Валерия Дмитриевна Лагутина
Лабиринты времени
Глава 25
Поднявшееся над морем солнце осветило обугленные осты городских домов и чернеющие башни ещё вчера белокаменного города. После ночного обстрела сам город был почти разрушен. Лишь одиноко возвышающийся центре на холме дворец Владыки ярким пятном указывал на его когда-то былое величие. Однако, городская стена, щедро покрытая выбоинами, всё-таки устояла под метким обстрелом и её массивные ворота удивительным образом сдержали наступление тургар.
Теймур знал, что её толщина была настолько большой, что пробить её насквозь не удастся. А раздвижные ворота с секретным механизмом при особом положении не просто плотно прилегали створками друг к другу так, что их невозможно было развести, но ещё и закреплялись парой десятков специально выкованных стальных блоков так, что попасть в город извне было практически невозможно.
Оставалось одно: длительная осада.
Перекрыв каналы с питьевой водой, поступающей из огибающей город реки, спускающейся прямо в море, Теймур обрёк жителей города на мучительную жажду под палящим солнцем, а приказав возввести плотный честокол, через который и мышь не смогла бы пробраться, лишил их возможности улизнуть и скрыться.
Помимо этого, на длинные острые колья были насажены трупы погибших в битве тургар и захваченных с пытавшихся отчалить кораблей ещё живых жителей таким образом, что бы их чётко было видно и слышно с городских стен.
А взятые в плен эпийские воины, приколоченные к городским стенам в несколько рядов, медленно умирали от жажды и палящего их тела жаркого солнца.
Целый день вопли и стоны мучительно умирающих людей терзали души укрывшихся за стенами оставшихся в живых жителей.
Разместившись плотным кольцом по периметру города, армия тургар расположилась на отдых.
Проезжая на своём воронном жеребце между полыхающими кострами, Каюм – баши благодарил воинов за верную службу и обещал щедрую награду после захвата Белокаменного.
…Вздрагивая от малейшего шороха, Немой, прячась и таясь, мелкими перебежками следовал за таврами и скоро оказался у их деревни, расположенной у подножия высокой скалы с плоской вершиной, уходящей одной стороной в морскую пучину.
Прячась за деревьями, он с интересом рассматривал полукруглые хижины из вертикально воткнутых в землю стволов с наброшенными поверх огромными ветками с листвой вместо крыши, около которых полуголые женщины жарили над огнём куски мяса, время от времени прикрикивая на играющих рядом детей.
Рядом, на шестах красовались (если можно так сказать) высушенные (и не очень) человеческие черепа и головы, увидев которые, Немой еле сдержался, что бы возгласом не выдать своего присутствия и самому не оказаться на месте несчастной жертвы. И, зажав рукой рот, он продолжил наблюдать за укладом жизни этих, казалось бы, мирных дикарей.
Практически голые женщины (некоторые из которых были очень даже ничего), если не считать несколько листьев, болтающихся на талии спереди и сзади, с измазанными белой глиной лицами, сидя на корточках, тщательно переминали что-то в кривых глиняных горшках. Тут же бегали голые дети с выпирающими кругленькими животами, швыряя друг в друга круглые камешки и ракушки.
В центре деревни, на самом солнцепёке стояла большая деревянная клетка, в которой томилось несколько белых мужчин , среди которых был и Дохлый.
Дети то и дело подбегали к ним и, вытянув шеи, дразнили пленников языками и кидали через прутья мелкие камешки, стараясь попасть в несчастных и, когда им это удавалось, громко смеялись.
К плоской вершине скалы вели множественные каменные ступени, многие из которых были полуразрушены, но некоторые, однако, имели вполне приличный вид.
«Как это такие дикари смогли сделать такое »?– подумал Немой, разглядывая каменные выступы, и перевёл взгляд на пленников.
…Запах палёного человеческого мяса предательски разносился по узким улочкам города, щекочя потрескавшиеся от жажды губы изголодавшихся выживших фригов.
Голодные и обезвоженные, лежа прямо на мостовой между обломков зданий, они с ненавистью смотрели на красующийся дворец Владыки.
