Олег Механик
Система
Глава 5. ФОКУСЫ
2 мая 1994 г.
Подъём по лестнице кажется Смолякову бесконечным мучением. Он останавливается между пролётами, чтобы восстановить дыхание. Капитану нет ещё и сорока, но в последнее время он стал стремительно увеличиваться в массе, как заведённое на дрожжах тесто.
«Нужно бросать курить» – думает он, начиная штурмовать очередной пролёт. Перед дверью казармы, он чувствует себя альпинистом, достигшим вершины Эвереста.
«Дежурный по роте на выход!» – дневальный на тумбочке вытягивается в струнку. Сержант Якубовский вырастает из сумерек, вяло подсвеченных дежурным освещением.
– Товарищ капитан, за время Вашего отсутствия происшествий в роте не было! – он щёлкает сапогами, как эсэсовец и лихо подносит руку к виску.
Капитан замечает ажурные узоры, оставленные подушкой, на правой стороне лица сержанта, но не придаёт этому значения. Он ещё помнит молодость. Но всё равно нужно быть чем-то недовольным. Замечать неправильное, значит показывать свою компетентность.
– Опять на лестнице вонь стоит. Сколько раз говорил: курить в строго отведённом месте. Где у нас такое место, сержант?
– Справа от подъезда, – сержант виновато опускает голову.
– Последний раз предупреждаю, – капитан трясёт мясистым пальцем. Этот последний раз наверное уже сотый по счёту, но для капитана это замечание уже стало ритуалом. Каждый его день состоит из множества таких ритуалов, мелочей, которые необходимо выполнить, чтобы считать, что день прошёл не зря. Утренняя сигарета, прогулка с собакой, первая страница газеты «Красная звезда» (только первая), сигарета после завтрака, сигарета в ожидании трамвая, сигарета после трамвая. Дальше служба с её подъемами, разводами, совещаниями, послеобеденным сном прямо в кресле, ожиданием окончания дня. Вечером прогулка с собакой, сигарета перед ужином, сигарета после ужина, очередная серия бразильского сериала. Вот и всё день прошёл как надо. Все ритуалы расписаны строго по времени и если хоть один из них сорвётся, или пойдёт не так, то весь день в календаре можно обвести чёрным фломастером.
Сегодня с утра всё идёт по плану и ни один ритуал не дал сбоя, поэтому он появился в роте за пять минут до подъёма.
– Ну что, поднимайте роту, – говоря эту фразу будничным тоном, он как обычно подносит руку с часами к глазам. Сержант один за другим щёлкает выключателями, и хмурое помещение вмиг озаряется слепящим светом.
«Рота подъё-ём!» – за этим бодрым криком дневального скрывается «ну вот настал и мой черёд поиздеваться».
Капитан любит наблюдать эту картину, этот мгновенный переход ото сна к бодрствованию, когда по одной команде спящее помещение взрывается забрасываемыми на душки одеялами, вскакивающими суетящимися, бегущими, толкающимися, но ещё спящими людьми, когда в одну секунду тихое помещение казармы превращается в шумный базар. Это похоже на взрыв, нужно просто нажать на детонатор криком дневального и вуаля.
Но в этот раз взрыва не происходит. Ни одна из шестидесяти кроватей выставленных в три ряда и два яруса не подаёт признаков жизни. Крик дневального, который должен утонуть в шумном грохоте одиноко повис и растворился в огромной казарме.
Капитан растерянно смотрит на дневального и сержанта, как будто хочет убедиться, что это происходит не только с ним.
«Рота подъё-ё-ё-м!» – ещё громче орёт дневальный. Никакой реакции. На кроватях никто не шелохнётся. Детонатор сработал, но бомба не взорвалась.
