль.
Мамины шаги приближаются. Мама останавливается на пороге и смотрит на меня. Она молчит, и я молчу.
Сара отдёргивает руку.
– Ну что ты, рассматривай, не переживай.
Сара неуверенно нажимает на клавишу, и звук озаряет покинутые стены.
Отец встаёт рядом с мамой.
Если он снова будет устраивать концерты, я боюсь не сдержаться и ударить его.
Сара кладёт нотную тетрадь на подставку, садится на банкетку и делает вид, что играет, порхая пальцами над клавишами.
– Сыграешь нам, Артурчик?
Сара вскакивает с банкетки. Я подхожу к пианино и, прежде чем попробовать, целую Сару в губы наудачу.
Но только приблизив пальцы к клавишам, всё та же невидимая сила отталкивает их.
Я смотрю на маму, а она – на меня.
Я отрицательно мотаю головой и снова приближаюсь к клавишам. Бью себя по рукам, чтобы они перестали подводить.
Мышцы перенапряжены, чувствую на коже боль.
Я всё также не могу играть.
Я сажусь, нажимаю на педали ногами, но пальцы сводит, и мне не сыграть ни ноты.
– Никак.
– Артур, не мучь себя. Ты сделаешь это, когда почувствуешь нужным.
До меня доносится ржание отца, вот кто доволен происходящим.
– Ослеп, ещё и не может играть, – аплодирует, – самостоятельность не пошла тебе на пользу.
Я сам не замечаю, как подлетаю к отцу, хватаю его за воротник и высказываю ему в лицо всё, что накопилось:
– Ты достал меня контролем, непониманием, распоряжениями, – он не отталкивает, выслушивает, – из-за тебя с матерью я не жил, а существовал. Я был лохом. У меня не было друзей. Я боялся каждого шороха. Вы делали из меня убогого музыканта, не давали выбрать ни мелодию, какую я буду играть на концерте, ни жизнь! Тебе придётся смириться, что я стал таким. Придётся, ясно?
Я отпускаю его воротник и толкаю кулаками в грудь.
Он расправляет плечи.
– Мы делали это для тебя, идиот. Чтобы ты стал знаменитым, богатым, мог путешествовать куда захочешь и покупать всё, что пожелаешь!
– Нет, это вы хотели путешествовать и покупать вещи. Я не мог позволить себе даже одежду без скопления собственных денег.
Как хорошо наконец-то выговориться, вывалить всё, о чём думал несколько лет.
– Нытик!
Я делаю глубокий вдох. Он туп и глух. Здесь нет шанса.
Я обнимаю расстроенную маму, и она отвечает крепким объятием.
– Правильно, что развелась с ним.
Я отстраняюсь от мамы и иду к Саре. Мы переплетаем пальцы. Сара пытается прийти в себя после потрясения. Сара знает, какие у меня отношения с семьёй, но видеть воочию – это другое.
– Отец, если тебе противно находиться со мной рядом, уходи. Ты портишь всем настроение.
– Сопляк!
Отец бьёт кулаком в стену, ведь он бешеный и неуравновешенный, и никто не вздрагивает, все ожидали, что так и будет.
А я что, хотел быть спокойнее, не гнать на машине, не погружаться в адреналин, как аквалангист в воду, не разобравшись с отцом? Майк и Сара оказались правы.
Родители мешали перешагнуть границу новой жизни, и я стоял в середине – ни туда ни сюда.
– Если ты не уйдёшь сейчас, то наше общение оборвётся, и ты никогда его не восстановишь.
Мне легко отказаться от ненавистного мне человека – предатели для меня не люди.
– Мне не нужно общение с тобой. Я отказываюсь от отцовства.
Он, чертыхаясь, выходит в коридор, обувается и с грохотом захлопывает входную дверь.
Глаза мамы наполняются слезами.
Я подхожу к пианино с надеждой, что проблема была в отце.
Не в нём.
Руки не поддаются.
Сара приобнимает мою мать.
– Пойдёмте на кухню, котлеты наверняка уже остыли. А мне не терпится попробовать, что Артур любил в детстве.
Они идут на кухню вдвоём. Я смотрю через окно на уходящего папу. Он сунул руки в карманы и сгорбился. Больно видеть его уход. Мой внутренний ребёнок будет скучать по нему. Но я, как взрослый человек, понимаю – с таким отцом свободу я не обрету.
Сара и мама уплетают котлеты. Сара хвалит мамину готовку с набитым ртом.
Спасибо Майку – это он направил на путь, где в конечной точке моя любимая лопает котлеты из моего детства. А мама подкладывает ей ещё.
