Павел Бондарь
Не время для человечности
– Пошлая банальщина, а приятно. Это что же, все идет к хэппи-энду?
– Смотря в каком настроении ты будешь, когда допишешь последние слова. Вот в этом обстоятельстве, кстати, кроется еще одна проблема – ты прыгаешь от сюжета к сюжету и от настроения к настроению, не выдерживая общий тон. Ну пиши ты рассказы, если пока не можешь осилить большую форму. Кто заставляет-то начинать сразу с этих твоих магнум опусов?
– Амбиции, амбиции.
– Терпения у тебя нихрена нету, а такие амбиции без терпения… Ладно, не буду опять плоскими трюизмами швыряться. Так а чем-нибудь конкретным ты будешь заниматься? Может, добьешься хоть чего-нибудь?
– Вот же ты несчастный тип. Смысл жизни не в том, чтобы чего-то добиться, стать лучше других, получить как можно больше и так далее.
– А в чем, рассказики в стол строчить?
– Не-а. Смысл в том, чтобы быть счастливым, ну или хотя бы получать удовольствие от жизни. Пока я получаю удовольствие от жизни – ты не можешь мне ничего сказать.
– Ну знаешь, вмазанный торчок тоже получает удовольствие.
– И в этот момент он объективно правее тебя, погрязшего в рутине и отчаянии.
– Но он скоро сдохнет, и наверняка не самым приятным способом.
– Как будто ты не умрешь…
– Я проживу намного дольше, и успею…
– Что? Что ты успеешь? Если в течение твоей жизни не найдут путь к бессмертию – ты закончишь так же. Как и все мы. Удовольствие заканчивается, оно не непрерывно, и в итоге мы все равно исчезаем в тумане неизвестности, оставляя заслуги жизни позади.
– Почему тогда ты не убьешь себя, раз рано или поздно все равно умрешь? Зачем тянуть?
– А зачем? Я тоже боюсь неизвестности, и тоже хочу жить вечно. Но это не значит, что ради короткого века на земле нужно подвергать себя мучительным опытам, лишь бы незначительно его удлинить и “улучшить качество”, что вообще субъективно.
– То есть ты вообще не видишь ничего плохого в смерти от, например, опиатного передоза?
– Ну как, вижу. Во-первых, это неприятно, и приходящий кайф вряд ли сравним с болью от зависимости. Во-вторых, при наличии хоть одного человека, которому ты дорог, это ужасно эгоистично. В-третьих, если ты на своем опиатном пути мешаешь другим людям на их жизненных дорогах – это преступно.
– Чья-то нужда в человеке важнее его собственной свободы жить или умирать?
– Конечно нет, если так строго рассматривать. Но объективное знание о боли, которую ты принесешь людям, тоже важно принимать во внимание.
– Это вопрос морали, вопрос спорный.
– Не вижу ничего спорного. У людей есть свобода любить тебя…
– Но нет свободы ожидать от меня, что я пожертвую свободой ради их любви.
– А вот и нет – свобода ожидать есть, нет свободы требовать этого от тебя.
– А что, если мое знание об этом их ожидании компрометирует мой выбор?
– У тебя есть свобода наплевать на это. А если не можешь – значит, и не нужно тебе оно.
– Что-ты ты под конец иначе запел, нежели в начале. А где же максимализм и невыносимая обида на жизнь? Поумнел или сдался?
– Может и поумнел. Это приятно, когда оглядываешься назад и видишь, что стал лучше – настолько, что за прежнего себя местами очень стыдно.
– И что же такое этот твой новый ум?
– Эх… Ну вот я вижу, например, что ты постоянно идешь на конфликт, и больше не ведусь на это. Я чуть лучше понял себя, чуть лучше понял, как устроен мир.
– Лучше бы научился чему-то полезному. Все твои “чуть лучшие понимания” оторваны от жизни и абстрактны, и никому никак не пригодятся.
