Олег Механик
Система
Прочитав текст, Куба испытывает одновременно радость и облегчение. А задание то и правда проще пареной репы. Сначала, достав из конверта две пятитысячных купюры, он начал переживать, что его будут просить сделать что-то архи сложное или невозможное, но теперь он видит, что задание не только ему по силам, а вообще в его вкусе. Уж он-то мастер по части дрессировки.
***
– Смирнов, ну-ка ещё три раза тявкни.
«Уаф… уаф…уаф» – Смирнов лает, самозабвенно задрав голову. Каждый отрывистый звук заставляет его голову запрокидываться, как у настоящей лающей собаки.
– Хорошо! Отлично! – Довольный Куба, ухватив курсанта за плечи, отделяет его от основной массы строя и переставляет отдельно в кучку из четырёх уже прошедших отбор солистов будущего хора.
– Так, теперь ты, Шишка.
«Аф..аф..» – угрюмый небольшого роста курсант Шишов, лает без вдохновения, на отвяжись. Он один из тех, кто постоянно оказывается в продуманной середине строя.
– Плохо, Шишка! Как всегда плохо! – Куба с укоризной трясёт головой. – Как ты родину защищать собираешься? – он отставляет не понимающего, причём здесь родина Шишова, в конец строя.
– Антипин!
«Уф..уф..»
– Антипин, ты же не филин. Ну ка ещё раз выразительнее и громче.
«Аф..аф..аф»
– Та-ак, уже лучше! Вот видишь, Антипин, можешь, когда захочешь. Следующий, Лебедев.
Соловьёв…Калюжный… Денисов.
Куба с хваткой мастеровитого дирижёра прослушивает каждого, с серьёзным видом наклоняя ухо во время очередного лая. Он скрупулёзно делит, разбивает строй на части то и дело, переставляя курсантов из кучки в кучку, как шахматные фигуры.
– Андрюха, это чё за гон! – Блиноподобное, прыщавое лицо Мирона, который уже час наблюдает за непонятной ему картиной растекается в вечной улыбке.
– Не мешай, а лучше смотри внимательно. Свой взвод так же научишь. – Куба полностью погружён в любимое дело. – Так, левый фланг, давайте хором. И-и раз!
«У-в-а-а-аффф» – слаженный хор издаёт громкий звук, похожий на пушечный залп. Эхо катится по заднему двору училища.
«Это даже перебор» – Куба оглядывается вокруг, не притаился ли в сумерках наблюдатель этой странной тренировки.
– А зачем всё это? – Мирон чиркает зажигалкой по щелчку Кубы, азартно сжимающего сигарету в зубах.
– Завтра прикол будет! Увидишь, – говорит он, жуя фильтр сигареты. Он ещё не знает, а вдруг Мирон уже в «Системе». Тогда Куба сразу же покажет себя болтуном. Если же нет, тогда его можно использовать втёмную.
Всего час репетиции и два взвода готовы выступить в хоре. Мирон после ужина поработает со своим взводом. Куба доволен проделанной работой.
«Всем строиться! Смирнов, ты старший. Веди на ужин! Мы сейчас подтянемся».
– Ну чё, шмальнем? А потом обломимся хавчиком, – довольный Куба по дружески стучит кулаком в плечо Мирона и они направляются в сторону подъезда.
С ужина он идёт молча, погружённый в сои мысли. Это обычное дело после раскуренного на двоих косяка. Сбоку слышно бурчание Мирона, который в очередной раз рассказывает бородатый анекдот. Рассказчик из него никудышный, и он может испортить даже по настоящему весёлую историю, поэтому Куба даже не прислушивается. Сквозь топот сапог, шагающих в такт, ему вдруг кажется, что он слышит лай. Он трясёт головой, как будто пытается поставить на место разболтанные шестерёнки.
«Точно, где то лают. Или это шмаль так действует? Надо, наверное, поменьше курить. Да это же просто собаки там, на улице.» – успокаивает он себя, даже не подумав, откуда в центре города взялась такая огромная свора собак.
