Василий Васильевич Пряхин
Виктория
– Завидую вам. Вы такие свободные. Куда захотите, туда и идете. Что хотите, то и делаете.
– Знаешь, это иллюзия. В нашем мире столько ограничений и запретов, что голова порой идет кругом. То не делай, так не поступай, это не покупай, туда не иди, с тем не ходи и так далее. Не все так просто.
– Люди любят усложнять заведомо простые вещи. Все равно вы, земляне, свободнее, чем мы, духи. Как бы я хотела с вами сходить в кино? Эх…
– И в чем же проблема?
– Как в чем!? У меня есть обязанность: охранять священный храм знаний от злых духов. И я не могу покинуть школу, тем самым подвергнув вас и себя опасности.
– Сейчас есть поблизости духи? – спросила Вика.
– Нет.
– Так в чем же проблема? Ты, наверное, боишься встретиться с другими духами, не так ли?
– И нет, и да.
– Они все разбегутся прочь, потому что я возьму тебя за руку.
– Если родители…
– Вот в чем дело, ты боишься родителей?
– Скорее уважаю и чту их, как и их незыблемые правила.
– Тебе уже шестнадцать! – воскликнула Виктория.
– И что? – переспросила Элизабет.
– Как что! Ты имеешь право на личную жизнь.
– Ты права, имею. Сейчас мы общаемся в палисаднике в мое личное время. Разве этого недостаточно?
– Нет. Пойдем сегодня в кино?
– Ээ… я не знаю, Вика. Я…
– Ты подумай. Я приду сюда через полчаса.
– Я подумаю, но не обещаю.
– Дело твое. Я предложила. Все, меня нет. Время идет, еще надо будет переодеться, – Виктория встала с земли и добавила. – Было приятно с тобой пообщаться. Я рада нашему знакомству. Надеюсь, еще встретимся. Еще раз спасибо. Пока.
– Пока, Виктория.
Они помахали друг другу рукой и разбежались в разные стороны.
***
Он был одет буднично и непритязательно. Черная тряпичная крутка, старая, скатанная футболка, темно-коричневые замусоленные джинсы, протертые в некоторых местах и грязные коричневые туфли, носки которых от старости поднялись вверх.
Он – Олег Владиславович – был высоким, худощавым и каким-то несимметричным. Вытянутая, как дыня, головешка, на которой сияла обширная плешь и узкие мутновато-голубые глаза, соседствовала с тонкими и длинными паклями с непропорционально широкими кистями, узкими плечами, горбатой спиной и кривыми, как паленья, ногами со ступнями сорок восьмого размера.
Если на него посмотреть издали, то можно заметить, что он ненамеренно горбиться и выглядит, как надломленная спичка или на худой конец, как трость, пытающаяся сопротивляться сильным порывам обыденности и тягучей неспешности одиночества, которое обгладывали его, как червь, обгладывает дерево.
Насколько помнит автор этих строк, Олег Владиславович, всегда был одиноким, тихим и замкнутым.
Родился он в 1969 году, в поселке Розанова. Мать его скончалась при родах, а отец, когда узнал, что мать беременна, трусливо удрал в другое село. Не успев родиться, Олег стал в одночасье сиротой.
Его приютила к себе бабушка, мать умершей. Она жила одна, ее муж трагически погиб на заводе; взорвалась шахтная печь с медным расплавом: он умер от ожогов в пятьдесят два года. Бабушке было под шестьдесят, и это не добавляло большего энтузиазма в светлое будущее Олега.
Бабушка любила внука, а внук – бабушку. Искренне и чувственно.
Она умерла, когда Олегу исполнилось пять лет. Он остался один.
Через некоторое время он оказался в детском приюте, где ему пришлось несладко. Он был не только нескладным, но и хилым, и неразговорчивым. Многие думали, что он вообще немой, как вошь и тупой, как пробка. Практически все дети издевались над ним, тешились, били, не хотели с ним дружить. Он был изгоем, не нужным страдальцем многострадального общества, одиночкой, скрывшимся за восьмью океанами, далеко от жестокого, будничного мира, соседствующего со ЗЛОМ.
Бывало и воспитатели осыпали его безнаказанными ударами, в педагогических целях, конечно. Один раз Ольга Ивановна, их воспитатель, перестаралась и врезала ему с такой силой, что он упал на пол и повредил спину, которая и по сей день ноет и болит, как бы давая знать о том несчастном времени.
Потом была школа. Там было еще хуже. Изучаемые предметы ему давались легко, но он этого не показывал, чтобы никто его не доставал. Дети, думая, что он тугодум, снова дразнили, обзывали, били и по делу и без дела.
Так было до шестого класса. В его класс пришел новенький, Алекс, он приехал из другого города и тоже был детдомовцем и не скрывал этого, а наоборот гордился. В первый же день его пребывания в новой школе, он заступился за Олега, получив черно-синий фингал под глазом. После этого они подружились и были неразлучны до конца учебы. Олега больше никто не трогал и не придирался.
Окончив школу, Алекс уехал в другой город с семьей, которая усыновила его, когда ему было шесть с половиной лет.
Олег остался один. Он долго рыдал. Целыми днями валялся на диване и не мог забыть друга, который был для него, как родной и единственный брат. Одно радовало Олега, Алекс пообещал ему, что будет навещать его раз в месяц и каждую неделю отправлять письмо.
