Олег Механик
Система
Глава 7. СУДЬБА БАРАБАНЩИКА
5 мая 1994 г.
Чуть подвиливая пухлым тазом, лёгкой танцующей походкой, майор Мельман вышагивает по скрипучему паркету. Большой длинный коридор корпуса мрачен и пустынен. Тишину нарушает только скрип его Мельмана ботинок, и время от времени, голоса преподавателей, раздающиеся из-за дверей аудиторий. Он направляется к аудитории под номером 314, где у него назначена первая встреча. Точнее встреча не назначена, а просто состоится. Назначать встречи, это лишний раз выдавать себя и информатора. Он просто даст ему понять, что встреча необходима, и информатор появится сам, в том месте, где они обычно встречаются.
Молодой, но очень перспективный майор человек здесь новый, но за полгода своей службы в училище успел зарекомендовать себя с хорошей стороны. Его умению располагать к себе людей, вести задушевные разговоры, влюблять в себя собеседника, можно только позавидовать. В умении подбирать ключики к тёмным потаённым дверцам души здесь ему нет равных. Он быстро обрёл нового друга в лице руководства училища Ширдяева, да и серый кординал Манюров явно выказывает ему эмпатию. Хваткий и цепкий как клещ он быстро разобрался с происходящей вокруг ситуацией, и она пришлась ему по душе. Здесь, в стенах училища, он видит для себя непаханый край работы. В этой атмосфере, как нигде больше, он может найти себе наилучшее применение. Результаты его работы не так заметны и проявятся не скоро, но его больше захватывает сам процесс плетения паутины. Так, неспеша с расстановкой, он запускает только первые тоненькие ниточки, пробрасывая их от себя к офицерам, солдатам, персоналу. Пройдёт ещё много времени, пока эти ниточки опутают здесь всё что можно, и тогда уже они начнут превращаться в стальные канаты. Но майор никуда не спешит.
Он приоткрывает дверь с табличкой «314» и просовывает голову в небольшую щель.
Высокая, не по годам статная преподаватель тригонометрии поворачивается к дверям всем телом, держа в руках указку.
– Извините, перепутал… – он растерянно улыбается педагогу, быстро метнув взгляд в аудиторию, и тут же прикрывает дверь. Всё, тот кому надо его заметил. Этот «кто-то» не побежит с друзьями курить, или рассказывать байки на перемене, а останется сидеть в аудитории, куда позднее и зайдёт майор. Обычно для передачи необходимой информации требуется минута. Но здесь будет посложнее и подольше. События, которые сейчас происходят в училище, пробуждают в Мельмане страсть, желание сродни сексуальному возбуждению. В этом деле он видит великий потенциал и открывающиеся возможности.
Он выходит на лестничную площадку и дожидается перемены. Весёлые переливы звонка заставляют распахнуться десятки дверей, и гулкий топот сапог заполняет вакуум огромных проходов и лестничных клеток. Подождав ещё минуту, Мельман выходит с лестницы, и как катер, рассекая волны галдящих курсантов, направляется к аудитории. В пустом кабинете на задней парте сидит тот, кто ему нужен. Курсант Лобанов, он же Лобок, он же Лёшенька, по версии Мельмана держит крупную белобрысую голову двумя руками, уставившись в раскрытую тетрадь.
– Привет Лёшенька! – Мельман улыбается, не обнажая зубов.
Огромный курсант встаёт и вытягивает руки по швам.
– Здравия желаю товарищ майор!
– Да ты садись, Лёшенька, в ногах правды нет, – тёплый материнский тон может заставить любого искать на теле майора кормящую грудь. – У меня к тебе дело. Ты мне скажи, что это у Вас за представления последнее время разыгрываются?
– Не могу знать товарищ майор! – как-то уж очень резко и фамильярно отвечает Лобанов.