***
У каждого человека есть фобии. Есть что-то, чего он боится больше всего в жизни. Часто эти фобии берут происхождение из детства. От них, как молодые побеги от ветки, начинают произрастать другие страхи. Таким образом, мы часто и не помним, откуда он взялся, тот первоначальный страх. Мы пытаемся скрыть свои фобии за харизмой, цинизмом, напускной важностью, но рано или поздно они прорываются наружу. Каждый жестокий человек, безусловно, имеет такую сильную фобию, и чем сильнее он пытается показать свою твёрдость и жёсткость, тем больше эта фобия. Они неразделимы как корабль с якорем. Если нащупать в человеке его скрытый страх, насадить его на крючок, подсечь и вытащить наружу, можно полностью изменить его личность. Ведь все люди по натуре своей добрые, белые и пушистые.
Саше Пермякову, известному в училище под кличкой Жулик просто не повезло. Его фобии нужно было не показываться наружу каких-то полтора года. Это мизерный срок, учитывая то, что эти страхи можно скрывать десятками лет, так что о них часто не догадываются даже близкие люди, такие как жена или родители. Но она, эта подлая сука прорисовалась, вылезла на свет, когда авторитет Жулика уже не подвергался сомнению. Он с самого начала поставил себя на службе правильно. С детства занимавшийся хоккеем, добившись неплохих результатов в местной команде, он знал, как сломать, применить прессинг, прижать к борту, заставить подчиниться. Погоняло «Жулик» он притащил с собой с гражданки. Говорят, что в хоккее игрока провокатора, который чаще всего решает вопросы запрещёнными приёмами и кулачными боями называют «Тафгай». Скорее всего, в своей команде Саша славился именно этими навыками. Но провинциальные игроки решили не мучиться, ломая языки об иностранное слово, поэтому нашли ему простой перевод. Имя «Жулик» хоть и походило на собачью кличку, звучало как то милее, по родному.
Любимой коронкой Жулика был внезапный удар в солнечное сплетение, от которого сбивалось дыхание, темнело в глазах, а многие просто теряли сознание. В отличие от других сильных мира сего, дедов и черепов, с Жуликом было бесполезно договариваться на интеллектуальном уровне. Он понимал только язык грубой силы. Физически слабые люди априори являлись предметом его давления. Казалось, что он не был рождён в обычной семье, а какой-то Папа Карло выдолбил его, но не из дерева, а из куска гранита. На это указывали все угловатые, но через чур правильные черты его прямоугольного лица.
Но, всё-таки, Саше не повезло и однажды случилось непоправимое.
В тот злосчастный февральский день рыжий капитан Габриэль зачем-то притащил на службу свою маленькую собачку. Собачка была непонятной породы и походила на мочалку. Малюсенькая, мохнатая и рыжая, она была очень злая и постоянно ощеривала маленькие зубки, а чёрные как пуговки глаза поражали своим яростным блеском. Весёлый шутник Габриэль подходил к кому-нибудь из солдат и раскрывал уголок шинели, откуда внезапно появлялось это рыжее чудовище, рыча и пискляво лая. Солдаты обступали Габриэля, просили показать диковинную собачку, пытались погладить и с криком отдёргивали больно укушенные пальцы. Появившийся на разводе позже всех, Жулик не понял причину столпотворения возле капитана.
– Чё это вы там показываете т-рищ капитан? – его бас сбил улыбки с лиц большинства солдат и те стали расходиться на построение.
– Да, вот, Санька, крючок на шинели заклинило, никто расстегнуть не может, – улыбался веснушчатый капитан.
– Дайте, я посмотрю, – Жулик подошёл к Габриэлю и потянулся к вороту шинели в готовности быстро разрешить проблему. В это время капитан раскрыл отворот, откуда со скоростью кобры вылетела мохнатая голова собачки и ухватила Жулика за палец.
Можно было ожидать любой реакции от этого брутального до кончиков пальцев солдата, но то, что он стал вытворять в следующую секунду, повергло всех в шок.