Ноги капитана становятся ватными. В звенящей тишине, в которой до сих пор висит крик дневального, он делает несколько шагов к ближайшей кровати, приглядываясь, действительно ли там кто-то есть и этот кто-то живой. Только сейчас он замечает, что синие одеяла растянуты по всей длине кроватей закрывая подушки и головы спящих. Холодные мурашки бегут по его телу, когда он вглядывается в силуэты тел под одеялами. Ему почему то приходят в голову старые сводки с Афгана, где духи во сне вырезали целый взвод. Тошнота подкатывает к горлу, но он, преодолевая себя, орёт громким басом
– Рота подъё-ё-ё-ё-ём! Курсанты тревога!
В очередной раз не дождавшись реакции, он срывает одеяло с ближайшей кровати. Живое и здоровое лицо курсанта налито розовым румянцем. Глаза его закрыты, но капитан прекрасно видит, что он не спит.
«Рота подъ-ё-ё-ё-ём!» – зачем-то орёт капитан прямо в лицо курсанту, потом резко поворачивается к дежурному.
– Это чё за хуйня сержант! Ты знаешь, как это называется? Саботаж! Да за это знаешь что?
– Товарищ капитан, а я-то здесь причём, если они не просыпаются? – Лицо сержанта изображает полную растерянность.
– Да я… – капитан вдруг слышит шум за спиной и оборачивается. Одеяла закинуты на душки, курсанты встают, соскакивают со вторых ярусов, одевают тапочки, шаркая по паркету, бегут по взлётке на построение. Как будто ничего и не случилось. Взрыватель сработал с минутным опозданием.
***
В это же самое время в соседнем помещении второй роты капитан Горчаков орёт на сержанта Бебуришвилли.
– Они что, пьяные все? Говоришь, происшествий не было?
– Нэт нэ пили. Нэ било! – угрюмо отвечает сержант.
– Тогда как это объяснить! Вы у меня все из училища вылетите. И ты, Бебуришвилли в первую очередь. Устроили тут… – Горчаков замолкает, увидев, как словно по бесшумной команде одеяла взлетают вверх, и курсанты в белухах, словно ожившие привидения вскакивают с кроватей и бегут на построение.
***
«Суки! Мартыски! Обезьяны хуевы! Вы со мной сутки сутить вздумали! – Лысая голова прапорщика Бажина налилась краской до такой степени, что вот-вот лопнет, как перезрелый помидор. Он бегает между проходами и шепеляво орёт, обильно разбрызгивая слюни:
«Я Вам суки устрою райское наслаздение! Вы у меня в толчки, как в зеркала смотреть будете!». – На ходу он срывает одеяла с первых попавшихся коек, подбирает тапочек, швыряет в кого-то на верхнем ярусе, в бешенстве трясёт кровати за душки. Мармон, с которого только что сдёрнули одеяло, лежит как покойник бледный, вытянув руки вдоль туловища. Прапорщик хватает его за подол белухи, пытаясь сбросить с кровати, но Мармон вдруг открывает глаза, вскакивает и бежит мимо остолбеневшего прапорщика к проходу. В момент казарма оживает, одеяла летят вверх, гулко бу̀хают спрыгивающие с кроватей тела, пластиковые тапочки цокают по паркету. Рота, одетая в белухи выстраивается вдоль пролёта для утренней поверки. Всё как обычно. Как обычно расталкивают друг-друга вставая в первую шеренгу духи, черепа пролазят за их спины, не торопясь вразвалочку вышагивают деды Жулик, Ник, Медный, встают сбоку строя. Всё как обычно, только с опозданием на одну минуту. Как будто в исправно работающем механизме случилась неполадка. Может провернуло шестерню в редукторе, или заело подшипник, словом возник небольшой сбой. Но вот сбой самоустранился, и механизм снова запущен. Прапорщик долго не может выйти из ступора, и стоит между рядами кроватей, открыв рот. Такого фокуса ему не приходилось видеть за все долгие годы его службы. Он даже не знает, что делать в этой, выходящей за рамки обычного, ситуации.