–Жрёт, падла,– со злостью сказал кто-то из мужчин и послышался смачный звук его чмокнувшихся губ, пытающихся выдавить из горла остатки слизи для плевка.
–А мы тут дохнем, как скот, – ответил ему другой.
–А что, братцы, коли свернём ему шею, может и пощадит нас Теймур?– с надеждой предположил ещё один.
–Ну да, конечно же, пощадит. Дождёшься от него!– раздались с разных сторон слабые голоса.– А вот припасов там явно хватит не на один день. Почему мы должны подыхать, как голодные собаки, пока там жрут мясо и пьют вино?
Молча переглядываясь друг с другом, приободрившиеся мужчины поднялись и медленно побрели в сторону дворца, по пути собирая других оставшихся живых солдат и валяющееся на земле оружие.
Вскоре отряд, состоящий из сотни измождённых, но с упорством хватающихся за свои жалкие жизни людей подошёл к дворцовым воротам.
–Откройте! Мы хотим есть! -заорала толпа обречённых людей, пытаясь приковать к себе внимание отвернувшегося, едва заметившего их приближение, стражника.
–Чего надо?– грубо огрызнулся один из них.
Уверенно стоящий на ногах, с презрительной улыбкой на довольном лице он разительно отличался от кучки оборванцев, потревоживших его покой.
–Мы хотим есть, – повторил протиснувшийся через толпу мужчина.
–А я тут при чём? – снова огрызнулся гвардеец. –В городе полно трупов…
–Ты предлагаешь нам жрать людей?!– возмущённо перебил его мужчина и, повернувшись к толпе, крикнул:
–Посмотрите на его рожу! Он явно вдоволь есть и пьёт из кладовых! А нам предлагает жрать человечину!
–Убить его! Убить!– взвизгивает разноголосный хор и десятки исхудалых рук схватилис прутья решёток , пытаясь изогнуть их.
–Эй!– испуганно закричал гвардеец.– Вы что творите! А ну, пошли отсель, голодранцы!
И, видя твёрдые намерения протестующих, он отступил назад, доставая из ножен загнутую саблю, которой собрался уже полоснуть по вцепившимся в ворота пальцам, но в этот момент просвистевшая в воздухе стрела, пущенная сквозь тонкий стальной узор прутьев впилась прямо в его шею.
–Есть!
–Есть!
–Убит! – неистово закричала толпа.
–Сильнее! Налегай!
–Она поддаётся!
Предназначенные скорее для статуса, чем для обороны ажурные ворота не выдерживают натиска обезумевшей толпы и, медленно наклоняясь, вскоре падают на зелёную лужайку, подмяв под себя обездвиженное тело солдата.
…Поднимающееся над горизонтом солнце осветило чернеющие головёшки деревянных построек и каменных стен. Запах гари и остатки дыма ночного пожарища медленно расползались по песчаным дюнам, растворяясь в утренней синеве. И на её фоне десятки катапульт чернели на розовеющем небосклоне, и, словно наслаждаясь творение рук своих, смотрели деревянными носами на искалеченный город.
Стройные ряды многочисленных всадников растянулись вдоль периметра каменной стены, зияющей огромными чёрными дырами от ночного обстрела, оставив далеко за спиной краснеющий песок мёртвой пустоши.
–Часть жителей погибла при обстреле. Наши воины прочёсывают город и собирают всех оставшихся в живых.
Теймур молчал.
Он смотрел на головешки некогда прекрасного города и думал.
Прочесав вдоль и поперёк лабиринты эпийского дворца, его люди так и не нашли каких-либо следов его сына. Более того, подвергнутые допросам и пыткам придворные и в помине не знали о каком-либо пленённом мальчишке.
Всё это казалось более, чем странным.
Подойдя к стенам города, Теймур был уверен, что Владыка отдаст ему мальчика, что бы спасти город. Но этого не последовало. Почему?
Ответа он никогда не узнает.
Уже не узнает.
Единственного, кто смог бы ответить, уже нет в живых. И, как ни странно, он, Теймур, в этом не виноват. Менее всего на свете он хотел бы причинить вред Владыке. Именно поэтому он строго настрого приказал бомбить город так, что бы ни один камень не упал со стен дворца, надеясь на скором воссоединении со своим малышом.
