Павел Бондарь
Не время для человечности
Не-интерлюдия седьмая. Истории с той стороны век
Не бойтесь, я всегда буду присматривать за вашими снами.
Скиталец
…Я просыпаюсь в церкви, на коленях перед статуей Иисуса, сразу – в какой-то жалкой минуте от знакомства с тем, что мне готов предложить Моссберг; еще совсем немного, и вывалю свои мысли Христу на алтарь, вместе со всей остальной начинкой, конечно же. В голове слышится смутно знакомая фраза “Я покажу тебе, что такое отчаяние”, но я никак не могу вспомнить, где же я ее слышал. Вдруг церковь превращается в какую-то огромную красную спираль, и пол под ногами уезжает вниз, унося меня в жерло огромной мясорубки.
Мимо пролетают разноцветные шары, то и дело ударяясь друг о друга. Все это выглядит так, будто кто-то играет в бильярд на полотне художника-экспрессиониста.
Я просыпаюсь на кладбище у разрытой могилы, а рядом со мной лежит чье-то мертвое искалеченное тело. Судя по тому, что у меня руки по локоть в крови, а в теле торчит топор – я имею к трупу непосредственное отношение. Хотя все можно объяснить и по-другому, но в случае чего меня не особо будут спрашивать. В таких случаях копам все сразу становится ясно, да и я сам-то не уверен, что не убивал вот этого человека. Бросаю взгляд на надгробие – на мраморе выгравировано мое имя. Да и фамилия тоже моя, чего уж там. Фотография все окончательно доказывает – здесь покоился именно я. Видимо, до тех пор, пока не выбрался наружу. Где-то вдалеке уже слышна сирена, и я начинаю медленно вставать. Слишком медленно, и вот они уже стучатся в мою дверь. Я выхожу из душа, выпиваю, и быстрым шагом подхожу к скользящей стеклянной двери на балкон. Дверь отъезжает вправо. Они выломали входную дверь, но поздно – ограждение довольно низкое, и я уже лечу где-то между тридцатым этажом и первым. В районе шестого этажа я пролетаю мимо вывески с надписью “Я покажу тебе, что такое отчаяние”. Еще немного – и приземляюсь на фургончик, в котором двое студентов варят метамфетамин. Процесс его изготовления, между прочим, весьма опасен, поэтому заниматься им стоит в местах, где на вашу самодельную лабораторию не рухнет с высоты ста метров какой-то чувак в халате. Я, к сожалению, не успеваю рассказать парням об этом простом правиле, потому что фургончик взлетает на воздух.
Перед очередным пробуждением я еще успеваю порадоваться, что это был всего лишь сон.
Я просыпаюсь и сразу же вываливаю содержимое желудка наружу – хорошо хоть не на себя, а на пол. Впрочем, пол здесь такой, что мне не слишком-то стыдно за свой поступок. Мимо проходит человек в халате и говорит “Это всего лишь организм работает”. Я в меру своих сил киваю. Вытираю рвоту со рта и пытаюсь подняться – интересно, почему я никогда не просыпаюсь стоя, и всегда нужно именно лежать или стоять на коленях или еще что-то в этом духе? Боже, как же я ненавижу вставать. Поднявшись, я оглядываюсь по сторонам, и оказывается, что я лежал на театральной сцене. В зале сидят зрители и неистово смыкают ладони с ужасным звуком, похожим на крики птиц. Все зрители при ближайшем рассмотрении оказываются какими-то насекомыми-переростками, похожими на кузнечиков, только черных. Их жуткие фасеточные глаза смотрят заинтересованно… И с ожиданием. Меня снова тошнит, но я себя сдерживаю и не повторяю это зрелище на бис, вместо этого засовываю руку в карман джинсов и нахожу там небольшой револьвер. Довольный своей находкой, я спешно покидаю сцену, выхожу из здания и оказываюсь в какой-то подворотне. Рядом с мусорными баками стоит кучка парней панковского вида. Они играют на старых и раздолбанных инструментах “Ain’t no rest for the wicked”, кажется, но при виде меня музыка умолкает, и один из них подходит ко мне со странным вопросом – ему нужен героин. Я говорю, что я не барыга и еще успеваю подумать, что в рождественских историях не должно быть никаких наркотиков, трупов и пистолетов, прежде чем он со словами “я покажу тебе, что такое отчаяние” достает из моего кармана ствол, и уже через секунду фрагменты моего черепа украшают сперва вечернее небо, а затем – кирпичную стену за моей спиной.
