Олег Механик
Система
Глава 6. РЕПЕТИЦИЯ
5 мая 1994 г.
День выдался ветреный, но дождя нет и слава Богу. Полковник Манюров то и дело придерживает за козырёк фуражку, чтобы её не сорвало ветром. Здесь на небольшой трибуне перед плацем им придётся стоять не меньше часа. Этот час для полковника просто потерянное вырванное из жизни время. Целый час! Сколько вопросов можно решить за это время, ведь он в отличие от этого болвана Ширдяева деловой человек. Он решает все более или менее важные вопросы не только в периметре этого училища, но и за его пределами. Система, созданная им, и практически ставшая совершенной сейчас после долгих лет работы, трбует постоянного контроля. Он является главным механиком, головным компьютером на который приходят все проводки от исполнительных механизмов и только он держит в своих руках пульт управления системой. Ему нравится мягкими прикосновениями пальцев нажимать на кнопочки, благодаря которым приводятся в движение огромные маховики, передаточные шестерни, подшипники не осязаемой, но очень качественной и большой машины. Никогда и не при каких обстоятельствах он не передаст пульт управления другому, пусть даже супернадёжному и зарекомендовавшему себя человеку. Отдать пульт, значит потерять контроль, тем самым привести белоснежный лайнер его мечты на рифы.
Каждый день прибавляет новых забот. Реформы, рождаемые тупым алкашом президентом, который окончательно решил похерить армию, с одной стороны обещают полный крах, а с другой открывают всё больше и больше возможностей. Манюров умеет пользоваться моментом и извлекать возможности из всего что можно.
Полковник любит и умеет работать, и работает он упорно и самоотверженно. Даже сейчас лишь один процент его ума направлен на плац и на соседей по трибуне, остальные девносто девять методично решают один за одним текущие вопросы.
«Созвониться с Ивановым. Что там с торгами на форму?
Связаться с Петровичем, по очередной поставке ГСМ.
Встретиться с директором овощной базы…
Узнать у Фархата, что там со строительством. Фундамент уже устоялся?
Собрать прапоров. Что у нас по списанию?
Когда Мишка и его бараны закончат отделку кабинета? У них ещё три объекта…
Ещё нужно посмотреть бухгалтерию «Фортуны», что-то не то с балансом…»
Вопросы один за другим выстраиваются в голове как в записной книжке уже отранжированные по степени важности и с проставленными порядковыми номерами.
***
Четыре больших ярко-зелёных прямоугольника курсантских рот уже появились на плаце. К ним примыкает бурый квадрат роты обеспечения. Оркестр, так называемые «Сверчки» блестят литаврами и красуются аксельбантами в голове строя. Знаменосец с трудом удерживает полосатый стяг, который при порывах ветра оживает, начинает громко шелестеть и даёт огромную оплеуху, сразу всему оркестровому взводу. Офицерские какарды командиров и начищенные бляхи курсантов бликуют на солнце.
Высокий, в огромной фуражке, похожий на перестоялый гриб, Ширдяев весело трясёт головой в ответ на болтовню пухлого полкана, начальника пожарного училища, который напросился на репетицию.
«Чего все ждут? Пора начинать – Манюров ёжится от холода. – 9 мая на этой трибуне будет стоять весь цвет генералитета. Вот тогда будет не до глупых шуток».
Глядя на Ширдяева, он представляет, какое у него будет сосредоточенное бледное лицо. Да и у самого на душе вдруг неприятно заскребли кошки. Всё-таки не каждый год бывают такие смотрины. И все и всегда ждут, чтобы что-то пошло не так. Бог с ними с этими пьяными генералами, дружками Ширдяева. Его больше напрягают ребята из министерства. Только министерство ежегодно сливает в унитаз десятки училищ подобных этому и от их отношения предвзятого, или непредвзятого будет зависеть многое. Одно телевидение чего стоит. Тупица Ширдяев с радостью рассказал, что к ним аккредитовалась федеральная компания. Манюров знает, что такое корреспонденты и журналюги. Эти сраные проныры попытаются проползти всюду, будут брать интервью у офицеров, курсантов. Кто знает, что взбредёт в голову ляпнуть курсанту в период гласности и демократии. По мере приближения парада эти опасения стали всё больше тревожить Манюрова. В отличие от Ширдяева, у которого на кону только его должность, он может потерять гораздо больше. Он потеряет всё.