И ждать пришлось совсем недолго.
Всего лишь через несколько дней осады после разгрома эпийской армии ему доложили, что ворота города открылись и горожане просят с ним встречи. Он знал, что это случиться. Но не думал, что так быстро.
Группа ободранных, со следами крови и сажи людей представляла жалкое зрелище. Проходя между рядами гогочащих от их вида тургар, они боязливо переглядывались и жались друг к другу. Совсем недавно умеренные в своём превосходстве, а теперь униженные и побитые, словно бродячие собаки, они могли рассчитывать только на милость победителей и, в лучшем случае, возможность умереть свободными, доживя до глубокой старости. Впрочем, некоторых из них вполне бы устроила и жизнь в неволе, если бы она гарантировала кусок хлеба да чашку кукурузной похлёбки.
Молча вывалив к ногам Теймура сморщенную в предсмертной агонии голову Владыки, они распластали свои исхудалые тела на земле, уткнувшись грязными лицами в песок.
–Кто это сделал? – пнув голову своего недавнего союзника, только и спросил каюм у надеящихся на милость посетителей.
И те, молча переглянувшись друг с другом единогласно указали на одного из них, наиболее крепкого фригийца с разрисованной узорами грудью – Мьянхмы.
–Встань!– приказал ему Теймур и мужчина, уверенный, что его ждёт награда, уверенно поднялся с колен и, свысока осмотрев всех вокруг, нагло посмотрел каюму в глаза:
–Ну, да, я, – с вызовом ответил он.
Как же он награди его? Сделаем командиром своего отряда? Или даст мешок монет? А, может…
Толпа эпийцев, разбивая стоящие в коридорах огромные фарфоровые вазы с вечно цветущими растениями и рубя изредка попадающихся им на пути гвардейцев, с криками прорывается к спрятавшемуся в залах Владыке.
Ворвавшись в трапезную, они видят щедро уставленный кушаниями стол и, хватая еду грязыми руками, судорожно запихивают её в рот, запивая булькающими глотками вино из золотых кувшинов.
– А они себе ни в чём не отказывали!– отбросив пустую бутыль, крикнул Мьянхма.
-Пусть испробует и нашего угощения!
-Эй! Где ты прячешься, царь? Выходи! Или сидеть за одним столом с простыми горажанами постыдно? – кричала опьяневшая толпа.
Неожиданно одна из дверей, ведущих в трапезную, отворилась и оттуда, глухо шлёпая по мраморному полу мокрыми лапами, выползло зелёное чудище с длинным мощным хвостом и зубастой пастью. Звонко щёлкая острыми зубами, оно быстро приближалось к пирующему сброду, настолько занятому пореданием деликатесов, что не видящего приближения опасности.
Крик боли и ужаса, неожиданно раздавшийся в трапезной, оторвал их от наслаждения едой и, повернувшись на его звук, люди увидели, как чудовище вцепилось своей огромной пастью за ногу одного из фригов и стало неистово мотать его из стороны в сторону.
-Бей его!– завопил кто-то и вся толпа бросилась бить чудовище всем, что первым попалось им под руку: палками, топориками, ножами, вилками и посудой до тех пор, пока оно не отпустило исходящего кровью несчастного и, быстро перебирая мощными лапами не пустилось бежать, оставляя за собой широкий кровавый след.
Горожане молча отступили от переставшего кричать друга и с ужасом смотрели на его переставшее дёргаться тело и вырванную от бедра ногу с торчащими из неё костями и висящими волокнами мяса.
-Трусливый собака! Он побоялся выйти сам и прислал своих зверюшек! Бей его!
И, возбуждённая видом крови толпа бросилась по комнатам искать спрятавшегося где-то там Царя.
Рассчитывыая на щедрую награду, мужчина никак не думал, что, стремясь угодить завоевателю, нарушит его планы и тем самым сделает себе только хуже.
–Царя убить может только царь, – сурово изрёк Теймур, впиваясь испепеляющим взглядом в самую душу Мьянхмы, и, неожиданно повернувшись спиной к горожанам, пошёл от них прочь, коротко бросив Курдулаю:
–Всем пленным мужчинам в городе отсечь большие пальцы обеих рук. Что бы не смогли взять оружие. А убийцу царя – четвертовать. Прилюдно! На площади!
