Павел Бондарь
Не время для человечности
Нейрозапись с коротким сигналом прервалась, обозначая конец выбранного фрагмента. Пока ревизор и Филин что-то проверяли в материалах дела, техник позволил себе широко зевнуть. Впереди было еще много фрагментов.
Ночь. Еще на шаг ближе ни к чему
Scribble out the hope, son
Hallucinations only quicken
You will be a king, hun
In a crown of sickness
Ардмир Квуд, ранее творчество
Я обнаружил себя в странном сне, который казался мне чужим. Я напал на улице на какого-то человека. Шел за ним до подземного перехода, прятался в тусклом свете ламп, держался метрах в девяти-десяти от него. Уже в переходе тихо и быстро сократил расстояние, догнал и приставил пистолет к затылку. Угрожал. Была уверенность, что этот тип знает что-то важное – например, где найти мою цель. Да, похоже, я – убийца, и сейчас иду по следу того, кого преследую уже давно. Я бью захваченного человека пистолетом и говорю, что мне нужно найти Авеля, и быстро, потому что – этого я уже не говорю, только думаю – у меня здесь мало времени. Он отвечает, что не понимает, о чем идет речь, но я знаю – это ложь. Он отлично осведомлен, он лично знаком с тем, кто мне нужен. Они сидели вместе, а потом Авель сбежал и помог сбежать еще многим. В том числе вот этому типу. Я коротко объясняю ситуацию, и он сдается. Действительно, зачем умирать за другого, путь даже это твой спаситель? Я подумал, что мне должно хватить времени, но все же скоро меня выбросит обратно, туда, о чем я во сне думал как о “корневом мире”. И тогда будет сложнее, я могу даже забыть кое-какие вещи. Но главную цель точно не забуду. Теперь остается подробно допросить этого типа где-нибудь подальше отсюда, там, где никто не увидит и не услышит. И как только попаду в корневой – двинуться на поиски вод. Когда захвачу их – поймать с их помощью того самодовольного придурка, что любит гулять ночами вдоль набережных и пялиться в воду на острове. Уговорить его будет несложно, и тогда уже все будет почти готово. Это, можно сказать, будет началом финишной прямой. Я связываю осведомителя, но неожиданно все вокруг затапливает свет яркой вспышки – молния настолько яркая, что ослепила меня в переходе. Времени было меньше, чем я думал…
Я обнаружил себя сидящим на полу, взмокшим и дрожащим. Зубы стучали отбойным молотком, глаза болели от ужасного напряжения – выпученные, с мечущимся взглядом, наверняка – с красными от полопавшихся сосудов белками, кожа казалась мешковатым балахоном. Напротив меня стояло разбитое зеркало, вокруг валялось какое-то совершенно ненормальное количество мусора: банок, пачек, бутылок, фольги, окурков, еще какой-то неопознаваемой дряни. Сигарету в руке я заметил, только когда пальцы обжег тлеющий фильтр. Затушил ее о ковер, выкинул в наименее смятую из банок и провел ладонями по голове, чтобы не обнаружить на ней волос. Глотнув воды, я вручную сомкнул непослушные веки и помассировал их кончиками пальцев. Спустя несколько секунд, услышав слабый звук неподалеку, я вдруг понял, что до сих пор слышал только тонкий звенящий писк в ушах. Этот новый звук оказался музыкой – какой-то смутно знакомой песней. Слова все никак не укладывались в голове, ускользая от узнавания. Я зашел в ванную, умылся, но взглянуть на себя не смог – зеркало над раковиной, как и зеркало в комнате, было разбито. С трудом отыскав ключи, я вышел из квартиры, запер дверь и спустился на улицу. На улице начинался ураган – сильные и резкие порывы ветра швыряли из стороны в сторону мелкий и крупный мусор, сносили людей и сгибали деревья. Я остановил описание, остановился сам, остановил время, лишь на миг почувствовав в полной мере, что говорить и писать бесполезно, пусто и мертво. На миг я увидел все вокруг мертвым, время мое утекало, слова все не рождались, пауза затягивалась, ничего не менялось, и вновь начинался один из тех приступов, что заставлял бежать прочь, чтобы забиться в самый темный угол и только там – где никто этого не увидит – совершить это жуткое превращение. Мое убежище, мой марионеточный мир рушится, вся вселенная встала на дыбы и орет от боли, становясь из содержащего содержимым, из субъекта превращаясь в объект. Из своего укрытия я видел, как