Павел Бондарь
Не время для человечности
Евангелие от лукавого, III. Рагнарок
В конечном итоге для человека все сводится вовсе не к выбору между способами изменения мира и различными пониманиями правды и справедливости. Выбор человека лишь в том, как он проживет свою собственную жизнь, как он распорядится своей судьбой. Поверит он в других людей или нет. Признает он их свободу или нет. Примет он их как равных себе или нет. Последний выбор – не между добром и злом, не между видениями идеала, а между собой и всеми.
Книга жизни
Я измерял шагами подвал и думал, думал, думал. Напротив меня сидел закованный в цепи человек, которого я не знал. Он улыбался, как будто это я был в его власти, а не наоборот. Нужно признаться – то, что он мне наплел, местами звучало довольно правдиво, местами – охеренно непонятно. У меня уже действительно появлялось ощущение, что я – всего лишь пешка в какой-то невидимой игре, и вся моя роль заключается в том, чтобы кто-то моими руками расправлялся со своими врагами.
Но это продолжалось недолго – до тех пор, пока я не услышал… Сквозь пространство и время до меня долетел звук – скрежет и грохот, а затем – смех, переходящий в истерику. Пора.
…На его лице застыло выражение удивления – ведь он уже было решил, что запутал меня, и я вот-вот сдамся, уйду. Но теперь я стал чем-то большим, чем персонаж. Большим, чем одно существо. Большим, чем все остальное. Оставив меч в груди своего пленника, я быстрым шагом вышел за порог подвала. Следующий шаг я сделал за пределы мира.
Мальчик повесился на бельевой веревке.
Шесть мертвецов, окружившие Питера и Мэри-Кейт, растворились в пространстве.
Пациент и доктор сползли вниз в своих креслах, в один миг лишенные дыхания.
Над детским приютом прокатилась волна смерти – и все эти маленькие фантазеры умерли во сне, навсегда оставшись в своем Вывороте.
В новогоднюю ночь ворвался неистовый северный ветер, но он не смог и на сантиметр сдвинуть качели, на которых сидел заблудившийся среди своих выдумок дурачок – уже совсем мертвый, но все еще улыбающийся.
На концерте этой группы произошел несчастный случай – во время исполнения одной из песен кто-то из зрителей-слушателей выстрелил в вокалиста из пистолета – попал прямо в сердце. Тело осталось лежать на сцене, а голограммы музыкантов продолжали играть. Выглядело завораживающе.
Рука, тянущаяся к девушке, замерла в каком-то дюйме от ее плеча. Владелец конечности смотрел на меня и не мог поверить в то, что видел. Я наблюдал, как он пытается понять возможность такого исхода, но у него так ничего и не получилось. Это было немного странно – видеть свое отражение испуганным и сбитым с толку, но я только усмехнулся, и через секунду рассказчик исчез в сполохе пламени.
Я никого не забыл?
Я входил в каждый мир по очереди, закрывал их изнутри, уничтожал все население, и вместе с ним – местных божков и дьяволов, запирал мир, прежде чем эхо моих действий успело бы докатиться до наблюдателей и повлиять на то место, которое должно было стать новым раем. Весь процесс длился тысячи лет, но я сумел сжать его до нескольких мгновений, и уже через какую-то минуту после того, как все миры были заперты, я стоял перед теми, кто так долго считал себя хозяевами вселенной. Оторванные от питающих их силой измерений, они стали беспомощны – жалкие, слабые существа, не способные дать отпор, даже не достойные описания. Убить их теперь было не сложнее, чем задушить цыпленка. Я сделал это – и, получив власть абсолютно над всем, стал единоличным носителем всемогущества. Ну, почти единоличным. Когда с начальством было покончено, я просто уничтожил все миры, кроме того, где у меня еще оставалась одна последняя проблема, самый сложный пункт плана.
Я иду, Питер. Остался только ты.
Глава вторая
Господи, какая чушь! Теперь сценарии пишут младенцы?! Надо будет сказать Джин, что у ее сына-аутиста есть все шансы попасть в Голливуд!