Обычно объект вызывающий раздражение и недовольство очевиден. Это, как правило, мерзкое тщедушное чудовище в форме солдата, или группы солдат. Методы воздействия здесь однозначны. Сначала физические, состоящие из пары оплеух, или пинка под зад, потом психологические, в виде изысканных оскорблений, и на закуску уже воспитательные, в виде нарядов. Сейчас объектом является целая рота с её духами черепами и дедами. Целая рота отказалась подчиниться команде. Объект слишком огромный, его не оскорбишь и не дашь ему поджопника.
«Напугать». Единственный метод воздействия, который приходит в голову Бажину. Он мягкими шагами подходит к строю и прохаживается вдоль него, сложив руки за сутулой спиной.
– Знацит так, обезьяны! Вы будете стоять здесь до тех пор, пока не указете на автора этой неудацной сутки. – Он останавливается в конце строя, где стоят деды. – Слузба малиной показалась? Давно по уставу не зили? – он скользит острыми маленькими глазками по Жулику, Нику, Медному.
«Рота смирно!», – орёт дневальный.
В расположение заходит Томилов. Он, ещё поднимаясь по лестнице, слышал угрозы Бажина, поэтому понимает что что-то произошло.
– Вот командир, пусть ресает, сто с вами делать! – Бажин весело покачивается с пятки на мысок. Решение примет другой, ведь решение это ответственность.
– Что случилось?
– Игнорировали команду «Подъём».
– Как игнорировали? – хмурится Томилов.
– Не поднялись! – раздражённо трясёт головой Бажин.
Томилов недоумённо обводит глазами строй, а потом оборачивается к кроватям у него за спиной. Не увидев там никого, он снова обращается к Бажину.
– Кто не поднялся?
– Да они. Они, все эти обезьяны! – Бажин весело как клоун в цирке машет рукой в сторону строя.
Взгляд Томилова повторно облетает строй и возвращается к Бажину.
– Не понял? Они не поднялись по «Подъёму». А как они поднялись? Их что каждого будили?
– Нет они поднялись, только не сразу. – Бажин жалеет, что капитану не довелось испытать тех эмоций, которые испытал он пять минут назад.
– Это что ещё за фокусы, товарищи солдаты! – гневно спрашивает Томилов и останавливается глазами на Кире. В его глазах читается вопрос: «Так это и есть Ваш обещанный фокус?».
– Товарищ капитан, мы просто проспали! – Бас Жулика грохочет из конца строя.
– Все разом? – на лице капитана издевательская усмешка.
– Не знаю, как все, а я даже не слышал ничего! – говорит Жулик. – Если бы я встал раньше их, думаете не поднял бы? – он кивает в сторону первой шеренги с духами.
– Я тоже не проснулся, – возмущённо вступает Медный. – Т-арищ капитан, а чё такое страшное случилось, что нас тут выстроили и даже поссать не дадут сходить.
Капитан ещё раз проходит вдоль строя.
– Этот инцидент мы так не оставим. Сейчас вольно, готовиться к построению на зарядку.
Строй зашевелился и начал быстро перетекать в помещение сушилки.
– Серёга, ты цё делаесь? – закипает старшина, снова наливаясь красным как варёный рак. – Их сейцас дозимать надо. Это зе бунт на корабле. Тут и деды замесаны, это я тебе тоцно говорю, – шипит он сквозь зубы прямо в ухо капитану.
– Лёша, остынь. Мы с этим разберёмся в текущем порядке, – капитан с безмятежным видом смотрит на суетящихся солдат. – Ты чё, хочешь, чтобы этот случай узнали за пределами роты? Тут если наказывать, то всех придётся. Что тогда про нас скажут, что роту распустили? Ты об этом подумал?
– Но так оставлять нельзя…
– А мы и не оставим Леша, не оставим. Главное сор из избы не выносить.
Завтрак и развод прошли без лишних эксцессов. Всё было спокойно и ничего не напоминало об утреннем событии. Виновники вели себя так, как будто ничего не произошло, а Томилов и Бажин напряжённо и молчаливо наблюдали.
