Павел Бондарь
Не время для человечности
Вечер. Первый хороший вечер
Эта тревога в итоге все же нашла выход – и он сорвался в дальнее путешествие, стремясь исправить совершенные им ошибки. Однажды я зашел к нему в гости, в это уединенное убежище, где он прятался от прошлого, и не обнаружил хозяина дома. Лишь на столе в кабинете лежала короткая записка, в которой он с некоторым смущением объяснял причину своего исчезновения. Больше я о нем
ничего не слышал.
Документальный фильм “Жизнь и борьба Беспалова”
Я сидел, невидящим взглядом уставившись в огонь, и казалось, что языки пламени плясали уже не в камине, а у меня в голове.
Вот я и дочитал повесть, которую сам подложил под свою же дверь, которую сам же и написал. Память обо всем, что описывалось в тексте, навалилась на меня внезапно, и это было слишком сложно принять сразу. В мире, который я знал, в котором я жил до сегодняшнего дня, не могло быть такого – однако, оно все же имело место.
Да, наделал же я дел. Сколько всего наговорил. И ведь все – о себе, в конечном счете ведь только о себе, заботясь лишь о себе, думая лишь о себе, дорожа лишь собой. И если в ком-то и видел ценность, если питал чувства – то не оттого ли, что видел отражение себя? Такова суть мира, такова и моя история, использующая идеи и людей как декорации для пьесы о себе самом. Так кого я могу винить во всем произошедшем, как не себя самого?
И сколько же времени прошло с тех пор? Судя по датам и косвенным признакам, около года, но, черт возьми, почему мне неустанно казалось, что это было десятилетия назад? Неужели что-то еще может быть как прежде, и если может, что же для этого нужно сделать? Какие горы свернуть, какие расстояния пересечь, какому дьяволу продать душу за возвращение человечности, возвращение чувств?
Я вновь и вновь задавал себе эти вопросы, хотя знал, что ответов на них нет и не будет. Возможно, именно поэтому я и придумал так много странного – в надежде отыскать их самостоятельно, исторгнуть из себя. Но ничего так и не вышло, и внутри была лишь прежняя пустота, а воспоминания о том, что раньше все было как-то иначе – закупорены, заперты в вакууме, и на миг захотелось уничтожить эту не дающую мне покоя память, уничтожить все, что осталось хорошего, чтобы мир пришел в свое естественное и идеальное состояние выжженной волей и обращенной внутрь себя ненавистью пустыни.
Но разве я не пробовал уже сделать это? Разве не именно такое решение привело меня сюда, в этот дом, в это утро, которое все же нашло меня, догнало и оглушило хуком из прошлого? Похоже, бежать от себя действительно бесполезно, но как можно было верить, что удастся скрыться от врага, которого ты сам носишь в себе? Если действия не приносят результата, если бездействие ничего не упрощает и не облегчает, то все, что остается – действовать иначе. Бесконечно перебирать ключи, пока не найдешь нужный – или пока не умрешь от старости с бесполезной связкой в руках.
Решение пришло, в этом я не ошибся. Но теперь я не был уверен, что оно сработает, ведь не сработало ничего до этого. Только в сказках герой все же обязательно побеждает в конце, а мы живем если и в сказке, то в очень плохой и странной, из тех, что не принято рассказывать детям, что пугают и завораживают, когда слушаешь их у костра – вечером, в окружении темноты и гниющих листьев, наедине с человеком, которого видишь в первый раз; и так похож он на какого-то духа леса, что уже дорисовываешь в воображении корону из черных ветвей на его голове.
Я потушил огонь в камине, надел пальто, закинул на плечо дорожную сумку и у самой двери оглянулся на то, что казалось мне домом, пытаясь найти в себе сожаление. Не найдя ничего подобного, я удовлетворенно кивнул и ступил за порог.
Куда приведет меня эта дорога? Конечно, сперва она приведет меня на железнодорожную станцию, но что будет дальше? Куда мне идти, если нет ни карты, ни указателей, ни проводников?