Жулик завизжал пронзительным не своим голосом и резко отдёрнул руку. Но в этот раз собачка, видимо почувствовав настоящую жертву, вцепилась в неё мёртвой хваткой и вместе с пальцем вылетела из-под полы хозяина. Истошный визг Жулика, как вой тревожной сирены вогнал всех в немой ступор. Вся рота из пятидесяти человек молча открыв рты, наблюдала неравный поединок маленькой собачки и огромного человека.
Откинувшись назад, Жулик навалился спиной на душку кровати, которая под его весом поехала по полу. Сам он стал заваливаться на пол, с той же скоростью с какой кровать скользила по паркету. Собака, продолжала терзать толстый палец, неистово дёргая головой, как будто хотела его оторвать, а здоровый визжащий как девочка лоб, который одним взмахом руки мог швырнуть и размазать её по противоположной стене, почему то скрючился на полу.
– Уберите-е, уберите-е… – причитал он, отвернув голову и зажмурившись с безнадёжностью человека, на которого в лесу напал медведь.
Габриэль тоже на какое то время впал в ступор, поэтому заворожено смотрел на эту шокирующую картину. Наконец, капитан очнулся и отцепил злого монстра от пальца солдата, но тот ещё долго лежал на полу, сжавшись в комок и причитая.
Этот эпизод, про который якобы забыли и нигде не упоминали, сделал Жулика ещё злее. Его расправы над духами стали чаще и жёстче. Он словно мстил им всем за то, что они увидели его слабость.
Уже через месяц, когда казалось, что всё забыто, на заживающую рану подсыпал соли близкий друг, ефрейтор Никулин.
Не понятно, хотел ли Ник просто подшутить над товарищем, или в этот момент у них были разногласия, но он зачем-то попросил Мармона гафкнуть, когда рота шла из столовой. Глупый Мармон, не понимая, последствий радостно залаял. Жулик, шедший сбоку, пробился сквозь строй в середину, где шагал Мармон и двумя ударами заставил его скрючившись упасть на брусчатку. Оставшийся строй, запинаясь, прошёл через тело, которое, какое-то время ещё корчилось одиноко лёжа на асфальте.
30 апреля 1994 г.
Жулик выходит из подъезда и не торопясь вразвалочку направляется в сторону столовой. Сегодня суббота, его верный соратник Ник в увольнении, как и бо̀льшая часть его призыва, а бывший друг Монтана совсем скурвился, поэтому он идёт в одиночестве.
Рота под командованием Монтаны ушла на завтрак раньше, пока он ещё нежился в кровати. Он проходит вдоль пустующего плаца и сворачивает в широкую арку. Навстречу ему, галдя и беспорядочно стуча сапогами, движется бесформенная куча. Увидев его, солдаты замолкают, подбираются и пытаются образовать что-то вроде строя.
– Это чё за стадо? – Жулик недовольно оттопыривает нижнюю губу. – Почему без сопровождающего?
– Монтана…то есть сержант Медведев в столовой задержался, я за старшего, – чему то весело улыбается хохол Ляшенко.
– Ты старший? – Жулик презрительно хмыкает, окинув взглядом беспорядочный строй. – Нашёл кому доверить, – бурчит он, а потом вдруг зычно орёт обращаясь к толстому хохлу:
– Встать в строй солдат! Рота, смирно! В казарму ша-ом арш! – сапоги начинают щёлкать в такт, и Жулик довольным взглядом провожает пропадающую в арке вереницу.
Спустившись в маленькое помещение столовой, он обнаруживает Монтану, Медного и Кира сидящих вместе. Больше всего его раздражает присутствие этого дохлого выскочки, которого зачем то посадили с собой за стол черепов.
Жулик молча здоровается за руку с Монтаной и Медным и игнорирует протянутую Киром руку.
– Этот чё здесь делает? – говорит он, даже не глядя в сторону Кира.
– Он с нами в одной теме, – твёрдо отвечает Медный, агрессивно наклонившись вперёд.
– Мне то чё до ваших тем, – Жулик пододвигает к себе тарелку с остывшей кашей и нервными движениями размешивает густую массу. – Если у Вас общие темы с духами, обсуждали бы их у них за столом?