Глава 26
За долгие часы ожидания удушающая жара сморила Немого и он так и уснул, упав на высокую траву среди дурманящих ароматов кустов.
Глухие звуки бубна, раздавшиеся откуда-то сверху, разбудили его и, открыв глаза, Немой провалился в окружающую его кромешную темноту, среди которой высоко-высоко между листьями трепещущих под напором ветра пальм просвечивались только редкие звёзды.
Мужчина выглянул из-за деревьев , протерев не выспавшееся лицо и привыкшие к темноте глаза разглядели пустые хижины, клетку, разбросанные по земле горшки…
«Куда все подевались?»-удивлённо подумал Немой и вздрогнул от раздавшегося где-то высоко среди верхушек деревьев глухого стука.
Подняв голову, он увидел полыхающий среди звёзд костёр и, не веря своим глазам, с силой зажмурил их и открыл снова.
Нет, зрение не может обмануть дважды. Языки пламени переплетались между собой среди мерцающих звёзд и тянулись выше и выше, уходя в самые глубины космоса.
«Что за?..»– подумал было Немой, но тут, привыкшие к темноте глаза стали различать очертания еле видимой в темноте скалы с ровной вершиной, на которой и пылал огонь.
«Ну конечно!»– ударил себя по лбу мужчина и, озираясь по сторонам, подбежал к горе и стал взбираться наверх по неровным каменным ступеням.
Вскоре из-за густой растительности, покрывающей край скалы, Немому представилась картина первобытной дикости, увидев которую раз, не забудешь её никогда: в центре у огромного костра полукругом сидели спинами к спуску и скрестив ноги, полуголые туземцы, единственным одеянием которых были лиственные набедренные повязки и украшения из морских ракушек на кистях рук и щиколотках. С выпученными глазами, положив руки друг другу на плечи, они плавно раскачивались в такт ударов звенящего бубна в руках измазанного синей краской голого шамана с нарисованными на его теле несколькими парами чёрных глаз.
Чуть в стороне от них стояла такая же клетка, как и внизу. И в ней, ожидая своей участи, лежали, сидели, стояли исхудавшие, почерневшие от солнца представители «высоких цивилизаций», находящихся теперь в полной власти примитивных дикарей.
Высоко поднимая ноги и как бы на мгновение зависая так в воздухе, Шаман медленно прыгал вокруг костра и пламя освещало его свирепо раскрашенное лицо.
–У-у-а! Бумбарабара! У-а!– завыл Шаман, ударив в кожаный бубен, украшенный по дуге стучащимися друг о друга ракушками.
–У-у-а! Бумбарабара! У-у-а!– заунывно ответили ему сотни голосов.
–О, Матерь великая Аютага! Смилостись над рабами твоими!
И туземцы тут же подхватили его призыв:
–У-у-а!
–Прими дары наши!
–У-у-а!
Под вой и улюлюканье соплеменников стоящий рядом с клеткой высокий туземец вытащил одного из пленников к обрыву и поставил на колени лицом к спокойно плещущемуся далеко у подножия скалы морю.
Вытягиваясь с каждым шагом к небу на цыпочках, Шаман, сменив бубен на увесистую дубинку, пружинисто приседая, подошёл к несчастному и наотмашь со всей силы ударил его по затылку. Мужчина упал лицом в лужу собственной крови и тёмная яркая жидкость, вытекшая из раздробленной головы, медленно расползаясь, потянулась к краю горы и каплями стекла в шипящее пеной море.
Что бы не закричать, наблюдающий за этим убийством Немой, с силой зажимает себе рот, но тут же вспоминает, что не может говорить и тяжело выдыхает, вытирая грязным оборванным краем рукава моментально выступившую на его лбу испарину.
–Дай спасение от страшных напастей, мора и голода!– завывает тем временем дикарь и под хор дружных голосов единым диссонансом подхвативших его, и сталкивает бездыханное тело вниз. Разбиваясь об острые выступы, оно падает в воду и так и остаётся там, плавно раскачиваясь на то поднимающих, то опускающих его волнах.