Это солнце или лопающиеся сосуды глаз? Это смерть или очередное пробуждение?
Я просыпаюсь от того, что мне в глаза действительно бьет солнце. В воздухе стоит запах наступающей весны, но для меня весна всегда пахнет смертью. Я слышу пение птиц и ощущаю под ногами приятное покалывание стриженого газона. Это был бы прекрасный день, если бы меня не вели на казнь. Впрочем, для кого-то этот день все равно прекрасен – вокруг собралась огромная толпа народу. Неужели это все для меня? Я даже на секунду чувствую себя польщенным. Меня подводят к гильотине, ставят на колени и фиксируют голову между держателями. Затем начинают зачитывать список моих преступлений, в числе которых хватает “преступлений против бога и человека”. Палач наклоняется ко мне, и его длинные седые волосы подметают грязную брусчатку площади, пока он трясется от смеха и выдавливает из себя “Я покажу тебе, что такое отчаяние”. Затем я слышу свист, и моя голова перестает быть частью тела. Хотя скорее наоборот – мое туловище перестает быть частью меня, потому что я все еще вижу и слышу. Голову поднимают за волосы и демонстрируют толпе, которая отвечает на это ликующим воплем.
Честное слово, я не хотел рассказывать такие вещи.
Я просыпаюсь на бегу. Куда я бегу и зачем, пока не очень понятно, но в руке у меня лежит что-то теплое и влажное. Я бросаю взгляд на этот предмет и с трудом сдерживаю рвотный позыв – моя рука сжимает мое собственное сердце, неистово колотящее по пальцам и кровоточащее из десятков отверстий. Я пытаюсь запихнуть его обратно в грудь, но там пусто – орган просто не к чему прикрепить, так что я продолжаю бежать, как дурак, с сердцем в руке, и думаю, куда его можно деть – лишь бы не видеть и не чувствовать. Не знаю, почему мне не приходит в голову просто выкинуть его куда-нибудь, швырнуть вбок, назад, вверх – куда угодно. Но такая мысль еще не родилась, и поэтому я продолжаю бежать, пока не замечаю вдалеке женский силуэт. Я останавливаюсь и несколько секунд пялюсь, затем снимаю с головы шапку, заворачиваю сердце в нее и быстрым шагом подхожу к девушке, отдаю ей шапку и сразу же снова перехожу на бег – лишь бы не видеть ее лица, когда она заметит, что внутри. Я бегу еще какое-то время, и на асфальте под моими ногами вместе со мной бежит красный текст, гласящий “Я покажу тебе, что такое отчаяние”. Вдруг я пропускаю шаг и падаю на землю, ощущая при этом что-то ужасное, во что не хочу поверить. Я чувствую, как где-то позади в сердце вонзаются тысячи игл, каждая из которых пророчит мне скорую смерть. И ни одна из них не ошибается.
Как долго это может продолжаться? А как долго можно продолжать выдумывать глупые истории только для того, чтобы… Я не успеваю закончить эту мысль, и все начинается сначала.
