Валерия Дмитриевна Лагутина
Лабиринты времени
Глава 22
Утреннее солнце золотым диском поднимается над раскинувшейся бескрайней степью из-за начинающего розоветь горизонта. Пучки распускающегося ковыля плавными волнами растекаются по зеленеющему ковру, стойкий запах чабреца смешивается с горьким ароматом полыни и, подхватываемый свежим ветерком, наполняет воздух дурманящими благовониями. Между раскинувшихся по степи цетущих сопок вдали виднеются гребни буро-красных холмов Мёртвой пустоши, раскинувшейся далеко на запад и хранящей уже сотни лет свои тайны.
Где-то далеко раздаётся глухой гул и вскоре из-за горизонта появляется тонкая тёмная полоска. Быстро приближаясь, она становиться всё шире и принимает всё более чёткие очертания. Ивскоре можно рассмотреть мускулистые крупы лошадей, их оскаленные от узд морды, раздувающиеся ноздри и намертво влитые в них тела всадников в остроконечных меховых шапках.
–У-й-я-я-я! – раздаётся многоголосный нескладный хор голосов и диссонансом проноситься по мирно пробуждающейся степи.
Навстречу им из-за холмов вырывается небольшой отряд и с разрывающими глотку криками несётся прямо на противника.
–У-й-я-я-я!
Расстояние между отрядами неумолимо сокращается и всадники уже могут разглядеть свирепые лица друг друга.
–Их мало!– кричит предводитель отряда Хатым и призывает:
–Раздавим их!
Сверкнули на солнце доставаемые из ножен сабли, готовые раскромсать врагов, короткой вспышкой блеснули наконечники наспех сделанных копий…
Но что это?..
Всего в нескольких метрах от врага, малый отряд вдруг резко повернул и поскакал в сторону мёртвой пустоши.
Преследующие их тургары резко остановились и замерли, недоумённо переглядываясь: «Куда это они направились? Разве можно им, людям, туда? Видимо, страх перед неизвестностью у них гораздо меньше, чем перед ними?» И, обрадованный этой мыслью о собственном превосходстве, Хатым перекрикивает топот собственного скакуна:
–Они бояться нас!
–У-й-я-я! Они бегут! – вторили ему радостные крики и, повернув коней, возбуждённые успехом тургары повернули за противником, свернувшим за бурые холмы.
Но как только большой отряд, уже праздновавший в душе победу над выскочкой Теймуром пересёк холмистую низменность и солнце засветило им в глаза, они увидели всю армию противника.
Прямо перед ними, всего в полуверсте, стояла только что удирающая от них конница, а перед ней, в высоких кустах ковыля, высоко поднимали свои луки пехотинцы.
–Они думают, что испугали нас?!– выкрикнул каюм Хатым. -Посмотрите! Их же в два раза меньше, чем нас! Эй! Теймур! Неужели ты думаешь победить в этом бою? Сдавайся и, может, быть, я позволю тебе остаться вождём клана, в который мы соберём всех ненужных стариков и старух! Как тебе это?
И громогласный хохот всколыхнул степь и поднял в небо стайки мелких пташек, прячущихся в густой траве.
Хатым, уверенный в своей победе, высокомерно подперев бок, смеялся и ждал.
Но гробовое молчание со стороны противника раздражало его всё больше и больше и он, вытянув руку, скомандовал безумным ором:
–В перё-о-од!
И вся неорганизованная толпа гогочущих всадников, подгоняемых жаждой крови и бойни, десятилетиями копившая в своих генах былую удаль, устремилась вперёд, готовая разорвать любого на их пути на мелкие части.
Но как только до невозмутимого противника оставалось совсем немного, земля неожиданно всколыхнулась и самые кровожадные тургары, нёсшиеся в первых рядах, исчезли из виду.