«…..к параду готов!» – от мыслей Манюрова отрывает лающий голос Габриэля, возвещающий о готовности подразделения к параду.
«Здравствуйте товарищи курсанты!» – глубокому голосу Ширдяева может позавидовать любой полководец. Таким голосом можно поднимать из могил мертвых и вести их на повторную смерть.
«Ну наконец-то» – с облегчением выдыхает Манюров.
«Здр –а-а-а-ая ж-а-а-а-аю т-а-а-а-ищ генера-а-л!» – громовой раскат оборвался и ещё какое-то время гудит в колодце двора.
«Поздравляю Вас с праздником великой победы!» – грозно басит, как будто угрожает Ширдяев.
«У-ра-аа! У-ра-аа! У-ра-а!» – проносится над плацем скупое выражение солдатского восторга.
«Ра-а-а-а-вняйсь! И-и-и-и-ирьно! На-а-апра-а-а-фо! Ша-а-а-а-ом арш!» – Габриэль вживается в роль начальника парада, которую 9 мая будет исполнять сам Ширдяев.
Бумс-бумс, бумс-бумс – бодро застучали барабаны, забрякали литавры, блестящие трубы оркестра выдувают первые аккорды прощания славянки.
«Пошли».
Первыми вдоль трибун вышагивают знаменосцы и оркестр. Неказистый строй сверчков брякая, гудя и звеня пьяной каракатицей прокатывается под трибуной.
«Строевой им надо побольше давать. Играть не умеют, так пусть хоть маршируют прилично» – Манюров облокотился на парапет, чувствуя нытьё в усталой спине. Ему кажется, что беспорядочные несинхронные звуки похожи на аккорды «Мурки». Его веселит пришедшая на ум ассоциация и он даже начинает напевать про себя:
«Мурка, ты мой мурё-ёночек
Мурка, ты мой котё-ёночек…»
«Нет, ну точно один в один:
Мурка, Маруся Кли-имова
Прости люби-и-мава».
Он смотрит на соседей по трибуне и по их невозмутимым лицам понимает, что всё-таки показалось. Он не видит худощавое в висячих усах и толстых очках лицо начальника оркестра, который стоит на противоположзном краю трибуны справа от толстого пожарника. Судя по его настороженному лицу и выпученным глазам, безобразно увеличенным толстыми линзами очков, игра подопечных вызывает у него озабоченность. Сейчас он надеется, что этого никто не заметил. «Умный не скажет, дурак не поймёт».
За оркестром, блюдя интервал в тридцать шагов, уже клацает сапогами по асфальту первая рота.
«Ра-авнение напра-аво! Песню запе-евай!» – орёт сержант.
«Написала Зойка мне письмо-о,
А в письме два слова не скучай
Мы расстались с ней ещё весно-ой
А теперь февраль пора встречать…»
Поют хорошо, азартно, задорно, только вот песня какая-то странная. Раньше Манюров её не слышал.
«Зо-йка, когда я на тебя смотрел,
Зо-йка, я задыхался и бледнел…»
А что вполне оригинально, думает Манюров. Слово «Зойка» разбивается на два чётких слога и каждый слог подытоживает чёткий удар сапог.
Зо-йка, ты плоть и кровь моя была,
Любовь мою ты предала…».
Бравая первая рота отстукивает сапогами так, что вибрация от синхронных ударов передаётся трибуне. Следом вышагивает вторая рота. Её пение наваливается на песню первой и Манюров в сумбурном смешении голосов, не может понять, какую песню они поют.
…хотел я двухколёсный драндулет,
Я к батяне подошёл, сказал купи,
Ты на «Яву» мне кусочек накопи…»
Нехорошее предчувствие, взрывается в ушах Манюрова громким припевом
«Я-ву, Я-ву, взял я на халя-ву,
Я-ву, Я-ву, взял я на халя-ву…»
Явно похабная песня чётко ложится на марш. «Что они поют?» – Манюров оглядывается на Ширдяева, на лице которого застыла глупая улыбка. А песня уже меняется с звонко цокающей сапогами третьей ротой.