– Главное, Лёша, не пори горячку и пока об этом помалкивай. На самом деле, это всё серьёзнее, чем кажется. На арапа тут никого не возьмёшь. Это кем-то из старослужащих организовано. Главное понять, с какой целью. – Томилов и прапорщик стоят в тёмном тамбуре перед небольшой солдатской столовой и наблюдают за завтраком. Всё та же суета, деды едят не спеша, кидают духам варёные яйца, смеются, рассказывают байки. Они все умещаются за одним столом. Черепа занимают три стола. Они более хмурые и напряжённые, разговоры их сдержаны и коротки, взгляды, обращённые к духам, мечут молнии. Столы духов расположены через проход. Они все в еде. Набитые рты заняты пережёвыванием пищи, с этой стороны слышно только чавканье и бряканье алюминевых ложек о железные плошки.
На самом деле Томилов уже знает, кто это сделал. Ему не понятна лишь цель этого представления. И ещё он не понимает, как они это сделали.
Три лагеря: деды, духи, черепа. В каждом лагере свои лидеры, свои правила. Каким образом, можно объединить все три? С духами понятно, а вот остальные?
Его раздумья обрывает команда «Закончить приём пищи!», и он первым покидает помещение столовой.
После развода Ширдяев проводит ежедневное штабное совещание. Офицеры собираются за пять минут до совещания на лестничной площадке перед приёмной. Здесь они курят делятся впечатлениями, рассказывают байки.
К Томилову, который курит в стороне от общей веселящейся кучи подходит капитан Горчаков, его старый друг и однокашник ещё с суворовского. Он молча прикуривает от сигареты Томилова и, взяв его за руку, отводит ещё дальше от весёлого гогочущего сборища.
– Серёга, у меня в роте какая-то нездоровая канитель происходит, – длинный сухой Горчаков сгибается крючком над приземистым капитаном.
– Рассказывай, – Томилов внутренне напрягся, предчувствуя недоброе.
– Сегодня вся рота не поднялась по «Подъему».
– Как не поднялась? – деланно удивляется Томилов.
– Молча! Лежат как убитые и не встают. Я даже испугался сначала, не случилось ли чего. Дневальный раза три орал, а они хоть бы хны.
– И что?
– А потом вдруг вскочили все как по команде и строятся, как ни в чём не бывало.
– Ну и… Ты разобрался? Это что, саботаж?
– Да, как тут разберёшься, если они всей ротой…я уж и орал сначала, но бесполезно.
– А дежурный кто?
– Грузин этот…
– Бабуришвилли?
– Да, он.
– Ты его пощупай, может он заставил?
– Не похоже. – Горчаков крутит головой.
«А вот это уже интересно – думает Томилов. – А это уже хороший фокус». – Он на всякий случай оглядывает толпящихся офицеров, нет ли среди них ещё таких же задумчивых лиц. Но других командиров рот он здесь не видит.
– Ты уже сообщил? Рапорт подал? – настороженно спрашивает он, снизу вверх глядя на товарища.
– Нет ещё. Вот и думаю. – Горчаков прикуривает от бычка новую сигарету.
– Я бы тоже подумал, – Томилов трёт подбородок. – С одной стороны, саботаж штука неприятная, особенно если это происходит в твоей роте. А если посмотреть с другой стороны, вроде ничего криминального не случилось. Ну не встали по команде, потом-то встали. – Томилов, смотрит в сторону, словно разговаривает сам с собой. – Вроде все живы здоровы, больше никаких признаков саботажа нет. – Вдруг он хлопает Горчакова по плечу.
– Миша, я бы на твоём месте сейчас смолчал. Это конечно тебе решать, но…Вдруг это игра какая-то у них пари, или ещё что-то. Понимаешь? Может за этим ничего и не стоит серьёзного, а ты сейчас растрезвонишь на всю учёху. Потом, сам знаешь, что начнётся. И тебе от этого уж точно легче не будет. Погоди пока, понаблюдай за ними.