Успевшие встать на дыбы более медлительные всадники увидели, как их собраться провалились в десятки возникших ниоткуда огромных траншей с торчащими из них острыми кольями, на которых корчились и извивались от боли их уже мёртвые и ещё живые товарищи. И в это же время, не дав противнику опомниться, сотни стрел с пылающими ярким пламенем наконечниками, перелетев через смертельный ров, обрушились на отряд Хатыма, посеяв в его рядах панику.
–Убить их всех!– свирепо оскалив зубы, приказал Теймур и, направив в сторону врагов саблю, сжал круп несущей его лошади и первым врезался в охваченный паникой отряд.
–Назад!– заорал Хатым-бек, привстав на своей лошади и, сильно ударив её по маслянным бокам, повернул, но был выбит из седла налетевшим на него пылающим всадником.
Соединившись в один многоголосный хор, крики сражающихся, вопли раненых и стоны умирающих диссонансом накрыли степь, давно забывшую ужасы войны.
…По лесу разносится запах жареной дичи, идущий с тёмной, скрытой от глаз густыми еловыми ветками, поляне, на которой полыхающий костёр на вертеле жарит тушку прыгающего ещё несколько часов назад зайца.
Сидящий у огня Кантимир ворошит толстым суком горящие угли, вдыхая аромат готовящейся еды. Он изредка бросает косые взгляды в сторону дуба на уснувшую от изнеможения, связанную по рукам и ногам Йорку с обмотанной вокруг её рта тряпицей.
«Тонкая она какая-то. Слабая и бледная»,– думает он.– «То ли дело Кайра…»
Слабый шорох, раздавшийся среди кустов, заставляет иирка отвлечься и, положив руку на рукоятку ножа, повернуть голову в сторону шума. Но, увидев выходящего к нему Ратибора, он поднимается навстречу другу:
–Как ты?
–В порядке.
–Не заподозрили?
–Нет, – качает головой охотник и направляется к девушке:
–Зачем так связал?– спрашивает он друга.
–Прыткая больно, да царапучая, – отвечает тот, поворачивая вертел, – ты есть будешь?
Ратибор отрицательно качает головой и приседает напротив девушки.
–Вон, всего обцарапала, пока тащил, – продолжал жаловаться Кантимир, повернув другу спину с глубокими, местами со следами запёкшейся крови, длинными царапинами.
Не обращая на это никакого внимания, Ратибор осторожно дотрагивается до руки девушки и она, вздрогнув, открывает глаза.
–Не бойся, милая, – ласково начинает мужчина, – никто тебя не обидит, – и осторожно опускает с её губ тряпицу.
Вместо ответа Йорка сильнее упирается в дерево, словно хочет укрыться в нём:
–Зачем ты так? Мы же приняли как своего, рану лечили, на ноги подняли.
Ратибор садится ближе к ней на колени и тянет руку к золотистым кудрям, осторожно убирая локон со лба девушки:
– Люба ты мне. Люба. Да отец твой в отказ пошёл.
Йорка отдёргивает голову:
–Так, значит, и решился на…
–Не гневись, милая, – перебивает её охотник, приближая своё лицо.
Горящие страстью глаза жадно впиваются взглядом в каждый миллиметр лица девушки. Горячее дыхание обдаёт теплом её охладевшую от ночи кожу.
–Ничего не могу с собой поделать. Околдовала ты меня, Йорочка, как никто другой, околдовала – нежно шепчет мужчина пересохшими от желания губами в самое ухо избранницы, – жить не могу без тебя. Дышать не могу без тебя. Все думы о тебе лишь одной.
Горячие губы осторожным поцелуем дотрагиваются до уха, спускаются к шее, плечу, упругой груди.
Крепкие руки ласкают натянутое струной напряжённое тело, ослабляя стягивающие верёвки.
–Полюби меня, милая,– страстно шепчут истомившиеся от долгого ожидания губы, – и всё, что только пожелаешь, станет твоим.
Ратиборг находит её уста, крепко целует их, но девушка в ответ так кусает его губу, что на ней выступает багровая капля и мужчина, не ожидая такого сопротивления, отстраняется от неё и, слизнув языком выступившую капельку крови, улыбаясь, словно ничего и не произошло, гладит Йорку по волосам и встаёт:
–Ничего. Время терпит. Долго ждал, подожду ещё.