«Вме-сто тепла зе-лень стекла,
Вме-сто огня дым,
Из сетки кален-даря выхвачен день…»
«Это что за своевольный подход? Какая сука разучивала с ними эти песни» – Манюров в немом гневе пытается отыскать спрятавшегося за Ширдяевым и пожарником командира сверчков. Это он перед парадом репетирует с курсантами строевые песни. Главный сверчок как будто почуствовал прожигающий его через два тела взгляд. Он затравленно выглядывает из за плеча остолбеневшего Ширдяева и мотает бледной головой так, что она вот-вот отвернётся от шеи. «Не я мол это. Они сами». Тем временем вакханалия на плацу продолжается.
«Пере-мен, требуют наши сердца
Пере-мен, требуют наши глаза…»
Манюрова начинает подташнивать. Он ловит себя на дурной мысли, что первый раз видит такую чёткую организацию строя и песни.
«Не много тепле-е за стек-лом но в злые моро-зы,
Вхожу в эти две-ри сло-вно в сад июньских цветов…»
Всё происходящее напоминает кошмарный сон. Манюров пошатываясь, спускается с трибуны, проходит за ней, и как гость пытающийся уйти незамеченным с торжества ссутулившись ныряет в арку. В спину ему несётся:
«Бе-лые ро-зы, бе-лые ро-зы,
Без-защитны шипы…»
Ветер таки сдувает фуражку с его головы. Пролетев несколько метров, она плавно, ложится на обод и колёсиком катится к хоздвору.
«Что с вами сде-лал в злые моро-зы
Лёд витрин голубых…»
Он догоняет взбесившуюся фуражку у самых ворот хоздвора.
«Люди укра-сят вами свой праз-дник
лишь на несколько дней…»
Запыхавшийся, красный, злой он направляется к входу в главный корпус, держа фуражку в руке.
«Вы у меня ещё хлебнёте горя, массовики-затейники…»
Представление тем временем продолжается. Ширдяев с навеки застывшей улыбкой на посиневших тонких губах провожает взглядом последнюю в параде роту обеспечения.
«Вот и пришло долгожданное лето сча-стли-во-е,
Время закатов и рассветов рев-ни-во-е,
Но почему то опять вспоминаю о я-нва-ре,
Слышу твой голос и просыпаюсь ночь на дво-ре…»
«Что это за репертуар? Откуда они все берут эти песни?». Ширдяев видит горящие алыми помидорами лица командиров рот и начинает догадываться, что они тоже не в курсе, что происходит.
«На бе-лом бе-лом покры-вале я-нва-ря,
Лю-би-мой де-вуш-ки я и-мя на-пи-сал,
Не про-гоняй ме-ня мо-роз, хочу по-быть не-много я,
На бе-лом бе-лом покры-вале я-нва-ря…»
– Ну у тебя и орлы, Гена, – восторженный пожарник толкает локтём Ширдяева. – Строевая превосходная, а поют как? Не то, что мои дрищи…
Ширдяев с вымученной улыбкой смотрит на собеседника. В его глазах один вопрос: «Ты и правда дурак, или просто притворяешься?». Только сейчас он замечает отсутствие на трибуне Манюрова.
***
–Ты болван, товарищ капитан! Настоящий болван! – Манюров по привычке ищет на столе увесистый предмет, чтобы мысленно швырнуть им в усатую тупую рожу командира сверчков. – Репертуар и исполнение строевых песен, твоя непосредственная обязанность, а ты : «Не знаю, не видел» – сморщив губы, он передразнивает последнюю фразу сказанную капитаном. – На хуя ты здесь нужен, если всё проходит мимо тебя! Ходишь, как в штаны навалил! – Манюров не подбирает выражений даже в доброе время, а когда творится такое, он готов таскать своих подчиненных за шиворот и тыкать их мордой в говно. Бледный капитан вот-вот свалится на пол, накаутированный незаслуженными оскорблениями, но ему вовремя приходит на помощь Ширдяев.
– Садитесь, капитан. В этот раз мы Вам поверим, но имейте в виду, если произойдёт ещё один балаган подобный этому, Вы будете нести за него ответственность.