Я сажусь напротив Сары и насаживаю на зубчики вилки кусок котлеты.
Часть 4
БЕЛОЕ
Глава 46
Клавиши
После ужина я проводил Сару до дома.
Когда отец ушёл, угнетающая и неприятная атмосфера сменилась на уютную и семейную.
Иногда приходится выпроваживать человека, причиняющего страдания. Мама будет скучать по мужу, но ей лучше быть одной, чем с тираном.
Бабушка уже спит, а я стою над синтезатором и слежу за красной подсветкой, приказывающей жать на клавиши.
Но я не подчиняюсь ей, мне не сыграть и с подсказками.
Без музыки тяжело.
И без Майка тоже.
Он смог бы направить, может, и ударил разок, чтобы я не ныл, а играл. Сделал бы что-нибудь, и это было бы эффективно.
Но его нет рядом, и не будет. Мне нужно самому совладать со слабостью.
Я кладу синтезатор под стол и ложусь в кровать. Глядя в потолок, я прокручиваю в голове множество мыслей.
Накатывает грусть, но я не борюсь с ней. Лучше я проживу её сейчас, обновлюсь и забуду до следующего раза.
Моментами физическая боль больнее моральной, но это меняется, и моральная становится сильнее физической.
Я сделал за день многое: помирился с мамой, отказался от отца и сообщил Саре о намерениях жениться.
И сделаю завтра ещё больше.
Но в эту минуту я вернусь в прошлое.
Я зажимаю в кулаке кулон-пианино и не стираю капающие по щекам слёзы. Я много плачу, но и много сдерживаюсь – в этой эмоциональной связи должно быть равновесие.
Повязка промокла от слёз, я снимаю её и вижу перед собой ту же черноту.
Я привык к тому, что мир разделился на светлое и тёмное. Как и делился на чёрное и белое.
На завтрак – блины. В доме пахнет выпечкой и яблочным джемом. Бабушка напекла целую гору блинов и не собирается останавливаться.
– Вкусно, Артур?
– Да, спасибо.
Запиваю сладкие блины чаем.
Ночное напряжение оставило, но не прошло бесследно. Глаз покраснел, а под глазами появились отёки и синяки. На ладони небольшая царапина от кулона-пианино – я не рассчитал силу и сжал его так, что повредил кожу.
Квартира бабушки, как замок за высоким забором, как прожитое детство, как душевный покой.
– Как вчера с родителями поговорил? Я не дождалась тебя, уснула.
– С мамой хорошо. С папой плохо.
– Прости меня, Артур, это всё моё воспитание.
Она садится, держась за спинку стула. В ней ещё много сил, но возраст никого не щадит. В этой истории она одна из моих спасителей.
– Воспитание тут ни при чём. Он взрослый человек, и сам виноват.
Складываю блинчик с джемом в квадратик и бросаю в рот. Пока жую, бабушка меня рассматривает.
– Ты умный мальчик, – она хихикает, подливая себе чай в кружку, – Внук получился лучше сына.
Я улыбаюсь ей в ответ, но улыбка держится недолго, я смотрю на пальцы в масле.
– Как мне вернуться к игре на пианино?
Бабушка чешет нос, размазывая по лицу масло от блинов. Я передаю ей салфетки, и она погружается в думы.
– Сходи с синтезатором к Майку на могилку.
Моя рука дрогнула, чай расплескался на скатерть. Скорее вытираю пятно, пока бабушка ожидает ответа, уже зная, что я спрошу:
– Зачем?
– Я так подумала… – делает глоток чая, смачивая горло, и подпирает рукой подбородок, – что смерть Майка не даёт тебе играть.
Салфетки впитали пролитый чай, и я не испортил любимую бабушкину скатерть.
– Майк не любил классическую музыку. Он даже отказывался слушать мою игру.
– Я уверена, ему нравилось, но он скрывал это.
– Я не смогу этого узнать.
– Сходи да попробуй, с тебя не убудет.
Я так и делаю.
Покончив с завтраком, я звоню Саре и прошу прийти на кладбище, а сам беру синтезатор под мышку, чтобы легче было нести, и иду к Майку первым.
Как душевнобольной я шагаю с синтезатором по тропинке мимо могил, и привлекаю внимание горевавших.
Майк усмехается с могильной плиты, и я пожимаю перед ним плечами.
– Если тебе вправду нравилась моя игра, то отдай моим пальцам власть.
За спиной раздаётся топот. Я оборачиваюсь и кладу синтезатор на землю, чтобы он не мешал мне защищаться.