…Луна освещает уставшую от дневного побоища степь. В её свете тёмными тенями кружатся в небе крылатые вороны- падальщики, созывая братьев на свежее пиршество.
Прибывший уже к окончанию битвы Юкумай вместе со своими людьми проворно добивает оставшихся в живых тургар, всем своим видом показывая и свою якобы причастность к великой победе каюма.
Теймур, проходя вместе с Курдулаем мимо своих людей, сбрасывающих в ров обезглавленные тела, обводит взглядом сотни копий с нанизанными на них головами ещё утром радующихся жизни людей, а теперь украшающих одинокие холмы у самой границы с мёртвой пустошью.
–Это ты хорошо придумал, каюм, – восторгается находчивостью Теймура воин, – с кольями. Как ты мог придумать такое?
–Подсмотрел, как ты нанизываешь куски мяса у меня за обедом.
–Так просто?– удивился Курдулай.
–Учитель говорил: решение любой задачи может лежать на самой поверхности, стоит лишь увидеть его, – просто ответил Теймур.
–Что?– не понял его товарищ и сразу понял, почему Учитель выбрал именно его, Теймура. Только тот мог в обыденном увидеть нечто, только он мог вот так просто, за обычным ужином разглядеть стратегию, приведшую его к победе.
За многие лета, проведённые вместе, Курдулай, как он думал, всё знал о своём друге. Он восхищался его силой, выносливостью, упорством, хладнокровием и во всём хотел походить на него. И Теймур знал это и понимал, что он, не смотря ни на что, был его единственным другом, настоящим и преданным. И только ему было позволено тогда, да и теперь, после захвата власти, называть его во время встреч с глазу на глаз по имени и заходить в его юрту в любое время.
–Хатым?– коротко спросил каюм. – Я видел, как он упал со своего коня, но ни раненым ни мёртвым его не нашли.
–Наверное, удалось удрать в свои горы,– равнодушно пожал плечами Курдулай и продолжил:
–Мы потеряли немногих в этой битве.
–Позаботься об их близких. Они ни в чём не должны нуждаться.
–Твои люди будут помнить это, – слегка наклонил голову воин, – и уважать за то, что ты ценишь их. Но нам надо поторопиться. Наступила ночь и кто знает, что твориться в такое время на этой мёртвой земле?
–Ты прав, нужно увести людей подальше от этого места. А завтра…. Завтра мы отправляемся к сбежавшему от нас Хатыму. Нельзя оставлять его живым, пока он не распространил свою гниль на другие кланы. Он, кажется, находиться южнее всех остальных? Вот по пути навестим и соседей. Мне нужно золото. Много золота, что бы вооружить мою армию.
Глава 23
Палящее солнце раскаляет и без того горячий песок, делая жару ещё более невыносимой.
И работающие у печей рабы с нескрываемой завистью смотрят на тех, кто моет в воде песок.
Между ними прохаживаются полуголые охранники в ярких шароварах, и в таких же остроконечных шапочках. Висящие на их поясах стальные сабли отражают блеск палящего солнца и, кажется, изнывают от жары не меньше, чем их хозяева. Изредка охранники, мечтающие хоть о какой-то прохладе, нехотя кричат и лениво бьют замедливших рабов плётками. Стоящие по колено в воде те просеивают через сита морской песок, оставляя на решётке сверкающую своей чернотой железную руду. Другие же в корзинах несут метеоритный песок к сыродувным печам, расположенным у вершины холмов, стараясь как бы ненароком лишний раз смочить ноги в хоть и не холодной, но всё-таки более приятной, чем дымящийся песок, морской воде.
У печей работают по два человека, один из которых насыпает поверх угля в печь руду и беспрестанно монотонно вымешивает её, а другой как загипнотизированный попеременно давит ногами на опущенные одним концом в печь раздуваемые меха, наполняя её воздухом. Грязные от копоти ручьи пота беспрерывным потоком льются по их измученным от жары и сухости телам.