– Ты думаешь? Знаешь, я вот тоже к этому склоняюсь. – Горчаков с облегчением выпускает изо рта дымное облако.
Уговорив товарища молчать, Томилов прикрыл свой зад на случай, если история выплывет наружу. Ведь он тоже пока не собирается рапортовать, а так он будет уже не один.
Оглядывая офицеров, отодвигающих стулья, и рассаживающихся за огромный полированный стол он думает, что если сейчас кто-то расскажет такую же историю, ему придётся рапортовать тоже. Что он тогда скажет другу?
«Ничего, что-нибудь придумаю. Мишаня, парень доверчивый и добрый, он поймёт.»
Совещание прошло в штатном режиме и Томилов, выйдя на улицу, с облегчением вдыхает тёплый весенний воздух.
«Интересно, что Вы будете делать дальше, Акопяны».
3 мая 1994 г.
«Пока всё спокойно, как будто ничего и не было» – думает Томилов, спускаясь в цокольный этаж. Из солдатской столовой доносится осточертевший запах сечки и варёных яиц. Томилов как обычно не заходит в столовую, а остаётся ждать в небольшом помещении с одним столом для офицеров. Он никогда не завтракает. Бажин, уже ушёл, поэтому капитан сидит за столом в одиночестве и крутит в руках пластиковую салфетницу.
Бажин как будто успокоился. Вообще, люди быстро успокаиваются, когда понимают, что не владеют ситуацией. Они предпочитают о ней забыть. Но он, Томилов, спокоен только внешне. Он ждёт. Что-то должно произойти ещё, иначе это всё не имеет логики. Вот прямо сейчас он чувствует, что что-то идёт не так, но не может понять что. Какие-то звуки из столовой заставляют его насторожиться. Точнее отсутствие звуков. Где это бряканье ложек и звон стаканов? Там как будто всё вымерло. Капитан заходит в столовую. Первое, что бросается ему в глаза это то, что никто не притронулся к пище. Бачки с дымящейся кашей стоят в углах столов. Тарелки у всех пустые, в хлебницах горкой лежит хлеб, жёлтые пирамидки из масла на тарелках стоят нетронутые. О чём то яростно жестикулируя спорят деды Пермяков и Медведев, угрюмый ефрейтор Никулин наклонив голову разговаривает с Медягиным. Кирсанов, Емельянов, Афонасьев, сидят молча с довольным видом. Но никто не ест! По страдающим лицам духов видно, что они давятся слюной и сейчас для них одно из самых тяжких испытаний. Духи со страданием смотрят на еду, но никто не ест.
– Это что ещё за новости, солдаты? – Капитан идёт по проходу, заглядывая в тарелки. – Вы что голодовку объявили? – Не дождавшись ответа, он подходит к столу дедов.
– Медведев, объясни мне, что всё это значит?
– Не могу знать, товарищ капитан! – Медведев встаёт. – Наверное есть никто не хочет. Я же не могу им приказать есть? Наверное с вечера хорошо подкрепились, улыбается сержант.
– Отлично! – зло улыбается Томилов, а затем орёт: «Рота встать!».
Солдаты встают, с грохотом отодвигая стулья.
– Я вижу, что пища стала слишком калорийной. Нужно поговорить с руководством, чтобы Вам урезали па̀йки. Ну а пока, чтобы у Вас не было несварения, сегодня будем работать без обеда. Насчёт ужина уже посмотрим. – Говоря это он смотрит на готовых разрыдаться духов. «На них и давить не надо. Вечером они Вас сами сдадут с потрохами», – он переводит взгляд на Медного, а потом на Кира, который чему-то довольно улыбается.
«Выходить строиться!» – командует Медведев.
Духи, провожая страдальческими взглядами нетронутые столы, уныло идут к лестнице.