Кайн смотрит себе под ноги.
– Он терпеть не мог твою игру.
– Спасибо, что сообщил.
Кайн состриг волосы, уровняв длину по всей голове, теперь нет пучка на макушке. Он стал выглядеть старше. Он поднимает зелёные глаза, и я с грустью отмечаю, как Кайн изменился. Затворническая жизнь не пошла ему на пользу.
Кайн роется в нагрудном кармане худи, и достаёт мятый конверт. Он протягивает его мне.
– Шестьдесят тысяч на уплату штрафа, – впервые за наше знакомство он мямлит.
Его клыки вонзаются в губы. Белое лицо, покрасневшие белки глаз и выступившая из прокушенной губы капля крови, окрасившая зубы в красный, делает Кайна похожим на вампира: он и был им всё это время, только энергетическим.
– Не надо.
– Возьми.
– Нет.
Он бросает конверт к синтезатору.
– Если не заберёшь, то они останутся тут.
Я так и не догадался, какой Кайн человек – он лучший друг Майка, но они часто ссорились. Моя ли это вина, что Кайн ревновал Майка?
Здесь уже никто не разберётся.
– Я не буду просить у тебя прощения, – информирует он, не вызывая у меня никаких чувств.
Кайн не приближается и не отдаляется. Я смотрю ему в зелёные глаза своим. Кайн ни разу не перевёл взгляд на мою повязку, и не назвал пиратом или одноглазым – за это время я слышал много прозвищ.
– И не надо.
– Бабки забери.
– Пошёл ты.
– Ты туда же.
Я сажусь на холодную землю в позу лотоса, стараясь не облокачиваться спиной на могильную плиту с фотографией Майка. Конверт остаётся лежать. Я не приму помощь от Кайна.
Я кладу на ноги синтезатор, но не успеваю попробовать нажать на клавишу, как слышу голос Пола.
Сара идёт с Полом. Пол первый замечает неподалёку от меня Кайна и тянет Сару за рукав футболки, чтобы она подняла глаза от кладбищенской земли. Сара ускоряется, Пол, едва не наступая ей на пятки, торопится за ней.
С другой стороны, проваливаясь каблуками в грязь, идёт Тая.
Кайн чешет затылок.
– Я тебя ненавижу, – напоминает Кайн.
– Это взаимно.
– Я знаю, что это ты, гадёныш, сказал Тае припереться ко мне домой, – пустота в его зелёных глазах соответствует невесёлой улыбке.
Всё же она пошла к нему.
– Ей нужен был хороший секс.
Сара садится рядом, я сдвигаю ей на ноги половину синтезатора.
– Не буду спрашивать, откуда ты это знаешь.
Чтобы успокоить Сару, я целую её в щёку.
Пол садится с другой стороны и вытягивает ноги, пачкая землёй светлые джинсы.
Кайн обнимает Таю за талию.
Тая виснет на нём, как капуцин на дереве. Лицо Кайна обретает живой оттенок.
Я глажу прохладный пластик, опускаю палец и вжимаю клавишу. Протяжный звук заставляет всех замолчать.
Отпустив клавишу, я смотрю, как она поднимается. Наступает тишина.
Бабушка была права.
Сара кладёт голову мне на плечо. Пол тихо смеётся.
– Прости, Майк, но тебе всё-таки придётся послушать мою игру.
Ноты «Реквиема по мечте» танцуют перед глазами. Пальцы вальсируют по клавишам, музыка вливается в меня, наполняет, как энергия всего живого. Я задеваю локтями Сару и Пола, но они не отодвигаются.
А я играю, вслушиваясь в каждую сыгранную ноту. Ветер подыгрывает музыке, скрепляясь с мелодией узами родства. А стук деревянных шариков браслета украшает дуэт.
На могиле Майка собрались его лучшие друзья.
И для каждого из нас он разный.
Музыка – не вся моя жизнь.
Чёрно-белые клавиши лишь дополнение.
Поняв это, я обрёл свободу.
Нашёл друзей и любимую.
Я сыграю для Майка ещё одну мелодию, и мы останемся скорбеть о нём в тишине.
Теперь у героев всё будет хорошо. Они благодарны, что вы прочли их историю.
Пожалуйста, оставьте отзыв – для меня важно знать любое ваше мнение. От положительного до отрицательного. Спасибо!
Мой писательский Телеграмм канал, на который Вы можете подписаться: https://t.me/youngadultAnnKn
Вырезанные сцены из главы 37.
А спустя несколько дней всех собрали в актовом зале, чтобы рассказать о Майке, погибшем в собственной машине.