– А откуда вообще уверенность, что знание должно как-то пригодиться на практике? Чувак, для меня даже исключительно умозрительные вещи имеют ценность. Я могу гулять по улице, мне придет мысль, я ее обдумаю, отложу, потом вернусь к ней. Например, сегодня утром в душе у меня мелькнула мысль: в чем состоит сложность какого-либо произведения искусства, что на эту сложность влияет? В итоге я пришел к выводу, что можно ее рассматривать как количество смыслов и/или сложность понятий и образов, которыми оперирует художник – тогда это можно назвать сложностью содержания.
– И почему так?
– Вот представь, сколько в языке слов. Каждое из них описывает некий аспект реальности. Слово “пень” описывает часть ствола, которая остается от дерева после его спила. Все просто – одни физические объекты. Слово “дежавю” описывает состояние, когда человеку кажется, будто то, что происходит в данный момент, уже имело место. Сложнее: абстрактное понятие, описание ощущений, нереальность. Слово “овердрафт”. Цитирую вики, “кредитование банком расчетного счета клиента для оплаты им расчетных документов при недостаточности или отсутствии на расчетном счете клиента-заемщика денежных средств”. Тут нужно знать, что такое банк, что такое кредит, что такое расчетный счет… Слишком много элементов. Чем больше нужно знать, чтобы что-то понять – тем оно и сложнее. Разве нет? С количеством смыслов еще проще. Например, есть абстрактная книга, на первый взгляд – детская сказка, или приключенческий роман, или сборник рассказов. Но если у тебя есть некий ключ – в виде определенной информации – детская сказка может при рассмотрении под другим углом превратиться в триллер. Сборник на первый взгляд не слишком связанных друг с другом рассказов может оказаться гипертекстовой метафорой. Приключенческий роман вдруг превратится – да во что угодно, хоть в описание трипа на кушетке у психотерапевта. И ведь уровней подтекста может быть сколько угодно – зависит от навыков, знаний и фантазии творца. Это элементарные вещи, но вот я как-то надолго об этом задумался.
– И тебе доставляет удовольствие мысль о том, что ты якобы понял, что такое “сложность произведения”? Я знаю, почему. Ты думаешь, будто ты умен. Это твой вид эскапизма: чтобы не чувствовать боли от разочарования в жизни, от постоянных неудач, ты убедил себя, что ценность имеет что угодно – в том числе то, что тебе доступно и не требует усилий для получения. Ты решил, что твоя отличительная черта – ум, и подменил значение ума, интеллекта, на способность к пустым размышлениям, ничего не меняющим в мире, никому не интересным. Все, ты в домике – адаптировался к жизни, уйдя от нее, выдумав себе свой мир, где тайно упиваешься своим выдуманным же великолепием.
– Хорошая попытка. Жаль, что ты так и не услышал, что я не ищу конфликта.
– Потому что ты пусечка. Ты жалок.
– Мне кажется куда более жалким человек, настолько закрытый для всего нового, человек, который не в силах выйти за рамки своего восприятия, который вместо гармонии ищет противоречия. Ты для меня теперь – злой ребенок, пытающийся привлечь к себе внимание. Я мыслю недоступными тебе категориями, уж прости за нескромность.
– Ага, ага, ты в своем познании настолько преисполнился…
– …Что уже не нуждаюсь в мотивации или демотивации со стороны воображаемых “темных половин”.
– Ого! Даже так, старик?
– Вроде того. Спасибо, что составлял компанию, можешь растворяться в подсознании. Дальше я сам.
– Ух. Даже не знаю, что и сказать. Не думал, что на протухших страницах твоей писанины наступит момент, когда это случится.
– Но вообще мне кое-что нравится в этой протухшей писанине.
– И что?
– Честность. Я всегда был с собой честен, когда писал, прямо говорил, что думаю и чувствую, пусть теперь и придется кое-где вымарать. Но все-таки.
– Высоко ли ценится у людей прямота и искренность в бессвязном потоке самокопания? Смотри как бы не вышло, что ты ничего толкового не сказал, но душу выполоскал, как желудок марганцовкой.
– А неважно. Я вот сейчас две толковые вещи понял.
– Что ж, растолкуй, будь любезен.
– Первая: как бы разрушительно ни было чувство болезненной зависимости от кого-то или чего-то, все же зависимость от самого чувства стократ хуже.