Корзины с готовым металлом утопающие ногами в песке рабы уносят в кузню.
И там, в единственном затенённом от света месте, раздаются звуки кувалды о железный металл и сверкающие время от времени лезвия бросают солнечные блики.
Под тканым навесом на тонких покрывалах лежит толстый эпиец – Аслан, и тихо стонет, изнывая от неимоверной жары:
–О боги! За что вы наказываете меня, послав на этот унылый берег? Почему одни нежатся в холодных дворцах, а другие вынуждены мучиться на этой проклятой жаре. Эй, ты, – кричит он проходящему мимо рабу, – принеси мне вина! И по-холоднее!
В жаркой кузнице несколько почерневших от жары мужчин куют стальное оружие. Один из них, Немой, высокий мускулистый мужчина неопределённого возраста с длинными, ниже плеч чёрными то ли от природы, то ли от копоти волосами, осторожно выдалбливает на рукоятках мечей замысловатые узоры. В образовавшиеся тонкие канавки мужчина вставляет серебряные нити и аккуратными ударами молоточка накрепко вбивает их. У основания узора, в более глубокие каёмки медленно выливается горячая смола, в которую вкропляются разноцветные камешки. Оценивающе осмотрев готовое оружие со всех сторон, Немой быстро опускает рукоять в чан с холодной водой, наблюдая, как она начинает шипеть и булькать от соприкосновения с горячим металлом. Немного подождав, мужчина насухо вытирает оружие и до блеска натирает его шероховатым куском кожи, смоченным в специальном растворе.
…Там, где кончается степь и начинаются великие горы, раскинулся каменный коган Хатыма. Каменный, потому что жили тургары-хатымийцы не как все кочевники, в юртах, а в выдолбленных на склонах гор жилищах. Ведя аскетический образ жизни, они были настолько замкнутыми людьми, что практически не общались с другими коганами. Однако, выращивая на склонах гор дикий виноград, они единственные производили винный напиток, и поэтому раз в году, на осеннем дишбабе, спускались в низину, где и и меняли свой товар на так необходимые им соль и муку. Будучи жилистыми и крепко сложенными, хатымийцы не прочь были и поучавствовать в состязаниях на силу и ловкость и нередко выходили из них победителями. Да и сам Хатым-баши, несмотря на вполне зрелый возраст, несколько лет подряд не уступал никому другому своё первенство в кулачном бою.
Пока не появился Теймур.
Этот молодой выскочка так бахлялся перед публикой, что хмурый Хатым еле сдерживался, что бы не навалять ему ещё до начала боя. Он уже ясно представлял, как сломает рёбра этому молокососу и согнёт его пополам. Однако, каково же было его удивление, когда этот, как ему казалось, никчёмный парнишка нанёс такой молниеносный и мощный удар в его солнечное сплетение, что он, даже не успев прикрыться, рухнул на вытоптанный песок. Много лет не знающий поражения, Хатым был в мгновение ока повержен соперником в двое младше него.
–Победа, как женщина, – услышал он возглас молодого бойца, – и она отдаётся не всегда. Поэтому надо уметь ею овладевать!
Хатым почувствовал, как из центра живота жгучие струйки боли побежали по всему его телу, достигая, казалось и самой головы. За годы жизни ему приходилось много драться, бить самому и быть побитым, но никогда он не ощущал ничего подобного. Боль была такой, словно чей-то кулак вошёл в его плоть и вырвал её наружу, вытаскивая цепляющуюся за него душу. Занесёнными пеленой глазами, Хатым видел, как соперник красуется перед улюлюкающей толпой и поклялся, что когда-нибудь обязательно отомстит ему за это унижение.
