Павел Бондарь
Не время для человечности
– Уу, а что с текущими задачами по сайд-квестам для основного? – не то чтобы я не хотел допиливать это, но немного разнообразия – это как раз то, что нужно для прочистки головы.
Кэп посмотрел на меня и снова зевнул. Похоже, я сегодня так буду действовать на всех окружающих.
– Им сдвинули сроки, потому что придется перелепить пару уровней. Так что не парься, время у тебя будет.
– Ништяк. Кто над новым работает?
– Ну, я выделил шесть человек из нашего, ты всех знаешь, и еще двоих из второго офиса. Кстати, один из них будет с тобой на диалогах сегодня.
– Что за он? – я недовольно поморщился, уже предчувствуя все стандартные прелести работы в команде. – Только не говори, что какая-нибудь зелень, которую ты не знал, куда запихнуть.
– Не он, а она. Но да, девчонка новенькая, но вроде толковая, – Кэп стряхнул пепел с сигареты и хитро улыбнулся. – Да и ты ее еще просто не видел.
– Вот это интрига. Ладно, не буду заранее ныть.
– Ну и отлично. И да, команде выделили комнату C11. Чтобы вас никто не отвлекал и все такое.
– C11 – это на втором этаже? – я отвлеченно почесал бороду, пытаясь вспомнить, когда в последний раз работал на втором этаже.
– Да, вторая комната по коридору на три часа. – хоть такое описание и звучало странно, но планировка второго этажа была сама по себе странной – из большой круглой комнаты отдыха вело 12 небольших коридоров с несколькими помещениями в каждом.
Кэп кратко выдал мне информацию о проекте и сказал, что подробные спецификации будут в распечатанном виде на столе. Мы докурили, и я пошел знакомиться с напарницей.
* * *
Мне не понадобилось много времени, чтобы понять, почему же Кэп так усмехался. Зайдя в C11, я поздоровался со всеми из команды, кто уже был на месте – пара человек из озвучки, включая К. и как всегда уставшую Л.П., Джем и Файв из прогеров, художник, имя которого я никак не мог вспомнить, но отлично помнил, что на последнем корпоративе он очень душевно исполнял Леру Линн в караоке. Не хватало еще одного художника и звукаря, но, по словам Л.П., они скоро должны были прийти.
Мою напарницу звали Алиса, она оказалась миловидной блондинкой с виду чуть младше меня, в растянутом свитшоте с ярким гиковым принтом по комиксам и в легкомысленно коротких шортах. Она слегка щурилась, когда говорила, а когда слушала – делала в прямом смысле то, что в переносном называлось “навострить уши”, и этими двумя забавными деталями неуловимо напоминала кошку, и я непроизвольно улыбался, когда смотрел на нее.
Алиса оказалась не только симпатичной, но и, к моей удаче, действительно толковой, как и говорил Кэп. Она уже успела изучить спецификации проекта, выписала ключевые характеристики тех нескольких персонажей, с которыми нам предстояло работать, составила шутливый психологический портрет для каждого, снабдив его предположениями о психотипах и темпераменте. У нее явно было полно энтузиазма и интереса к новым проектам, но она внимательно относилась к моим комментариям и сразу предлагала пересмотреть какие-то из своих идей, так что можно было не опасаться, что нам придется перетягивать канат вместо того, чтобы заниматься делом. Алиса была в основном офисе в первый раз, и ребята еще не успели ей рассказать, что тут и как, так что я поделился с ней всякими бытовыми и организационными моментами. Ближе к полудню мы уже вовсю работали, переключаясь между разными сценами и с вдохновением дополняя друг друга – так, что персонажи действительно начинали оживать и звучать именно так, как их прописывали внешние дизайнеры. У Алисы здорово получалось представить себя на месте игрока и понять, как сохранить его интерес, так что мне не нужно было вообще ничего объяснять – просто сиди себе и играй в пинг-понг идеями и репликами, как я в идеале и представлял себе работу в команде.