Я просыпаюсь лишь затем, чтобы сразу же шесть раз получить по лицу. Стул, к которому я привязан, шатается, но ему удается устоять и вернуться в изначальное положение. Надо мной нависает огромный лысый тип и требует пароль от сейфа. Сейф тут действительно есть, но я не знаю, знаю ли я к нему пароль. Не помню уж точно. Напарник лысого держит нож у горла моей жены – тоже привязанной к стулу – и скалится прямо мне в лицо. У них обоих одинаковые тату на шеях: нож, перерезающий нить, поверх римских двоек. Тут я замечаю, что мы вообще-то находимся на борту яхты – судя по тому, как эти двое обсуждают, за сколько ее можно продать, моей яхты. Еще немного избиений, но я действительно не помню пароль от сейфа. Тогда лысый произносит вот что: “Я покажу тебе, что такое отчаяние”, и его напарник принимается развязывать мою жену. От догадки, для чего он это делает, меня заполняет такая ненависть, что я едва успеваю поймать мысль о том, как выбраться из этого кошмара. Дождавшись, пока лысый ублюдок тоже приблизится к “моей жене”, я напрягаю все свои силы и отклоняю стул назад – туда, где низкий бортик, а за ним только море. Секундное раскачивание ножек стула – и я оказываюсь в воде, затем – под водой. Захлебываясь и задыхаясь, я еще успеваю подумать, что было бы здорово, если бы это был последний виток кошмара.
Наверное, это все слишком. Но я не вижу черты, которую нельзя переходить. А может просто ничего не понимаю.
Я просыпаюсь в церкви, на коленях перед статуей Иисуса, сразу – в какой-то жалкой минуте от знакомства с тем, что мне готов предложить Моссберг; еще совсем немного, и вывалю свои мысли Христу на алтарь, вместе со всей остальной начинкой, конечно же. В голове слышится смутно знакомая фраза “Я покажу тебе, что такое отчаяние”, но я никак не могу вспомнить, где же я ее слышал. Вдруг церковь превращается в какую-то огромную красную спираль, и пол под ногами уезжает вниз, унося меня в жерло огромной мясорубки…
Не-глава восьмая
Одна из фундаментальных проблем существования, краеугольный камень большинства проблем в жизнях большинства людей – невозможность сформулировать что-либо; разница между, с одной стороны, количеством и качеством способов восприятия, анализа и реакции на что угодно, и, с другой стороны, невозможностью определения объективного максимума точек для восприятия, анализа и реакции этого чего угодно.
Inner University Dialogues Anthology
– Наверное, каждая следующая часть…
– Все меньше напоминает историю?
– Да. И все больше походит на монолог мима-безумца, что с голосами в своей голове спорит…
– И пытается сквозь немоту докричаться до аудитории!
– …Но тонет в омуте своих нелепых мыслеконструкций.
– Но все же!
– Или, может быть, так…
– Художник стоит с холстом под дождем, как дурак.
– И молит бога о проблеске солнца.
– Но в ответ – лишь стук капель о старый мольберт.
– И что ему делать теперь, откуда ждать знак? Как дальше судьба полотна – и его самого – обернется?
– Барьер. Эндшпиль.
– Пуст конверт, натянут последний нерв!
– В земле выжидающе копошится червь…
– Бог – молитвы, а дьявол душу отверг.
– Револьвер, вспышка, грохот… Свет померк.
– Смерть.
– И падение тела на холодную, равнодушную, но принимающую каждого будто с затаенной и злорадствующей торопливостью земную твердь.
* * *
Как ни странно, все еще была ночь. И если Питеру она казалась растянувшейся на несколько дней, то для меня она длится уже почти два месяца. Кажется, все начиналось с того, что наступало Рождество, но с тех пор все приняло настолько глупый, запутанный и фантастический оборот, что образ Христа просто мерк на подобном фоне. Но сейчас градус безумия спадал, и сюжет становился чуть спокойнее, затихая перед кульминацией, эндшпилем, развязкой.
Я сижу на скамейке в парке и дрожу под февральским ветром, замерзшими пальцами листая заметки Питера. Он придумал далеко не самую плохую историю. Занятное вышло приключение. Сам он стоял в метрах пяти от меня, находясь в той точке сюжета, в которой, судя по заметкам, хотел бы остаться навсегда. Жаль, что так не получится, но мне было очень сложно взять и разрушить ту картину, что я видел сейчас.