И вот, узнав о смерти старого Каюма и о захвате власти Теймуром, горец понял, что его час настал. Собрав своё небольшое воинство он, вместе с соседними с ним кланами решил дать отпор малолетнему выскочке и уничтожить это зло в самом его зародыше, пока оно не расползлось по всей степи. Однако, попавшись на вражескую уловку, его люди были уничтожены, а он сам вынужден был позорно скрыться и, тайком выкрав вражеского коня, во всю прыть скакать в родные горы, что бы там подготовиться к решающемй битве. Он знал, что Теймур не простит его и обязательно пойдёт следом. Но здесь, среди горных ущелий Хатым сам ловко расставит ловушки и тогда… Но даже мысленно хатымиец старался не думать о том, что будет тогда. Всем известно, что боги не любят хвастунов и, что бы умилостивить их, нужно блюсти скромность и молить их о помощи. Чем и занялись хатымийские женщины, а оставшиеся в жывых мужчины стали готовиться к встрече с армией Теймура. И поэтому по всей долине, от затерявшейся на горизонте степи и до начинающихся гор лазутчики день и ночь прятались в ветвях деревьев и кустарниках, высматривая врага.
Хатым знал, что Теймур со своей армией появиться именно здесь. Потому что не было более удачного места для перехода через горы, чем спрятанные в этой местности гористые тропы, ведущие к Дхалибу.
И вскоре этот день настал.
–Они приближаются, – задыхаясь от быстрого бега, произнёс горец, преклонившись перед своим каюмом.
…Чуть только алой зорькой над тёмным лесом забрезжил рассвет, да петухи прокричали подъём, оживились и улочки славличанской деревни. Бабы с коромыслами и вёдрами пошли на реку, молодые девки да ребятишки – в лес собирать заготовки на зиму, мужики в поле, а старики со старухами остались по делам домашним: похлёбку варить, да очаг топить. Все не спеша шли по своим делам, переговариваясь о случившейся накануне оказии.
–А волк-то огромный был, что человек, и на задних лапах бежал, – тихо рассказывает немолодая славличанка подруге, качая коромыслом.
–И вовсе не волк это, – перебивает её та, – а оборотень. И была их целая стая. Десятка два, не меньше.
Проходящий мимо старый дед брезгливо сплёвывает и сердито бросает в след:
–И вовсе не столь.
–А ты почём знаешь? Сам видел?– останавливаются женщины, а старик чешет за ухом и, решительно так отвечает:
–Сам не видал. Вон, Олеська рассказывала, – кивает он на молодую девушку с корзиной белья, идущую в сторону реки, – она вчерась на воде была. Всё своими глазами и видела. Сотня была, никак не меньше.
И, ещё раз сплюнув, он продолжает путь, а бабы, переглянувшись, окрикивают девушку:
–Олеська! Ты видела, что ли чего?
Услышав окрик, девушка поворачивается к женщинам:
–Ну и что, коли видела?, – словно зная, о чём её спросят, ответила она, даже не замедлив свой ход.
Переглянувшись, женщины догоняют её и, перебивая друг друга, тараторят:
–Ну, чего там? Волки, али кто?
Переводя взгляд с одной из них на другую, девушка ставит корзину на землю и лениво начинает, уже, как видимо, не в первый раз:
–Ну, значит, полощем мы. А тут сорочка и поплыла. Йорка в воду, значит, за ней. А тут они, вроде волки.
–Я ж говорила, – перебивает Олесю одна из женщин, – а ты, оборотни, оборотни.
–Ну, вы чего, слушаете или как?– обижается на неё расказчица.
–Давай, давай, дальше.
Девушка интригующе смотрит на слушающих её славличанок и, намеренно растягивая слова, продолжает:
–Ну, вот, значит, я ей и кличу, брось ты её, ну, сорочку, ту, что уплыла. А она – в воду.