Томилов не идёт вслед за ротой. Он преодолевает узкий тамбур с подсобными помещениями и попадает в огромный зал курсантской столовой. Он видит то, что и ожидал увидеть.
Курсанты стоят по стойке смирно рядом с нетронутыми столами. Три роты! Триста человек! Никто не притронулся к завтраку.
«А вот это бомба» – думает Томилов.
Он смотрит на красные лица что-то орущих, бегающих вдоль столов командиров, на отрешённые лица курсантов, но не слышит ни единого звука. Он впал в ступор. В его голове сейчас один единственный вопрос «КАК?».
Возвращаясь в казарму, он мысленно анализирует сложившуюся ситуацию.
«Они каким-то непонятным образом устраивают эти массовые представления. Сначала этот собачий концерт в субботу, потом саботаж утренней побудки и вот теперь голодовка. Кто они? Это ясно: Медягин и Кирсанов точно. Ещё кто-то из дедов: возможно Медведев, или Пермяков. Или вообще все вместе сговорились. Только голова тут работает одна. И что в этой голове пока не понятно. Ну, допустим, каким-то непонятным образом они это устраивают. Но зачем? Какая здесь цель. Не просто же позабавиться». – Остановившись у подъезда, он закуривает.
«Кирсанов говорил про то, что они покажут фокусы. Ну да, фокусы впечатляют, а дальше то что? Наверное, нужно просто подождать, ведь представление не закончено». – Томилов втаптывает бычок в асфальт рядом с урной. Он замечает, что эта интригующая завязка ему чем-то нравится.
Развод он проводит как обычно. Ни слова не говорит Бажину, «сам скоро всё узнает». Про отмену обеда, объявленную сгоряча, он ни разу не упоминает. «Посмотрим, что решат на совещании. Сегодня проблема проявится, а вместе с ней нарисуется и вчерашний инцидент».
Тревожные весточки прилетели от командиров всех четырёх рот. Статный солидный полковник Ширдяев сидящий во главе стола, слушает доклады командиров с невозмутимым спокойствием. Приземистый, пухлый как мячик полковник Манюров, сидящий рядом, нервно стучит ногой под столом. Монотонная вибрация, от тела передаётся столу, от чего тот начинает мелко дрожать. Здесь этой дурной привычки Манюрова, не замечает только сам Манюров. От силы вибрации стола зависит степень недовольства и нервного напряжения полковника. Сейчас, судя по бряканью стаканов, стоящих на подставке с графином в центре стола, полковник находится на грани эмоционального срыва, что с ним бывает очень часто. После доклада командира последней четвёртой роты наступает пауза. Ширдяев взглядом строгого недовольного родителя обводит прямоугольный стол с сидящими плотно плечом к плечу офицерами.
– Это что, какой-то заговор? Забастовка? – в ответ все молча пожимают плечами.
– Такие вещи нужно пресекать на корню. Срочно найти организаторов и калёным железом их из училища. – Глубокий бас Ширдяева походит на голос диктора телерадиовещания.
– Тут ещё вчера небольшой инцидент был товарищ полковник, – длинный Миша Горчаков вырастает над столом и докладывает про вчерашний «Подъём». По мере его доклада чёрные зрачки Ширдяева вырастают до огромных размеров, а вода из трясущегося графина на ходуном ходящем столе вот-вот выплеснется.
– У кого-то ещё был подобный инцидент, – губы полковника становятся тонкими и синими от накатывающегося гнева.
Офицеры один за другим признаются в скрытом вчера происшествии. Уныло бормочут, покорно склоняют голову над полированным столом «Нате рубите».
– Товарищи офицеры! – Ширдяев привстаёт из за стола, и его бас гремит на предельной громкости. – Вы где находитесь, в детском саду, или в военном подразделении? Почему не доложили?
Томилов решается ответить за всех. Он знает, что к нему здесь прислушиваются.
– Товарищ полковник. Я думаю, что каждый из командиров подразделений подумал, что это произошло только у него. Решили, что этот случай разовый и разберутся сами. Никто не знал, что это так глобально.
