Павел Бондарь
Не время для человечности
Заключение. Цена, которую нужно заплатить
– Почему ты так спокойна, старая ветошь? Твой ставленник ведь идет прямо в ловушку!
– Ты в очередной раз доказываешь, что все еще ничего не понимаешь. Ваши ловушки здесь не сработают, потому что вы не знаете, на кого охотитесь и что ищете.
Диалог между компьютером и сознанием
Из соседней камеры то и дело доносится сдавленный смех. Там пребывает “в творческом отпуске”, как говорят местные чудилы, человек с до ужаса богатой, хоть и больной фантазией. Он периодически переходит со смеха на бормотание, и тогда мне доводится послушать удивительные в своей несвязности байки о том, что мой сосед знает про всех вокруг и о природе реальности. Впрочем, хоть большая часть его речи и кажется параноидально-шизофреническим бредом, пару раз он упомянул то место, в которое мне вскоре предстояло попасть. Я вижу три варианта: либо он там уже побывал и вот такая участь меня ждет в случае неудачи, либо услышал разговоры агентов хер-пойми-что-за-потусторонней-с-птичьим-фетишем-службы, и вплел что-то из них в свою шизофазию, либо же что-то еще – я боюсь думать, что вообще все – из его речей имеет под собой реальные основания.
Что обычно делают люди, когда им невыносимо нужно высказаться, но не хватает слов, когда то, что они хотят сказать, лежит за чертой связной речи, этих бесполезных слов и предложений, в которые они составлены? Я лежу на полу и не понимаю, что забыл здесь. У меня в голове много мыслей, которые я привык считать своими, каждый день я просыпаюсь и делаю что-то, что, как мне кажется, мне нужно. Время идет. Стрелки часов совершают обход за обходом, и им уже давно не встречалось на периферии времени что-то такое, что могло бы остановить или замедлить их ход. Знаешь, что такое уроборос? Это свернувшийся кольцом змей, кусающий себя за хвост – буквально пожирающий себя, символ бесконечности и саморазрушения, непрерывного хода времени и цикличности. Интересно, что чувствует уроборос. Возможно, мы с ним в чем-то похожи – я не могу перестать разрушать себя и иногда мне кажется, что я бесконечно падаю в бездну. Я буду продолжать говорить с тобой, потому что, если верить этим важным птицам, не все еще потеряно. Если все так, как я думаю – значит, никто никогда не умирает по-настоящему. Но главный вопрос остается открытым – как нам всем стать счастливее? Заработать больше денег? Реализовать, наконец, мечты родителей, которые пытаются прожить жизнь через нас? Съездить, блядь, на море? Научиться чему-то новому? Выплатить все долги перед людьми, страной, обществом, еще черт знает кем? Продолжать ждать очередной влюбленности, надеясь, что нас сделают счастливыми другие люди? Много отдыхать, заниматься физическими активностями, беспробудно пить, употреблять вещества? Высыпаться? Найти себе сраное хобби? Улучшить свои тела? Искать удовольствия от медиа-контента? Больше общаться с людьми? Завести домашнее животное? Выражать себя через творчество – неумело, глупо, постыдно, безыдейно? Ломать парадигму мира постмодерна, вернуться к “искренности”? Бросить вредные привычки? Выхолостить свое нутро в офисных буднях? Питаться здоровой пищей? Когда тип из подворотни спросил меня, как бы я изменил мир, я не смог найти ответ. И ответа все еще нет. Пока не попробуешь – не понятно, сработает ли. Но сколь многое нужно попробовать, чтобы иметь право сказать “идите нахуй, все это не работает, а вы все врете – иногда ничего нельзя изменить к лучшему”? А если ты задумал перемены не в своей жизни, если играешь по-крупному, если на тебе ответственность за буквально всех и вся? Как осмыслить это, как заставить себя снова воспринимать все всерьез? Ведь когда знаешь, что реальность не совсем реальна, но при этом что угодно в ней возможно, куда-то пропадает искра – забавная ирония, ведь именно этого я и хотел так долго. Или пока просто не привык. Или я малодушен и боюсь, что этот костюм далеко не на меня.