под светом солнца ходили и разговаривали люди – о чем-то обычном и нормальном, чему не было больше места в мире сломанных печатей и обостренного чувства непонятно чего. В спину меня кто-то толкал – туда, на свет, к людям, на плаху. Я брыкался и лягался, но десятки мелких и жилистых ручонок все же вытолкали меня из убежища в тенях. Но я зря опасался людей – мы с ними существовали на разных уровнях, и их толпы проходили сквозь меня – или я проходил сквозь них. И вдруг, безо всякого предупреждения, внезапно и полновесно наступила кульминация. Мир озарил бледно-зеленый свет, а все живое умерло в единый миг, перестав быть реальным, каждой своей частицей поглощенное чье-то всеобъемлющей волей. Иллюзия рассыпалась, выдуманный мной мир обрушился, обнажив догорающие на лету останки блестящих жирной чернотой галактик-паразитов, состоящих из чего-то, что все меньше напоминало пародию на органическую жизнь, остался лишь я – наедине с багровым грозовым небом, в своем медленном падении желающим раздавить меня. Зрение мое обострилось тысячекратно, и в пролетающей капле дождя я разглядел свое отражение, а затем – отражение этого отражения в зрачках своего отражения, а затем…
Я обнаружил себя стоящим посреди комнаты, в гостях у друзей, спокойным и невозмутимым. Напротив стоял кто-то, кому можно было бы все рассказать, и я знал – в этот раз все взаправду, это не иллюзия, не сон и не галлюцинация, и я больше никуда не провалюсь. Надо лишь позвать на помощь и максимально доступно изложить суть проблемы. Мозг лихорадочно соображал, а сердце бешено колотилось. Впрочем, времени у меня было предостаточно: в подобных стрессовых ситуациях оно словно замедляется, и человек принимает множество сложнейших решений очень быстро, используя резервные мощности своего разума. Все, что было нужно – прилив адреналина, и формулировка родилась сама собой, как и план действий. Теперь самое главное – успеть все рассказать до того, как это случится снова, до того, как я потеряю контроль над своим сознанием. Надо успеть во что бы то ни стало, иначе – конец всему. Человек напротив заметил выражение моего лица, перестал улыбаться и вопросительно поднял бровь. Я глубоко вздохнул и, попытавшись придать своему голосу максимально серьезное звучание, сказал:
– Кажется, мне срочно нужна помощь.
* * *
На общем балконе холодно, ветрено. Балкон открытый, и пол блестит от влаги – то ли идет дождь, то ли тает снег, я не думаю об этом. А о чем я думаю? Вокруг происходит черт знает что: на лестничной клетке только что появился один из осознавшихся, позвонил к соседям, а после короткого разговора растворился в воздухе. Взглянув на М., я понял, что он этого не заметил, все еще погруженный в свои горестные мысли о расставании с Д. Даже не знаю, услышит ли он меня, не говоря уже о том, чтобы поверить в то, что я скажу.
– Они хотят меня положить, сдать. Отдать в руки белым халатам, которые будут кормить меня таблетками. Они хотят вызвать скорую, они думают, что со мной что-то не так, что мне нужна помощь. Они и не знают, что я в порядке, я просто хочу попасть на девятый цикл. Пусть все, что я видел, я увижу еще раз. Нельзя останавливаться – как только ты увидел, ты должен смотреть – иначе просто перестанешь понимать, что ты на самом деле такое. Их пугают мои слова: “Я видел бога, я был богом”. “Присядь, дыши, все хорошо. Успокойся”, как будто им страшно слушать дальше. Какая разница, сколько колес я сожрал? От колес так не прет. Я тонул в омуте, я тянулся за иллюзией, я держал руку моей умирающей любви и умирал вместе с ней, я столько раз убивал себя, столько раз погружался в свои сны, столько видел… Внутри мне уже сотни лет. Но я должен им объяснить. Сны важнее, чем они думают. Я должен закончить это, как же они не понимают? Я делаю это ради всех, не ради себя. Отрывистость речи. Я описываю то, что происходит сейчас. Я чувствую “сейчас”, момент настоящего, я его поймал. Мне плевать, как вы к этому отнесетесь. Мне не нужна помощь. Символы, знаки, совпадения, система, структура – как вы этого не видите?! Просто дайте мне слово! Дайте мне сказать! Я спасу всех нас, я предупрежу всех! Что с вами не так, хватит судить, хватить оценивать, хватит