– Меня аж передернуло от степени глазированного пафоса в этой фразе. Знаешь, иногда слышишь что-то впервые, но все равно понимаешь, насколько это избито.
– Что ничуть не уменьшает правдивости.
– Теперь я уже боюсь услышать вторую из вещей, что ты счел толковыми.
– Я тут подумал и решил, что ни о чем не жалею. И не знаю, стал бы ли я что-нибудь менять в своем прошлом, если бы мог.
– Разве ты не жаловался все это время на жизнь? По сути, все, что было выше – одно сплошное нытье, разбавленное абстрактными размышлениями, ведущими к тоже не самым позитивным выводам.
– Можно не думать о чем-то, что оно было зря, и не жалеть, что чего-то не было. Все было так, как было, и оно не имеет ни малейшего значения; даже зная, что сейчас все было бы иначе, возможно – лучше, я не жалею, потому что точно не знаю ничего. Может и было бы. А может и нет. Если я все равно буду вспоминать прошлое с тоской и теплотой, то какая разница, какое именно прошлое? Ведь воспоминания вызывают одни и те же эмоции. В этом периоде жизни не было ничего такого, что могло бы коренным образом ее изменить, сложись все иначе, ведь я не делал таких серьезных выборов.
– Как-то натянуто и сомнительно. Выглядит, словно ты пытаешься оправдать свои ошибки, делая вид, будто они ничего не значат.
– Как же, они многое значат. Я многое понял, выработал какие-никакие принципы и личную философию.
– А нет ли таких вещей, в которых ты разочаровался? Нет ли чего-то, что ты теперь уже никогда больше не сделаешь?
– Вряд ли. Как же я был уверен в себе, когда считал, что никогда не изменюсь, чего-то не забуду, что-то не пройдет, что-то не закончится. И что в итоге? Изменился, забыл, прошло, закончилось. И так будет всю жизнь. Разве что теперь я уже не скажу, что уверен в определенном будущем. Не могу даже ручаться, что больше не попаду в похожие ситуации.
– Ты упрощаешь. Бывает так, знаешь ли, что человек изменяется, даже не зная об этом. Просто начинает подсознательно принимать решения, вызванные прошлым опытом, и даже не замечает, что это происходит помимо его воли.
– Это можно заметить и взглянуть на проблему рационально – если это проблема, конечно.
– А ты еще попробуй заметь!
– Я знаю, что это может произойти – значит, я предупрежден.
– Ну-ну. Ладно, не буду пока портить твой оптимистичный настрой.
– Вот и молодец. Камон, вселенная так сложна, жизнь так сложна, человек так сложен, общество так сложно. Ты понимаешь, что такое жизнь? Это продолжающаяся десятки тысяч лет попытка людей придать хаосу форму, создать порядок. Невероятная, фантастическая по своей смелости и глупости цепочка упорядочения и осмысления всего вокруг и внутри себя. Моя, с твоего позволения, книга, какой бы беспорядочной, по-детски наивной, личной и литературно слабой она ни была – жизнь в миниатюре, я потратил полтора миллиона печатных знаков на то, чтобы сотворить что-то из ничего, придать форму хаосу, упорядочить свои мысли и осмыслить мир и жизнь. Пусть попытка не лучшая, пусть вышло нестройно, какая разница. Я это сделал, и я помню о том, зачем это делал. Я стал на шаг ближе к чему-то большему. Ближе к идеальной форме и порядку. Ближе к настоящему себе. Нужно сделать еще очень много шагов, и многое испытать и пережить, и о многом задуматься и поговорить, но я не хочу считать эти шаги – впервые за долгое время я готов просто идти к чему-то, реальному или абстрактному – сути не меняет. Что, хочешь сказать, что это пошлая банальщина?
– Да черт с тобой, тягу к пустой патетике из тебя уже вряд ли получится выбить. Да и если я перестану спорить и попробую тебя понять – разве это не будет еще одним шагом к миру с самим собой?
– Пожалуй, что да. Будет.
– Тогда удачи тебе на твоей дороге, старик!