– Во-первых, он уже не дух, а мы уже не черепа. А во-вторых, Санёк, я не понимаю, чего ты так упёрся. – Монтана улыбается, пытаясь разрядить обстановку. Ты даже слушать не хочешь, что мы хотим тебе сказать, а тема на самом деле очень сильная. Сейчас, когда Шакамал уходит…
– Сейчас, когда Шакамал уходит, роту будут держать те, кто шёл следом! – Резко перебивает Жулик. – У нас была отличная команда : я, Никулин, ТЫ, можно было Медного подтянуть. А сейчас…– Он отодвигает не тронутую тарелку с кашей. – Ну понятно, этот.. – он машет рукой в сторону Медного. – А ты-то Серёжа как скурвился? Что с тобой стало. На какой понт они тебя взяли?
– Меня никто не на что не брал. Это дело добровольное. – голос Монтаны дрожит, и лицо его заливает краской. – Тебя тоже никто уговаривать не будет…
– Мы тебя по-хорошему приглашаем, как хорошего толкового пацана, – приходит на помощь Медный.
– По хорошему? – Жулик начинает нервно смеяться. – А если откажусь, тогда что?
– Увидишь! – глаза Медного становятся ледяными.
– Короче так, пацаны! Мы с Никулиным остаёмся при своём. Ни в какие ваши сраные ассоциации и системы мы вступать не собираемся. Шакамал передал роту нам, и мы будем рулить…
– Ты хочешь сказать: «Ты будешь рулить». – Медный подбрасывает в руке варёное яйцо.
– Ну, хорошо. Я буду рулить! Кто-то против? – Жулик бегает взглядом по лицам оппонентов.
– Посмотрим! – ухмыляется Медный, продолжая играться с яйцом.
– Смотрѝте. А пока смо̀трите, сделайте так, чтобы это дерьмо не сидело за нашим столом. Пошёл на хуй! Ты мне аппетит портишь. – он обращается уже к Киру.
Кир умеет противостоять оскорблениям. Лучшее противоядие от таких унижений, это не реагировать на них, и он уже давно умеет пользоваться этим приёмом. Он относится к выпадам и оскорблениям так, как будто они произносятся в адрес постороннего человека. Это всё равно, что увернуться от удара. Этот навык, он считает одним из самых важных и горд, что когда то сумел им овладеть. Сейчас он спокойно пожав плечами «мол, извините за недоразумение» встаёт из за стола.
– Жаль, что ты не понимаешь человеческого языка. Ну, тогда пусть тебе всё объясняет большая бездушная машина. Только, как бы она не перестаралась… – Медный с хрустом вдавливает яйцо в тарелку и встаёт.
Когда троица выходит из столовой, Жулик в одиночестве хлебает остывший чай. Он не допустит в роте этой блядской демократии. Зря что ли он так долго ждал увольнения Шакамала? «Сейчас бить, бить и только бить. Бить каждого, кто усомнится в его авторитете. Если надо будет, Монтану и Медного тоже. А с этих духов шкуру нужно сдирать» – он скрипит зубами от тяжёлых мыслей.
Возвращаясь в роту, он решительно отпечатывает шаг. Правая рука в кармане брюк периодически нервно сжимается в кулак. На плацу зачем то выстроились курсанты. Три тёмно-зелёных прямоугольника, заполнили собой всю площадку. «Странно, сегодня же выходной» – думает Жулик. Обычно в выходные не бывает строевой. Ещё более странно то, что офицеров рядом не видно. Да их и не может быть. В субботу их на всё училище один, или два.
«ГОЛОС!»
Необычная команда внезапно доносится до уха Жулика.
И вдруг огромный строй из трёхсот человек взрывается лаем. Первые несколько лающих звука попадают в унисон, и это звучит странно и страшно.