Ответ я нашел, бросив взгляд на небо, удивительно чистое и безоблачное в эту ночь – казалось, что весь мрак, смог и чернота спустились с небес на землю, укрыв от человека посреди безграничного простора его дорогу. Я отчего-то улыбнулся – искренне и неподдельно, как не улыбался уже очень давно – и сделал первый шаг в эту клубящуюся темноту, пусть даже не зная, что в ней таится, и сколько лет мне придется идти, и дойду ли я вообще. Вскоре я скрылся в черном тумане ночи, и звуки моих шагов затихли, оставив после себя лишь звенящую тишину.
А в небе все так же сияла М.К.Б.Э. – звезда из невероятно далекого скопления, ставшая когда-то для меня путеводной и все еще занимающая свое место на небосводе.
Если я в чем-то и был уверен, так это в том, что буду идти, пока вижу ее негасимый свет – неважно, куда и как долго, ведь, каким бы ужасным все вокруг ни было, я никогда не перестану верить в чудо.
Послесловие. Весть о свободе
Любой выбор может делать только тот, кто будет в ответе за его последствия, какими бы они ни были. И чем менее они предсказуемы, чем они масштабнее, чем больше людей затронут – в любых аспектах, даже непрослеживаемых, неочевидных, косвенных, долгосрочных – тем большей должна быть степень контроля над этим выбором со стороны каждого потенциально затронутого субъекта, и меньшей – степень свободы того, кто выбор непосредственно делает.
Огюст Финезский, “Анатомия власти”
В большом помещении, которое эти чудилы использовали в качестве зала ожидания, склада и комнаты отдыха, нас было двое. Другой – тип в сером костюме, с отсутствующим видом занимающий второе кресло в комнате. Он смотрел в блокнот, который держал на коленях и, наверное, читал. Сложно было сказать точно, потому что глаза его не двигались. Иногда он делал в блокноте короткие пометки. Этот человек казался мне довольно странным на фоне общего тона происходящего – он был будто бы нездешний, что-то вроде судьи на матче или офисника на обеде в пабе, фоном и вполуха слушающего телевизор над барной стойкой, готовящегося по завершении литра лагера и легкого гарнира вернуться в свой родной офис. В комнате стоял бильярдный стол, но я был совершенно уверен, что этот тип не согласится сыграть партию, чтобы скрасить ожидание. Скорее всего, он даже не обратит на меня внимания, предложи я ему это.
Так что мне оставалось лишь сидеть и размышлять. Впрочем, в последнее время я в основном активно действовал, и мне довольно редко выпадала возможность подумать о подоплеке своих действий. Почти все приготовления были сделаны, и оставалось лишь несколько последних шагов к исполнению плана. Только что я потерпел досадную неудачу – потерял свою зверушку и отпустил одного из сопляков живым. Где его теперь искать? Остается рассчитывать на моего нового помощника. Помог с ритуалом – ступил на скользкую дорожку, и теперь его будет куда проще убедить в том, что бывшего друга нужно найти и убить. Но с ритуалом получилось, конечно, не так гладко, как я рассчитывал. Чертов наркоман ломался три дня, наверное, всю свою жизнь прокручивал, обдумывал. Как же он боялся, что я его обману. И все же рациональность победила, и он сделал свою половину дела – впрочем, он был уверен, что у меня уже есть вторая половина, но блеф оправдался. Со второй не будет сложнее, привычная схема – потеря, шок, боль, гнев, тучи сгущаются, Авель идет на поводу у своих эмоций, и я переношу все это обратно на текущий цикл, к наркоману, и две части ключа соединяются. А уж то обстоятельство, что на меня вышли эти оригиналы с татуировками, и что мы довольно быстро сошлись во мнениях, и что благодаря невероятно удачному стечению обстоятельств они даже вызвались помочь мне в организации всей заварушки и доставке в нужное место Авеля, весьма радовало и упрощало задачу. Хотя это и показалось мне весьма подозрительным со стороны актеров театра, который я намеревался спалить дотла, можно было считать, что я в этом спектакле тоже своего рода актер, которому досталась роль шаблонного антагониста.