Питер и Мэри-Кейт стоят на небольшом мостике, кутаясь в объятия. Они выглядят чуть нелепо в этой странной приключенческой одежде, ее волосы ветер разметал по двум парам плеч, и одна из его рук неловко пытается их удержать, а вторая – держит ее талию так, будто Питер боится, что кто-то вырвет Мэри-Кейт из его рук. Она обхватила его шею руками и осторожно касается затылка в том месте, куда несколько часов назад пришелся удар гардой. Питер, зажмурившись, счастливо улыбается куда-то в шею Мэри-Кейт. Ее лица я не вижу и, если честно, не могу представить, что оно выражает. Если бы я наблюдал не стоп-кадр, а живую картинку, то слышал бы, как шумит ветер и как Питер что-то шепчет Мэри-Кейт; видел бы, как развеваются ее волосы, как две пары рук снуют по спинам, шеям и лицам, как медленно падает снег, пробивающийся в субтропики из того места и времени, которому этот кадр принадлежит. Из места и времени, где и когда все началось, из того момента, что стал искрой для рождения их мира, из той жизни, что не была придумана, но, как и все реальное, в какой-то миг пошла не туда, куда должна была, и в итоге вылилась в череду кошмарных событий, произошедших то ли на самом деле, то ли во сне, или в альтернативном мире, или в чьем-то воображении, и приведших нас всех к той точке, в которой из снега и чернил возник человек без памяти и с последним шансом на спасение, затем – сквозь поезда, улицы, подворотни, кафе, переулки, моря, дворцы, башни и сады – сюда, в ту точку, что я и сам бы хотел сделать последней. Но проблема в том, что Питер живет в сказке, за чертой вымысла, а я живу по другую ее сторону – мрачную, равнодушную и напрочь лишенную счастливых финалов. И, как бы я ни хотел, я не могу поменяться с ним местами. Я не могу шагнуть в свою историю. Я остаюсь прозябать здесь, и, как больно морлоку смотреть на свет, так и мне невыносимо наблюдать за счастьем того, чья судьба находится в моих руках. Если я буду несчастен, то пусть будет несчастен и он. Питер уже успел рассказать Мэри-Кейт всю историю, но они сами пока не знают, чем все закончится. А я сразу предупредил, что же произойдет в конце, и теперь настало время сдержать слово. Я встал со скамейки, подошел к ним и вновь запустил время.
– Я же говорил, что ни за что не отпущу тебя.
Питер еще успел сказать это и ближе прижать девушку к себе, прежде чем я коснулся ее плеча. Как только я это сделал, она превратилась в лед, а через секунду – разлетелась на миллиард осколков, что растаяли, даже не успев долететь до земли.
Первые две минуты, идя прочь от места, где все вновь погибло, я еще слышал его вопли. Затем какое-то время было тихо. Я остановился, закурил и в ожидании уставился на предрассветное небо. Вдруг тишину нарушил громкий хлопок, похожий на звук выстрела, и только после этого тишина воцарилась уже настоящая. Мертвая тишина, я бы сказал.
В этой гробовой тишине и наступил финал этой истории.
Евангелие от лукавого, II. Реституция и сбой систем
Плывут рядом две молодые рыбы и встречают старую рыбу, плывущую навстречу. Она кивает им и говорит: “Доброе утро, ребята, как вода?” Две молодые рыбы плывут дальше, а потом одна из них смотрит на другую и спрашивает: “Что такое вода, черт подери?”
Дэвид Фостер Уоллес, “Это Вода”
– “Нет, не конец! – раздался голос благородного рыцаря в черных доспехах. Рыцарь направил меч на злодея и потребовал вернуть все как было”. И знаешь, что сделал злодей?
Псих в безрукавке с козлом действительно направил на меня неизвестно откуда взявшийся у него меч. Просмотр семичасового кошмара оставил меня опустошенным, так что я был даже не в силах помотать головой. Седого это не смутило, и он продолжил, так и не дождавшись ответа.