И все же… Разве не все мы делаем то, во что верим? Вся наша жизнь основана на вере во что-то. Наши знания – это наше убеждение в том, что мы что-то знаем. Наша мораль – это наша вера в то, что что-то правильно. Наше “правильно” строится на уверенности, что так будет лучше. И где же прочертить ту границу, после которой личная ответственность переходит в ответственность за остальных, после которой последствия касаются не только нас самих? Любое наше действие или слово влияют на мир, и если нам кажется, будто что-то незначительно, если мы не можем отследить все последствия в дальней перспективе – это еще не значит, что все на самом деле не так. Я знаю, во что я верю. Мне кажется, что так будет правильно. Это единственный выход, который я вижу, и я готов рискнуть всем и взять на себя всю ответственность. Потому что после того, как все случится, меня в привычном смысле уже не будет, и мы все разделим это чувство, мы разделим победу или поражение – главное, что вместе.
Где-то недалеко от меня раздался звон. Так звучит связка ключей, на которой кто-то ищет нужный – ключ от камеры, в которой я лежу на полу и пытаюсь осмыслить все на свете. Как это воспринимать? Как новый виток этого бесконечного онейроида, как метафору, или просто как факт, что я выйду из камеры и смогу пойти в какое-нибудь другое место, например – в то, где я все смогу исправить? Пока я думал, один из них – здоровяк, которого называли Филином – подошел к двери, отпер ее и понуро взглянул на меня сверху вниз. Впрочем, он всегда выглядел понуро – возможно, это было какой-то проблемой с лицевым нервом, из-за которой правая часть его лица всегда имела разочарованно-скептическое выражение. Меня все никак не покидало ощущение, что я уже где-то видел этого человека, который достал из наплечной сумки пистолет и теперь протягивал его мне.
– Ну все, собирайся. Мы изолировали пространство, так что можно начинать операцию.
Мне два раза повторять не надо – ну, если я услышал все с первого. Взяв ствол, я вышел за дверь и огляделся. Длинный коридор, куча дверей. Хм, вроде бы снова что-то знакомое.
– И где вход?
Филин молча показал пальцем в конец коридора, где виднелась маленькая деревянная дверь с ручкой-кольцом.
– И что случится после того, как я войду туда? Что я там увижу?
– Вот уж чего тебе никто наверняка не скажет. Думаю, это от тебя зависит.
Я пожал плечами и направился в сторону двери. Довольно необычный вход в самое тайное и недоступное место во всей вселенной. Впрочем, с тех пор, как я встретил в переулке бога, я и правда начал терять способность удивляться хоть чему-то странному.
Пока я шел, дверь на секунду открылась, и из нее выскочила белая кошка с глазами ящерицы, уселась у порога и принялась вылизывать свою спину отвратительно длинным языком, даже не поворачивая головы. Я крепче сжал пистолет и ускорил шаг, стараясь не думать, что еще может ждать за этой дверью.
VII. СКВОЗЬ КАЛЕЙДОСКОП ГРЕЗ
Номер десятый. Код – 322. Классификация: перерождение, реален-реален, параллельно. Весьма неочевидный вариант, смысл которого заключается в том, что используется еще одна мысленная способность, позволяющая создать вилку в развитии реальности, изолировав свое сознание от обоих вариантов, чтобы в определенный момент, после смерти в одном из них, выбрать тот, где пользователь остался жив, сделав другой вариант нереальным. Конечность циклов – не определена. Порядок прямой и обратный.