Так что же? Я уже давно не сомневался в том, что поступаю правильно – слишком много подтверждений своей правоты я встретил на этом долгом пути. Единственное, что меня беспокоило и немного печалило – то, что после завершения плана я не смогу приобщиться к тому, что воплощу в жизнь. Я, как своеобразная вариация Прометея, отдавал людям зажигалку и оказывался перед необходимостью бросить курить. Ну, можно считать, что это было своеобразной платой за осуществление мечты. Да и не стоит унывать заранее, быть может, среди всех снов я найду тот, за которым мне будет наблюдать не менее интересно, чем быть его участником. Выбор у меня будет максимально широкий.
Я так увлекся фантазиями о том, насколько интересными и необычными могут быть ожидающие меня истории, что не заметил, как в комнату вошли те, кого я ждал. Человек в плаще и маске, за которой, насколько я помнил, под левым глазом у него набита римская пятерка поверх спирали. Вместе с ним – тип с наружностью и повадками агента спецслужб под прикрытием, что значило одновременно максимальную заурядность и непримечательность вместе с очень внимательным взглядом и обманчиво расслабленными движениями и позой. Агент заговорил первым.
– Я буду сотрудничать с твоими друзьями, со стороны их конкурентов. Мы все обговорили, я доставлю тебя в нужное место и дам сделать все, что потребуется. Меня ждут в наблюдательном пункте через час. Готов?
Я коротко кивнул и встал с кресла. Что ж, вот и начался последний этап плана. Места и времени для сомнений больше нет, осталось лишь дать произойти тому, что должно.
V. В МАЛОЙ ОДИССЕЕ КОШМАРОВ
Самая большая ошибка, которую может допустить человек, есть вера в наличие у вселенной воли, персонификация сил, действующих в мироздании, предположение, что за ними стоит чей-то свободный выбор. Поняв, что у вселенной нет воли и свободы, человек поймет многое. Что нет судьбы помимо судьбы, которую он творит сам. Что нет справедливости помимо справедливости, которую он несет сам. Что нет смысла помимо смысла, который он создает сам. Что нет добра и зла помимо добра и зла, которые он сеет сам. Что нет истины помимо истины, которую он выбирает сам. Что нет закона помимо закона, который он пишет сам. Что нет неволи помимо неволи, в которую он заключает себя сам. Что нет свободы помимо свободы, к которой он готов сам. Что нет различий помимо различий, которые он находит сам. Что нет выбора помимо выбора, который он определяет сам. Поняв это, человек сбросит свои оковы и будет готов к перерождению.
Неизвестный автор, “То, что спрятано”
Часть первая. Одиссея начинается
Номер третий. Код – 122. Классификация: обычный день, реален-нереален, параллельно. В игру вступает технология, позволяющая увидеть альтернативное развитие событий в заданном отрезке времени. Особенность в том, что в системе происходит сбой из-за конфликта с внешним фактором, и вывод зацикливается. Конечность циклов – не определена. Порядок прямой и обратный.
Отрывок из неизвестной ночной телепередачи
Пролог
Меня всегда забавляло, как человек не может отличить сон от яви. Какими бы странными и нелогичными ни были сны, всю их странность и глупость человек понимает, лишь проснувшись и вспомнив законы реального мира. Реального ли?
Винченцо Монтильери, “Ленты, круги и петли”
Начать стоило бы с того, что будет в конце. А в конце главный герой будет мертв – окончательно, обыденно и без права на обжалование. Не сомневаюсь, что таким странным приемом уже кто-то пользовался, но я ведь не оригинальничать собрался, а рассказать историю; и история эта вовсе не принадлежит какому-то одному человеку, чтобы интригу его судьбы ставить выше необходимого порядка повествования. Если я говорю о том, что случится в конце, значит, значение имеют не сами события, а их интерпретация с полученной форой, ведь некоторые вещи проще воспринимаются в перспективе. Поэтому я еще раз вернусь к тому, с чего начал: в конце главный герой будет мертв. Разумеется, речь идет не о конце жизни, ведь в чем смысл подчеркивать смертность смертного? Речь о конце этой повести. Сколь коротка повесть, столь же коротка и жизнь ее обитателя, уже неторопливо шагающего навстречу своей смерти, наивно полагая, что он направляется всего лишь на вокзал.