считать себя судьями, у вас нет такого права. Никто не может судить меня, нет. Ни бог, ни дьявол – теперь, когда я знаю, что они такое, и что такое мы. Пепел падает вниз, приземляется на мокрый пол, тухнет. Я не хочу, чтобы вот так потухли все мы, зачахли и кончились, я не хочу, чтобы победило зло внутри нас, и я знаю, как этого не допустить. Но прикинем, какие у меня шансы: мне никто не поверит, если я буду прямым текстом все объяснять. Ваш мир – быт, семья, работа и оттяг на выходных. Ваш мир состоит из выборов, из решений. Вы считаете, будто знаете, что делать, чтобы быть счастливыми, но все в итоге теряете свой путь, увязаете в рутине, погибаете в своих тесных домашних клетках, вы никогда не пробуете стать чем-то другим, нежели человек, нежели то, чем вы являетесь сейчас. А в вашем разуме живет целый мир – мириады миров, порожденные тем, что породило ваш, и так до бесконечности. Но вы не верите мне. Вы думаете, что со мной что-то не так. Что мне остается? Притвориться одним из вас, жить так, как живете вы, будто я ничего не знаю. Но я доведу это до вас. Я скажу свое слово, и пусть те, кто его не прочтет, будут обречены – я не хочу этого, но по-другому не выходит, понимаете? Многие из вас даже не знают, какие силы действуют в этом мире. Хозяева иллюзий, похитители вселенной, архитекторы симуляций, тайное общество фаталистов, индивидуальные агенты с неизвестными целями, воскресающие во временных петлях боги… Я могу отличить реальность от вымысла. Я нормален. И поэтому меня хотят заставить замолчать. Сами подумайте – разве кому-то выгодно, чтобы раскрылся заговор, план, называйте как угодно? И каждый из них борется в первую очередь с теми, кто хотел бы открыть людям глаза. Но я готов рискнуть, и я все расскажу. О том, что мы во вселенной не одни. О том, что каждый из нас – на самом деле не просто человек, и нам открыты великие возможности. О двух маньяках, что используют эти возможности, чтобы подчинить весь мир воле своих извращенных фантазий об идеальном мироздании, друг за другом, в безумной череде обмана и ловушек. О смысле этих странных татуировок на телах некоторых “вестников свободы”, как они себя называют. О том, как один из нас пытался обмануть и уничтожить хозяев вселенной, и чем это для него закончилось. О двух братьях, решивших сломать ход времени. О том, на каком мы сейчас цикле. О девушке с портрета. О багровом отражении грозы в омуте лжи. О черных ангелах, похищающих человеческие чувства. О пареньке, что заперт в петле жизни и смерти, обреченном мстить. О триаде из безумцев, один из которых стал величайшим предателем во вселенной. О месте, попав в которое… Ох, я слышу сирены вдалеке. Они даже не понимают, что наделали, они хотели помочь, но теперь я обречен. Послушай, я должен рассказать тебе, что на самом деле такое реальность, и как из нее выбраться. Я должен успеть это рассказать, чтобы еще хоть кто-то знал. Итак, слушай внимательно и не задавай вопросов.
Я наклонился к М. и рассказал ему все, что знал о пространстве вариантов.
Утро. Коридор снов
– Знаешь это чувство, когда слишком сильно вдумываешься в слово, и оно словно теряет смысл, ты перестаешь понимать, почему оно значит именно то, что значит?
– Ну да, бывает. А что?
– Мне кажется, я слишком долго вдумывался в реальность.
2131 год, диалог в очереди за плагинами забытья
Все в кабинете было мягким: мягкий, приглушенный шторами свет, мягкие кресла, мягкий зеленый чай; М., впрочем, уже привык к мягким помещениям, и в этом кабинете его беспокоил только мягкий голос доктора, сидевшего за столом, в тени – так, что его лица не было видно, а голос доносился откуда-то из этой тени, становясь при этом еще более вкрадчивым.
– М., как вы думаете, что это значило? Что вы хотели всем этим сказать, был ли здесь какой-то подтекст?
– Я всего лишь описываю мир так, как я его вижу – в той степени, в которой мне это доступно. Вы спросите – а зачем? Ответ прост: от отчаяния. Словами, словно руками, я нащупываю, за что можно уцепиться, чтобы не падать еще ниже, ищу какую-нибудь идею-якорь, чувство, мысль, которая принесет спокойствие.
– Как вы себе представляете эту идею, М.? Расскажите, как она может приносить вам спокойствие.