Накидав какое-то количество материала, мы взялись перечитывать диалоги, и я по привычке ушел в наушники, подбирая что-нибудь атмосферное и подходящее к тону диалогов. Проект по своей сути был наполненной сатирой минималистичной индюшатиной о тяжелой жизни белых парней в черном гетто, так что я открыл плейлист с чуваками из Def Jux. Я немного удивился, когда краем глаза заметил, как Алиса качает головой и читает вместе с Робом Соником. Оказалось, что она давно угорает по альтернативному хип-хопу, и следующие минут двадцать мы сравнивали творчество Эль-Пи в соло и в составе Run the Jewels, скорбели по закату карьеры Кейджа и думали, насколько крут мог бы быть полноценный фит Эзопа и Айдии.
Проверенный и перечитанный материал мы отправляли через мессенджер продюсеру от заказчика, после чего брались за новую партию. Идя хронологически по сценарию, мы вскоре закончили первую условную главу. Меня не переставало радовать, что дело идет живо, а время так вообще проносится мимо, как часто бывает, когда занимаешься чем-то увлекательным и ловишь кураж, входя в потоковое состояние. С работой это получалось далеко не так часто, как с играми, например – но все же случалось, как сейчас.
Еще больше меня радовало то обстоятельство, что сошли на нет все мои утренние симптомы, от трясущихся рук и расфокусированности взгляда до озноба. Что ж, почему бы мне не сделать себе этически спорное, но приятное одолжение, и не поверить окончательно в то, что причиной всему была нездоровая поза для сна и, возможно, легкий перебор с выпивкой вчера вечером, отчего у меня и сложилось впечатление, будто из жизни выпал один день? Я с легкостью согласился на такой замечательный вариант, успокаивающий и простой. Воздадим почести Оккаму и его бритве, и перестанем думать об этом.
Незадолго до обеда мы с Алисой вышли на перекур. Снаружи было жарко, но ситуацию спасал хороший ветер. Я взял пепельницу со стойки у края балкона, и мы сели на верхний ряд деревянной лестницы, где большой козырек балкона создавал тень.
– Блин, у вас тут прикольно, два этажа, на балконе гамаки, – Алиса определенно была под впечатлением от основного офиса студии, с любопытством оглядывая все вокруг. – Кучеряво живете, ребята!
Солнце в это время висело прямо перед лицом, и мне отчаянно не хватало очков, оставшихся на столе в кабинете. Я улыбнулся и пожал плечами, закуривая сигарету.
– Ну так, не жалуемся. А как тебе комната отдыха?
– Комната отдыха? Я бы назвала это “зал улета”. Вообще, у тебя никогда не было мысли оставаться тут ночевать между рабочими днями?
– О, я вижу, ты шаришь. Конечно, была такая мысль, и я пару раз так и делал, когда дедлайны были жесткие, и мы недели две работали без выходных часов по десять. – я прикрыл глаза, вспоминая тот хаос, который здесь царил в ноябре. – Вот и представь: мы выходим из студии, покупаем в магазине ящик пива, заказываем целую гору курицы, картошки, бургеров и пицц, и часа четыре угораем в этом зале улета, в полночь разваливаемся на диванах, а утром, как в казарме, встаем по команде Кэпа.
– Знаешь, если все будет норм с этим проектом, меня переведут в ваш офис на постоянку, и может я тоже застану такой кутеж! – Алиса потянулась за подушкой и, подтащив ту поближе, села на нее. – Не помню, когда в последний раз в настолку играла.
– Можем после перекура сыграть партию, если хочешь. Времени вроде хватает, мы уже довольно много написали.
Алиса согласно закивала.
– Круто, главное – не забыть. Если я тебе не напомню, напомни мне.
– Идет. Кстати, а на вашем офисе ничего такого не было?