Отрывок из неизвестной ночной телепередачи
Картина первая. Еще на один день
Что мы делаем друг с другом? Почему мы любим кого-то, почему можем разлюбить, почему нам страшно терять людей, почему мы иногда причиняем друг другу ужасную боль? Как мы друг друга выбираем? Что именно резонирует внутри нас, когда мы понимаем, что человек нам подходит? Если пропустить очевидный инстинкт – сексуальное влечение – то нами движут два мотива. Первой в дело вступает уверенность, что этот человек может дать нам что-то, чего у нас нет, показать новое, расширить восприятие мира. Затем мы предполагаем, что этот человек пережил жизненный опыт, схожий в чем-то с нашим, в том числе похожую боль и травмы. Таким образом, нас притягивают и похожесть, и непохожесть, и мы приходим к мысли, что этот человек, имея в чем-то схожее с нашим видение мира, может что-то исправить в нас, дав нечто новое. Мы надеемся в ком-то еще найти себя – таких же, но других, будто физическое воплощение нашего подсознания. Боль, которую нам кто-то причиняет, соразмерна тому, насколько человек нам кажется близок. И вот что такое наша любовь – ничего, кроме скрытого эгоизма, проекций, собственничества, жадности, инстинктов и эха испытанной в течение жизни боли. Что не мешает этой самой любви быть весьма приятным чувством.
Леонард Финдейл, “Дни сомнений”
– Один апельсиновый сок, один капучино.
– Спасибо.
Официант кивнул и отошел в другой конец зала. За столиком минуту-две было тихо, а затем начался разговор.
– Какой интересный конверт.
– Кое-что напоминает?
– Ага. Мой вроде тоже зеленым маркером разрисован был. Кто пишет?
– Без понятия, я еще не смотрела.
– Ну ладно. Как кофе?
– Ничего такой. А что это за место?
– Кафешка. Просто кафешка.
– И почему ты выбрал именно ее?
– Ну… Если честно, шесть лет назад, когда у все только начиналось, я как-то ночью гулял по городу. Тонул в эйфории, купался в серотонине, прыгал в такт ударам сердца и все такое – тогда я думал о тебе, был с тобой, был в восторге от всего, что происходило, и все, наконец, было замечательно. Так, как должно быть. В наушниках играла какая-то сопливая песня о любви, луна светила прямо в лицо, я улыбался и вдыхал ночной свежий воздух, и вдруг заметил это придорожное кафе. И просто подумал, что нужно будет как-нибудь сводить тебя сюда – оно показалось каким-то смутно знакомым и приятным. Правда, я тогда сразу забыл его название.
– А не сводил, потому что?..
– Не успел. Через неделю после этого дня ты заболела, мы долго не виделись, а потом – ну, все закончилось.
– Ясно. Вообще, место вроде неплохое. Главное, что людей тут немного. Так с чего начнем?
– Ты читала арку “еще один день” в комиксах про паука? Ладно, знаю, что не читала, это я так сказал. Просто я как раз недавно прочел этот сюжет и… Ну, многое понял.
– Понял многое о чем?
– О том, почему все так, как есть. Все, что я делаю. Все, что я чувствую. Все, что связано с тобой.
– Серьезно, ты хочешь сравнить это с комиксами? Это вроде должен был быть большой важный разговор, и теперь ты говоришь о комиксах?
– Подожди, дослушай меня. Просто я так думаю, я так говорю – издалека и много – когда волнуюсь, когда не могу подобрать слова и вместо этого нахожу глупые метафоры. Ты бы знала это, если бы…
– Нет, не начинай. Ты обещал не сворачивать в эту сторону.
– Прости. В общем, я правда очень нервничаю сейчас, и мне трудно собраться с мыслями. Честно говоря, меня всего колотит, но я буду говорить, и это пройдет. И это действительно будет тот разговор, который нам, то есть, мне нужен.
– Мне он тоже нужен, потому что нужен тебе, понимаешь? Я не хотела, чтобы ты думал, что мне плевать, потому что это не так, но я поняла, что ты уже так думаешь, и хочу это исправить. Чтобы хоть в этом тебе помочь. Помочь посмотреть на это моими глазами, чтобы увидеть все целиком.