– Я представляю это так: когда у меня начинается приступ, мне не на что опереться, не о чем думать как об убежище, нет совершенно никакой защиты против растущего хаоса, и когда его волна накрывает меня с головой, я теряю всяческий контроль, и остается только молиться, чтобы все закончилось до того, как я сломаюсь и приму какое-нибудь роковое решение. Это похоже на падение с крыши мира – медленное и сразу во все стороны, даже вверх. А будь у меня спасительная идея, что-то, защищенное от этих приливов безумия, находящееся вне меня, не зависящее от моего состояния; что-то, к чему можно вернуться, что будет ждать меня по завершении припадка – узнаваемое, теплое, уютное…
– То, что вы описываете, очень похоже на дом. Именно с такими чувствами человек обычно возвращается домой – в безопасность, тепло и привычное окружение. М., разве вы не чувствуете ничего подобного, когда заходите в дом после длительного отсутствия?
– Нет, никогда и нигде не чувствовал себя дома. Я понимаю, о чем вы, но мне почему-то недоступно это, словно мой дом где-то далеко – настолько далеко, что я уже не смогу туда вернуться, где-то среди звезд или даже дальше – в пустоте и небытии. Возможно, крупицы именно этого чувства я и ищу, но всякий раз, когда я находил что-то, на что можно опереться, это срабатывало ненадолго, и вот уже снова я дрейфую в океане энтропии, без признаков какого– либо маяка вдалеке.
– Вы думали, что описание своего мироощущения может принести вам покой или… Еще что-нибудь?
– Я очень надеялся на это. Но ничего не вышло.
– Знаете, М., мне кажется, что самый серьезный и нездоровый аспект вашей ситуации – в свойственном вам стремлении все возводить в абсолют. Возможно, и сами эти приступы явились лишь результатом мутации обычных, свойственных всем перепадов настроения. Вы отчего-то не пытаетесь инстинктивно уравновесить плохое состояние хорошими мыслями, а наоборот – все дальше погружаетесь в отчаяние, превращая любую мимолетную неприятность в замкнутый круг безысходного уныния. Это совершенно ненормально, и пока мы не восстановим вашу способность подавлять эндогенные вспышки, мы ничего не добьемся.
Раздался глухой щелчок. Обстановка переменилась.
– М., как вы думаете, что это значило? Что вы хотели всем этим сказать, был ли здесь какой-то подтекст?
Человек отвлекся от украшающих бежевое кресло рисованных зверят, устало поднял голову и пожал плечами.
– Я не знаю. Я просто бегу и не могу остановиться. И ничто не может меня остановить – я прохожу сквозь все на своем пути, словно призрак.
– От чего же вы бежите, М.?
– От себя. От вас. От них. От всего, что только существует в этом мире. Но вырваться за его пределы я не могу, вот и мечусь, как крыса в клетке. Вы не можете мне помочь, доктор.
– Разве не вы сами решили лечь к нам в отделение, надеясь на помощь и выздоровление? Просто доверьтесь и…
– Неверно. Я никуда не ложился. Я ничего не решал. Вы вообще во всем ошибаетесь, потому что вас вовсе даже и не существует. Хотите докажу?
– Очень любопытно. Что ж, попробуйте.
Раздался глухой щелчок. Обстановка переменилась.
– М., как вы думаете, что это значило? Что вы хотели всем этим сказать, был ли здесь какой-то подтекст?
Теперь напротив доктора сидел скелет, одетый в балахон. Всем своим видом он ясно давал понять, что никакого подтекста ни во что не вкладывал уже довольно долгое время, но доктор продолжал говорить, будто бы не замечал состояние своего пациента. Более того, ему даже мерещились ответы со стороны мягкого бежевого кресла – пространные, четкие, дающие много материала для психоанализа. Скелет ни с чем не спорил, однозначно выражая готовность следовать любым полученным советам. Впрочем, и этот цирк продлился недолго.
Раздался глухой щелчок. Обстановка переменилась.
– М., как вы думаете, что это значило? Что вы хотели всем этим сказать, был ли здесь какой-то подтекст?
– Это весьма непрофессионально, доктор: вы меня не слушаете. Разумеется, он был. Мне пришлось написать довольно много – и все только потому, что я не могу кричать достаточно громко, чтобы выразить все одним хорошим воплем. Вы – пустая оболочка сна, порождение онейроидного расстройства, абсолютное ничто. Воображаемые миры один за другим распадаются на молекулы, каждый предыдущий сменяется все более странным и жутким, граница между реальностью и фантазией размывается, и выхода из этой карусели кошмаров нет. Нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет.