– Неа, там вообще сплошное уныние было. Балкон закрытый и мелкий, три человека еле влезает, я уже не говорю про эти ваши гамаки и столики. Ну, был в коридоре футбол настольный, вот и весь отдых. – она посмотрела на меня слегка прищурившись и, не сдержавшись, зевнула – а мне было показалось, что я выгляжу уже бодрее, чем утром. – Ну до этого я разок видела такие удобства в офисе, когда на “ДотКоме” работала.
Алиса коротко рассказала о том, как со своим братом полгода работала у самого крупного в городе частного интернет-провайдера, и, судя по ее описаниям, там в плане рекреационных зон и прочих ништяков все было ни разу не хуже, чем у нас. Впрочем, это не помешало компании сократить штат, и они с братом оказались без работы. Алиса в итоге перебивалась фрилансом и репетиторством, пока не устроилась к нам на студию, пару месяцев назад, а ее брат занялся организацией тусовок в районе за Старым городом – в основном электронных и по хип-хопу.
– А, так это он привозит чуваков на “Стрит Спирит”, “Луч” и “Ночь-24”? – я хорошо знал эти названия, потому что довольно долго посещал последние две тусы, да и на первой частенько бывал, хотя в последние пару месяцев как-то подзабил.
Алиса довольно закивала, радуясь моему узнаванию.
– Еп-еп, это все братан запилил. Он еще иногда меня зовет в команду, заниматься пиаром и всякими связями с общественностью, потому что я училась на рекламщика.
– А почему ты не хочешь? Это же крутая тема, делать движи и все такое? – наверное, мне самому такая работа была бы интереснее сидения в офисе, пусть даже таком комфортном.
– Да не знаю, я за пять лет в универе так этого наелась, что для меня слово “реклама” как матерное. – Алиса скривилась, и ее в принципе можно было понять – весьма немногие могли к моменту выпуска сохранить интерес к своей специальности в нашей системе образования. – Но я все равно часто хожу на его тусы – просто посмотреть, что как, ну и погулять немного.
Мало того, что она слушает Эзопа и носит одежду с принтами по Фэйблз и Причеру, так еще, оказывается, и ходит на правильные тусы, более того – их организовывает в том числе ее брат. Будь я девчонкой – наверное, был бы похож на Алису.
– Еще в прошлом году был пару раз крутой движ летом, вроде бы от той же команды, только не помню, как назывался.
– Ты про “Затмение”? Там еще были площадки в отдельных залах с разной музыкой, и двор здоровенный со сценой.
– Да, точно, оно и есть. Тоже твой брат мутил?
Алиса гордо хмыкнула, старательно туша сигарету о стенку пепельницы.
– Ага, одну площадку делает он, а другие две – какая-то мастодонтиха тусовочной сцены, на которую они там все молятся. Кстати, ты так удачно завел эту тему… В курсе, что в этом году снова будет “Затмение”? – Алиса навострила уши, но я только пожал плечами. – Так вот, первый выпуск сегодня будет.
– О, так я и правда удачно спросил! – если подумать, я довольно давно не ходил ни на какие движухи активнее посиделок в баре. – А где и во сколько они стартуют?
– Там же, где и раньше, в здании кирпички на кольце, – под “кирпичкой” имелся в виду один из корпусов кирпичного завода, переделанный под проведение разных культурных мероприятий, а “кольцом” часто называли полузаброшенный промышленный квартал за Старым городом, вокруг которого река делала почти полный изгиб, одно из самых популярных мест в городе среди тех, кому не нужно рано вставать на следующий день. – Начало в десять вечера. Что, хочешь сходить?
– Может быть, в прошлом году было круто. Надо будет глянуть билеты после работы.