Возмущенный зритель, покидающий кинозал
– А что дальше?
– В каком смысле?
– Что мы будем делать дальше – ну, когда все это закончится. Нельзя же вечно жить в сказке и выдумывать себе авантюры. Я знаю, что ты говорил не забегать вперед, но рано или поздно наступает момент, когда начинается обычная жизнь – ты стоишь, выполнив свой квест, пройдя игру до конца, но жизнь на этом не заканчивается.
– Мне нравятся такие моменты. Я обычно представляю себе это так: я посреди бескрайнего поля, солнце закатывается за горизонт, понемногу темнеет. Пахнет костром, скошенной травой и ночью. Меня привела в это поле одна дорога, а теперь мне открыты тысячи и миллионы путей – и не нужно торопиться с выбором. У тебя есть все время твоей жизни, чтобы решить, какой она будет – и постараться сделать ее именно такой. Потому что жизнь – это точно такая же история, как и та, что я почти уже дописал, разница лишь в том, что эту книгу пишет намного больше авторов.
– И куда ты пойдешь, когда солнце сядет?
– Понимаешь, в этом весь смысл. Нет нужды задумываться, что ты решишь делать в этот момент – до тех самых пор, пока он не наступит. Это и есть свобода.
Мэри-Кейт задумалась, не торопясь с ответом.
– Но в моем видении этого момента раньше не хватало кое-чего.
– Ну давай, удиви меня.
– Тебя. В нем не хватало тебя, чтобы я мог назвать это… Ну, счастьем, что ли. Боже, как это банально звучит, наверное.
Девушка шутливо нахмурилась, но тут же улыбнулась.
– Если честно – не удивил. Но мне все равно приятно, и вообще это очень мило, и без разницы, банально или нет. Главное – чтобы искренне.
– Я никогда и ни с кем не был так искренен, как с тобой. И никто и ничто не значило для меня столько же, сколько значишь ты.
Они подошли к речке и сейчас стояли на середине небольшого деревянного моста, что возвышался над водой всего на несколько метров. Питер взял руку Мэри-Кейт и посмотрел ей в глаза, очевидно собираясь что-то сказать, но ему это сделать не удалось.
На все еще темном полотне неба вдруг возникли восемь ярких огней. Это были не звезды – скорее, что-то вроде метеоритов. Огни приближались, и не прошло и десяти секунд с момента их появления, как они уже ударились о землю, впрочем, произведя при этом разрушения самые минимальные. Когда осела пыль и пепел, и развеялся дым, Питер без труда сумел различить в приземлившихся объектах мертвецов, которых много часов назад отправил в космос. Ну что ж, теперь у него есть предмет, предназначенный как раз для такого случая. Но визитеры со станции перерождения приближались довольно быстро, так что нужно было поторопиться.
Питер выставил руку в направлении одного из трупов и сжал ладонь в кулак. Из камня, что украшал Перстень Харона, вырвалась зеленоватая кривая, ударившая в грудь мертвеца. Он, однако, не торопился исчезать сразу, но еще через несколько секунд остановился, затем упал на землю и стал содрогаться в отвратительном припадке. В конце концов труп все же рассыпался в прах, но перстень к этому моменту уже так раскалился, что Питер сорвал его с пальца и сунул в карман, лихорадочно соображая, что делать с оставшимися семерыми.
Прежние способы не работали – никакие физические преграды не задерживали мертвецов даже на секунду, и ничто не наносило им вреда. Воспользовавшись тем, что все они приближались с одной стороны, единым фронтом, Питер выхватил из воздуха Макабр и бросился им навстречу. Клинок выписывал в воздухе пируэты и, встречая мертвую плоть, с легкостью рассекал ее, заставляя при этом тела вспыхивать багровым пламенем. Уничтожив всех мертвецов вокруг себя, Питер уже было опустил меч и выдохнул с облегчением, но у него за спиной раздался короткий вскрик.