«У- аффф! У-аффф! У-афф!» Потом тявканья распадаются, расщепляются и лай огромной собачьей своры несётся по плацу и эхом отбивается от огромной стены бетонного корпуса. Но стена, как будто тоже оживает и разражается ответным беспорядочным лаем из открытых окон. Бас породистых собак, звонкое тявканье пустолаек, разбавлено подвыванием и злобным рычанием. С каждой секундой лай становится увереннее, агрессивнее и веселее. Лай набирает силу.
Жулик останавливается, открыв рот. Вокруг него творится сумасшествие. Массовое помешательство, которое набирает обороты. Его ум пытается сказать: «Успокойся, не реагируй. Это просто прикол», но Жулик уже не слышит.
Он не слышит, что эти звуки издают люди, он слышит только их. Эти звуки! Всё его сознание заполняет только этот лай! Огромная свора собак и он один. Узкая тропинка в снегу вдоль высокого зелёного забора. Он пытается убежать, но ноги в валенках утопают в глубоком снегу. Он оглядывается и видит хищную ощерившуюся пасть первой собаки, за которой несётся свора. Она не остановится, не пощадит. Ей всё равно на умоляющие крики «Мама! Не надо! Пожалуйста!». Её слюнявая пасть клацает зубами совсем рядом, за спиной.
«Нужно уйти! Просто уйти» – опустив голову, он идёт вперёд. Всего двести метров до поворота за угол здания, а там уже подъезд и он спасён. Лай ударяет его в левое ухо, словно шквалистый ветер. Он пригибается и забирает правее, но лай сверху из здания бьёт по темечку так, что голова врастает в плечи. Лай иголками прокалывает спину, впивается в нервные окончания так, что сводит мышцы.
«Заткнитесь!» – пытается крикнуть он, но не слышит своего голоса. Лай преследует, его, сковывает движения, он вязнет в нём как в болоте. Всё это походит на кошмарный сон. Наконец он добирается до угла учебного корпуса. Ему бы только перевести дух, успокоиться, а дальше он разберётся со всем этим.
Рота обеспечения в две шеренги выстроена у входа в подъезд. Приближаясь, Жулик сбавляет шаг, а затем останавливается. Все они дружно лают. Пискляво заливается Ляшенко, угрюмым басом отрывисто лает Иванез, со смачным рыком, ощерившись по звериному лает Мармонов. Зажмурившись по щенячьи подвизгивает Аликин. Звуки не свойственные человеку, смешиваются, сливаются в единое целое, заполняют весь периметр училища и выплёскиваются за забор. В удивлении останавливаются прохожие. Молодые мамаши укачивают в колясках проснувшихся и разоравшихся младенцев. Застывший старик смотрит на отштукатуренный бетонный забор то снимая то одевая очки, как будто сквозь толщу бетона пытается увидеть, что же там происходит.
В каптёрке, прижав к ушам огромные наушники плеера, и уставив глаза в стену сидит капитан Томилов.
Лай не прекращается. Курсанты и солдаты, как заворожённые, продолжают издавать гортанные звериные звуки. Они чувствуют, как сливаются в одно целое, как образуют один мощный устрашающий звук. Они чувствуют огромную силу и неуязвимость, которую придаёт им этот звук. Теперь их не остановить. Они вошли в раж.
Жулик оказывается в самом центре этого кошмарного звука. Ему нужно предпринять всего лишь несколько простых действий: сделать несколько шагов, подойти к строю и начать ломать рёбра этим лающим псам одному за другим, пока не заткнутся все. Но он не может пошевелиться. Сейчас прямо здесь, на глазах десятков человек он может погибнуть. Его вот-вот начнёт бить истерика, и всё закончится тем, что он нассыт себе в штаны как тогда, возле того проклятого забора. И всё-таки он находит в себе силы действовать.
Переставляя ватные ноги, он быстро направляется к КПП и пропадает за его дверью. Лай не стихает, но теперь он звучит торжественно, победно. На плац выбегает лейтенант Корчагин, который сегодня дежурный по училищу. Корчагин в расстёгнутом кителе из под которого торчит жёлтая футболка, почему то в спортивных штанах и в домашних тапочках.