– Сколько раз я представлял, что ты скажешь это, что рано или поздно все дойдет до этого момента, когда ты говоришь эти слова – ну, почти эти. Знаешь, что я думал потом? Потом мне становилось стыдно за то, что я желаю, чтобы кому-то было не все равно, что со мной происходит, что я чувствую. Какая-то часть меня презирала другую за эту потребность быть нужным, и я думал, что это просто жалко и гнусно – желать даже не ответных чувств, а просто чего-то большего, чем равнодушие. Ты представляешь, до чего я дошел – я ненавидел себя за то, что хотел быть для тебя чем-то большим, чем досадное напоминание о нашей неудаче, чем любой случайный прохожий. И я уже совсем в это не верил. Если честно… Я и сейчас не совсем верю, потому что кто-то внутри подсказывает, что ты говоришь это из жалости. Что ты сидишь здесь только потому, что этот разговор – шанс на то, что я, наконец, отстану от тебя и забуду все, и ты терпишь ради этого, и этот голос внутри ничем уже не заглушить, что бы ты ни сказала, что бы ни сделала.
– Просто из любопытства спрошу: даже если бы я сейчас подошла к тебе и…
– Что угодно. Я просто не поверю. Ни поцелуй, ни если бы мы поехали ко мне, ни пять лет вместе, ни даже чертова платиновая свадьба не заставили бы меня окончательно забыть, что все это иллюзия, обман, ловушка. Я слишком долго и много думал, и в какой-то момент что-то сломалось в голове. Черт, должно быть, тебе и правда неприятно все это слушать. Наверное, я был неправ.
– Нет, продолжай.
– Ты не сказала, что тебе не неприятно.
– Мне неприятно, не буду скрывать. Я не люблю такие разговоры, как ты уже давно понял, но если после него тебе станет легче – я могу потерпеть эти неудобства.
– Если ты так думаешь, значит, ты не понимаешь смысла того, что я чувствую. Оно включает заботу о том, чтобы тебе никогда не было неприятно, чтобы тебе ничего не приходилось терпеть. И теперь, как бы это объяснить… С одной стороны, меня воротит от того, что я делаю и говорю, с другой, мне кажется, что… нет, не так. Я хочу себя убедить, что у тебя есть что-то неразрешенное, с чем может помочь этот разговор, что у тебя есть какие-то сомнения или остатки… чего-то. Я хочу убедить себя, что все это не только ради меня, иначе мне вдвойне херовее от того, что тебе нужно терпеть мой тупой монолог. А с третьей стороны – знаешь, на что я надеюсь?
– Да, есть догадки. Нам обязательно говорить это вслух? Вообще обязательно говорить все это вслух, или достаточно будет просто понять, насколько мы понимаем, что происходит, и что каждый из нас чувствует и думает по поводу этого всего?
– А как можно еще понять? Если бы я мог понять твои мысли, узнать, что ты на самом деле испытывала все это время – я бы никогда не стал просить тебя о разговоре. Да и самого разговора не было бы, потому что все у нас было бы здорово. Возможно, я просто боюсь ответа “ничего не испытывала ровно с той минуты, как все закончилось, минуты, о которой ты даже не знаешь, когда она наступила”, и поэтому делаю проблему из ничего. Ведь проблема этого разговора… Честно, сколько раз я проигрывал его у себя в голове, и вслух тоже. Я представлял, что ты сидишь напротив, как сейчас, старался придумать, что ты могла бы ответить, злился, что не могу знать точно, что не могу думать, как ты, просто понять, как ты думаешь. Как люди всегда не могут понять друг друга. Я могу скопировать твою технику построения фраз, украсть у тебя несколько фирменных фразочек и так далее, но это все не то. И сейчас – то же самое. Тебя ведь тут нет на самом деле, я просто сосредоточился сильнее, чем в прошлые разы и…
– Что ты сказал?
– Ээ, ничего, просто задумался. Извини.
– Нет, подожди. Ты сказал, что меня здесь нет, значит, ты думаешь, что это так, значит… Черт, что ты сделал? Посмотри на меня!
– Все в порядке, я просто оговорился.
– Не бывает таких оговорок. Ты что-то принял, так?
– Ладно, это выходит из-под контроля. Удивительно, насколько глубоко в подсознание смогло проникнуть это желание быть кому-то небезразличным. Давай я щелкну пальцами, и…
– Так о чем ты говорил? О человеке-пауке?