Питер упустил еще двоих, которые сейчас обступили Мэри-Кейт. Один из них заносил руку над ее головой, а другой стоял напротив – в его горло был направлен кинжал Дьоденс, который до этого момента остался совершенно бесполезным. Питера на миг охватило предчувствие беды – хотя он успевал уничтожить первого мертвеца, а Мэри-Кейт всего через несколько мгновений должна была вонзить клинок во второго. Что-то было не так. Мелькнула мысль, сразу превратившаяся в уверенность в том, что Мэри-Кейт не должна этого делать.
Через долю секунды оба трупа разлетелись в разные стороны, и кинжал не успел коснуться никого. Питер подскочил к первому и резким взмахом Макабра отрубил ему голову, в то же время, направив перстень на второго, медленно высушивая его возвращенное к жизни тело. Еще немного – и последний гость из космоса затих и превратился в кучку праха.
Питер подбежал к Мэри-Кейт и, выхватив у нее из рук кинжал, отбросил его в сторону.
– Ты в порядке?
Она кивнула и спросила, цел ли он сам.
– Да, все хорошо. Я же обещал, что никто не пострадает.
Мэри-Кейт скептически окинула взглядом две горы праха и обгоревшие части тел, а затем бросила взгляд на Дьоденс, лежащий теперь в нескольких шагах от них.
– А его ты зачем выкинул?
– Не знаю, просто у меня было предчувствие, что тебе нельзя им пользоваться. Мне кажется, с этой штукой что-то не так.
– Ага. Зато твой меч, конечно, в полном порядке – прямо-таки клинок архангела Михаила.
– Эй, что за приступ сарказма?
– А ты глянь на свои руки.
Питер глянул – ладони были ужасно бледными и с тонкими темно-красными следами, какие бывают при внутреннем кровотечении. Зато рукоять Макабра почти что излучала свет и тихонько звенела, словно меч пытался что-то сказать. Или приказать. А перстень с каждой секундой сжимал палец все крепче, и Питеру пришлось провозиться почти минуту, прежде чем он его снял и бросил на землю рядом с двумя другими предметами из лавки Неустроя Хмеля. Небольшую книжицу для исправления ошибок украл один из стражников еще во дворце – Питер даже не дочитал до конца справочный раздел, в котором рассказывалось о каком-то способе контроля разума при помощи воды из скрытого неведомо где озера – а шкатулка снов осталась лежать где-то позади, на траве под сенью деревьев.
Питер окинул взглядом артефакты и нахмурился.
– Если он тогда выжил, то было бы неплохо найти его. Хочу говорить ему что-нибудь такое, от чего бы он корчился.
– Забудь. Все уже…
Мэри-Кейт еще не успела договорить, как начался новый виток фэнтезийной трагикомедии, постепенно все больше напоминающей фарс. Те из мертвецов, что были разрублены Макабром, принялись склеиваться воедино и вставать на ноги. Вскоре они уже окружали Питера с Мэри-Кейт, и теперь, без артефактов, у Питера не осталось ни единого способа расправиться с этой угрозой. Когда шесть мертвых тел были всего в нескольких метрах от середины моста, произошло что-то неожиданное.
По небу прокатился гром и скрежет, который могли бы издавать огромные ржавые ворота, открытые впервые за долгие годы. Вслед за этим что-то зазвенело и треснуло, по парку прошелся порыв ветра, и шесть мертвецов превратились в ничто. От кучек праха, бывших когда-то их коллегами по космической станции, тоже ничего не осталось.
Питер и Мэри-Кейт с облегчением выдохнули и, окончательно уставшие от всех происшествий ночи, уселись рядом на широкий парапет моста. Питер приобнял девушку и уткнулся щекой в ее волосы. Им оставалось рассказать друг другу еще многое – теперь уже не о том, что было, а о том, что они хотят воплотить в жизнь.
Их слова превращались в небольшие облачка пара и поднимались наверх, через предрассветное небо, к звездам – туда, откуда уже не стоило ждать ни спасения, ни помощи, ни благословения. Эти двое еще не знали, что с неба над их головами теперь мог прийти только злой рок.