Директор стоит на сцене с микрофоном в руках. Рядом с ним пианино, на котором я неоднократно играл. Оно тянет к себе, но мне нет смысла подходить и пробовать сыграть.
Я так и не могу играть, так мне и нажать ни на единую клавишу.
– Майк Коновалов был харизматичным и умным парнем, но порой его энергия переходила границы.
В зале раздаются смешки и всхлипывания. Вероника, сидящая впереди нас, вытирает слёзы платком.
Я напряжённо сижу на кресле, реагирующем на каждое движение скрипом. Сара теребит браслет: она то снимает его, то надевает обратно. Тая забрала толстовку Марка и, надев капюшон, прячет заплаканное лицо.
– Майка любили многие, но и боялись, конечно, тоже. Он был справедливым и добрым человеком, но не мог избежать конфликтов.
Прошедшее время режет слух: он был. Был таким, сяким. Он умер, но он всё равно есть. В наших душах, сердцах, в каждом ударе сердца.
Я обнимаю Сару и утыкаюсь носом в её волосы, затягивая в себя аромат вишни, он меня успокаивает. Сара гладит меня по волосам, раз в минуту всматриваясь в моё лицо.
Но я не буду плакать здесь, где слёзы и так потопляют актовый зал. Преподаватель за преподавателем выходят на сцену и рассказывают о Майке. О том, как он любил родителей. О том, как любили его девушки, и о том, как благотворили друзья.
О нём знают так много, но знал ли он о себе столько же информации.
Все встают. Минута молчания посвящается Майку Коновалову.
Я не собирался плакать, но мышцы горла напрягаются, а глаза наполняются слезами. Я смотрю на затылки других, часто моргая, замедляя эмоциональную слабость. Губы Сары дрожат, а Тая даже не смогла встать с кресла. Марк и Донна, держась за руки, поддерживая друг друга, склонили головы. Пол убрал руки в карман джинсов и, вроде как, щипает себя.
Минута длится вечно. Никто не шевелится. Замер кадр. Майка любили многие.
***
– Я хочу сделать татуировку. Сару не удивляют мои слова. – Ворона?
– Да.
– Майк сделал тату в шестнадцать, на одной из вечеринок. Один из старшеклассников начал осваивать тату-машинку, – она погружается в воспоминания, её руки с булкой замирают в воздухе, – тот парень сделал Майку ужасного ворона, косого и больного.
Сара смеётся, бросая большой кусок хлеба в сторону. Птицы с шумом бьются друг о друга и сталкиваются крыльями.
– И вот до восемнадцати лет он ходил с убогой татухой, а потом пошёл в салон, и ему всё исправили.
Я пытаюсь представить, как это было, но мои воспоминания размыты. Я никогда не видел Майка молодым и не увижу его старым.
– Ты не против, если я сделаю тоже? На руке? – Будет здорово, – не раздумывая отвечает она.
Никто не смог найти фотографию Майка без верхней одежды, поэтому нам с Ози, его другом и татуировщиком, с которым Майк
подрался на той вечеринке, куда я не осмелился прийти, пришлось восстанавливать эскиз ворона по памяти.
Мы оба помним, что ворон смотрел вверх, держал в когтях перо, а его глаза были направлены к клюву. Сначала Ози нарисовал эскиз на листе бумаги, затем начал переносить чёрные линии на мою кожу. Каждый штрих приносил боль, игла с чернилами проникала в кожу, приближая меня к пониманию чувств Майка.
– Я делал ему эту татуировку.
– Это ты тот самый, после которого ему пришлось идти в салон, чтобы исправить?
Я чуть не дёрнулся, но Ози вовремя схватил меня за запястье. Линии ворона обходят вены на руке. Штрих за штрихом.
– Да ты не парься, это было сто лет назад, я поэтому и не помню, в какой позе был тот ворон. Я стал профи, и куча татух сделал.
Я наблюдаю за тем, как на моей коже появляется очертания ворона. «Майк снимает толстовку, на косой мышце живота точь-в-точь такой же рисунок».
Ози покрывает только что наколотого ворона специальной плёнкой, а сверху наклеивает обычный малярный скотч, чтобы зафиксировать.
Мы стоим на выходе из салона, но не прощаемся.
Это тату всколыхнуло наши воспоминания и наполнило нас тоской.
Жизнь течёт стремительно.
Не успеваю оглянуться, как оказываюсь в другом месте и начинаю заниматься чем-то новым. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь остановиться и посмотреть на мир спокойно, без спешки.
Пожалуйста, оставьте отзыв. Спасибо)