Единая цепь из сцепленных кистей рук туземцев одним движением поднимается над их головами и опускается к земле.
–У-у-у-у!
Тем временем, двое мужчин направляются к клетке, и Немой, замерев от страха, закрывает глаза и молится всем известным и не известным ему богам: «Хоть бы не Дохлый, только не его». И, наверное, боги услышали его немые мольбы, потому что, открыв глаза, мужчина видит, как двое дикарей тащат неизвестного ему, сильно упирающегося, крепкого пленника.
–Кто тот великий воин, пленивший неверного?-обращается Шаман к племени и один из туземцев невысокого худощавого телосложения (Немой даже усомнился, точно ли он смог пленить того крепыша), горделиво выпятив грудь поднимается и подходит к нему.
–Прими душу врага твоего! –торжественно вещает Шаман и протягивает дикарю остро наточенный каменный нож:
–Да будет она верным стражем дому твоему!
–Нет! Пустите мен! Вы, дикое отрепье!– кричит пленник, стараясь вырваться из крепких рук туземцев, но один из них бьёт его своей ногой под колени и мужчина падает на землю.
Наслаждаясь собственным превосходством, дикарь поднимает голову пленника за волосы, вытянув его шею и, приставив к горлу нож, надавливает на него.
Острый конец медленно входит в мягкую плоть дрыгающегося человека по самую рукоятку и режущим движением ведёт в сторону. Тоненький ручеёк багровой крови, показавшийся из раны, сильным ручьём брызжет во все стороны под мощным движением руки и вскоре голова несчастного, отделённая от его тела, повисает в победоносно вытянутой руке туземца.
–У-у-у-у! А-а!– трясут дикари кистями рук и внезапно замолкают, устремив свои взгляды в сторону моря.
Повернувшись в ту же сторону, Немой, оцепенев от ужаса, видит, как там, над скалой вырастает огромная волна. Поднимаясь всё выше и выше, она принимает очертания невообразимо огромной женщины с растрёпанными волосами и свирепо улыбающимся лицом. Наклонившись своим гибким телом к земле, она приближает свою голову к Шаману, к дикарям и, внимательно оглядев каждого из них, высовывает изо рта длинный язык, которым проводит по очарованной ею толпе. Капли солёной воды стекают по их довольным лицам, обласканным морской богиней, а дева, подняв узким языком обезглавленное тело, резко подбрасывает его вверх. Перевернувшись несколько раз в воздухе, оно падает в широко открытый рот и скрывается в морской пучине.
…Голова трещала так, словно по ней не переставая били и били десятки свинцовых молоточков. С силой приоткрыв слипшиеся от свернувшейся крови глаза, Мясник сел и тут же уткнулся глазами на распластавшегося на земле мужчину.
Лежащий прямо перед ним Ювелир был мёртв и, судя по всему, ему так и не удалось сберечь свои сокровища. Единственным напоминанием о былом богатстве был зажатый в окоченевшем кулаке голубой камешек, предательски сверкающий из-под посеревших от пепла пальцах.
В свете наступающего дня представшая перед глазами Мясника картина выглядела ещё более ужасающей, чем накануне ночью.
Если тогда крики и возгласы бегущих людей всё-таки указывали хоть и на погибающую, но всё таки, жизнь, то теперь…
Мертвенная тишина…
Тлеющие головёшки торговых рядов…
Занесённые пеплом трупы людей…
Тенями блуждающие полуживые мужчины и женщины…
–Дави его!– услышал Мясник визгливый крик и повернул голову.
Чуть дальше от него трое странных узкоглазых мужчин в смешных кожаных шапках треугольной формы скручивали руки сопротивляющемуся изо всех сил чернокожему рабу.
–Эй, ты!– не успев оценить события, услышал Мясник и почувствовал сильный удар в плечо, отчего оно сильно заныло и растеклось тянущейся болью по всему предплечью.
–Вставай!
Рядом с Мясником стоял отливающий бронзой мускулистый конь с сидящим на нём в сверкающих доспехах всаднике. Тот широко улыбался, скаля кривые зубы и щуря и без того узкие голубые глаза, и тыкал обратной стороной копья в плечо мужчине.