* * *
Фокус с таблетками не удался – Питер не успел принять последнюю, и все еще был достаточно в себе, чтобы какое-то время успешно сопротивляться моему влиянию. Он сумел ускользнуть от меня в магическом переулке. Он с легкостью убил своего двойника, которого я так долго и бережно создавал для этого боя. Он справился с наваждением в тюремной камере. Он почти самостоятельно перебил возвращенцев. Во мне росло подозрение, что ничего из этого он не смог бы сделать, если бы рядом с ним не было той девушки, и если раньше я собирался сделать ему взаимовыгодное предложение, то теперь, с моим новоприобретенным всесилием, я ясно видел, что это не сработает – она ему не позволит сделать этот выбор, ведь теперь она все знает. Также я чувствовал, что по какой-то неизвестной причине (что ужасно раздражало) я не мог ни перенестись прямо к нему, ни убить его сам. Как, впрочем, и он не мог убить меня. Но было несколько возможностей вывести партию из патовой ситуации.
Они оставили первую шкатулку в парке – не уничтожили, не выбросили за пределы мира, просто оставили лежать в какой-то сотне-другой метров от того места, где сейчас находились. Это невероятно облегчало задачу.
Я положил парную шкатулку перед собой – она послушно замерла в невесомости межмирья – и откинул крышку. Если эта вещь называется шкатулкой снов, то сейчас к вам, мои дорогие, идет кошмар.
Шаг вперед…
Глава третья
Иногда мне хочется просто успокоиться, остановить этот бег неведомо за чем. Вернуться к тому, что у нас было раньше, быть с тобой и ни о чем не думать. Неужели я этого не заслужил? Но если я остановлюсь и все брошу, нам с тобой негде будет провести счастливый остаток наших жизней. Прости меня, мне снова нужно идти.
Человек в маске, голосовое сообщение
– Я не хочу думать об этом.
– А надо бы. Иначе вместе мы пробудем недолго. Нет, знаешь, героические концовки очень даже ничего, но пусть они лучше остаются в книгах и фильмах, ладно?
– Окей, я немного не так сказал – я не хочу думать об этом прямо сейчас. Потому что прямо сейчас я могу думать только о тебе.
– Хватит смущать, Петрарка.
– Эй, поаккуратнее со сравнениями, леди! Петрарка, быть может, и умел выражаться изящнее, но во всем остальном я превзошел этого неудачника.
– Вот так вот. Какая занимательная бездна нарциссизма в тебе открывается.
– Это всего лишь лужа хренового чувства юмора. Все в порядке, я все еще презираю себя.
– Тогда ладно. Блин, когда же ты…
– Просто дай мне время и кучу практики, и я смогу что угодно.
* * *
Я стою на опушке и наблюдаю занимательную сцену. Если бы во мне оставалось то, что эти двое назвали бы “человечностью”, я бы даже немного проникся. А может и нет.
Питер и Мэри-Кейт стоят на небольшом мостике, кутаясь в объятия. Они выглядят чуть нелепо в этой странной приключенческой одежде, ее волосы ветер разметал по двум парам плеч, и одна из его рук неловко пытается их удержать, а вторая – лежит на ее талии так, будто Питер боится, что кто-то вырвет Мэри-Кейт из его рук. Она обхватила его шею руками и осторожно касается затылка в том месте, куда несколько часов назад пришелся удар гардой. Питер, зажмурившись, счастливо улыбается куда-то в шею Мэри-Кейт и что-то ей говорит. Ее лица я не вижу и, если честно, мне лень представлять, что именно оно выражает. Если бы я стоял ближе или приложил бы немного усилий, то слышал бы, как шумит ветер над мостом, слышал бы, что именно они шепчут друг другу. Волосы Мэри-Кейт развеваются – в точности как много часов назад, когда она шла по городу, терзаемая холодом и предначертанной ей судьбой; две пары рук снуют по спинам, плечам и лицам. Над этими двоими медленно падает снег, пробивающийся в субтропики из того места и времени, которому этот кадр принадлежит.
Наслаждайтесь, убогие. Вам недолго осталось.
Я ухмыльнулся, отстранился от дерева и медленно пошел в их сторону.