С легким хлопком мой собеседник исчез в мультяшном облаке дыма. Никогда бы не подумал, что галлюцинации могут пропадать вот так, хотя возможно, что я раньше представлял себе этот момент именно таким, с хлопком и облаком дыма.
Я сидел, закинув ноги на перила балкона, и пытался закрыть большим пальцем медленно закатывающееся за торговый центр сентябрьское солнце. Сегодня оно было необычного, редкого цвета – бледно-багряного какого-то, что ли. Это вызывало забавные символические ассоциации.
Чем больше я чувствовал, что свободен от внутренней борьбы и сомнений, тем красочнее казался этот миг, тем сильнее он врезался в память и опьянял почти осязаемой свободой – чем-то почти уже забытым, но вот только что вновь ожившим внутри. Я смотрел на мир и ясно видел пути, которые его расчерчивают, будто пропадал туман войны, открывая взгляду все новые возможности. Лицо прочертила трещина улыбки, как весной трещины во льду расчерчивают озеро. Жизнь будто уже не проносилась мимо, а проходила сквозь меня, наполняя видами, звуками, ощущениями, сбрасывая пыльный слой рутинной апатии; словно ты был под водой, а затем вынырнул – столько всего нового стали фиксировать органы чувств.
Теперь все будет проще. А может и сложнее. Наверняка – как-то по-другому. Или это ощущение пройдет, как проходит все в жизни, и ничего не изменится. Если бы мы могли знать заранее, как сложатся наши жизни – ну да, это бы многое упростило, но разве интересно в первый раз смотреть фильм, зная главный сюжетный твист? Предлагаю относиться к жизни так же, как к походу в кино: можно внимательно смотреть и получать удовольствие, можно строить теории касательно задумки режиссера и сценариста, можно весь фильм проспать, можно глушить пиво на заднем ряду, можно обмениваться шутками о фильме с другом, можно обжиматься со своей девушкой, можно сидеть и ненавидеть того, кто вас привел на эту нудятину, можно встать и выйти. Главное – не мешать другим смотреть, и не стоит задумываться о смысле нахождения здесь, какова экзистенциальная роль зрителя в зале, когда же пойдут титры и о прочих подобных вещах – все это настолько очевидно, что можно мозг вывихнуть, пока ищешь ответ на вопрос, которого не было и нет. Может быть, все действительно предрешено, как в сюжете уже снятого фильма, но ведь никто не мешает человеку самому определять, как к этому фильму относиться, правда? Отлично, значит, на том и порешали.
Картина шестая. Структура против природы
В секретной концовке в сюжет врываются люди в черных масках, снимают со стен все ружья и открывают огонь по расплодившимся белым кроликам; фокусников заставляют раскрыть секреты фирменных трюков, с загадочных персонажей срывают маски и фотографируют для личного дела, после чего всю эту бригаду увозят в неизвестном направлении черные внедорожники без номеров и опознавательных знаков.
Эль Бэлоу объясняет сценаристам амбициозного интерактивного проекта в виртуальной реальности, как с помощью ретконов и деконструкции заставить сюжетные дыры сиять
Человек в строгом сером костюме сидел на краю бильярдного стола и то и дело с недовольным видом поглядывал на циферблат наручных часов. Стрелки ползли медленно, словно насмехаясь над тем, что человек чего-то с нетерпением ждет. Невероятно долгая ночь. Когда ему надоедало следить за временем, он обращал свое внимание на бильярдный стол, хватал сухими и длинными пальцами какой-нибудь шар и с силой запускал его по сукну в сторону противоположного борта, потом еще один, и еще, и так до тех пор, пока не случалось столкновение. Тогда человек внимательно следил за двумя столкнувшимися шарами, а когда они останавливались, доставал из внутреннего кармана пиджака небольшую записную книжку, в которой что-то с довольным видом помечал. Впрочем, когда его взгляд вновь перескакивал на часы, выражение лица вновь прокисало, и он на какое-то время оставлял шары в покое.