–Кто? Сорочка?– не понимает одна из женщин, на что девушка усмехается, будто думает: «Ну, и дуры же вы!» – а вслух отвечает:
–Да нет же, Йорка. А тут он, ну волк, который вроде вожак, что ли. Только на задних лапах. Хвать её и…
Но, не успев закончить, девушка замолкает, увидев пробежавшего мимо всегда вежливого Койву, который, задев коромысло одной из женщин, даже не оглянулся. Из закачавшегося ведра вода выплеснулась на подол и фартук женщины и она, так и не опуская свою ношу, выкрикнула в след хулигану:
–Эй! Смотри, куда…
Но подруга, не дав славличанке договорить, тихо зашептала что-то ей на ухо и они, поглядывая на удаляющегося паренька тихо зашептали, а затем поцеловали и приложили три сложенных вместе пальца ко лбу, а затем к груди.
–Ну вот, – не дожидаясь, когда на неё обратят внимание, закончила Олеся и подняла с земли свою корзину, – на горбатку закинул и уволок.
–Так волк или оборотень? Уволок-то кто?– снова включились в разговор женщины.
Поставив корзину на плечо, девушка прихватила её одной рукой и, уходя, недовольно ответила:
–А я почём знаю? Вроде волк, а может и оборотень. Развеж поймёшь в такой-то суматохе?.
…В гористой местности, покрытой диким кустарником и мелким ельником, начинались тропы, ведущие в полные несметных богатств южные земли. Ещё в детстве Теймур с упоением слушал рассказы Учителя о высоких каменных пирамидах Дхалиба, украшенных замысловатыми барельефами и сверкающих от множества вкраплённых в них самоцветов, о диких животных с вытянутыми носами и огромными, свисающими ушами и маленьких смешных зверьках с человеческими лицами, скачущих по высоким деревьям. Слушал о подземных золотоносных рудниках и вероломных людях, населяющих этот ни с чем не сравнимый мир и миллионы раз представлял, как он, Теймур, пройдёт по каменной зале и золотой дождь миллиардами сверкающих капель покроет его прекрасное тело.
Но дорога туда должна быть долгой и опасной.
Однако, что такое время для того, кто решил стать властителем мира?
И что такое опасность для того, кто хочет стать непобедимым?
Очередной лишь способ доказать свою силу и бессмертие.
Теймур не бросился сломя голову догонять скрывшегося Хатыма. Он был слишком мелок и ничтожен по сравнению с планами, рождающимися в голове молодого каюма. А поэтому решил сначало укрепить своё воинство, а потом уже двинуться на юг, к манящему его своими богатствами Дхалибу, по пути расчитавшись с восставшим против него Хатымом.
И Каюм-баши, собравший в своём войске несколько тысяч готовых на всё ради пригоршни золота тургар, двинулся в свой первый поход на пути к славе и бессмерттию. Одновременно с ним десятки подготовленных групп вместе с Учителем отправились севернее, в западные земли ирков, исидов и славличей. Им предстояло пересечь Мёртвую пустошь, дикие леса и топи и выйти к землям, когда-то принадлежавшим их предкам.
Манящие где-то в далеке богатства, воодушевляли армию завоевателей и спустя седьмицу они оказались у склонов зеленеющих гор. Никогда не видевшие ничего подобного, воины остановились и, затаив дыхание, задрали головы к небу, пытаясь рассмотреть уходящие в высь вершины, спрятанные в мохнатых шапках облаков. Привыкшие к жёстким пучкам ковыля да редким кустарникам, тургары с удивлением рассматривали кривые стволы деревьев с нанизанной на них густой зелёной листвой и тонкие стебли цветущих лиан с невообразимо яркими собранными в соцветия лепестками.
–Для Хатимы сорву, – привстав на стременах, Улумбек потянул руку к одному из цветков и хотел было его уже сорвать, но в этот момент лепестки распахнулись и, обхватив открывшимся в нутри себя кольцом зубьев, сомкнулись на мужском запястье.
–А!– закричал мужчина, вылупив глаза.– Оно меня жрёт! Помогите!
Но все замерли, увидев, как, раздуваясь и смыкаясь, цветок засасывает руку Улумбека всё глубже и глубке.