Капитан, предпочитающий лучше провалиться под землю, падает на стул.
– Товарищи офицеры! Этот вопиющий факт не поддаётся никаким объяснениям. Как Вы, будучи командирами подразделений допустили подобную выходку? – Ширдяев грозно пробегает по жалобным прибитым взглядам подчинённых, в которых лишь одна просьба:
«Пожалуйста, не надо больше. Нас и так хорошо поимели!»
– В общем так! – Манюров решает от пустых слов перейти к делу. – Командирам подразделений, рапорта о произошедшем на стол. Даю Вам три дня, чтобы выявить зачинщиков. Они наверняка есть в каждой роте. Не будет результата, по истечении трёх дней, пеняйте на себя. Задача ясна товарищи офицеры? – хищно наклонившись над столом он обводит взглядом понуро опущенные головы.
«Так точно, товарищ полковник!» – угрюмые голоса сливаются в нестройный хор.
– Только попробуйте мне обосрать парад! – он грозит всем маленьким коренастым пальчиком. – Поедете в Абхазию мандарины собирать, или на рынок пойдёте трусами торговать.
«Интересно, а куда ты пойдёшь?» – говорит про себя, как всегда сидящий с краю Томилов.
По окончании совещания, когда, гремя стульями, все встают и направляются к выходу, Томилов замечает, что Манюров оставляет в кабинете замполита Мельмана.
– У тебя всё готово? – спрашивает он кучерявого небольшого роста майора, который меняет место и садится ближе к голове стола, где они остаются сидеть с Ширдяевым.
– Да, всё с собой, – Мельман хлопает ладонью по коричневой кожаной папке, лежащей перед ним на столе. С этой папкой замполит не расстаётся нигде. Всем приходится только догадываться, что он в ней носит. Какая очередная сплетня или компромат таится сейчас в этом вместилище чужих тайн?
«Скорее всего, сейчас будут работать со стукачами, а у него с собой их список» – думает Томилов, выходя за двери. Мельман профессиональный вербовщик. У него в каждой стене этого училища есть свои уши. Странно, как он до сих пор ещё не знает обо всём, что происходит. Но если не знает сейчас, то после полученного втыка от Манюрова, к вечеру узнает точно. Томилову меньше всего хочется, чтобы заговор раскрыли именно сейчас, когда всё так удачно складывается. Он внезапно останавливается на широком пролёте лестницы. «Точно, Мельман, же в отпуске был. Вот почему их ещё не раскусили. Сейчас он одного за другим расспросит своих стукачей, и можно сливать воду. Он продолжает спускаться вниз с намерением, прийдя в роту, рассказать обо всём Медянику, но ещё одна мысль заставляет его снова замедлить шаг.
«Скорее всего информация о стукачах сейчас у него в папке, не зря он на неё показывал Манюрову. Вот если бы получить этот список, и слить его «Системе», пока Мельман не добрался до стукачей? Но как это сделать? Подкараулить этого жидёнка в подъезде под лестницей, дать по башке и отобрать папку? Нет это не вариант. А других нет, потому что он её даже в туалет с собой берёт. Кабинет он всегда закрывает, даже когда выходит на минуту. Значит вариантов нет». Томилов включает воображение представляя где и при каких обстоятельствах Мельман может расстаться с папкой.
В столовой, во время обеда? – Нет он положит её рядом. Да и за столом много народу сидит. Где же тогда? Где и как… – Медленно пересекая большой холл с аквариумом, с кем то здороваясь, он продолжает напряженно думать, где и при каких обстоятельствах Мельман может расстаться с папкой. – Навстречу ему семенит маленький, вечно бодрый лейтенант Зинин, который по совместительству ведёт ОФП. Лейтенант как всегда в застиранном синем спортивном костюме цыганского пошива с криво наклеенной на олимпийку надписью “Puma”.
– Привет Антон! – он улыбается в ответ на лучезарную полнозубую улыбку лейтенанта, и, дав пять проходит мимо к двери. Вдруг, как будто молния ударила его в темечко.