Все было уже почти готово. Последние детали расписаны, план действий подробно проработан, все действующие лица заняли свои места и выполняли то, что должны были. Чужой отбыл несколько часов назад, и скоро должен был выйти на Аватара, с уже подготовленным переходом в тот момент времени, когда свой ход сделали птицы. Впрочем, еще неизвестно, как скоро Аватар согласится – наверное, как только поймет, что сам действительно думал о чем-то подобном, и что для него самого реальность значит уже очень мало.
Человек в строгом сером костюме с силой покатил синий шар в сторону красного. Его несколько забавлял тот факт, что каждая заинтересованная сторона полагает, будто у нее есть какой-то контроль над ситуацией, и успех ждет именно ее. Однако это вовсе не мешало им плести интриги, строить многоуровневые схемы и иметь дело с теми, кого они или открыто называют “иллюзией”, или считают “результатом сбоя системы целостного представления оригинальной личности в нейромодели”. Все смешалось и стало нелепо. Как бы там ни было, когда отправившийся на место вместе с Чужим агент с суперпозиционной (а фактически отсутствующей) лояльностью запустит ритуал через Архитектора, Чужой зафиксирует это и вернется на цикл, где ритуал запущен через Аватара, агент в свою очередь тайно пройдет за ним и зафиксирует другую половину. Птицы получат на своем витке половину от Аватара, вестники на своем – половину от Архитектора. И все продолжится так, как и должно – гармонично, бесконечно, неразрешимо. А что может быть прекраснее?
* * *
Ее собеседник развалился в кресле и всем своим видом профессионально демонстрировал расслабленность, скрытую под рутинной собранностью – так и должны себя вести люди его рода деятельности. Впрочем, Альфа понимала, что этот непринужденный образ беспринципного специального агента тоже маскирует собой кое-что – напряженную работу мысли, непрерывный анализ всего вокруг, построение десятков схем развития событий. С таким человеком вести переговоры нужно очень осторожно – никогда не знаешь, что он понимает, а о чем еще не догадывается, и выдать себя можно очень легко, тогда как проникнуть в его истинные намерения – почти невозможно. Альфа уже догадалась, что его лояльность штабу сомнительна – ну или это он ее в этом убедил, грамотно и якобы случайно подкидывая ей почти абсолютно незаметные косвенные доказательства, анализ которых в текущем (правильном – как хотелось бы думать ей и как выгодно было бы внушить ей ему) ключе был проведен на грани ее аналитических способностей, и теперь переговоры переходили в ту стадию, когда стороны оценивают уже не уровень понимания ситуации друг другом, а уровень понимания друг другом уровня рекурсии при оценке уровня понимания друг друга. Вновь встретившись взглядом с этими стеклянными глазами, она мысленно вздрогнула. Сейчас будет заходить с другой стороны.
– Этот человек в соседнем помещении – тот, о ком я думаю?
– Да, это второй. Которого мы обнаружили после пятого цикла. С тех пор вели, внушая идею противостояния объекту А.
– Вы надеетесь найти фрагмент, когда он окажется в точке кульминации?
– Шансы хорошие. В прошлый раз не вышло из-за слишком быстрого разрушения модели – на вашей стороне, между прочим.
– Не моя в том вина, уж поверьте. Кстати, я заметил, что у вас несколько больше человек, чем нам было известно. Любопытная тактика – вводить в нейромодель людей, заменяя ими ботов. Надеюсь, беднягам рассказали о возможных опасностях?
– Все они вступили в наши ряды добровольно и во имя важной цели. Вы, кажется, когда-то тоже разделяли такую точку зрения.
– Хотел бы сказать, что стал циником, но это бы вас только рассмешило. Я просто хочу понять, какой выбор из двух грозит меньшими последствиями. Да, для человечества. Мне нравится жить.
– Но согласитесь, что ваше руководство знает вас куда лучше, чем я и моя команда.
– Мое руководство превратилось в бюрократов и перестало рассматривать операторов как людей. Возможно, это правильный подход на этом этапе. Также возможно, что конечная цель всего предприятия изменилась.