«Курсанты смирно!» – его голос захлёбывается в волне непрекращающегося звука. Лай продолжает грохотать, носиться над плацем, вдоль бетонных зданий учебных корпусов.
Корчагин, то и дело теряя тапочек, бежит вдоль корпуса, не зная, что в точности повторяет путь Жулика. Во дворе он так же натыкается на лающую роту обеспечения.
«Прекратить!» – его голос срывается на визг. Он пробегает мимо грохочущего строя и залетает в подъезд.
Медный переглядывается с Монтаной «Получилось!»
«Получилось!» -видит Кир в пьяных, горящих азартом глазах Афони.
«Ну что, брат, ты понял?» – говорит ястребиный взгляд Кацо адресованный Кубе.
Оглушённый лаем, Куба смотрит на раскрывающиеся рты и горящие азартом глаза сослуживцев. Теперь он понял, о чём говорилось в той маляве. Он видит, что система есть, и она работает, но пока не понимает, зачем она нужна, и для каких целей создана.
Сейчас здесь этого не понимает никто. Достаточно того, что родилось что-то новое, и оно живое, оно сильное, оно издало свой первый звук. И этот звук поистине потрясающ.
Внешне серьёзное, но просто лучащееся счастьем лицо Кира говорит о том, что результат превзошёл его ожидания.
Первым из транса выходит Медный. Он понимает, что это пора останавливать.
«Отставить голос!» – орёт он. Лай стихает постепенно, не сразу, сменяется оживлённым гомоном и смехом. За ротой обеспечения постепенно утихают курсанты. Над училищем повисает звенящая тишина.
Корчагин, взлетающий через две ступеньки не замечает, что лай на улице сошёл на нет. Он забегает в казарму. На тумбочке никого. Он не сразу замечает дневального, который высунулся в окно по пояс. Но сейчас это интересует его меньше всего.
«Серёга!» – орёт он истошным голосом. – «Капитан Томилов!».
Дневальный Попенко как ошпаренный отлетает от окна и стоит с замешательством человека, попавшего впросак. Из каптёрки выходит Томилов, одетый в спортивный костюм. Лицо его безмятежно, в руках он держит плеер, а на ушах объёмные наушники. Он с растерянным видом глухонемого, до которого чудом донёсся какой-то звук, опускает наушники на шею.
– Серёга, это чё такое происходит? – Корчагин смотрит на капитана, как будто пытается понять, не является ли тот участником этого массового помешательства и вдруг понимает, что тот мертвецки пьян.
– А чё-ё случилось? – спрашивает капитан, едва двигая челюстями.
– Серёга, только не говори, что не слышал. Всё училище лает как бешенные собаки.
– Училище лает? – Томилов смотрит на товарища с видом опытного психиатра.
– Да посмотри ты в окно, – раскрасневшийся Корчагин раздражается всё сильнее.
Томилов вялой походкой идёт к окну. Корчагин замечает, что дневальный незаметно переместился на тумбочку.
– И чё ты там увидел? Гуляющих курсантов? Так сегодня вроде суббота.
Корчагин смотрит в окно через плечо Томилова. Действительно, на плаце осталось несколько мирно болтающих курсантов.
– Да они только что лаяли и завывали так, что наверное весь город теперь на ушах стоит. И твои тоже, там во дворе.
– А я вот ничего не слышал, – Томилов почему то потрогал наушники. – А ты слышал? – как то очень душевно он обращается к дневальному.
Попенко пожимает плечами – нет ничего не слышал товарищ капитан.
– Ты чё солдат, из меня дурака хочешь сделать? Я тебе мигом мозги вправлю! – Корчагин дёргается в сторону дневального, но Томилов хватает его за руку и начинает заговорщицки шипеть.
– Пашка, а ты я смотрю вчера тоже хорошо приложился, – он показывает на трико и тапочки лейтенанта. – Тебя нужно срочно лечить! – утвердительно кивает он и тащит щуплого лейтенанта к каптёрке.
– Да я не…
– Давай-давай, щас быстро всё поправим, – запихивая лейтенанта в дверь Томилов подмигивает дневальному.