– Да брось ты это: «не могу знать», мы же с тобой не в строю, – Мельман кладёт мягкую ладонь на огромное предплечье курсанта. – Ты ведь у нас не можешь не знать. Ты как раз должен знать всё, Лёшенька. Давай попробуем ещё раз. Скажи мне, кто организует эти беспорядки. Песни эти дибильные, голодовки и так далее…
– Не могу знать товарищ майор! – Лобанов походит на тупого робота из фильма «Гостья из будущего».
Мельман несколько секунд хранит молчание, пытаясь поймать уворачивающийся взгляд курсанта, а потом начинает говорить снова.
– Лёшенька, давай с тобой договоримся, что эту фразу, «не могу знать», я слышал от тебя в последний раз. Не нужно злоупотреблять моим терпением, да и времени у нас с тобой в обрез. Я тебя ещё раз спрошу, а ты внимательно послушай мой вопрос, быстро подумай и ответь, кто организует эти беспорядки. Говори всё, что ты знаешь про это.
– Не могу знать то… – Резким ударом ладони об стол Мельман обрывает фразу Лобанова.
Он медленно встаёт, и курсант вынужден вставать вслед за ним.
– Так значит? Ну ладно. – Мельман крутит блестящую пуговицу на кителе курсанта. – Ты меня расстроил, курсант, а этого делать не следовало. – Пуговица отрывается и Мельман кладёт её на стол.
– Ну пока, Лобок, – он произносит кличку Лобанова с унизительной усмешкой и, развернувшись, уверенно идёт к выходу.
***
Кличку Гастелло, Саша Головатских получил при весьма пикантных обстоятельствах. Прошлым летом их рота находилась на учениях в полевом лагере недалеко от города. Ночи выдались холодные, и палатки приходилось подогревать буржуйками. Для этого назначался истопник, задачей которого было подбрасывать в печку угля и поддерживать комфортную температуру в палатке. В ту памятную ночь истопником в палатке взвода был назначен Саша. Он исправно швырял уголь в маленькую топку железным совком, пока все не уснули. Потом интенсивность подбрасывания угля пошла на убыль, так как, страдающий хроническим недосыпом, Саша стал клевать носом и выпадать из реальности. Сеансы внезапного короткого сна со временем стали частыми и затяжными, и Саше иногда приходилось пощипывать себя, чтобы не заснуть до утра.
В исправной работе маленькой чугунной печки с роскошным названием «буржуйка» есть маленькая хитрость. Она греет только тогда, когда в ней поддерживается огонь. Её нужно топить постоянно и непрерывно. Длительный перерыв влечёт за собой полное затухание печи, и, вследствие этого, мгновенное охлаждение помещения. Разжечь затухшую печь довольно проблематично. Именно этот казус и случился с Сашей. Когда открыв глаза после очередного яркого сновидения, он осознал, что в этот раз оно затянулось, было слишком поздно. Заглянув в печку, он увидел мёртвые угли, от которых курился слабый дымок. Пришлось прибегать к экстренному плану. Для этого в тамбуре палатки стоял цинк наполненный солярой. Цинк служил в основном для изначальной растопки печки. Саша на пузе приволок цинк к рабочему месту, и, зачерпнув пустой банкой из под тушёнки вонючей маслянистой жидкости, плеснул ею в печку. Результата не последовало, только дымок от углей стал более активным и окрасился в голубой цвет. Саша повторил манипуляцию, но результата снова не было. Тогда он решил использовать беспроигрышный вариант. Чиркнув спичкой, он стал подносить её к зеву печи, чтобы кинуть туда. В этот самый момент произошёл глухой хлопок, и в глаза Саше брызнул яркий обжигающий свет. Печке, видимо, не пошла вторая порция соляры, и она выплюнула её вместе с пламенем Саше в лицо. Курсанты, кровати которых находились рядом с печкой, были разбужены хлопком и яркой вспышкой, которая, озарив помещение палатки, тут же затухла. Взору внезапно пробужденных курсантов предстала широкая в зелёном ватнике спина Саши, над которой поднималось облако дыма. Потом спина повернулась от печки, и все увидели чёрное, как у негра, лицо с выпученными глазами и обугленной чёлкой и ресницами. Лицо открыло рот и произнесло «Во бля!». Вместе с ругательством изо рта Саши вывалился клуб дыма. А дальше были сморчки в кулак, перерастающие в хихиканье, а потом взорвавшиеся громким хохотом.