* * *
Ее губы были мягкими и теплыми, и Питер, вдыхая запах ее волос и прижимая Мэри-Кейт к себе так близко, словно хотел стать с ней одним существом, понимал, что не чувствует ни земли под ногами, ни порывов ветра, не слышит звуков и не ощущает хода времени. Это его не пугало – в голове все словно взрывалось, и там рождались миллионы миров, что должны были прийти на смену тем, что совсем недавно погибли. Ее пальцы сновали в его волосах, и от каждого прикосновения по коже пробегали электрические разряды, а его собственные касания ее кожи ощущались как касания неба. Питер еще никогда не чувствовал такого оглушительного желания жить – чтобы быть с ней, чтобы сделать для нее все, на что способен, и защитить от чего угодно плохого, и каждую секунду понимать, что ему кто-то так нужен, что одно только это стоило того, чтобы родиться и прожить так долго – ради этого момента. Все внутри переполняло расширяющееся быстрее вселенной чувство, и Питер наконец понял, какова разница между тем, чем он был раньше, и тем, чем он мог стать теперь. Когда поцелуй все же закончился, и он заглянул в ее глаза – как никогда близко, в этот растянувшийся в вечность момент Питер ясно осознал – что бы ни случилось дальше, что бы ни случилось до этого, что бы ни происходило в любой точке пространства и времени в любом из измерений, сколько только их ни существует или может существовать, в любом из вариантов вселенной; что бы ни было, кем бы они ни стали, он никогда ее не отпустит.
Они успели сказать друг другу еще достаточно, но когда Питер начал произносить то, что невыраженным призраком, эхом слов звучало в его голове уже сотни лет, сказка рассыпалась осколками красочного витража, обнажив за собой безжалостную реальность – неторопливо бредущего к мосту седого парня, подметающего мощеную камнем дорожку длинным остроконечным хвостом. Новый король миров явился, чтобы уничтожить то последнее хорошее, что осталось в его вселенной.
К ним приближалась персонифицированная линия терминатора, альфа и омега, Абаддон. И вместе с собой он нес собственную неопределенную сущность и вопрос о том, кто или что воплощено в этом образе.
* * *
Кажется, он еще не понял, что я сделал – и что я теперь такое, вот и начал что-то там предпринимать: заслонил девчонку, попытался закрыть разум от любых возможных поползновений с моей стороны, вытянул руку вперед – и его пальцы сомкнулись на рукояти меча. Это был не Макабр, который он купил в глупой волшебной лавке глупых волшебных штучек, это был клинок, созданный его собственной волей и разумом. Возможно, сердце в этом тоже как-то поучаствовало – сейчас этот его орган бился так быстро, что это скоро должно было стать заметно. Я улыбнулся и решил немного поддаться, сыграв сперва в его игру. Одна из моих рук растянулась, превратившись в длинный тонкий клинок, и я занял выжидающую позицию.
– Привет, Пити! Вот мы и снова встретились. Друг с другом. И с нашей главной проблемой!
Питер сказал Мэри-Кейт спуститься к реке и стать в воду – должно быть, он думал, что в прошлый раз меня остановила именно вода. Что ж, без разницы. Ужасно приятно чувствовать себя хозяином положения, когда в точности знаешь, как закончится эта сцена.
– А ты хоть знаешь, что это за проблема? Или ты просто любишь махать острыми предметами, не задаваясь при этом вопросами причинности и следственности? Если все так и есть, то я все равно скажу тебе. Проблема вот в чем: как умереть – и при этом победить. И кто же из нас – главный герой…
Он приближался быстро, держа меч в опущенной руке, и даже не думал отвечать. Почему меня все вечно игнорируют?
– Ты не сможешь причинить мне вреда, малыш. Даже не пытайся.
Он все же попытался – взмахнул мечом снизу вверх, постаравшись вложить в этот удар всю силу. Я с легкостью парировал и лишь слегка притворно отшатнулся, затем начал собственную атаку. Питера не запутали обманные движения, и он поочередно отразил и ушел от каждого из ударов и сразу же перешел в контратаку, сделав быстрый выпад справа – оттуда, откуда мне, как ему казалось, будет неудобно парировать левой рукой-мечом. Черная сталь встретила его клинок и превратилась в плеть, и ему лишь чудом удалось вырвать меч из ее объятий.