– Да. Про него и Мэри Джейн. В общем, они встречались, на многое были друг для друга готовы, они правда любили – это повторялось читателям из выпуска в выпуск. В какой-то момент она узнала, что Питер – супергерой, и это стало огромной проверкой для их отношений: она должна была принять не только то, что может потерять его, потому что он каждый день рискует жизнью, но еще и то, что из-за него она сама и ее близкие могут пострадать. С одной стороны, второе кажется сложнее первого, но для влюбленного человека переживать за того, кого он любит больше, чем за себя – это обычное дело, поэтому все сначала думают в таких ситуациях о любимых людях, а потом о себе. Так что второе действительно сложнее, но только на третий взгляд, когда отбрасываешь эмоции и смотришь на все глазами взрослого человека. Она смогла. В итоге они поженились, долго были вместе, много раз были на волосок от смерти или расставания, но прошли через все. А потом… Во время одной из сюжетных арок Паркер раскрыл личность человека-паука – и, хоть его тетя и Мэри Джейн поддержали его в этом, это поставило на их спокойных жизнях крест. В итоге тетя Мэй почти умерла, а для того, чтобы это исправить, Питер и Эмджей прибегли к помощи дьявола. Серьезно, есть такой персонаж в комиксах у Марвел – Мефисто. Он предложил им сделку: тетя Мэй выживет, но взамен на это он изменит историю так, как будто Питер и Эмджей так и не женились, расставшись вскоре после неудачной свадьбы – и они, естественно, не будут помнить о том, как все произошло на самом деле. И… они согласились. Потому что верили, что их любовь так или иначе найдет себе дорогу, и они снова будут вместе. И вот, много выпусков спустя, Мэри заходит к Питеру в гости, чтобы обсудить, почему у них ничего не вышло. Им обоим это нужно, потому что он страдает из-за того, что она снова в его жизни, но холодна и отстранена, а ее гнетет, что они не могут быть друзьями из-за этого груза прошлого. И они сидят, вспоминают все…
– А из-за чего у них не вышло со свадьбой?
– А, для истории неважно. Просто случайное стечение обстоятельств. Так вот, они обсуждают это самое болезненное, Мэри Джейн целует Питера, они говорят еще немного о том, что значит “отпускать” и зачем это нужно, а потом она уходит, и им обоим становится намного легче, и Паркер чувствует, что наконец-то может двигаться дальше, что его самый любимый человек освободил его. И это там так подается, как… Как инструкция к безболезненному расставанию. Но меня это очень задело. Так долго они сочиняли комиксы об этой невероятной любви, о ее искренности, глубине и бессмертии, а потом – просто пшик, хватило одного разговора, чтобы Питер смог принять мысль о том, что может быть с кем-то кроме нее. Я сидел и думал: может, я чего-то не понимаю? Может, когда люди говорят о любви, они имеют в виду что-то совсем не то, что имею в виду я?
– Ты неисправимый идеалист и романтик.
– Неужели это так плохо?
– Ну, таких меньшинство, так что выводы делай сам.
– Да, конечно. Люди только говорят, что любят друг друга, что всегда будут вместе и прочую поеботу, точно так же, как они говорят, что они за все хорошее против плохого, за справедливость и честность, а сами только и делают, что умножают зло в мире и врут.
– И такая реакция опять же говорит о том, что ты неисправимый идеалист и романтик. Ну да, так и есть, и что с того? Нам всем вымереть, раз мы такие плохие?
– Нет, просто не нужно лицемерить. Ведь когда кто-то вскрывает эти гнойники и тыкает лжеца в его ложь, подлеца в его подлость, предателя – в предательство, высказывает людям правду – ему не слишком-то радуются и пытаются заткнуть.
– А как все это и человек-паук связаны с тем, что ты хотел сказать?