Смех, раздававшийся из палатки разбудил всех вокруг. Ещё долго после этого история ночного взрыва, названная с руки капитана Горчакова, подвигом Гастелло передавалась из уст в уста, а Саша соответственно получил новое прозвище.
Сейчас Саша грустно ковыряет маленьким ножичком глазки в картошке. В наряде по столовой он частый гость, но сегодня он напросился сюда сам. Зачётную работу по тактике ему не осилить. Но есть беда пострашнее тактики. Она пришла вместе с запиской, которую он нашёл на столе, когда убирал посуду после обеда.
Текст записки был следующий:
«Гастелло, мы знаем кому, когда и о чём ты барабанишь. Сегодня твой друг придёт к тебе снова. У тебя есть два варианта. Первый: ты можешь продолжать влачить своё жалкое существование ни кем не уважаемого человека, к тому же стукача. Второй вариант: ты можешь прямо сегодня всё изменить. Для этого тебе нужно только отвечать на все вопросы своего друга «Не могу знать товарищ майор». Только эти пять слов и больше ничего. Сделаешь так, и Система закроет глаза на всю твою прошлую жизнь и примет тебя в свои объятия».
Последний час Саша напряжённо думает над текстом этой записки, и, чем больше он думает, тем сильнее начинает волноваться. Непослушные руки то и дело упускают недочищенную картошку, и она с бульканьем падает в огромный бачок, наполненный водой.
Сейчас перед ним стоит серьёзный выбор. Ему придётся кого-то кинуть. На одной чаше весов добрый майор, перед которым Саша однажды распахнул душу, и, уже позднее, поймал себя на том, что никак не может её запахнуть. На другой чаше весов какая то призрачная «Система», которая как чума появившись, внезапно охватила собою всё училище. Все теперь только и шепчутся об этой таинственной системе. А что это за хрень такая, которую не увидеть и не пощупать, но которая присылает тебе записочки навроде этой. В отличие от этой пресловутой системы, дядя Миша (так в задушевных беседах просил называть его добрый майор) реален и вполне осязаем. Он чуткий и добрый. Иногда он угощает Сашу конфетами, и тот даже не представляет ,как можно огорчить такого человека, а он ведь наверняка огорчится. С другой стороны, откуда этой «Системе» стали известны их с дядей Мишей отношения. Откуда известно, что он придёт именно сегодня, ведь они ни о чём не договаривались. А не является ли сам дядя Миша частью этой системы? Может быть это просто проверка? – Саша поднимает голову от бачка и оглядывается вокруг. Колька Севастьянов, его напарник по наряду высыпает из сетки грязную картошку в бункер истошно орущей картофелечистки. Колька всегда весел и энергичен, у него как-будто шило в жопе, он всегда кому-то подмигивает, шутит. Вот и сейчас он напевает свою любимую песенку:
«И не надо слёз, и не надо слёз голубые глазки оу-оу-оо,
Эту ночь с тобой, эту ночь с тобой проведём как в сказке…»
«Интересно, а он знает?» – Саша смотрит снизу вверх на беспечного Кольку, который вспарывает брюхо очередной сетке с картошкой.
Иногда ему начинает казаться, что он в центре какого-то грандиозного представления, где все кроме него актёры. И такое грандиозное представление, в актах которого ему приходится участвовать раз от разу, не может не управляться кем то большим и важным. Есть какой то невидимый дирижер, который управляет этим оркестром. И этот дирижер сидит на самой вехушке. По некоторым услышанным Сашей версиям, этим дирижёром является сам Ширдяев, а другие версии говорят о том, что системой управляет какой-то большой генерал, находящийся извне и этот самый генерал скоро придёт к власти. Но это только разговоры. Что до них бедному курсанту, которого вот-вот вышвырнут из училища за неуспеваемость, и которого только что изобличили в стукачестве.