«Спортзал!!! Они же с Ширдяевым каждый день перед обедом в теннис режутся!». Томилов смотрит на часы. «Без пятнадцати двенадцать. Если всё срастётся и произошедший форс-мажор не заставит их отказаться от любимого занятия, минут через пять-десять они спустятся в спортзал. Если Мельман будет, без папки, значит, она осталась в кабинете. Это плохо, потому что кабинет он закрывать не забывает, да и глаз там лишних много. А вот если он возьмет папку с собой в спортзал, то наверняка оставит её в раздевалке. Тогда будет хоть и призрачный, но шанс заглянуть вовнутрь».
Выкурив сигарету на крыльце, Томилов возвращается в холл и направляется к аквариуму с красной надписью на стеклянной перегородке «Дежурный по училищу» и заглядывает в квадратное оконце.
– Вась, мне домой позвонить надо.
– Какие проблемы, заходи, звони, – круглолицый старлей Никитин добродушно машет рукой.
Томилов заходит внутрь аквариума и садится за столик с телефоном, находящийся за спиной дежурного.
«Отлично! Отсюда можно увидеть, пойдут ли они в спортзал, и что у них будет с собой» – Томилов берёт трубку и не спеша крутит диск, наугад попадая пальцем в кружочки с цифрами.
Ждать пришлось недолго. «Война войной, а обед строго по расписанию». Ширдяев и Мельман, как ни в чём не бывало, мило беседуя, пересекают холл и спускаются по лестнице. В руках у Мельмана заветная папка. Пожаловавшись дежурному, что не смог дозвониться он снова выходит на крыльцо и закуривает.
«Теперь нужно подождать минут десять. А если меня там засекут? Что я им скажу?» – в период напряжённого ожидания в голову начинают лезть неприятные мысли. Томилов начинает ходить по крыльцу. – «Скажу, что ищу Антона…» – Антона там не будет точно, в это время он обедает. Они только что повстречались в холле.
«А зачем я его ищу? За-чем?» – Томилов ускоряет шаги. Ответ приходит сразу за вопросом. «Хочу попросить его сделать массаж. Спина чё то разболелась, застудил наверное». – эта версия кажется ему правдоподобной, потому, что все знают Антона не только как хорошего ёбаря поварих, но еще как превосходного массажиста.
«Ну всё, пора». Он снова возвращается к лестнице и спускается вниз. В узком сумрачном коридоре, ведущем к раздевалке, уже слышны гулкие удары мяча о деревянный пол.
«Уже играют, отлично. Лишь бы там больше никого не было. Ну, если что, легенда у меня есть». Оглянувшись, он открывает дверь, и какое-то время стоит, прислушиваясь.
Из спортзала слышатся весёлые прыжки меча и отрывистые выкрики игроков. Небольшой вестибюль, в котором находятся помещения туалета и раздевалки пуст. Помешкав, Томилов решается и быстрыми шагами подходит к раздевалке. Он открывает дверь и оглядывает небольшое квадратное помещение, вдоль стен которого расставлены серые металлические шкафы. Два крайних шкафчика заняты. На это указывают стоящие возле них до блеска начищенные ботинки. По маленьким, почти детским ботиночкам, Томилов определяет шкафчик, в котором разделся Мельман. Дверь шкафчика закрыта на замок, который имеет скорее психологическое назначение, так как открывается любой булавкой. Томилов достаёт из кармана небольшую связку ключей, выбирает наиболее тонкий и подходящий по размеру и вставляет в личинку самый кончик. Аккуратно повернув ключ, он убеждается, что металлическая щеколда отошла всторону. Ещё раз прислушивается, чтобы убедиться, что оба игрока там в зале и открывает дверь. Запах сладких женских духов, которыми обильно поливает себя майор, бьёт в нос. Форма аккуратно развешана на плечиках, а на верхней полке, прислонившись к одной из стенок шкафчика, стоит заветная папка. Сделав глубокий вдох,Томилов берёт увесистую папку в руку. Теперь ему кажется, что удары мячика раздаются возле самого уха. Он кладёт папку на деревянную лавку и расстёгивает молнию. Рапорта, разнарядки, приказы, пожелтевшие вырезки из газет… Томилов быстро листает бумаги, переворачивая их в папке, чтобы всё оставалось на своих местах. Небольшой зелёный блокнот находится в самом низу, под бумагами. Со скоростью матёрого нюхача Томилов шелестит страницами блокнота. Пролистав блокнот до середины, он не находит ничего интересного, кроме телефонных номеров. На середине записи заканчиваются, и идут пустые листы. Томилов уже хочет положить блокнот назад, но ещё раз, скорее по привычке, пролистывает его веером. «Есть!»– на последней странице капитан обнаруживает то, что ему нужно.