Оказалось, что у моей напарницы, как у сестры одного из оргов, было при себе билетов десять, и она не только решительно отказалась брать с меня деньги за один, но и заявила, что даст еще три билета сверху, аргументируя это тем, что пять были для нее самой и нескольких человек из ее компании, а остальные она все равно собиралась просто раздать на входе. Билеты были в сумке в комнате C11, и Алиса снова попросила меня напомнить ей, если она забудет. Это напомнило мне о настолке, и мы вернулись в комнату отдыха. Она оказалась хорошим соперником, хотя сам я был так себе игроком в теннис, что большой, что настольный. На середине партии к нам подошел Кэп, чтобы узнать, как идут дела. Заверив его, что работа на потоке и все круто, я спросил о том, кто будет делать озвучку. Кэп сказал, что заказчик еще сам не решил, но может так получиться, что и ее отдадут нам. Я попросил его как-нибудь к этому и привести, когда они в следующий раз будут обсуждать проект. Сделать озвучку для игры, пусть и такой мелкой и простой – разве не круто? Я так об этом замечтался, что проиграл Алисе партию. Кэп с язвительными насмешками скрылся на балконе, а мы двинулись обратно в комнату.
* * *
В три часа я решил сходить на обед. В общем-то, на студии была собственная кухня, куда привозили довольно неплохие комплексные обеды, но мне куда больше нравилось пройтись до ближайшего кафе или фастфуда, провести полчаса вне работы, немного разгрузить голову – это и для рабочего настроения было полезно.
Захватив с собой очки и сигареты, я двинулся к выходу из офиса, но вовремя вспомнил о наушниках и вернулся за ними, и заодно достал из рюкзака пузырек, вытряхнув из него одну таблетку. Алиса обедала на кухне, а у Л.П., которая иногда составляла мне компанию по выходу за “нормальным салатом” (под которым она имела в виду любой салат кроме того, что готовили у нас), сегодня было слишком много работы – параллельно с нашим маленьким проектом она обрабатывала сети ИИ для персонажей в основном, и в ответ на приглашающие взмахи руками только нетерпеливо махала в ответ.
Вышел я не в главные крутящиеся двери, через которые проходил утром, приходя на работу, и вечером, покидая студию, а через крыльцо на втором этаже, от которого вел длинный проход в стиле каких-нибудь средневековых замков с поправкой на минималистичный эко-дизайн деревянной крыши и оконных проемов. Это было мое второе любимое место для курения в здании, и порой под настроение я выходил сюда. Змеящаяся кривая коридора выходила на небольшую прямоугольную площадь, усеянную лавочками, с зеленой зоной и небольшим фонтаном в центре. Через площадь проходила кривая улица, ведущая от оживленного проспекта между аккуратных зданий хостелов, баров и небольших офисов банков и мобильных операторов к Верхнему городу, встречающему уже настоящей просторной площадью, с фигурной плиткой – такой гладкой и ровной, что это место, сколько я себя помню, пользовалось неослабевающей популярностью у скейтеров – и с внушительным зданием ратуши во главе всей композиции. Две высокие арки, на уровне третьего этажа сформированные дугообразными переходами от основного здания к двум корпусам-башенкам по левую и правую сторону, известные как “рогатка”, вели на две отдельные улочки, разделенные основным корпусом ратуши и расположенным сразу за ним продолговатым двориком, огороженным высокой фигурной оградой, которые чуть дальше перерастали в две главные параллельные улицы Верхнего города, сплошь забитые вычурными магазинами, роскошными ресторанами и дорогими отелями. Хотя для меня там ничто не представляло особого интереса, мне нравился сам Верхний город и его окружение, включая вот эту небольшую площадь с фонтаном, так что я периодически встречал ребят из студии, когда гулял по городу на выходных и забредал сюда.
По периметру площади можно было сосчитать почти с десяток заведений, из которых я обычно и выбирал место для обеда. Тут было несколько кафе, в том числе один фастфуд, пекарня, небольшой суши-ресторан, кальянная, будка с хот-догами и картошкой, фургончик с крафтовыми бургерами, а в дальнем конце площади – что-то вроде бюджетного паба. В его сторону я и направился, вспомнив, что самая вкусная картошка среди всех этих заведений – именно в пабе.