– Так значит, вы опасаетесь, что приложили руку к чему-то опасному, что не стоило бы создавать? Браво, вам понадобилось не так уж много циклов. Нужно даже поблагодарить ваших спецов за такой слабый контроль над нейромоделью, что это дало вам столько времени для раздумий.
– Вы зря иронизируете. Я все еще придерживаюсь мнения, что изначальная цель проекта принесла бы людям много благ, и мой небольшой демарш – лишь следствие логических выводов, заключающихся в том, что цель могла измениться. Поэтому я и хочу узнать, что же на самом деле движет вами.
– Было бы странно с вашей стороны полагать, будто я не знаю, что вы в курсе всех наших мотивов. Значит, вы интересуетесь, истинны ли они, или были лишь частью дезинформации.
Взгляд ее собеседника стал несколько скучающим.
– Бросьте, к чему все так деконструировать. Ведь вы могли бы просто ответить, а я бы уже сам сделал выводы.
– И правда, к чему эти сложности? Я вовсе не хочу, чтобы ваш интерес оказался не вашим личным, ведь тогда этот “небольшой демарш” стал бы, извините за каламбур, вашей лебединой песней.
– Эти застенчивые угрозы вам идут. Так что же?
– Как вы думаете, почему до сих пор не получилось извлечь из него информацию?
– Вы спрашиваете, не думаю ли я, что ошибки в воспроизведении нейромодели вызваны его сопротивлением исследованию?
– Да. Вы ведь наверняка в курсе, что именно я…
– Ну разумеется. Кстати, вы сами заметили что-нибудь необычное во время контакта?
Альфа замерла. Как бы ни был осведомлен и предусмотрителен этот человек, какими бы ресурсами ни обладало его (бывшее?) начальство, у ее команды было несколько преимуществ, о которых противник даже не догадывался. Главное сейчас – не выдать себя.
– Был один довольно странный момент, когда мне показалось, что он каким-то образом обо всем догадался. Я понимаю, что это невозможно, но было что-то подозрительное в его словах.
– Вы можете привести цитату?
– Боюсь, что нет. Это было слишком давно, я находилась в процессе выполнения задания, обстановка была… кхм, не располагающей к глубокому анализу, нужна была полная вовлеченность, да и тогда мы не думали, что возникнут какие-нибудь сложности.
– Понятно. Насколько я помню, его у вас перехватили довольно скоро – вы успели прогнать только один цикл, пока не был сформирован штаб, назначены оперативные агенты для подключения и проведена операция захвата. И все же – у меня сложилось такое впечатление, что или между перезагрузками, или до первого подключения к системе он каким-то образом заложил в свое сознание несколько вирусных образов, при столкновении с которыми нейромодель дестабилизируется и в конечном счете разрушается по одному из двух сценариев.
– Были у меня такие догадки. Выходит, что если это так, то достаточно понять, что является триггером, и исключить это из нейромодели?
– Думаете, что это так просто? Может быть, если речь идет об объекте или человеке, или о месте. А если вирус активируется чем-то, что не контролирует программа?
– Реакция на определенный нервный импульс, имеющий примерно одинаковую периодичность повторений?
– Прекрасная мысль, отдаю вам должное. Однако незадолго до возвращения вашего коллектива в игру этот вариант был проверен – безрезультатно.
– Что же тогда… У нас была в отработке версия о том, что нужный эпизод памяти разбит на множество символических элементов и зашифрован так, что, даже имея их все, нужно расположить их в нужном порядке.
– Любопытно. То есть проблему в таком случае решил бы автоматический подбор комбинаций? Наша система справилась бы за пару дней.
– Не совсем так. Некоторые эпизоды дали повод считать, что это может быть не банальный подбор комбинаций, а что-то вроде интуитивного пароля.
– Вы же не хотите сказать, что он мог сделать паролем к памяти о принципе работы техники описание принципа работы техники? Какая-то рекурсия получается.
– Мы подумали так же, поэтому пока что исключили версию из работы. Кстати, какое вы использовали подключение?
– Вам наверняка известно, как работает подключение к нейромодели, иначе бы мы с вами и вовсе не говорили.
– Я не про клиентское подключение, а про хоста.