Появившийся раньше ожидаемого дядя Миша, обрывает размышления курсанта. Заглянув в помещение картофелечистки, Мельман делает еле уловимый жест ладонью и тут же проскакивает в соседнее с ним помещение посудомойки. Перебирая ватными ногами, Саша заходит в небольшую, душную от испаряемой влаги комнатку с тяжёлой железной дверью. Мельман заботливо прикрывает дверь за ним. Саше кажется, что обычно спокойный и всегда весёлый дядя Миша сегодня на взводе. По его раскрасневшемуся лицу, глубокому дыханию и бегающему взгляду видно, что он куда-то или откуда-то спешит.
– Ну, Сашка, давай, расскеазывай! – Он неестественно улыбается и панибратски хлопает Головатских по плечу. – Давай выкладывай, кто у Вас народ к смуте склоняет. Кто эти песни строевые Вас петь заставил?
У Саши подкашиваются ноги и неприятно урчит в животе, ведь он так и не успел решить, что ему делать. Его так и подмывает начать разговор как обычно, мол, дядя Миша здесь замешана какая-то система. Все эти дурацкие приказы распостраняются с помощью каких то карт и записок, кто их пишет не понятно, но сержанты Якубовский и Бебуришвилли точно в курсе… Но что-то не даёт ему сказать всё это. Ком в сухом горле не даёт выйти наружу словам, и он молчит, выпучив глаза на майора. Нетерпение разволновавшегося Мельмана решает направление хода беседы.
– Вот только давай сейчас не будем в молчанку играть, – лицо Мельмана приобретает выражение человека у которого заболели все зубы разом. – Будешь молчать, заставлю тебя писать докладную. Говори всё, что знаешь. Кто заставлял вас петь эти строевые…
– Не могу знать, товарищ майор… – только по начинающему вытягиваться лицу дяди Миши, Саша понимает, что всё-таки произнёс это вслух, и назад пути нет.
Мельман закладывает руки за спину и начинает качаться с пятки на мысок. Саша невольно смотрит на его зеркально начищенные маленькие ботиночки, и ему кажется, что он видит в каждом из узких носочков маленькое отражение своего лица. Майор хмыкая прочищает горло, словно перед серьёзным выступлением и начинает говорить. Голос его всё же сел и звучит тихо и сипло.
– Товарищ курсант, не позднее завтрашнего утра я жду от Вас подробный письменный отчёт с соображениями по данной ситуации. Если отчёт не будет лежать у меня на столе, можете пенять на себя. – Мельман понимает, что сейчас он явно не на высоте и уже предчувствует, что будет написано в этом отчёте.
– Пшёл на хуй – он резко выбрасывает голову вперёд, как будто хочет ударить курсанта головой. Отпрянув назад, Саша ударяется спиной о стеллаж с тарелками, и скользит вдоль него к выходу. Выскочив из двери, он зачем-то закрывает её и семенит к картофелечистке. Осознав, что дверь он закрыл зря, как будто оставил Мельмана в своём кабинете, он порывается вернуться, но вовремя останавливается. Майор распахивает дверь и направляется по узкому серому коридору в противоположную сторону. Глядя ему вслед, Саша понимает, что может быть и хорошо расстаться с дядей Мишей на такой вот ноте.
***
Утреннее совещание не приносит полковнику добрых вестей. Он сидит, опершись подбородком на согнутую руку, и слушает доклады командиров, которые бьют себя в грудь, что уже близко подошли к разгадке коварного заговора, и даже кое-кого успели наказать, ну это так на всякий случай. Во всех ротах отменены увольнения, отгулы и даже очередные отпуска, но это ничего не даст, и Манюров это знает точно. Все они эти жалкие прихвостни и жополизы, все включая Ширдяева думают, что эта очередная проказа детишек переростков, которая со временем забудется как и все предыдущие. Не тут то было.