По пути через площадь я наблюдал забавную сценку. На одной из лавочек в тени дерева сидела женщина, которая одной рукой держала поводок средних размеров пса дворняжьей наружности, проявляющего активное любопытство ко всему вокруг, другой рукой усердно рылась в сумочке, периодически отвлекаясь на пару детей, бегающих около скамейки справа от нее, судя по цветам одежды – брата и сестру. Как раз в тот момент, когда я проходил мимо, брат с коварным выражением, присущим задумавшим недоброе старшим братьям, достал из кармана комбинезона игрушечную змею. Хоть факт ее резиновости и безобидности был однозначен, она все же была длиной с мое предплечье и имела весьма неплохой реалистичный окрас. Так что, когда девочка обернулась и увидела игрушку у себя под ногами, для нее все было не совсем очевидно, и она вскрикнула так тонко и пронзительно, что я услышал даже через наушники. Мать поспешила вновь обернуться, но пес успел быстрее – он отважно подскочил к девочке, схватил змею зубами и принялся трясти ее. Теперь уже настала очередь мальчика недовольно закричать.
Все еще улыбаясь этому небольшому эпизоду – одному из тех, что могли выдернуть меня из ощущения болезненной рутины и зацикленности, понемногу крепнущего всегда, когда я был предоставлен сам себе – я зашел в паб и заказал большую картошку с апельсиновым соком. Через пару минут мой скромный обед был готов, и я занял место в углу, где сходились две затемненные поверхности витрин. Я кратко записал случай с псом и змеей в заметки на телефоне, куда частенько заносил всякие интересные происшествия, которые наблюдал вокруг, наряду с разными мыслями и идеями. Давно пора было как-то разобрать их и рассортировать по разделам, но мне никогда не хватало терпения, чтобы взяться за это.
Перечитывая заметку, я задумался о том, что змея, как считают некоторые – символ перерождения. Но откуда это взялось? Была ли змея всего лишь внешним символом (как тут не вспомнить о том, что эти существа сбрасывают шкуру, а свернувшаяся кольцом змея – это уже считай уроборос, цикличность и перерождение), или люди действительно полагали, что змеи сами перерождаются? Но ведь змеи сбрасывают шкуру исключительно в силу ее износа, ради обновления покрова. Это и есть именно обновление, а вот настоящее перерождение – это к другим. К фениксу, например. Ведь фениксы возрождаются именно после гибели, и в этом их бессмертие? Была кучка пепла – и вот уже из нее вновь появилась птица. Да, фениксы мне куда больше нравились как метафора своеобразного респауна, существа, которые тоже могут как бы сохраняться в пространстве и времени, а потом возвращаться к последней точке. Вот только фениксов, в отличие от змей, не существовует. Я взглянул на часы, время – 15:07, таймер на 1:40. В голове мелькнула мысль “я что-то забыл”, но желания опять рыться в памяти совсем не было, и я отмахнулся от нее.