Нестройные ряды букв сыпались вместе со снегом вниз, на бледно-желтую тротуарную плитку Вокзальной улицы. Вокзальная улица бесхитростно вела к вокзалу и заканчивалась маленькой полукруглой площадью, что упиралась в двухэтажное здание с залом ожидания и кассами. Это была столь же непосредственная в своем названии Вокзальная площадь – одна из самых скромных в своем роде, настолько скромных, что даже площадки перед иными шаурменными будут побольше. В отличие от Вокзальной улицы – длинной, идущей в гору, дающей время подумать и передумать – Вокзальная площадь просто ставила человека перед фактом. Вот ты, вот поезд, и выбор у тебя невелик. Сейчас, несмотря на праздничный день и вечернее время, площадь была почти безлюдна.
Нестройные ряды букв сыпались не просто так, они постепенно превращались в человека, идущего по уже немного знакомой нам улице. Если я забыл упомянуть, что в этот вечер было снежно – сейчас самое время, потому что каждый раз, когда ветер ударял снегом в чернильного человека, тот становился чуть цветнее, словно в снегу были спрятаны микроскопические шарики с краской, причем каждый из них попадал туда, куда нужно, иначе человек бы выглядел куда забавнее. Но шарики лопались именно там, где должны были лопаться, и он оставался неприметным, даже обретая цвет.
Человек что-то записывал на ходу в телефон, ни на секунду не отрывая взгляд от текста, который начал писать однажды, в июле, в дождь, не подозревая, что точку поставит в совсем другом году, в другом городе, в снег, в другом телефоне. И – что совсем невероятно – это сделает уже не он. Но пока человек не знал ни о собственной скорой кончине, ни о судьбе своего текста. Он просто шел, печатал и очень тихо шептал слова на странном языке, похожие на шумерские заклинания.
Вдруг он остановился и поднял взгляд на одно из окон последнего дома по улице Вокзальной. Окно было на третьем этаже, под самой бойницей чердака. В окне горел тусклый свет, и видны были очертания комнаты. А еще – за окном стоял я и внимательно смотрел в ответ, на этого немного странного человека, про которого я еще толком ничего и не сказал, кроме как объявил о его неминуемой смерти. Терпеть не могу, когда на меня кто-то настойчиво пялится, особенно с такой безмолвной претензией, что читалась у него на лице – хотя я, честно говоря, еще не решил, что должно читаться у него на лице. Наверное, он что-то заподозрил. Наверное, у меня была гримаса убийцы, хотя тут дело не в моих намерениях относительно придуманных людей, а в том, что мне с некоторых пор приходится носить куцую бородку, чтобы только меня не называли маньяком. Ну что поделаешь – такое уж лицо.
С трудом отвернувшись от окна, я вернулся в кресло, положил на колени ноутбук и отхлебнул из зеленоватой бутыли. В комнате чего-то не хватало. Я потушил свет, напечатал пару строк в ноутбуке, на окне появилась сверкающая разноцветными огоньками гирлянда и негромко заиграла музыка. Кажется, это был третий акт песни “Ritual” группы Nemrud. Мне нравились первые секунд пятнадцать, когда в мелодии было что-то то ли космическое, то ли магическое. Самая подходящая музыка для того, чтобы сказать: этот рассказ написан не совсем в жанре реализма. Я сидел, смотрел на огоньки и думал об уместности отсылок. Когда я снова подошел к окну, чернильный человек все еще стоял внизу. Я распахнул створки и спросил, что ему нужно. Тот ничего не ответил, но сделал знак спускаться. Я еле слышно чертыхнулся, надел пальто и шапку, засунул ноутбук в сумку и закинул ее на плечо. Еще раз оглянув комнату, я решил взять с собой зеленую бутыль и выкидной нож. Закрывая вхоную дверь снаружи, я остановил время внутри этой маленькой квартиры на пятом этаже дома по улице Вокзальной. Уже спускаясь по лестнице, я подумал, что теперь чернильному человеку нужно более приличное имя. Мне показалось, что имя Питер ему вполне подойдет.