Полковник видит чёткую связь между событиями и уже может предсказать, на что направлены все эти действия, где и когда произойдёт следующая атака. Это будет здесь, на параде 9 мая. Он не делится своими страхами даже с Ширдяевым, ведь это всё равно ничего не изменит. Последняя надежда в виде майора Мельмана растаяла, как только Манюров увидел его лицо. Обычно Мельман не брызгает слюной на совещаниях, а просто сидит в своём уголке с торжествующим видом, мол подождите, моё время ещё не настало. Его время, наступает в конце совещания, когда звучит фраза типа: «А Вас, Штирлиц, я попрошу остаться». Тогда чёрные глаза этого моложавого еврея начинают блестеть, и он садится на своего конька. Но сейчас по жалкому потухшему виду майора, Манюров видит, что тому просто нечего сказать. Он обосрался. Не понятно как, но кампания со стукачами видимо провалилась. Вот уже Ширдяев важно выслушивает доклады о текущих делах, о намеченных учениях, успеваемости в ротах, наведении порядка и прочую рутинную муру. Все заметно оживились, теперь они в своём корыте, они рады что всё забывается. Все они, сидящие за этим столом, хотят чтобы всё поскорее забылось, они хотят как обычно прийти домой, поужинать от пуза как обычно и лечь спать под боком у толстухи жены. Они хотят спокойно спать, а ему то, что делать? Уже двое суток он не может сомкнуть глаз. Ему в отличие от них есть из-за чего лишится сна. Ну ничего, сегодня его лишится и Ширдяев, не одному же ему страдать.
Совещание закончено, офицеры бодренько вскакивают, двигают стулья, гурьбой направляются к выходу. Манюров сидит не меняя позы. Он провожает глазами последнего выходящего и наблюдает за Мельманом, который неуверенными шажками семенит к их с Ширдяевым краю стола. Он садится по правую руку от Ширдяева, испуская тяжёлый вздох человека, которому только что сообщили о неизлечимой болезни.
– Ну что расскажешь, Миша? Есть у тебя новости? – посмотрев в глаза Мельману, Ширдяев понимает, что если у того и есть новости, то они неважные.
– Кто-то предупредил и запугал всех моих людей. – голос Мельмана срывается и он вынужден кряхтя прочищать горло. – Мне кажется…тут крыса какая то завелась.
– Ты это о чем, майор? На нас намекаешь? Твой список только я и вот товарищ генерал видели. – Лицо Манюрова наливается краской. – Если ты этим списком где-то в другом месте трясёшь, это уже твои проблемы.
– В том то и дело, что нигде. Я его как зеницу ока берёг, это же… столько работы. А теперь всё коту под хвост.
– Меня не интересует, майор, сколько ты проделал работы, я просто вижу, что ты её не сделал как надо. Ты, майор обосрался, а списком своим можешь жопу подтереть. – Звук голоса полковника нарастает с каждым словом, так что на последней фразе превращается в крик.
– Товарищ полковник, я сделал всё что мог, и тут моей вины нет…– безуспешно пытается оправдаться Мельман.
– Всё что мог? – Манюров привстаёт, нависая над бедным майором. – Всё что ты мог сделать это обосраться? Я тебе вот, что скажу, майор. Ты здесь не кукурузу охранять поставлен. Ты кто, замполит, или хуй собачий? – вторая волна гнева накрыла Манюрова. -У тебя два дня майор. Два дня, чтобы список лежал на этом столе. Не этот список сраных неудачников, а список лиц, которые причастны к беспорядкам в училище. Вопросы есть?
– Никак нет, товарищ полковник! – Мельман встаёт по стойке смирно.
– Можете быть свободны, майор.
В наступившей тишине слышится, как скрипит паркет под осторожными шагами удаляющегося прочь майора.
***
– Тебя какая муха укусила? Хороший парень, а ты с ним, как с последним солдатом. Неправильно это… – Ширдяев достаёт из серванта бутылку коньяка «Три бочки» и два гранёных стопарика.