Раздался глухой щелчок…
День. Подключение без пароля
Они будут говорить о свободе выбора, но потом скажут, что твой выбор неправильный. Они будут говорить о понимании, но не станут тебя слушать. Тебе никогда не скажут, что нужно делать и как правильно жить, но осудят постфактум. Если ты услышишь о честности – тебе лгут, если услышишь о правах – тебя хотят их лишить, если услышишь о благе – готовься к злу, если услышишь о ценности жизни – тебя ее вот-вот лишат. Самое сложное, когда ты среди них – не верить ничему и при этом не сойти с ума.
Из инструкции цивилизации флеглхан для агентов, направляемых на планету Земля
Время перевалило за час ночи, что человек понял, только почувствовав урчание в животе. Порой с ним случалось такое, что он совершенно забывал поесть, пропуская один-два приема пищи. Взглянув на часы и удивившись тому, как пролетело время за чтением, человек собрал все бумаги в одну стопку и направился на кухню – единственное помещение кроме туалета, открытое в офисе и ночью. Если, конечно, не считать дверь за тайной панелью в стене. Человек достал из морозилки несколько замороженных бургеров и положил их на разогрев в микроволновку. Следующая расшифровка была довольно короткой, так что он рассчитывал закончить чтение к тому моменту, как еда будет готова.
“Прошу, не умирай во мне. Я обращаюсь сейчас к тебе, безликое, бездушное, но такое живое, бейся же в моих ладонях теплым комом души, бейся не переставая. Как сохранить твою жизнь и твое тепло, когда руки холоднее льда? Дышать, пытаясь согреть, хоть это никогда и не помогало? Во мне так мало осталось дыхания. Поезда региональных линий и темная, зимняя гладь воды, лишь кое-где освещенная отражениями фонарей, безразмерные карманы теплых курток и мягкие пуховики, хриплый голос бомжа, равнодушная пустота, порядок и самодельные обложки не по размеру коробок, память, память – тянущаяся смолой, змеей заползающая в мысли, смешные шапки, безумный хохот рядом и кровавые титры, трясущиеся руки – от чего, не от пьянства ведь? Глупая, глухая неловкость, почерневшие легкие, пустые пакеты из-под сока и минуты безграничной теплой нежности – к чему и кому теперь, когда… Двери последнего автобуса захлопываются перед носом, кавказец улыбается из водительской кабины и не открывает, и зеленое туловище приходит в движение. Нет, все было не так, все словно было вчера и снова будет сегодня. Где мой ингалятор? У кого ключи от моей квартиры, кроме меня и безграничной тоски? Не дрожите, о ноги. Впереди ничего нет. Я кто? Хочу ли я знать ответ? Клин клином. Двадцать с чем-то, уж больше половины позади. Игнорируй не игнорируй, а память все равно тебя достанет. Какой адекватный перевод для messed up, не подскажете? Макароны, грибы, пиццы и каши. Большому кораблю – большое кораблекрушение, а хороший поэт должен быть мертв. Храни слова как память, храни и проклинай себя. Неуклюжий чай на твоей внезапной кухне – вместе со взглядами прохожих, что они беспричинно на меня бросают. Дни славы прошли, алкоголь выветрился, бары закрыты, солнце садится. За холм, за речку, через целое поле, освещает покосившийся деревянный дом у дороги, готовый быть сорванным ураганом, но ураган все не идет и не идет. Как насчет придорожного кафе, название которого я не помню? У обочины, а по шоссе летят машины, отрываясь от земли, как на взлетной полосе, что я прикончил прошлой ночью в сортире. Не застревай в прошлом, стань серьезнее, пора вырасти, найди нормальную работу, а дальше что? Я вырос, что дальше? Дальше ничего нет? Когда этот бег остановится? Кошелек толстеет, ебало отощало. Отпущу бороду, покрашусь в блондина и буду почти как Иисус. Ты правда думал, что все никогда не закончится? Все всегда кончается. Твердые сиденья в горящем зале ожидания, неторопливый релакс под механическую английскую речь из динамиков под потолком, последний в жизни халявный вай-фай, стакан кофе, который я терпеть не могу. Нарисуй на пенке что-нибудь. Расскажи мне что-нибудь обо всем. Это все лишь в моей голове. Но слишком живо. Как бы то ни было, теперь ты обречен быть болезненно серьезен – и ты сам сделал это с собой. Я победил, что дальше? Титры незаметно подкрадутся к таким уже большим детям под куполом благословенного забвения. Давай, в последний путь на адской карусели. Где мои таблетки? Плевать, они все равно не работают. Где мой большой кухонный нож? Где моя сонная артерия? Где завершение этого фарса? Где искренность? Где ты, о драгоценный потерянный я? Встретимся ли мы еще раз? И что тогда произойдет? Ответов нет. Ответы – только по платной подписке”.