Не-интерлюдия первая. Поступь фатума
Ход времени – лишь иллюзия. Многое в нашем восприятии мира иллюзорно. Кроме смерти. Смерть всегда и для всех предельно реальна.
Марк Ариадор, вырезки из статей в журнале “Цепь”
Солдаты нет-нет, да и поглядывали на него, скашивая глаза, но не смея повернуть головы. Староста виновато прятал глаза. Артиллерист откровенно пялился. Офицер – гладко выбритый хлыщ с острым подбородком – равнодушно окидывал взглядом конструкцию, оценивая ее работоспособность. Человек с петлей на шее никуда не смотрел – точнее, он смотрел уже в вечность. Снег сыпал гигантскими хлопьями, укрывая землю и одежды участников этой странной сцены на опушке леса, словно желая скорее похоронить ее под белой толщей, не дав случиться тому, что должно было произойти с минуты на минуту. Но судьбу было не остановить, и довольно скоро все действительно случилось: раздался выстрел, и человек с петлей на шее устремился вниз, со скалы. Веревка разматывалась с бешеной скоростью, но все же достаточно медленно, чтобы плохо стало каждому из присутствующих. А потом…
Я обрушился на пол, потому что плохо закрепил чертову веревку. Хрипло матерясь, я встал на ноги, пнул табуретку, попытался разорвать веревку пополам, выкинул ее в окно. Дернулся было и сам, но сразу передумал – неохота было отвлекать прохожих от их дел делами своими. Мне ужасно не хотелось пить таблетки, потому что этот способ казался слишком женским, скучным и каким-то тягуче-неприятным. Но ни пистолета, ни ритуального меча у меня не было, а лезвие и ванна были еще отвратительнее таблеток. Так что я открутил крышку пузырька со снотворным и опрокинул содержимое в ладонь.
Когда вместо горсти таблеток из пузырька высыпался миниатюрный человек – это было несколько удивительно. Впрочем, я удивлялся только первые пару секунд, а потом быстро сообразил, что все это значит – даже раньше, чем этот мелкий тип заговорил. Я устало вздохнул и уселся на стул, а затем помог ему принять более-менее устойчивое положение. Человек был размером с флэшку, немного пухлый, лысый и, насколько мне было видно, имел какое-то хронически ехидное выражение лица. Распрямив свой фрак, он пару раз прошелся взад-вперед по столу, затем остановился рядом с крестиком, который я снял с шеи до своего восхождения на табурет. Брезгливо потрогав крестик носком ботинка, человек спросил:
– А ты, судя по всему, поклонник перекрестков?
Я только слегка улыбнулся и вопросительно мотнул головой в ожидании момента, когда он перейдет к делу.
– Хорошо, я вижу, ты человек практичный. Что ж, не будет тянуть. Цену ты знаешь, как я понимаю?
– Душа или что-то вроде того?
– Ну да, можно так это назвать. Но если быть более точным – твоя вечность.
– А ты в курсе, что тебя так много раз изображали лжецом, выполняющим свою часть сделки не так, как нужно, что мне очень сложно тебе доверять?
Толстяк расхохотался, схватившись за живот. Отсмеявшись, он хитро подмигнул.
– Давай раскрою тебе небольшой секрет. Вы, люди, по природе своей ничтожны, и из-за одной неопределенной силы не можете стать ничем выдающимся, потому что кривая ваших личных способностей стремится стать прямой. Абсолютно все, кто добился в жизни чего-то стоящего – по вашим меркам – сделали это благодаря мне. Все, в чьих сюжетах я показан обманщиком, донесли их до тебя только с моей помощью – иронично, правда? А в общей сложности на данный момент у меня около двухсот миллионов действующих контрактов. Просто о нашей встрече человек забывает сразу после подписания – или отказа.
– И многие отказываются?
– Примерно каждый седьмой. Это или верующие – те, кто выжил, не попытавшись прикончить меня сразу, как только я представлюсь, или слишком подозрительные скупердяи. А атеисты, как бы это забавно ни звучало, вообще меня не видят и не воспринимают.
Я покачал головой и уставился в окно. Дьявол нетерпеливо поцокал языком.
– Так чего ты хочешь в обмен на свою вечность? Из-за чего ты был готов умереть?