Пролистывая заметки вверх, от старых к новым, я наткнулся на одну довольно пространную мысль, такую тяжеловесную и мрачную, что посреди жаркого дня мне на пару секунд стало холодно, будто вернулся утренний озноб. “Почему я боюсь смерти? Неужели я настолько дорожу существованием, пусть даже таким бессмысленным и жалким, что просто не могу от него отказаться, как торчок за гранью спасения, который уже не может не зависеть от дерьма, на котором сидит? Так и мы, ни во что не верим, где-то глубоко уже мысленно сдались и поняли, что ничего хорошего впереди не ждет, что дорога к счастью – не к удовольствию, не к благосостоянию, не к развлечениям – для нас почему-то закрыта. Из-за нашей природы, возможно. В тот момент, когда мы обрели самосознание, началась самая грустная история во всей вселенной: история взаимоисключающих чувств, история познания, которое в конечном счете приносило только боль, и чем дальше мы продолжаемся, тем мы ближе к безумию. История о том, как кто-то не выбирал, но получил ответственность за то, чего не может даже понять в полной мере, будучи вынужден тысячелетиями бороться с собственной сущностью, рвать на куски самого себя без какой-либо на то причины. Разве я хочу быть собственным заложником? Разве я не хочу хоть что-то в жизни выбрать самостоятельно, даже если это будет последнее, что я сделаю? Я привык считать, что такие мысли – это глупость, что такие идеи свойственны незрелым подросткам, что есть миллион аргументов против такого мнения. Но какой из них может ответить на вопрос, почему я – нет – почему мы должны оставаться рабами? Разве не рабство все вокруг так ненавидят и презирают? Ах да, конечно, рабство мы можем понимать только в очень узком смысле, оно значит для нас физическое лишение свободы и принуждение к чему-либо. С таким рабством готовы бороться все, потому что его давно не существует как общественного явления, все что осталось – это редкие случаи в современном мире да память о постыдном прошлом. Но ни у кого не хватит смелости бороться с рабством в более широком смысле, в которое мы влипли черт знает как давно. Конечно, так легко сказать, что “это другое”, что мы на самом деле свободны, мы можем делать со своей жизнью что угодно, все зависит только от нас самих, но это лишь пустые оправдания людей, которые не хотят взглянуть в лицо своей настоящей проблеме, которые не хотят признавать, что они рабы. Кто же наши хозяева? Положение вещей – вот наш самый жестокий хозяин. Вся наша жизнь чем-то ограничена: другими людьми и их правами, которые ограничены уже нашими правами, властью – от государственной и религиозной до корпоративной и экономической, моралью, законами – слишком несовершенными, чтобы гарантировать защиту от чего-либо, настроениями и мнениями других людей, нашими собственными желаниями и целями, сформированными под влиянием жизни в обществе, потребностями и нуждами, биологией и психологией, материей и идеей. Все вокруг – наши цепи, каждый из нас – тюремщик для остальных. И только две вещи могут кого-то освободить: жизнь вне человеческого мира – частично, и смерть – окончательно. Я отказываюсь бояться смерти и принимаю ее как дар”. Что ж, бывали порой и такие мысли. На самом деле спорить с тем мной, который это писал, текущему мне было сложно, ведь я так и не нашел ответ на главный его вопрос. Поэтому я решил отнестись к этому без той серьезности, которая им двигала в момент написания.
Я потягивал сок и раздумывал, как бы я это сделал, если бы хотел умереть? Наверное, имело смысл подготовиться заранее, и подготовиться так, как ни к чему прежде. Серьезнее, чем люди готовятся к свадьбе. Стоило бы подкопить денег, а лучше взять кредит – максимально возможный без поручителей. Ну а дальше план действий в целом понятен, недели две-три адского отрыва и угара, смотря на сколько здоровья хватит. Сама смерть – конечно, от передоза чем-нибудь абсолютно эйфорическим. Стоило бы также сделать все то глупое, безумное, безответственное и сомнительное, чего всегда хотел, но всегда откладывал. Уйти следовало в постели, во время незащищенного секса с какой-нибудь сочной девушкой – тут я невольно подумал об Алисе – закончив в нее на самом пике, умерев одновременно с тем, как, по мнению инстинктов, будут переданы гены, исполнено дурацкое природное предназначение, и это все вместе либо невероятно взбудоражило бы мозг и каждое чувство, либо тотально поглотило бы вообще любую мозговую активность. Но ведь есть риск, что мне этот короткий отрезок жизни так понравится, что я передумаю. Я захочу жить так всегда. Вопрос лишь в том, смогу ли я вспомнить, что единственное условие, без которого это финальное