Бой продолжался с переменным успехом, но ни один из нас так и не оставил на противнике ни одной царапины. А ему ведь еще предстоит узнать, что он даже этого сделать не сможет… Вскоре я заметил что-то – это было похоже на попытки котенка оцарапать каменную башню. Питер пытается влезть ко мне в голову – должно быть, ищет там ответ на вопрос, как со мной справиться. Да, действительно. Он думает, что может каким-то образом разрезать нить, якобы связывающую меня с этим миром – и вернуть туда, где я был просто человеком. Ох, Питер, если бы ты только знал…
В конце концов мне надоели эти танцы, и я решил чуть ускорить события. Я блокировал очередной удар Питера, а еще один, тут же последовавший за ним – скользящий, на оттяжке, как бы не успел. Его клинок скользнул к моей ключице и, не встретив сопротивления плоти, провалился в пустоту.
Питер быстро вернул меч и отскочил, но теперь я хотел показать ему, что он тоже в безопасности – рука вновь стала плетью, захлестнула его оружие и вырвала из рук. Тем временем вторая, правая, превратилась в кинжал, который очень резво ударил Питера в живот. Точнее, я попытался ударить Питера в живот, но, как я и думал, у меня не получилось – он для меня был так же бесплотен, как и я для него.
Парня это не остановило, и он, отойдя на некоторую дистанцию, принялся за то, что называл “магией”. Сперва – для затравочки – в меня полетели два огненных шара и молния. Где он только этого нахватался? Я ушел от этих недоразумений и превратил землю у него под ногами в лаву. Питер был готов и через мгновение уже парил в воздухе. Поднявшись надо мной на десяток-другой метров, он принялся изощряться. Пока я развеивал надвигающуюся воронку смерча, мои ноги попытались оплести побеги какого-то ползучего растения, а сверху тем временем приближалась черная дыра. Все это исчезло буквально за сотую долю секунды, и теперь уже Питеру пришлось отбиваться от стаи хищных птиц с железными крыльями. Одновременно с этим он искажал пространство и время вокруг меня таким образом, чтобы я каждую секунду двигался на две секунды вперед, а время надо мной, наоборот, шло на две секунды назад. Когда черная дыра вернулась, она была в конечном пункте своего пути, в котором как раз оказался я – якобы не заметивший, что земля подо мной поднимается вверх. Но подобные комбинации потребовали от Питера слишком много внимания, и одна из птиц вцепилась в его крыло и оторвала большую его часть. Питер упал на землю а я, избавившись от черной дыры – что стало для него сюрпризом – направил в противника с десяток стеклянных клинков. Но Питер взорвал их на подлете, и получившиеся осколки закружились вокруг него, что, как он, должно быть, наделся, позволит ему скрыть от меня свои действия. Осколков становилось все больше, они сновали в воздухе все быстрее, и, если бы против него был кто угодно другой, Питер действительно был бы совершенно невидим для врага. Я знал, что будет дальше – он появится у меня за спиной и попробует разнести во времени мое туловище и голову, поэтому у меня за спиной его ждали цепи, готовые сомкнуться на его конечностях. Что им, впрочем, все равно бы не удалось, он просчитал эту ловушку и вместо перемещения за спину переместился перед самым моим лицом, в чуть вытянутой вперед руке держа нож. Видимо, он думал, что если нож сразу окажется во мне, то правило неуязвимости и бесплотности не сработает. Он ошибся, и я отшвырнул его на десяток метров – прямо на выросшую из-под земли стену с шипами, которую его тело, разумеется, проигнорировало. В следующую секунду я услышал шум со всех сторон – это листья слетали с деревьев и превращались в двойников Питера, каждый из которых бежал, полз, шел и летел ко мне со своим вариантом атаки. Я превратил их в пыль, которая, в свою очередь, собралась в огромный столб и ударила в Питера. Но Питера в том месте уже не было – мы с ним оказались в зеркальном лабиринте, в который превратились осколки, прежде парившие в воздухе.