– А как правильно, Гена? – Манюров берёт наполненную стопку и сходу опрокидывает её в себя. – Хорошо ни скем не ссориться, никого не оскорблять, не орать и при этом поддерживать порядок и дисциплину. Это у тебя Гена получается быть спокойным, да и то, потому что знаешь, что твоя жопа всегда прикрыта. А кто её прикрывает, Гена? – Взвинченный полковник мгновенно пьянеет, и в уголке его рта появляется коварная улыбочка.
– Давай сейчас не будем о том у кого, что лучше получается. Ты же знаешь, я много на что здесь закрываю глаза, – недовольно морщится Ширдяев, при этом наполняя стопки по второму разу.
– Да ты их Гена и не открываешь! Ты приоткрой их хоть не много, оглянись, посмотри, что вокруг творится?
– А что такого творится? Курсанты распоясались? Что ни разу не было? Найдём мы этих паршивых овец и накажем по всей строгости.
– Нет, Гена, это не курсанты, – перешедший на шёпот Манюров водит указательным пальцем прямо перед носом Ширдяева. – Ты слышал, что сказал твой дружок? А ведь он был прав. Тут крыса, вот такая жирная, – он трясёт перед собой расставленными в стороны ладонями. – И не одна. Тут целая стая прописалась.
Ширдяев смотрит на друга с таким видом, словно слушает бред сумасшедшего.
– Ты о чём говоришь, Толя, какие крысы?
– А ты думаешь, просто так все эти побудки, голодовки, песенки эти блатные в строю? Это, Гена, звоночек нам. Предупреждение.
– О чём?
– О том, Гена, что если мы не начнём включать голову, нам придёт пиздец!
– Не понимаю, о чём ты говоришь! – Ширдяев вскакивает и начинает ходить вокруг стола.
– А ты представь себе, Гена такую картину. 9 мая, солнечный весенний день, птички поют. Съехались все твои дружки генералы, гости из министерства пожаловали, репортеры с камерами и всё такое. И вот начинается парад. Маршируют наши архаровцы и напевают «Гоп-стоп», или «Мурку». Ты представляешь себе, пятьсот вооруженных долбоёбов хором поют «Мурку».
– Мне кажется, ты преувеличиваешь.
– А мне не кажется. Ты как думаешь, что может грозить этим пятистам долбоящерам?
– Ну, не знаю, курсантам отчисление, солдатам статья. Это всё зависит от степени вины…
– Вот именно, ни хуя им не грозит. Отчислить всё училище разом? Ты хоть слышал о таком? А вот, что грозит руководству, в частности нам?
Ширдяев останавливается, а потом начинает ходить в обратную сторону.
– Да сядь ты, не мельтеши, у меня голова кружится на тебя смотреть. Налей лучше ещё. – Ширдяев послушно садится и берёт в руку бутылку.
– А нам грозит министерская проверка и это как минимум. Если репортёры это дело раструбят, здесь ещё и прокуратура нарисуется. Ты же знаешь, как сейчас с военными училищами обходятся. Избушку на клюшку и весь разговор.
– Думаешь, так всё серьёзно?
– Я очень хочу, Гена, чтобы это было не так, ну а если всё-таки так?
– Что тогда делать? – Ширдяев дошёл до своего любимого вопроса.
– Думать, Гена, – Манюров опрокидывает в себя очередную рюмку и встаёт. – Ну всё, главное я до тебя донёс. Ты глаза открой пошире, и моргай пореже. – Он направляется к выходу.
– Ты куда?
– Работать Гена! Есть такая работа, Родину защищать.
В приёмной Манюров видит сидящего на табуретке капитана Томилова.
– А я к Вам товарищ полковник.
– Ко мне? – удивляется Манюров, и открывает дверь в свой кабинет, жестом приглашая капитана войти.
– Я на минуту, – Томилов останавливается возле входа, не проходя к столу.
Манюров вскидывает голову, чтобы заглянуть в глаза высокому капитану.
– Кажется я знаю, как решить нашу проблему, – чёрные глаза капитана спокойны и источают уверенность.
– Нашу проблему? – Тут же поняв о какой проблеме идёт речь, Манюров оживляется. – И как?
– Долгий разговор, не хочется здесь. Давайте после пяти встретимся за периметром.