буйство было бы невозможно – отсутствие последствий. Каждое мое действие порождало бы долгоиграющие последствия, и рано или поздно мне пришлось бы держать ответ за все это – перед окружающими, перед своим здоровьем, перед кредитовавшим меня банком. И только знание, что все скоро закончится – знание, доступное только мне одному, позволяло бы не думать об этих последствиях. Уход от ответственности, ничего не дающей, бесполезной, тяжкой, проигрышной – вот что такое суицид. Отказ от участия в игре, отказ от правил, переворачивание шахматной доски посреди партии. Чем дольше я об этом думал, тем больше проникался серьезностью собственной заметки в телефоне, терял способность рассматривать ее в качестве объекта для иронии. Так я понимал ценность чего-либо: если мне было неприятно или сложно над чем-то иронизировать, значит, это чего-то стоило – среди всего вокруг, что подвергалось насмешке со стороны мира, выглядело нелепо, будто было создано для того, чтобы быть высмеянным, включенным в карнавал идиотизма, поглощенным истеричным, рекурсивным и бесконечным издевательством, в какой-то момент ставшим основой всего, что нас окружало. Глубоко внутри я понимал, что, хоть и не могу представить свою жизнь без этого ежедневного театра абсурда, развращающего все, что кто-то воспринял бы всерьез, я все же ценил – по-настоящему ценил – только то, что мне казалось неуязвимым для глумления. Вздрогнув, я нервно принялся поедать остывающую картошку. В образовавшейся в голове пустоте я отчетливо слышал, как непривычно медленно и гулко бьется сердце.
Пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, я перенаправил внимание на телевизор, который висел над барной стойкой. Крутили какую-то смутно знакомую передачу, в которой, насколько я помню, приглашенных гостей, в основном людей искусства, просили рассказать об источниках вдохновения, разобрать концепцию их произведений, что-то анонсировать и так далее. Сейчас в кресле гостя сидел упитанный мужик средних лет в пиджаке поверх желтой майки. Лицо его разительно контрастировало с телом – оно было худое, почти иссушенное и строгое, а прищуренные глаза и опущенные уголки губ придавали ему невероятно скептический вид. Ведущий, похоже, как раз задал ему какой-то вопрос, и он собирался с мыслями, переведя взгляд куда-то вверх и вправо.
– Ну смотрите, я задумывал ее так, что на основной сюжет, состоящий из двух частей, довольно симметричных, как бы наслаиваются несколько побочных, по объему больше основных или равные им. Они дают указания на то, как можно интерпретировать часть с основным сюжетом, чем, собственно, закончилась история.
– То есть, как можно понять ее концовку? Вообще, сильно ли меняется понимание истории, если не найти никаких подсказок?
– Грубо говоря, есть десять основных трактовок, и их можно классифицировать несколькими способами. Первый интерпретирует, собственно, саму суть произошедшего, чем на самом деле являлись показанные события, включает три категории. Второй основывается на том, что какая-то из частей могла быть нереальна, то есть, происходить во сне, в иллюзии, в чем угодно, только не в реальном мире. Возможно, реальны обе части, возможно – только одна, возможно – обе нереальны. Четыре категории. И, наконец, третий способ классификации трактовок завязан на последовательности событий. Он предполагает, что события обеих частей могли происходить как одновременно, так и последовательно. Две категории. Вот, в общем-то, все. Кроме того, у каждой есть параметр цикличности и хронологического порядка.
– Вы сказали, что основных трактовок десять. Не могли бы вы…
На этом моменте я потерял интерес к их беседе, к тому же, картошка закончилась, да и время обеда тоже подходило к концу. Я двумя глотками допил сок, тщательно вытер руки салфеткой и встал из-за стола. Перед выходом я подумал, что стоит зайти в туалет. Когда я уже зашел в кабинку, к горлу подступила неожиданная тошнота, и меня вырвало – горько и коротко. Я стоял, упершись кулаком в стену, и пытался понять, какого черта происходит. Это определенно не было симптомом перепоя, ведь тогда бы меня вырвало еще утром. Я не ел ничего, кроме яичницы, тостов и картошки, и насчет каждого из пунктов этого списка мог с уверенностью поставить галочку в графе “надежность и проверенность”. Справив нужду, я вышел из кабинки, умыл руки. Когда я перевел взгляд на свое отражение, оно показалось мне каким-то бледным, но это было и неудивительно после прочих странностей. Вытерев руки полотенцем, я вышел из туалета и покинул паб, быстрым шагом направившись в сторону студии, совершенно забыв про музыку. По пути мне не встретилось ничего забавного.