–Ну! Чего вы стоите?– орал несчастный, пытаясь выдернуть руку из засасывающего его растения. – А! Я же сдохну! О, моя несчастная Хатима, – крики боли переросли в полный отчаяния плач, но в этот момент над ожившей лианой взмахнуло стальное лезвие и зелёная, липкая жижа обрызгала окружающих из обрубленного стебля. Несколько раз метнувшись в разные стороны, кусок лианы вдруг обмяк и обвис, а яркие лепестки посерели и сникли.
–Только ради Хатимы, – отъезжая, заметил спасший Улумбека тургарин.
–Вот спасибо тебе, – пробормотал спасённый мужчина, сдирая с себя ненавистное растение, – век не забуду.
И, освободив руку из смертельной хватки, показал всем свою местами обсосанную до костей кисть.
–О, божешки ты мой, – присвистнул кто-то из толпы.
–Ничего себе, как прихватила!
–Засосала так, что Хатима отродясь и не делала!
И гулкий гогот раздался среди окружающих Улумбека воинов.
Однако, просвистевшие стрелы заставили тут же замолчать смеющихся над товарищем тургар. Некоторые из них замертво повисли на стременах, а другие, озабоченно вертя головами из стороны в сторону, пытались высмотреть врага.
Секундная тишина.
Свист.
Стальной дождь.
Падающие со своих лошадей люди.
–Щиты!– раздался возглас командующего.
И тут же, услышав хладнокровный приказ, начавшая было паниковать пехота разбилась на группы и, подняв защиту, стала непробиваемой, заслоняя собой выстроившихся за своими спинами всадников.
Сотни стрел беспомощно отскакивали от стальных щитов и вонзались своими остриями в мохнатый травяной ковёр.
–Первые строевые! Вперёд! К лесу!– послышалась новая команда и группы пехотинцев мелкими перебежками, так и не опуская щиты, стали приближаться всё ближе и ближе к спрятанным в зелёной засаде воинам.
Оставшиеся позади конница и пара рядов прикрывающих непробиваемой стеной коней пехотинцев разбились на две группы и разбежались по фалангам. Иногда кто-то из них, сражённый метким выстрелом неприятеля, падал, но ряды тут же смыкались и продолжали движение в перёд.
Невозмутимость неприятеля так раздражала горячие головы горцев, что они не выдержали и, выскочив из-за своей засады, понеслись с обнажёнными саблями на приближающегося противника.
Звон металла смешивается с криками людей.
Солнечные блики заблестели на сверкающем металле.
Алые брызги замысловатым узором украсили зелёные ворсинки травянного ковра.
И чёрный ворон, кружащий над объятой смертью долиной, запел траурную песню, созывая братьев на поминальный ужин.
…Плюгавенький мужчина, держащий на плечах связанного по копытцам пронзительно визжащего и дрыгающегося поросёнка, шустро отпрыгивает в сторону, пропуская крепких рабов, несущих закрытые носилки, на которых вальяжно обмахивается веером скучающая дама и сворачивает к стоящей по левую сторону торговых рядов лавке, украшенной связками свежих бараньих и телячьих грудин, лопаток и окороков.
Там Мясник уверенным движением рубанул лежащую на столе свиную тушу и, взяв заднюю часть, передал её мужчине, стоящему рядом с ним вместе с краснокожим рабом.
Покупатель оценивающе осмотрел мясной кусок со всех сторон:
–Сочная, – удовлеворённо шмыгнул он, вытирая пожирневшие пальцы о тунику раба.
Мясник раболепно улыбнулся и молча кивнул, сложив руки на кровавый фартук, не забывая, однако, бросать взгляды по сторонам в поисках других клиентов.
Отдав Рабу понравившийся ему шмят мяса, Покупатель отослал его рукой в сторону и продолжил начатый им ранее рассказ:
–И жгут они, значит, всё на своём пути, мужчин убивают, а баб и детей продают, – закончил он и отдал наблюдающему за соседней лавкой, из которой к остановившемся у её дверей носилок выбежал Ювелир, Мяснику пару монет.
Тот, шустро спрятав медный ам в карман фартука, оценивающе осмотрел остатки туши, и принялся отрезать её филейную часть.