Бессмысленный бой все продолжался и продолжался. Мэри-Кейт должно быть, уже заскучала и замерзла там, в реке, а я устал поддаваться этому мальчишке. Когда очередная его атака – кипящий столб воды – была испарена еще на подлете, я закрутился на месте (для эффектности) и исчез из виду.
* * *
Дьявол испарил водяной столб, завертелся, словно волчок, и тут же пропал. Похоже, ему надоело играть в игры, и теперь он собирается сделать что-то серьезное – то, за чем пришел сюда. Я оглянулся на Мэри-Кейт – она все так же стояла в воде и переживала от того, что никак не может помочь.
Если бы я только знал, что ему нужно. И как его победить.
– Ты была права. Стоило как можно раньше задуматься об этом ублюдке.
– Забудь, это была шутка. Мы бы просто потеряли время зря…
– Тогда тебе нужно научиться шутить. Запишемся на какие-нибудь курсы?
– Куда он исчез? Он ведь не отстанет просто так, да?
– Вряд ли. Ждет чего-то…
И тут небо, уже светло-синее, вновь стало иссиня-черным. В ушах у меня зазвенело, и я упал на колени; воздух приобрел вкус железа – или крови – а перед глазами все поплыло, приобретая лиловые, алые и фиолетовые оттенки. И запах – так пахли те таблетки, которые я, как идиот, глотал и даже не замечал.
А в следующий миг меня пронзила невероятная боль – ослепляющая, перекрывающая все ощущения, не выразимая никакими словами.
Когда я вновь смог видеть, все изменилось. Все изменилось настолько, что я оказался вне своего тела – но боль все равно осталась.
* * *
Я не понимал, почему моя абсолютная власть так ограничена, когда дело касается этого человека. Каждая секунда, что я удерживал себя в его теле и его – в своем, при этом управляя обоими телами, была просто пыткой. Признаться, я очень давно не чувствовал боли, но оно того стоило.
Мое тело обвило хвостом Мэри-Кейт и взлетело вместе с ней на мост. Нужна была точность – требовалось уронить ее в строго определенном месте, так, чтобы ей попался на глаза кинжал. Я сосредоточился – и у меня получилось. Ну вот, теперь осталось только ждать, мечась в теле Питера по клетке, и болтать, провоцируя девочку на роковое решение. Ну, поболтать я всегда был не прочь.
– Вот видишь, болван. Ты проиграл этот бой. Ты проиграл его еще тогда, сотни лет назад, когда открыл пузырек с таблетками и подписал договор. И, сколько ни вертись, судьбу свою ты не изменишь.
Надеюсь, мой напряженный и скрежещущий голос не вызовет у нее никаких подозрений. Девочка все же призрак, может почувствовать такие вещи. Если бы только можно было точно так же влезть в ее голову и закончить этот цирк поскорее…
– Думаю, тебе будет интересно узнать, что я тут недавно уничтожил вселенную. Этот мир – последний. Представляешь, сколько людей погибло? Я не уверен, что ты знаешь такие числа. И угадай, кто в этом виноват?
Если я буду просто болтать, это будет выглядеть странно. Как будто я чего-то жду от них, а чего – не говорю. Нужно поставить какую-то цель. Чего-то потребовать. Предложить ему убить себя, иначе я убью Мэри-Кейт? Неплохо, если только ее не оскорбит, что он затягивает с этим решением. Если она не заметит эту несостыковку, то решится действовать быстро.