– Вы что, не общаетесь между собой. Да я никогда не поверю, – машет рукой Ширдяев.
– Это как раз тот случай, когда все сочли нужным промолчать и я тоже. – Томилов ловит на себе укоризненный взгляд Горчакова. – Наша вина, что мы не придали значения этому инциденту.
Весь офицерский состав облегчённо выдыхает. Томилов как-будто снял петлю с их шеи.
– И что же будем делать? – этот риторический вопрос любимый у Ширдяева. Он мастер слова. Может отчитать, прочитать натацию, научить, как нужно жить, но когда нужно принимать решение, он предпочитает ограничиться этим вопросом. Тем более на этот вопрос сразу же начинает отвечать его правая рука.
– Во-первых: всем подготовить рапорта по форме, -тут же включается голос Манюрова женский, скрипучий, противный. – Во-вторых: в два часа общее построение. Соберём всех и постараемся прямо на месте найти виновника.
– Это вряд ли, – скептически морщится Томилов.
– Почему?
– Судя по масштабу, тот, кто это устроил, обладает хорошим весом. Сомневаюсь, что его сдадут на общем построении. Ведь мы им расстрелом не можем пригрозить. Организатора можно вычислить только изнутри. Думаю, это не составит большого труда в закрытом периметре.
– Хотите сказать, что построения не нужно?
– Думаю, что нужно. Построение необходимо, чтобы показать что мы недовольны, что мы этого так не оставим, но не более. Вообще я думаю, что пока никаких официальных карательных мер мы применять не должны и не можем?
– Это почему же? – возмущается Манюров.
– А что они по большому счёту сделали? Не поднялись по команде? – Томилов пожимает плечами. – В итоге всё равно все встали. Отказались от завтрака? Имеют право. Это вообще нельзя расценивать как невыполнение приказа. Тем более, если этому делу придать огласку, бесконечно заострять на нём внимание, это может быть расценено как голодовка. Вы же знаете, что такое голодовка. Это уже явление резонансное и политическое. Оно нам надо?
По бледным лицам Ширдяева и Манюрова, Томилов понял, что они только сейчас начинают понимать насколько всё серьёзно.
За столом снова воцарилось напряжённое молчание. Сев на место Томилов смотрит поочерёдно на сидящих напротив офицеров. Вытянутая физиономия Миши Горчакова, розовый кругляш Смолякова, вечно сонное бледное, похожее на луну в кратерах лицо Немцова, все они за строгой маской скрывают радость. Это не их проблема, а проблема всего училища. Это значит, что ответственности никакой. Можно расслабиться.
«Дурачки! Тупые совки. Думаете это так игрушки? Да это просто подготовка. Главное представление должно быть впереди» – думает Томилов.
***
Отцы командиры прислушались к словам Томилова. На общем построении они вели себя, как воспитатели в детском саду. Говорили что-то про неправильные поступки, честность перед самим собой честь офицера. Пугали чем-то вроде ужесточения дисциплины, отмены отпусков и отгулов. Опять же наставления и угрозы не были отнесены ни к кому конкретному. В пламенной речи Ширдяева не был упомянут ни один конкретный человек, не было указания на конкретное подразделение, да и проступки были обозначены как то туманно. Если бы картину этого грозного распекания смотрел человек со стороны, он бы не понял, о чём идёт речь.
Томилов, напротив, начинает понимать всё больше и больше. Логическая цепочка звено за звеном стала собираться у него вголове.
«А они забздели. – Он смотрит на машущего руками Манюрова, красная морда которого вот-вот должна выпустить огонь подобно дракону, но пока выпускает непонятные выкрики со слюнями вперемешку. – Они заставили их нервничать, подобрали к ним ключик. Вот же сукины дети!».
Бледный Ширдяев, пытаясь сохранить многозначительный вид, трясёт красивой породистой головой на каждое слово Манюрова.