– А так, что я просто не знаю, чего будет достаточно, чтобы я смог отпустить тебя. А ведь наши отношения, если их можно всерьез считать отношениями, продлились еще сравнительно недолго. И иногда я думаю, а что случилось бы, уйди ты через год, через два, три года? Если бы мы к тому моменту уже съехались или женились бы? Если то, что я чувствую все это время – это боль, то как назвать то, что я чувствовал бы тогда? Есть несколько ответов. Или я просто очень тонко чувствую – да, может быть, но не настолько. Остальные вещи в жизни меня мало задевают. Или… Это было что-то настолько правильное, это должно было продолжиться и превратиться во что-то идеальное – не знаю, не хочу говорить ничего слишком пафосного – настолько, что я на уровне подсознания чувствовал, что нельзя это отпускать, нельзя терять тебя. Если мне после не очень серьезного и обязывающего к чему-то полугода было куда больнее, чем моему другу после трех лет серьезных полномасштабных отношений – не значит ли это, что я чувствовал что-то большее?
– Я понимаю, о чем ты. Но все дело в том, что ты не пытаешься забыть, оставить это позади. Ты раз за разом возвращаешься к этим воспоминаниям вместо того, чтобы принять то, что случилось, и двигаться дальше. Ты зациклен на этом…
– Наверное, ты думаешь, что я это сам решил, что я не пытался делать так, как говоришь ты, как говорили другие? Я пытался, всерьез. Я удалил наше единственное совместное фото, я выкинул все, что напоминало о тебе, я не слушал песни, которые были связаны с тобой, я старался не бывать в тех местах, где мы бывали вместе – а это было сложно. Но знаешь что? Я все равно просыпался с мыслями о тебе, все вокруг по сотне раз о тебе напоминало каким-то образом – все, о чем мы с тобой хоть раз говорили, даже вскользь, уже навсегда было связано с тобой, видел тебя в прохожих, оборачивался, сам того не замечая, говорил с собой в голове твоим голосом, с твоими интонациями и фразами, вспоминал и думал, думал и вспоминал, а потом, в конце дня, я приходил домой, понимая, что я никогда не приду в дом, где меня будешь ждать ты, ложился спать, сжимая до скрежета зубы от того, что больше никогда не лягу рядом с тобой, не буду укрывать нас одним одеялом, не спрошу тебя, как прошел твой день, не пошучу насчет тех заморочек и пустяков, о которых ты волновалась бы, никогда уже не усну, обнимая тебя, никогда не проснусь рядом с тобой. А во снах я ночь за ночью вижу тебя. И поверь, это не проходит. Иногда оно ослабевает, когда мозг просто не успевает думать о чем-то кроме сиюминутных дел, когда в жизни происходит какой-то очередной пиздец, но стоит мне хоть на минуту успокоиться, остановиться – и ты возвращаешься. И я так до сих пор и не понял, как с этим бороться, потому что ничьи советы мне не помогли, а мои собственные идеи кончились.
– Не знаю, что сказать. Правда, я всегда думала, что ты преувеличиваешь, но… Нет, не знаю, честно. Я, наверно, догадываюсь, чего ты ожидаешь от этого разговора – что я объясню тебе, почему у нас ничего не вышло бы, а ты по пунктам докажешь мне, что я неправа, я буду спорить, но ты не сдашься, а споришь ты лучше меня, и не важно, что я не меняю мнение насчет важных вещей – тут ты будешь так убедителен, что я просто включу какую-то альтернативную логику и соглашусь, а потом мы уйдем в закат и будем вечно счастливы где-нибудь в Изумрудном городе, но… Ты должен понимать, что этого не будет. Я хочу только освободить тебя, чтобы это не мешало больше никому из нас двоих. Но не могу пока что понять, как сделать это так, чтобы мы остались друзьями, и чтобы тебе больше не было больно.