– Кто этот маленький проказник, что позволил случится большой беде? Кто предал деревню, Питер? Да, все верно! Это ты, ты и еще раз ты! Если бы ты тогда не продал мне свою вечность, отказавшись от права на перерождение, я бы сегодня не смог получить полную власть сначала над этим миром, а затем – над всем сущим! Ужас, как это пошло и глупо звучит. Но это так. Когда ты умер и не смог переродиться, случился сбой. Твое сознание, можно сказать, ходило по домам и стучалось в двери. Но везде было занято! В фашистской Чехии евреям открывать не принято! И тогда начался хаос. Сознания меняли тела, одни и те же люди становились богами и дьяволами одних и тех же миров, или вообще теряли одну из половин, и все перемешивалось, путалось, искрило! Это был великолепный праздник. Вскоре праздник свернули, но я своего уже добился – мне удалось оборвать связь с миром, где жила моя человеческая часть. Теперь я мог все время зависать только здесь, подчиняя местное стадо своей воле и медленно тесня того божественного болвана с ноутбуком с его позиций. В итоге все закончилось тем, что я остался единственным всевышним. Во всей вселенной. Я есмь начало и конец – ну и все такое прочее. И единственной помехой был ты, мой маленький любитель бяки, что завалялась в карманах, хах!
Я оценивающе взглянул на девчонку. Она смотрела то на меня – думая, что смотрит на Питера, и мне от этого взгляда, признаться, было весьма приятно, то на Питера – думая, что смотрит на меня, и тогда она выглядела как богиня мести и смерти. Может, оставить ее? А еще она то и дело бросала взгляд на кинжал, медленно и незаметно протягивая к нему руку. Отлично, теперь нужно только спровоцировать ее чем-нибудь шокирующим. Подведем к этому медленно…
– Зачем мне все это – спросишь ты. Да затем, что я идеалист. Меня ужасно раздражает то, что сделали с миром эти болваны… Прошу прощения, о мертвых ведь или хорошо, или ничего… Меня приводит в бешенство система, в которой есть место смерти и неравенству. Чего стоит мир, в котором ты проводишь большую часть своей жизни беспомощным бесполезным куском тушенки с истекающим сроком годности, в котором твоей судьбой управляют два зазнавшихся всемогущих придурка, вымещающих на тебе то, что где-то еще они живут точно такую же полную бессилия и отчаяния жизнь. Ты ведь хорошо усвоил, что такое отчаяние, правда? Это мучительная досада на несбывшиеся надежды, обида на несправедливость и выжженная пустыня горечи. И с безумием ты познакомился, не так ли? С этим бесконечным повторением одних и тех же действий в надежде хоть на какие-то перемены. А теперь ты стал счастлив… Но ты не вечен, как и она. Вы умрете. Быть может, вы переродитесь где-то еще, но ты не будешь даже помнить о ней, а она – о тебе. От чувств не останется ни тени, ни эха, ни единого свидетельства о том, что они когда-то были. А если свидетельств нет, то было ли все это на самом деле? Или это просто очень длинный и запутанный сон? Ты когда-нибудь задумывался – а что, если ее не существует? И меня, и бога? И всей этой чехарды с перерождениями? А ты просто спишь, или галлюцинируешь, или умираешь, и это тебе только кажется, складываясь в историю в угоду странным узорам из образов в твоей голове? Если думать об этом достаточно долго… У меня всего лишь было больше времени на это, чем у других. И я думал. Я висел в этой пустоте целую вечность и сходил с ума. А потом все разрешилось самым наилучшим образом – я понял, каким должен быть мир. Мир должен быть один, и в нем не должно быть богов. Нет, не так. В нем не должно быть людей. И именно таким станет этот мир – единственным, бесконечно прекрасным и совершенным. Он уже превращается, и если бы вы не развлекались в компании воображаемых магических персонажей, а побыли немного среди обычных людей, то сразу бы это заметили, как заметил тот странник. Люди готовятся стать богами, и это видно в их глазах. Это ощущается в воздухе – каждым, кто еще не совсем захвачен химерами несбыточных мечтаний. А ваша настоящая мечта ведь всегда была рядом, нужно было лишь протянуть руку и взять ее, но вы витали в облаках и сочиняли истории, метались и сомневались – вместо того, чтобы просто жить, став сегодня – вместе со всеми остальными – новыми богами. А теперь ты превратился в помеху, Питер. Ты превратился в помеху моей мечте. Но я, к сожалению, не могу убрать тебя с дороги собственноручно, а у остальных просто не хватит сил. Так что…