«Ваша задумка не такая уж и плохая. Не знаю как Вы это сделали, но это мне нравится, мальчики».
– А пока всем предлагаю задуматься и сделать выводы! Надеюсь таких эксцессов больше не повторится, в противном случае виновники будут строго наказаны! – заканчивает Манюров.
«О чём ты говоришь. Надеется он. Даже не надейся. А чтобы наказать виновных их нужно сначала найти. Вот перед тобой четыреста человек и все виноваты. И что дальше?» – Еле заметная улыбка притаилась в уголке рта Томилова.
По возвращению в роту, он ловит за руку, поднимающегося позади всех по лестнице Медяника.
– У меня карбюратор в машине барахлит. Ты, говорят, разбираешься. – Он оглядывается, нет ли кого за спиной. – И возьми с собой кого-нибудь толкового.
Медяник кивает и быстро взлетает по лестнице.
«Я тут с Вами Штирлицем стану» – думает капитан.
***
– Задумка Ваша мне понятна. Не спрашиваю, как Вы это исполняете. Всё равно ведь не скажете. Ну да ладно, со временем всё равно узнаю. Лишь бы раньше меня никто не узнал. – Капитан смотрит в зеркало заднего вида на круглое, крупное лицо Медягина и кажущюся совсем крохотной на его фоне мордочку Кирсанова. – И что Вы планируете делать дальше?
– То есть, Вы согласны работать с нами? – Кирсанов широко улыбается.
– Это ты вперёд забегаешь, пацан. Сначала я хочу узнать Ваши планы, а там подумаем. – Томилов поправляет зеркало, пытаясь поймать в него глаза этого дерзкого выскочки.
– Наши планы не меняются. Мы хотим схватить Манюрова за жопу.
– Давайте подробнее, как Вы это собираетесь сделать.
– Сначала нам нужно Ваше согласие, – говорит Кирсанов, выдержав паузу.
– На что я должен дать согласие?
– Нам нужен человек для переговоров. С такими, как мы, он разговаривать не будет. А вы могли бы ему доходчиво объяснить…
– Объяснить что? Парни, у нас беспредметный разговор. Мы с Вами просто теряем время.
– По Вашим словам, Манюров прибрал к рукам всё это училище. Имеет деньги со всего, что можно иметь здесь, и при этом ни с кем не делится. Вот мы и хотели предложить ему делиться.
– Это какой должен быть аргумент, чтобы он захотел делиться? – Томилов скептически трясёт головой.
– Парад победы!
Томилов поворачивает голову, рискуя свернуть себе шею.
– Что?
Кирсанов наклоняется к нему и начинает объяснять свою мысль.
– 9 мая как обычно в учёхе пройдёт парад, на который Ширдяев приглашает своих дружков генералов. Я слышал, они по очереди ездят друг к другу в гости, принимать парады. В этот раз очередь нашего училища. Отовсюду съедутся разные генералы. Говорят, даже из Москвы и Питера будут.
– Ну, допустим…
– Для нашего училища это большое событие и для руководства тоже. По сути дела это экзамен. Говорят, даже телевидение будет.
– Та-ак, – Томилов весь подобрался, чувствуя приближение развязки.
– А что будет, если на параде всё пойдёт не так? Представьте, что все разом забыли текст приветствия, или ещё хуже хором гаркнули что нибудь не то. Или, например всем сказали направо, а они налево поворачивают, им «Смирно» кричат, а они башками крутят как неваляшки. Как будет выглядеть войско, которое неуправляемо?
– Ну, допустим, что Вы это провернули. Опозорили на весь свет училище, Ширдяева… И что с этого?
– А если весь свет узнает, что в училище творится неладное, что будет?
– Проверка, – Томилов отмечает, как грамотно его подвели к нужному ответу.
– А кто в нашем училище больше всего заинтересован, чтобы не было проверок? Чем ему грозит любая проверка, тем более такая масштабная?
В голове Томилова всё встаёт на свои места.