* * *
Алиса сказала, что ей нужно было уйти в половину шестого, и спросила, нет ли чего такого в том, что она в первый же день уходит раньше. Я успокоил ее, сказав, что мы сегодня довольно много уже сделали, а распределение времени по большей части уже зависит от нее самой. Еще раз поблагодарив Алису за билеты и договорившись встретиться на движе, я попрощался с ней, проводил взглядом, да и сам начал понемногу готовиться к выходу. В принципе, за сегодня мы закончили три больших сценарных блока, полностью проработав диалоги и еще кое-какой текст – для первого дня неплохо. Я обошел тех из ребят, кто еще остался в кабинете, посмотрел, как идут дела у них, спросил у Л.П., что она думает насчет ворваться вечером на тусу. В прошлом году она была на “Затмении” все три раза, что его проводили, один раз даже без меня, но в этом сезоне все сложилось не так удачно – сегодня у ее парня был день рождения, и они с ним уже давно запланировали какой-то особый вечер, в который посещение тусовок не входило. Л.П. с легкой тоской в голосе пообещала, что в следующем месяце присоединится, и попросила скинуть пару видосов с места действий.
Когда минутная стрелка образовала с часовой ровную прямую, я проверил бэкап данных, сохранил базу и выключил рабочий комп. Закинув в рюкзак все, что за день разбросал по столу, я попрощался с ребятами и вышел в коридор. Там я налил в стакан холодной воды из кулера, сменил тапки обратно на кеды и собирался было выйти из студии, но вспомнил о звенящей в кармане мелочи, полученной на сдачу в пабе и уже несколько часов меня раздражающей. Рядом с кулером у нас стоял небольшой автомат в виде шкатулки, в котором можно было за гроши купить печеньку с предсказанием, а полученные деньги раз в месяц извлекались и вроде как направлялись куда-то на благотворительность. Мелочи у меня хватало на две печеньки, и я скормил шкатулке почти все монеты из кармана. Печенье было наполовину шоколадное, а на улице неплохо припекало, так что я решил съесть обе сразу. Внутри первой оказалась бумажка с надписью “Ничто никогда не заканчивается, но берегите свою жизнь!” – довольно странное предсказание, как мне показалось. Бумажка из второй гласила: “Завтра для вас станет особенным днем, вы хорошо повеселитесь!” – вот это уже что-то более привычное. Пожав плечами, я выкинул обертки в мусор и вышел из студии.
Через несколько минут я уже был в магазине, неторопливо шагал между витрин и разглядывал ассортимент, бессознательно почесывая бороду. Я остановился на паре небольших черных блокнотов и долго раздумывал, выбирая между набором гелевых ручек и шариковых, в итоге взяв гелевые. Расплатившись на кассе, я вышел из магазина ближе к половине седьмого, перед самым закрытием. Кассир, с которой я был немного знаком, вышла за мной на последний перекур – кому не было знакомо это желание хоть немного приблизить конец рабочего дня, пусть даже он вот-вот закончится сам по себе. Мы курили и болтали обо всяких незначительных мелочах, я спросил, как у нее продвигаются дела с публикациями детских историй в местной газете, она спросила, дописал ли я уже книгу. Со вздохом облегчения – не первым и не последним по этому поводу – я сказал, что сегодня отправил чистовик редактору, так что, можно сказать, дело сделано.