– Я думал, что желания любого человека открыты тебе. Это не так?
– Так-то оно так, но тебе стоило бы сказать это вслух, раз уж ты опасаешься мошенничества с моей стороны. Иначе может оказаться, что ты продал душу за червивую сливу.
– Хорошо, это звучит здраво. Но я не могу сказать этого вслух – по определенным причинам, о которых даже ты не знаешь.
– Почему нет? Мы здесь одни. Ты можешь быть откровенен, ведь мне нет дела до того, что происходит только между людьми и не затрагивает мои интересы.
– Ты ошибаешься. Мы здесь не одни. Есть вещи, о которых знаю только я – в силу того, что я здесь представляю. Так что я, пожалуй, напишу свое желание на бумаге.
Я действительно взял чистый лист бумаги и написал несколько предложений. Это заняло около получаса, потому что мне приходилось обдумывать каждую букву, ища в формулировке слабость и возможную лазейку, которой мог воспользоваться мой новый знакомый. Выверив все до запятой, я положил бумагу на стол перед ним. Дьявол прочитал условия сделки без тени эмоции на лице.
– Хорошо. Если это твое окончательное решение, то мы можем подписать это, и сделка вступит в силу.
– Подписать кровью?
– Да нет, чернил будет достаточно. Я уже давно не использую кровь – это ужасно непрактично и несколько негуманно. Впрочем, если хочешь – можешь для антуража расписаться красными чернилами.
Взяв в руки ручку, я занес ее над контрактом и, почти без раздумий и сомнений, подписал. Что было удивительно, так это то, что сразу после финального росчерка у меня не возникло никакого ощущения, будто я совершил чудовищную ошибку. Терять все равно было уже нечего, а призрачный шанс на то, что дьявол выполнит свою часть сделки добросовестно, был лучше полной пустоты и безнадежности.
Мой гость оставил свою подпись – она оказалась на удивление невзрачной и простой – рядом с моей, деловито свернул бумагу и, отвесив шутливый поклон, принялся старательно растворяться в воздухе.
– До встречи, уважаемый! – успел сказать он, прежде чем окончательно исчезнуть.
Мое “пока” повисло в воздухе невостребованным облачком пара. Я несколько минут посидел, оценивая случившееся, а потом оделся и вышел на улицу, где уже начинался снегопад. Нужно было многое сделать, а времени оставалось мало. Приближалось Рождество, но впервые в жизни это не вызвало во мне никаких эмоций. Уж с кем с кем, а с Христом мне было теперь точно не по пути. Но украшенные гирляндами витрины светили все так же ярко, а звуки рождественских песен звучали все так же отчетливо. Похоже, электрическому богу было наплевать, что у меня больше нет души. Точно так же, как было наплевать и мне – я шел и ехал сквозь праздничный город, уже едва помня о том, что случилось. Но каким-то странным образом я был совершенно уверен, что этим вечером случится то, о чем только я и мог думать. И это было здорово.
…А потом веревка перестала разматываться, и человек прекратил свой короткий полет – резко, страшно и бесповоротно. У многих из солдат дернулись лица, староста позеленел, артиллерист отвернулся и уставился на пролетающую в небе стаю птиц. Офицер глянул вниз, удовлетворенно хмыкнул и, достав из ножен шпагу, резким ударом перерубил натянувшуюся под грузом тела веревку. Через пару секунд снизу раздался короткий всплеск воды, и затем все стало тихо.
В некотором отдалении от места событий стоял и тихонько посмеивался в кулак лысый толстячок во фраке.
Впрочем, через несколько минут после казни с ним случилась неприятность: когда он уже шел прочь от сцены, на которой развернулась очередная спланированная им трагедия, откуда-то сверху на него со скоростью молнии обрушился серебристый росчерк чего-то вроде пера. Или авторучки. Дьявол завалился на бок и выронил из рук пухлый кожаный портфель, которого до этого момента при нем, кажется, не было.
Из портфеля вырвалась вспышка света и устремилась на восток – туда, где ее прежнего владельца ждало… Искупление? Повторение? Воскрешение? Или, чем черт не шутит, даже все сразу.