– Злодей отказался – настолько он был упрямым и самоуверенным придурком. Тогда рыцарь проткнул его мечом и сам все исправил. Как тебе развязка? Круто ведь? Так-с или не так-с?
Я все еще не горел желанием говорить с ним.
– И что же он исправил? О, буквально все ошибки горе-автора. Мэри-Кейт восстановилась из осколков, пуля выползла из головы Питера и заползла обратно в дуло пистолета, наша дорогая пара героев окончательно вспомнила все свои прошлые жизни, вернулась в ту, что была первой и роковой, и там прожила долгую и счастливую жизнь вместе. Все вышестоящие вселенские инстанции были уничтожены, как и… Впрочем, это тебе знать необязательно. Достаточно того, что я сделал тех двоих счастливыми – чего ты сделать не смог, смалодушничав в самом конце. Ну и кто после этого дьявол?! Да я же герой дня!
– Ты ничего не понял, дурак. И ничего ты не изменил.
– Это еще как? Ты что же, обидеть меня хочешь – человека, который тебе живот мечом чешет?
– Ты просто во всем запутался. Вот скажи, кто я, по-твоему, такой?
– Болван, с которым мне приходилось какое-то время делить власть над одним миром. Извини, имени не знаю.
– Нет. Тот, о ком ты говоришь, сейчас, насколько мне известно, сидит в подвале и пишет книгу. А еще вчера вечером – когда он спал – он же сидел в кресле у себя дома и смотрел на огоньки на окне, а сегодня ночью ты вколол ему яд, и он, как ты полагаешь, “умер”, вернувшись в “свой родной мир”. А самое забавное, что ты не сможешь найти его. Ты никого не можешь найти.
– Ты и есть он.
– Нет, я – это я. А вот кто ты такой? Где твой родной мир? Ты не знаешь. А я знаю, потому что ты – плод моего воображения, идиот.
Парень задумчиво подергал цепь от моих кандалов, и она сильнее сдавила мне горло.
– Многие плоды такое могут делать с породившим их воображением?
– Если ты и можешь сделать мне больно, то лишь потому, что я сам этого хочу. Ты – воплощение моей тяги к саморазрушению и мазохизму, персонифицированное самоедство и ненависть к себе. И ничего более. Скажи-ка, почему Питер пару сотен лет назад исчез в одном месте, а появился совсем в другом? И почему ты после этого не мог вырваться за пределы мира, почему тебя было невозможно убить?
Седой молчал.
– А знаешь, что еще забавнее?
Он выглядел сбитым с толку. Наблюдать это создание в растерянности было ну очень потешно, но я сдержал смех и продолжил объяснение.
– Забавнее то, что и меня не существует. Если Питер написал историю для себя с Мэри-Кейт, то кто ввел в историю самого Питера? А кто придумал тебя и того парня с ноутом? А кто придумал “архитектора вселенной”, которого ты тоже якобы убил сегодня ночью, хотя Архитектор – это совсем другая личность из совсем другого мира? А меня кто придумал? Кто придумал того, кто придумал меня? И кто придумал того, кто придумал того, кто придумал меня? Уж не Питер ли писал о нем, вкладывая в этого человека свой образ? И кого из них ты собираешься убить этим мечом, благородный болван? И что же тогда случится с тобой самим?
Теперь он просто ничего не понимал – это было видно по глазам, уже не пустым и парализованным, а мечущимся в панике из стороны в сторону.