– Я так и подумал, но я дал вам уже немало информации. Теперь ваша очередь.
– Ну что ж. Мы знаем весьма немногое о нужном фрагменте памяти.
– Как и штаб.
– Знаем, например, что он связан с идеей о некой мысленной технике, очень эффективной. С огромным потенциалом управления реальностью. В некоторых вопросах.
Агент улыбнулся уголками губ.
– Хорошая формулировка. И какое же применение для этой техники нашли вы?
Альфа на секунду прикрыла глаза, чтобы хоть немного отдохнуть от разговора. Вот и настал решающий момент: нужно определиться, верит она ему или нет, и, соответственно, или раскрыть карты, или сбросить их со стола вместе с фишками. Нет, нужно еще немного потянуть время.
– Давайте начнем с того, что это никак не связано с программами спецслужб по надзору над людьми и контролю сознания.
Лебедь вскинул брови, недоуменно глядя на нее. Вот тут Альфа и поняла, насчет чего и как сильно заблуждалась, по сути, все это время играя, как оказалось, вслепую.
– А с чего вы взяли, что штаб создан по инициативе спецслужб?
* * *
– Ты видишь? Все вновь повторяется. Я же говорила.
– Не нужно много ума, чтобы предсказать еще один цикл, старуха. Но, боюсь, в этот раз ты кое-чего не заметила.
– Это чего же я не заметила?
– Хе, интересно стало, а? Ну хорошо. Подумай вот о чем: один погребальный дар был потерян. Украден. Драгоценность, сокровище, великое оружие – в руках злого духа, ищущего мести.
– Ты слишком голоден, чтобы у тебя варил котелок. Прежде, чем твой фаворит воспользуется даром, его спасут на обратной стороне, и все повторится.
– И все же ты сдаешь, я вижу. Иначе бы не забыла о том, где сейчас портрет, и что в этот раз она умерла за кадром.
– Девчонка – лишь одна из плит, которые провалятся под рассказчиком. Ты ведь не думаешь, что уже знаешь обо всех из них, а, мохнатый? Не думаешь, что можешь пройти этот лабиринт?
– Мне не нужно знать даже об одной. Теперь я понял, что нет никакой системы, и ты все оставила на волю случая. Нет алгоритма.
– Разве не в алгоритмах ты силен, м?
– Силен, но пока еще не так, как люди. Будь у тебя хоть толика ума, ты бы поднапряглась и продумала только один сюжет, но сложный, с кучей условий. Ты могла задать их так, что я бы копался в них годами. И тогда они сдались бы, они бы опустили руки. Может быть, даже отпустили тебя.
– Ну, скажешь тоже – отпустили. Хозяин-то все равно уже ушел.
– В любом случае, это было бы лучше того, что случится теперь. Со случайностью, с хаосом я справлюсь куда быстрее. Циклы закончатся, и я выпотрошу тебя, сожру, по кусочку, по ниточке, по волокну – раскусывая, разжевывая и смакуя, пока не найду то, что ищу. Ты будешь умирать долго, ты будешь в агонии вопить от боли, хрипеть, мычать, ты будешь рождать поистине жуткие звуки, дергаться, пытаться вырваться. Но из паутины уже никуда не денешься. От тебя останется лишь лужа на полу. Хах-хха!
Сова задумчиво поковыряла когтями ветку и промолчала. Она раньше не задумывалась, что может проиграть. Неужели она переоценила себя? Эта тварь в темноте все же несколько ее пугала, когда говорила так уверенно, звучно шевеля мохнатыми толстыми лапами. Да, однажды может случиться так, что ни одна ловушка не сработает. Конечно, паук не знал, что ловушек в этом лесу намного больше, чем кажется, но все же, все же… Нет, на это уйдет слишком много времени. Лес успеет несколько раз умереть, прежде чем выпадет эта вероятность, да и сам паук не вечен. А цикл будет повторяться снова и снова.
Сова повернула голову, вглядываясь в черноту. Где-то недовольно прокаркал ворон, захлопав крыльями будто бы в возмущении, и тихий клокочущий смех паука прервался. Не в этот раз.