– Понимаешь, в чем дело… “Остаться друзьями” – это ложь, чтобы расставание выглядело мирным и спокойным. Ты на самом деле не хочешь со мной дружить – не хочешь общаться часами напролет, не хочешь сходить куда-то вдвоем как просто друзья, не хочешь делиться чем-то важным – и даже повседневными мелочами из своей жизни делиться не хочешь, разве что к слову придется, тем более не хочешь знать, что происходит у меня в жизни. И в этом моя вина – в том, какой я человек, в том, что я не располагаю к себе людей, что я холодный, отстраненный и токсичный, что не приношу ничего хорошего – ни радости, ни смеха, ни спокойствия, только раздражение и разочарование. Даже для своей семьи я – сплошная неудача. Говорил вчера с матерью по телефону, просто пару минут на то, чтобы узнать, как друг у друга дела, и даже этим разговором, не сказав ничего плохого, я сумел довести ее до слез, понимаешь? И так всегда и со всеми. Не делая зла, я каким-то образом приношу его людям, всем просто плохо от меня, как будто я – какая-то отрава. Я даже не понимаю, зачем тебе это говорю, ведь тебе все равно – я болезненно откровенен в ситуации, когда это неуместно, потому что откровений ты от меня не ждешь, потому что не ждешь вообще ничего, и ты не будешь долго говорить о моих заебах в голове, о моих реальных проблемах, не будешь принимать их близко к сердцу – не потому что у тебя нет ко мне ни капли романтических чувств, а потому что тебе вообще все равно. Так что ничего удивительного в том, что я тебе не нужен даже как друг. Дружить и любить хочется хороших людей, но когда тебе не хочется иметь с человеком никаких связей – лучше все же сказать это как есть, а не прятать за фразами вроде “останемся друзьями” или “мы всегда сможем общаться”. Нет, не останемся, и ты знаешь это. Как только я прекращу навязываться с разговорами о тебе, твоей жизни и херне вроде игр, музыки и сериалов, когда тебе успеют надоесть общие темы из прошлого, мы не будем и близко похожи на друзей и общаться тоже не будем, потому что я тебе не интересен, потому что ты только нехотя отвечаешь на мое внимание, или по привычке, ведь мы и правда много общались. Не будем о том, что это само по себе больно – когда человек, который для тебя важнее всего на свете, к тебе совершенно безразличен, дело в том, что ты не признаешь этого, говоря о дружбе. Дружба – это общение, это доверие и честность, это интерес, это тоже чувства, просто другого рода. Если тебе нет никакого дела до того, кого ты называешь другом – все просто, вы не друзья. Я не пытаюсь вызвать жалость, ведь я ненавижу, когда меня жалеют, не пытаюсь сделать тебе неприятно, не повышаю градус разговора, не читаю лекцию, просто хочу, чтобы ты подтвердила то, что мне кажется. Если я ошибаюсь, я буду только рад. Поэтому если хочешь ослабить эту удавку на шее – скажи правду о том, что ты обо мне думаешь.
– Тебе кажется, что ты все понимаешь, но это не так. Ты так хочешь, чтобы тебя кто-то любил, но продолжаешь добиваться любви от меня, хотя я уже столько раз давала понять, что все это давно прошло, если вообще и было. Но нет, ты продолжаешь – с этими расспросами, показной заботой, детскими обидами, резкой мрачностью, когда я долго и увлеченно с кем-то говорила, или заигрывала, или обняла, или хотела переспать, слежкой, контролем, зависимостью и глупой ревностью. Если бы ты действительно хотел для меня лучшего, то ты бы не делал всего этого, не напоминал постоянно о моей вине, потому что ты просто хочешь внимания, как ребенок, который привлекает внимание родителей шалостями и плохим поведением. И при этом ты внутри злишься на меня, злишься на то, что и с кем я делаю, если это не касается тебя, злишься, что я не пускаю тебя в свою жизнь, и очень боишься начать жить не ради меня, а ради себя самого – не так эгоистично, как сейчас, а по-настоящему, перешагнув прошлое и решившись на что-то новое. И твоя злоба иногда прорывается – случайными фразами, резкими движениями, ядовитым сарказмом, такими вот монологами, в которых ты якобы расставляешь все по полочкам, как будто лучше меня знаешь, что я чувствую, но не замечаешь, что говоришь обидные и странные вещи, что раз за разом ставишь себя выше и важнее и меня и всех остальных, не замечаешь, что я понимаю, что значат все эти твои вспышки злости в сторону людей, которых я знаю намного меньше, но с которыми успела подружиться, которые, как ты думаешь, незаслуженно стали мне ближе тебя – как так, ведь мы были так близки раньше, ведь у нас так много общего, ведь мы так похожи во многом, ведь ты всегда делал вид, что тебя волнует, что я чувствую или как у меня дела – а может, это и было правдой. Но ты слишком боишься всего вокруг, но не хочешь измениться, и поэтому убеждаешь себя, что я отталкиваю тебя и игнорирую, хотя сам даже не пытаешься быть мне другом – ну конечно, ведь тебе мешают зависть и ревность, страх и неловкость. Ты и правда сходишь с ума, и мне досадно, что в итоге ты будешь винить во всем меня.