– Ты хочешь растоптать звезды, топая ногой по их отражению в луже. Ты не понимаешь устройства мироздания – даже если ты уничтожишь всю вселенную, кроме одного мира, в настоящей вселенной ничего не изменится, и ты сейчас даже не можешь уловить смысл слова “настоящая”. Ты пытаешься ранить вечно пожирающего себя змея. Ты не понимаешь природу времени – а собираешься метафорически провозгласить манифест человечества. Того, кто пытается ранить историю, изменить ее, уничтожить – она включает в себя, как любая вещь, которую нельзя уничтожить, не коснувшись ее, и нельзя коснуться, не став ее частью. Когда что-то переосмысляется, цитируется и меняется достаточно раз, чтобы иметь почти любое значение при взгляде под разными углами, рамки существования в пространстве-времени для этого чего-то существенно расширяются, пока оно не доходит до абсолюта, истока, частицы бога, апофеоза всего и вся, и взрывается, а затем возрождается из пепла. Ты мыслишь сильно позже меня и желаешь потягаться со мной знанием и пониманием. Я – будущее, ты для меня уже давно ушел со сцены истории, и мне приходится вспоминать, зачем ты на ней находился и что изображал. И я как раз вспомнил, что тебя погубит: вера в свое новое знание; однако единственный ответ, который не нашелся для твоих вопросов, станет новым витком времени, и все случится вновь, но уже несколько иначе. Ты можешь спастись, только убив Питера, но ты не сможешь. Я видел, как все будет. А ты – ты ничего видеть давно не можешь, ведь однажды это я увидел, как ты ушел по канату на ту сторону, которая мне не видна, а твое настоящее “я” бесконечно мучается в темноте, лишенное огонька надежды и разрываемое на куски чудовищами. Но когда ты умрешь – ты не вернешься к нему в эту темноту, как не вернется к нему и тот, кто сосчитал телом сотню ножей. Угадай, куда ты теперь должен вернуться? А кто вернется в ту темноту вместо тебя, если ты осуществишь свой план? Для меня “смерть” сейчас окажется лишь пробуждением от ночного кошмара, но ты… Тебя ждет много худшая участь.
* * *
– Так. Наверное, чтобы разобраться в том, что произошло, нужна полная перезагрузка. Что у него там?
– Сознание отвалилось. Модель зависла. Сейчас откачивают, готовимся загружать контрольный узел, как только его приведут в норму.
– Окей. Можно пока подумать над этим фрагментом. В какой-то момент я снова перестал понимать, даже в этот раз. Не понимаю, в чем дело, как так получается.
– Оно немного изменяется, каждый раз. Без понятия, как он этого добился, но это факт.
– Ладно. Где-то здесь была нить, разве нет? Ну же, давай поищем ее. Смотри внимательнее. На чем все оборвалось?
– Питер стреляется, автор уходит прочь.
– Что потом случилось? Ну, мы вернулись в подвал, к дьяволу и драматургу. И пошел какой-то бред.
– Про собаку не забывай.
– Да-да, собака и девочка. И таблетки эти, что они там значат? Что это такое?
– Какой-то наркотик, я так понимаю.
– А при чем собака?
– Ты как будто первый раз. Пес должен появиться в нужный момент, это дальше будет. Забудем пока про него.
– Ладно. И что этот наркотик делает? Какой эффект?
– Ну, если шкатулка – снов, то таблетки, наверное, погружают в сон.
– То есть, он просто перенес эффект от прототипа, который ему дали перед захватом, в модель. Почему тогда бог и странник умерли, когда им это вкололи? Почему Питер до сих пор был жив? Нет, тут что-то не то. А помнишь, странник что-то сказал о людях, мол, они какие-то не такие? Вот что он имел в виду?
– В этом фрагменте люди становятся… Да ну тебя, посмотри в пособии, там это есть. Глава сорок вторая, пункт не помню.
– О, кажется, его вытащили.
– Кто бы сомневался. Знаешь, я уже начинаю мечтать, чтобы он все же откинулся.
– Да ну тебя нахер. Представь, что будет, если нужный фрагмент найдем мы?
– Ладно-ладно. Я слышал, что заявилась проверка от руководства, и босс там сейчас потеет с избранными материалами. Надеюсь, они не заметят этот маленький сбой. В любом случае, нам нужно начинать загружать контрольный, питание пошло. Давай, стартуем.
– Так-с, где эта кнопка? Сто лет не пользовался. А, вот.
– Ну, поехали.