–Давай, давай, шевели копытами!– не переставая улыбаться приговаривал чужеземец,побуждая мужчину встать с земли.
Не сводя глаз со своего несчастного ( или, может быть, наоборот, более счастливого?) соседа, кряхтя от возникающей при каждом движении боли торговец поднялся и, обернувшись, посмотрел на свою разрушенную лавку. Там, наваленные друг на друга доски с тлеющим в центре чёрным пятном похоронили под собой всё накопленное годами добро. Тошнотворный запах сгоревшего мяса неприятно щекотал ноздри и ещё больше напоминал о том, сколько же жирных кусков запропало в этом кострище! А ведь могло принести не один десяток монет в глубокий карман его фартука.
И где-то там, в глубине этой кучи, среди зажарившихся туш и почерневших деревяшек, лежала она, его последняя черноокая любовь.
…Дождавшись, когда после кровавой вечеринки туземцы спустятся вниз, а у клетки останется лишь один из них, охраняя остолбеневшего от всего увиденного Дохлого, Немой приготовился к решительным действиям.
Увидев, что дикарь, подперев дверь клетки своей широкой спиной, мирно задремал, оперевшись о высокое копьё, он, тихо ступая по каменистой поверхности, подкрался к ней с другой стороны и просунул между прочными прутьями заранее приготовленную ветку в спину сидящего с безвольно опущенными руками и широко раскинутыми ногами друга.
От неожиданного прикосновения плечи Дохлого высоко дёрнулись и он чуть не заорал, но успел прикрыть рот, увидев корчащееся в призывах к молчанию лицо Немого.
Маска неподдельной радости озарила лицо пленника и он, указывая пальцем на дремлющего туземца, другой рукой показывал режущее движением по своей шее.
Поняв, что от него требуется, Немой, вытащил из-за пояса длинный стальной нож, кивнул, тихо обошёл клетку и, занеся руку над глубоко дышащей голой грудью, остановился и посмотрел на Дохлого.
«Режь!»– нетерпеливо показал тот.
Но Немой нерешительно опустил руку.
«Ну, чего же ты»?– немым вопросом спрашивала рожа Дохлого и Немой снова занёс руку над дикарём и снова опустил её, посмотрев на недовольного друга, молча ругающего Немого, который наконец-то в полной решимости поднял руку в очередной попытке, посмотрел на дикаря и…
Встретился с его взглядом.
Широко открытые вылупленные глаза туземца с ненавистью смотрели на Немого, а мускулистая рука тянулась схватить его кисть, держащую нож.
И тут…
Дохлый навалился на клетку и схватил туземца своими длинными руками за талию.
–Да режь ты его!– злобно зашипел он на Немого и тот, взмахнув рукой, резко опустил её вниз, разрезая острым лезвием мощную грудину туземца до самого живота, наблюдая широко открытыми глазами, как алая кровь в перемешку с кишками вывалилась на руки Дохлого и он брезгливо отдёрнул их.
–Ни хрена себе, – ошарашенно пробормотал он, переводя взгляд с испачканных рук на стоящего с дрожащей челюстью Немого.
Медленно оседая на землю, туземец удивлённо смотрел на свои внутренности, пытаясь запихать их грязными руками обратно, а потом перевёл вопрошающий взгляд на Немого, словно спрашивая: «И как это ты, такой щуплый…» – и, завалившись на бок, закрыл глаза.
…Нависая остроконечными шапками над потемневшим морем, свинцовые тучи тяжёлыми хлопьями затянули небосклон. Падающие с неба капли дождя непроглядной пеленой растянулись от облаков до самого горизонта, сливаясь с бурлящими от ветра волнами, которые вздымались и падали, разбиваясь о болтающееся среди них, беззащитное перед морской стихией, судёнышко. Погружаясь в бурлящую пучину валов и, на мгновение, показываясь над их вершинами, оно делало отчаянные попытки сопротивления настойчиво преследующим волнам, кружащим его в бешеном вихре вальса.
–Держи лагом!– мощным басом пытался перекричать Капитан ревущие порывы ветра и Кормчий влитой фигурой, широко расставив ноги, повёл весло в сторону, пытаясь поставить корпус корабля поперёк ветра.