– Значит, я не прав? Прости меня, если так. Тогда почему за эти пять лет ты не приняла ни одного моего приглашения сходить куда-нибудь? Просто ходить, делать что-то вместе, болтать о ерунде или о важном, делиться эмоциями, без какого-то подтекста, без намеков и моих порывов – что, обнять тебя, прикоснуться, поцеловать, что? Как ты себе это представляешь? Типа мы идем себе по улице, обсуждаем фильм, который сейчас посмотрели, а потом я вдруг хватаю тебя за руку, заламываю и начинаю признаваться в любви – так? Даже если я тебе сейчас скажу, что ты права, и пообещаю перестать делать все то, что делал лишнего, и скажу, что ты для меня теперь просто близкий друг – ты уже не поверишь. Почему ты ни разу не рассказала о своих новых отношениях, не поделилась мыслями, эмоциями? Почему никогда не спрашивала о том, как я, есть ли у меня кто-нибудь, где я живу, работаю ли, что делаю, и как вообще дела? Почему ты, хоть и восхищалась моей мазней, никогда не рассказывала о своих впечатлениях сама, и мне приходилось почти выпытывать это? Потому что у знакомых, которых хотят забыть, такое не спрашивают, с ними о таком не говорят, с ними вообще стараются не говорить, не видеться и в целом быть максимально далеко во всех смыслах. Вот и скажи мне, что я ошибаюсь. Скажи, что твои слова о том, что я тебе интересен, о том, что я всегда смогу с тобой говорить – что это всегда было правдой, что ты всегда была готова выслушать меня.
– Как мне тебя выслушать, если ты нихера не рассказываешь, не сводя это к одной и той же заебавшей теме! Ты закрытый и холодный, и я не хочу спрашивать тебя ни о чем, потому что не могу понять, кто ты на самом деле – бессердечный кусок льда или страдающий от нехватки внимания подросток! Каждым кусочком чего-то личного ты делишься так, словно отрываешь мясо от своего тела – и как мне с тобой общаться, если ты так настроен?
– Потому что так и есть. Я отрываю это от себя, но никогда и никому я не рассказывал и доли того, что говорил тебе, потому что я всех их боялся. Ты единственная, кому я могу открыться, кому я доверил бы жизнь, кому я могу рассказать самые безумные идеи – и при этом не бояться быть осмеянным, не бояться напугать. И то, что мне тяжело это делать – это как раз признак того, что я это делаю только с тобой. Только ты видела все мои неудачные и нелепые попытки очеловечиться, только с тобой у меня была практика искреннего общения, поэтому все и выглядело так неумело и искалечено. И теперь у меня нет даже тебя, и я живу в полном сраном одиночестве, и мне страшно здесь оставаться, но ни ради кого другого, кроме тебя, я не вышел бы отсюда. Ты просто не понимаешь, насколько здесь, внутри, страшно и пусто, и что я готов на что угодно, лишь бы это закончилось. Ты как-то говорила, что понимаешь, что такое улыбаться через силу, чтобы не смущать других настоящими эмоциями, но если бы ты по-настоящему понимала, ты бы понимала и то, почему я никак не оставлю тебя в покое. Потому что ты – мой единственный выход назад в жизнь. И я боялся этого разговора, потому что не хочу очередной резкой фразой лишиться даже возможности вернуться к людям, на свет, в тепло.