– Серёга, да ты…
– Тсс… – Томилов прикладывает палец к губам, осаживая бурный темперамент товарища. – На вот, сначала. – Он наливает доверху гранёный стопарик из початой бутылки водки.
Корчагин покорно принимает стопарик из рук Томилова и проглатывает его содержимое с обречённостью больного, которого вынуждает принять лекарство строгий доктор.
– Серёга! это.. – Враз осипшим голосом пытается что-то сказать Томилову, но тот уже протягивает большой пупырчатый огурец и пихает ему прямо в рот.
– Закуси.
Корчагин с хрустом жуёт огурец, и глаза его слезятся. А капитан тем временем наполняет с горкой второй стопарик. – Давай, выпусти пар.
Вторая порция водки даётся Корчагину гораздо легче, и он мгновенно чувствует приятное облегчение, в котором растворяются проблемы.
– Серёга, это чё за хуйня? – наконец-то ему удалось сформулировать вопрос.
– Ну вот, ты сам нашёл этому объяснение. Сегодня выходной. Пацаны прикалываются, веселятся. Они молодые. Пашка, ты чё себя молодым не помнишь? – он пихает лейтенанта кулаком в грудь.
– Се-рё-га! Это военная часть, режимное заведение. – Машет огрызком огурца, как микрофоном быстро опьяневший на старые дрожжи Корчагин.
– Забудь Пашка, не будь занудой, – Томилов в очередной раз наполняет стопарики. – Иногда нужно расслабляться и на что-то смотреть сквозь пальцы.
– Что-то я тебя не узнаю, Серый. – Корчагин смотрит на стопку, которая гуляет в его руке. – Ты чё не понимаешь, если мы им один раз это с рук спустим, они из нас верёвки вить начнут.
– Ещё раз говорю, забудь. Ребята пошалили и разбежались. Ты забыл про это их тяфканье, они забыли что ты тоже сегодня не по форме. – Томилов дёргает товарища за подол футболки. – За-будь!
Жулик вернулся в роту уже ночью. Весь день он бродил по парку, который находится рядом с училищем. Сейчас он проголодался, замёрз и уже устал гонять в голове одни и те же мысли. Агрессивный настрой постепенно сменился смирением и обречённостью. Давно он уже не чувствовал жалости к самому себе. Сейчас он абсолютно один, его кинули все. Даже Ник, который зачем то ушёл в увольнение. Ему придётся смириться, придётся принять их условия. Это не потому что он испугался, просто устал немного. Нужно подкопить силы и тогда он ещё со всеми поквитается. Зайдя в подъезд он поднимает голову и смотрит наверх. Голова «фишки» пропадает в квадрате лестничного пролёта. Пока он поднимется все уже будут знать, что он вернулся. Он осторожно заходит в казарму. Дневальный приветствует его, молча поднеся руку к голове, как будто ничего и не было. В казарме тихо; кто-то спит; кто то видимо смотрит телик в ленинской, откуда слышны негромкие звуки. А вот в сушилке оживление, оттуда слышны пьяные возгласы. Пересилив себя, Жулик открывает дверь в сушилку.
– О, Сашка пришёл. Заходи Санёк! Выпьешь с нами? – Монтана радушно распростёр объятия. Рядом с ним на лавочке сидят Медный и Кир. Четыре табуретки по центру образуют квадратный столик, вместо скатерти накрытый газетой. На столике небольшой противень золотистой жаренной с луком картохи, банка с солёными огурцами, какие-то консервы. Бутылка финской водки королевой восседает в центре.
Жулик, давясь слюной, молча присаживается на табурет, который любезно уступает ему Емеля.
– Пацаны, давайте выпьем за всех нас. – Кир, одетый в белуху, поднимает стопку. – Я рад, что мы вместе и надеюсь, что тот, кто решил идти с нами не пожалеет. Нас ждут большие дела! И ещё, за нового участника «Системы» – он тянется стаканом к Жулику, стакан которого с покорным звоном встречает приветствие.