–А ты почём знаешь?-не отрываясь от работы, поинтересовался он у осведомлённого Покупателя.
В ответ тот огляделся в сторону кланяющегося сошедшей с носилок богатой даме Ювелира и, приблизившись к мяснику, тихо зашептал:
–Мой кузен, двоюродный, с ними торговлю ведёт. Уже много лет, как. Так вот он и рассказал, что неспокойно стало в степи.
Мясник прекратив разделку, недоверчиво сощурил глаз и спросил:
–Ну и?
Покупатель хотел уже было ответить, но визжащий поросёнок в дальнем углу отвлёк внимание Мясника.
–Долбани ты его уже, что ли! – недовольно прикрикнул тот в сторону подмастерья и вскоре пронзительный визг несчастной жертвы человеческого чревоугодия перерос в сиплые хрипы, а затем затих совсем.
–Так вот, – продолжил Покупатель. – Как старый Каюм помер, а знающие люди говорят, что не сам дух испустил, помогли ему. И никто нибудь, а собственный сын.
–Да ну?– опустив руку, держащую шмят мяса, присвиснул Мясник.
–Да, да. Тот давно на место евоное метил, да отец права выбора лишил. Вот он и того…, – разговорчивый мужчина многозначительно провёл ладонью под подбородком, быстро повёл глазами по сторонам и тихо закончил:
–Я думаю так, война будет. Надобно с ней, – кивнул Покупатель головой в сторону богатой дамы, беседующей с Ювелиром, и Мясник, повернув голову, увидел лихо предлагающего свой товар купца.
–…дела заиметь. Жена главного поставщика, – продолжил он и, хихикнув, добавил:
–Только, кто главный, вот вопрос. Через неё все закупки ко двору. И рабы тоже. И оружие…
Айса, та самая жена главного распорядителя, в это время примерив вынесенные ей украшения, недовольно осмотрела себя в отполированный серебрянный диск в руках неподвижно стоящего напротив неё раба.
–Как вы божественны, уважаемая, в этом ожерелье, – залебезил перел ней Ювелир, но та, выискав предательски появившуюся у глаз морщинку, недовольно оборвала его лесть:
–Не тяни, говори, чего надо.
–Подмастерье мой, помощник, – словно и не заметив её высокомерия, начал тот, – ловкий был парнишка, смышлёный.
–Дай-ка другое, вон то, – ничуть не смущаясь перебила его дама, указывая на ожерелье с большим солнечным камнем в золотой оправе.
Шустро расстегнув одно, ювелир тут же закрепил на её шее другое украшение:
–Вот и говорю, заразу он подхватил. Выгнать пришлось. Другой нужен. Что б в металлах и камнях толк знал…
–Вот это возьму, – снова перебила Айса мужчину, не особо слушая пытающегося угодить ей продавца, и, высоко подняв бровь, заметила, что мучающая её морщинка тут же исчезла.
–А как же…– расстелаясь чуть ли не до земли, пролебезил продавец.
Игнорируя его раболепие, женщина, опустив брови, бросила звенящий содержимым мешочек на вытянутое блюдо в его руках и, глядя поверх Ювелира, пошла к носилкам:
–Я подумаю, – равнодушно ответила она и, не обращая никакого внимания на мужчину, скрылась за балдахином.
Прервав разговор, Мясник с Покупателем проводили взглядом уносящих даму Рабов и, повернувшись друг к друг, продолжили начатый ранее разговор:
–И что, эти, как их… тургары, сильно дикие?– заинтересованно спросил Мясник, вываливая на прилавок связанного по копытцам недавно убитого поросёнка.
–Не то слово, -ответил Покупатель и, боясь испачкаться в растекающейся по прилавку крови, чуть отошёл. – И Жрец у них, говорят, краснокожий. Жуткий такой. Из людей души вынимает…
И, с отвращением наблюдая, как Мясник распарывает ещё дёргающемуся животному брюхо и, покопавшись там, вытаскивает сердце, закончил:
– И сердца жрёт… человеческие…