Заголовок «Барабанщики» бросается в глаза. Листок разлинован в виде таблицы из четырёх граф.
Томилов видит то, что и ожидал увидеть. Пять рот, пять фамилий. Ему нужно просто запомнить этот короткий список. Это для него не проблема, ещё будучи курсантом, он блистал среди сверстников умением с точностью фотографической съёмки воспроизводить топографические снимки и карты. Жалко, что свой талант ему приходится растрачивать на запоминание важных фактов из наспех прочитанных писем, служебных записок и донесений, но всё же он приносит ему большую пользу. Сейчас ему нужно всего лишь медленно прочитать имена стукачей одно за другим, в том порядке, в котором они находятся, и этот список отпечатается в его памяти если не навсегда, то очень надолго. Сейчас он отключает эмоции и просто запоминает расчерченную от руки таблицу, затем складывает бумаги и блокнот в папку, возвращает её на место и закрывает ящик.
Выбраться из раздевалки удаётся незамеченным. Томилов через две ступеньки взлетает на первый этаж; в очередной, третий за этот час, раз проходит мимо дежурки и уже по улице быстрым шагом спешит в роту. Его раздражает так некстати попавшийся под руку Паша Корчагин, который начинает причитать по поводу творящегося беспредела, а под завязку рассказывает старый заезженный анекдот. Других анекдотов Паша просто не знает. Он словно ждёт момента, пока очередной анекдот будет избит до такой степени, что только при упоминании первых строк начнёт вызывать кривую усмешку слушателя. «Ну да, слышал мол…». Томилов спешит отделаться от назойливого друга, сославшись, что спешит разобраться со своими, что от части является правдой. Добравшись до казармы, он не обращая внимания, на крик дневального «Рота смирно!», проходит в канцелярию. Сев за стол, он берёт лист бумаги и пытается по памяти восстановить таблицу, увиденную в блокноте Мельмана. Он чертит карандашом четыре вертикальные колонки и заносит данные.
1 рота
Головатских А.
Гастелло
Добровольный помощник
2 рота
Лобанов А.
Лобок
На кукане… Шкура (бумага)
3 рота
Федулов И.
Ваучер
На кукане…пьянка, (бумага)
4 рота
Прокопьев С.
Сопля
Добровольный помощник
С первыми тремя колонками понятно, это рота, фамилия и кличка барабанщика. В четвёртой колонке, скорее всего указан мотив. Надпись «добровольный помощник» указывает на то, что стукач согласился работать без особого давления, по собственной воле. А вот надпись «на кукане…» скорее всего гласит о том, что потенциальный стукач был пойман за руку на каком-то грязном деле, как например пьянка. Пометка «Шкура» напротив фамилии Лобанова, скорее всего обозначает , что Мельман поймал его на каком-то нехорошем деле по отношению к сослуживцам. Например тырил в столовой продукты, может шарил по тумбочкам. Об этом можно только догадываться. А вот пометка в скобках «бумага» говорит о том, что пойманный с поличным, написал на себя обличительную бумагу, что сделало его положение абсолютно безвыходным. Во время написания стукача из своей роты рука Томилова дрогнула. Он только сейчас сопоставил фамилию человека со списком, в котором она находится.
«Вот те бабушка и Юрьев день…кто бы мог подумать?» – бурчит он про себя, удивляясь написанному своей рукой.
РО
Никулин В.
Ник
На кукане…Боксёр (бумага)
«Большую рыбку ты у меня на кукан насадил» – Томилов больно прикусывает губы. Пометка «Боксёр» скорее всего, означает, что Мельман поймал Никулина на неуставщине, и здесь бумагой может служить заявление от потерпевшего.
«С тобой я сам разберусь» – Недолго думая, капитан загибает нижний край листа и отрывает ровную полоску с нижней строкой таблицы.