Как яичная скорлупа, затрещало деревянное тело под натиском морской пляски и заметалось в разные стороны от непредсказуемых па капризной партнёрши, злобно пенящейся от соприкосновения с хрупким и неумелым танцовщиком. Каждый раз, ныряя кормой в пучину её страсти, кораблик вырывался из смертельных объятий и падал в новые, более мощные и крепкие. И казалось, не было ни конца ни края этой бешеной пляски. Всякий раз, чуть поднявшись на гребень новой волны, морской странник плашмя падал в бушующий водоворот, но тут же нежно подхватывался следующей, стремительно возносящей его до самых свинцовых тучь, и там бешеным вихрем кружила между мигающих звёзд, а затем, вдоволь наигравшись, словно надоевшую игрушку бросала на самое дно.
И так снова и снова.
Как повторяющееся рондо.
Как борьба, перерастающая в нежные объятия…
Как объятия, сменяемые суровым отторжением…
Как изматывающая и губительная страсть…
Но вот, казалось, мучениям наступил конец.
Шторм закончился так же внезапно, как и начался.
Из-за туч, словно разведённых чьими то невидимыми руками, мелькнул луч солнца и осветил истерзанное тело морского бродяги, качающегося на успокаивающихся волнах.
Побитая и израненная команда в трюмах, тяжко охая и вздыхая, готовая зализывать раны, выползла на палубу, щуря глаза от пробившегося сквозь тучи яркого света.
–Кажись, пронесло, – Капитан вытер лицо мокрым рукавом своё лицо и осмотрел команду.
На корме здоровяк Кормчий продолжал невозмутимо направлять весло, а Боцман, не давая балтам опомниться, кричал первые распоряжения:
–Эй, давай, давай, шустрее. Шевели маслами. Крепи реи. Паруса…
И пока на палубе начинала возрождаться привычная будничная суета, в нижнем трюме, ползая на карачках по залитому водой с масляными пятнами полу, Торвальд подсчитывал свои убытки:
– О, горе мне, горе! Пять чаш с маслом! Шерсть! Тончайшая шерсть! Надо причалить к берегу. Просушить всё на тёплом южном солнышке. Не то загнеёт.
Одобрительно наблюдая за слаженной работой своей команды, Капитан пристально вгляделся в тихую морскую гладь: с одной стороны наступившее затишье должно было бы радовать его, но… Что-то необычное было в этом мертвецки тихом безветрии, во внезапно застывшем море.
Капитан выглянул за борт.
Казалось, всё вымерло. Ни большой, ни малой рыбёшки, ни…
Что это?
Откуда – то из далека послышался странный гул.
Капитан уже слышал такое. Да, точно. В молодости во время перегона табунов лошадей можно услышать подобные звуки. Но здесь… Словно топот приближающегося огромного стада, гул нарастал и становился всё ближе и ближе.
Что это может быть?
Капитан всмотрелся в ясное небо и внезапно возникший то ли от неожиданности увиденного, то ли от предчувствия чего-то ещё более ужасного, чем пережитый шторм ком в горле перехватил его дыхание: по всему горизонту, плавно нарастая, перекатываясь и бурля, огромным веретеном катился водный вал. Он словно собирал в себя всю массу воды у своего основания, становясь всё выше и выше, вырастая в неимоверных размеров гребень со злобно пенящейся верхушкой.
–В трюм! – заорал Капитан и все, напуганные непонятным гулом, толкаясь и падая, понеслись в укрытие.
Пусть не столь надёжное, как если бы они были на земле, но всё же.
Капитан, скатившийся с мостика, поддавшись манящему его пению океана оглянулся и широко открыл глаза: приближающаяся ровная стена воды выросла настолько, что, казалось, достала своей вершиной самое небо.
Но что это?
Мужчина замер, не в силах двигаться, заворожённый увиденной им картиной.
–Капитан!– заорал Боцман, высовывая голову из трюма, но, увидев то, что не может быть увиденным, тут же нырнул обратно:
–О, чёрт!
Нет, это невозможно! Несколько раз зажмурив дряхлые веки, Капитан широко открыл глаза, не в силах поверить тому, что открылось его взору.