Шли годы. Олег не получал от Алекса уже третий месяц ни единой весточки. Он переживал, не случилось ли чего. Но после двух лет молчания, он успокоился. Он понял, что Алекс про него забыл…
Олег после окончания школы, устроился на завод по профессии стропальщик. Ему нравилось работать на заводе, он добросовестно выполнял то, что от него требовалась. Никто до него не докапывался: все рабочие избегали его, так как он не внушал доверия.
Олег всю смену мог молчать, думая о том, как бы уложит в постель какую-нибудь девицу.
У него никогда не было интимных отношений, если не считать трехсекундный секс со шлюхой, поэтому это тема часто волновало его воображение. Ему нравились молоденькие девушки-школьницы, нежели те, кто работал с ним на заводе, старые, испорченные, измученные жизнью женщины. Он желал молодую плоть, которая была для него не доступна в силу его непривлекательности и враждебной замкнутости.
Каждый день он гулял возле школ и наблюдал за девушками: представлял их обнаженными. Ему нравилась эта забава. Но со временем ему стало этого мало. Он хотел большего и начал строить в голове ужасные, немыслимые для психически нормального человека планы…
Первую жертву, он изнасиловал, убил и утопил в городском пруду. Боялся, что его схватят, поймают и осудят. Но ничего не произошло. Он остался безнаказанным. И вошел во вкус…
Он стоял в парке и смотрел на Викторию.
Он наблюдал за ней уже третью неделю и не мог насытиться ее красотой. Он знал, что она со странностями – еще бы, она сидела в парке и говорила с собой, это, как минимум странно! – но это его не смущало. Он был влюблен лишь в ее юное, девственное тело, которое желал заполучить любой ценой… только выжидал удобного момента, как тигр, притаившийся в высокой траве, чтобы напасть и разорвать жертву.
***
– Я рада, что ты все-таки решилась с нами сходить в кино, – сказала Виктория, подойдя к Элизабет, взяв ее за руку. Они стояли на том же месте, возле ивы.
– Я тоже. Не ожидала, что меня мама отпустит… она. Она о тебе знает и доверяет тебе.
– Приятно слышать. Почему думала, что не отпустит, раз она мне доверяет? Такая строгая? Несговорчивая? – спросила она, когда они пошли через парк.
– Я раньше не знала, что она тебе доверяет, – она звонко засмеялась и добавила. – Она не строгая… она, как бы это лучше сказать… неприлично правильная и дисциплинированная. Вот!
– Это, наверное, проблема всех родителей.
– Почему родители забыли, что они тоже были когда-то детьми, которые нарушали правила и запреты?
– Не знаю. Мне вот интересно, чем наши родители занимались, когда были маленькими? – спросила Виктория то ли у нее, то ли у самой себя и задумалась.
– Тем же, что и мы, – ответила Элизабет.
– Ты думаешь?
– Я знаю. Резвились, веселились, играли.
– Наверное, ты права. Как ты думаешь, мы в будущем станем, как они?
– Да. Ты будешь такой же, как твоя мать, лет так через пять-десять, когда у тебя будет своя семья, когда ты будешь мамой. Это необратимо, как сегодняшний сеанс в кинотеатре.
– Знаешь, мне не вериться в то, что я когда-нибудь стану такой же, как моя мама, – задумалась Вика.
– Почему?
– Потому что она такая добрая, умная, справедливая, понимающая, терпе-ливая, ответственная. И еще миллион положительных качеств. Мне кажется, я никогда не стану такой, как она. Я такая безответственная и эгоистичная и все такое…
– Ерунда! Я уверена, что ты будешь хорошей матерью.
– Ну, не знаю, не знаю… Я иногда думаю, о том, какие у меня будут дети и, как я буду их воспитывать. Ты хочешь детей, семью?
– Никогда не думала об этом. Детей я люблю, не все они плохие, – они хихикнули, перейдя дорогу. – Особенно мне нравиться первоклашки, они такие милые, глупенькие и наивные, не то, что эти циничные старшеклассники.
– Значит, я циничная, да?
– Немного, не обижайся. Я сама чувствую, что взрослею и становлюсь циником.
– Я не думала обижаться. Пора прибавить шаг, а то Иришка будет нас ждать.
– Как скажешь. Так приятно с тобой болтать!
– А мне с тобой…
Они шли по главной улице города, с одной стороны которой росли голубые ели с шишками на пышных ветвях, за ними высились двухэтажные панельные жилые дома, с другой – остриженные кусты акаций, вьющиеся вдоль односторонней дороги.
Пройдя здание городской мэрии, они завернули во дворы, потом пошли по неровной тропинке, идущей вдоль детской игровой площадки, на которой весело и громко играла детвора на качелях, на турниках, на горках: только одна обиженная на всех девочка сидела в песочнице, надув губки и шмыгая носиком, формовала треугольники, квадратики, ромбы. Тропка привела их к трехэтажному деревянному бараку, где жила Иришка.
Барак был ветхим и гнилым. На крыше сияли дыры, облицовка дома крошилась и гнила, как и оконные рамы, разбитые стекла были заклеены скотчем и внутри утеплены обмыленными тряпками, на водосточной трубе оседала оксидная пленка – ржавчина. Рядом с бараком лежали горы ненужного хлама и мусора: резиновые покрышки, отсыревшие бревна, разобранные велосипеды без колес, старые машины, изъеденные ржавчиной, стеклянные бутылки, осколки, презервативы, окурки, газеты, черные мешки с мусором и многое-многое другое.
Когда Виктория с Элизабет звонили Иришки на мобильный телефон, чтобы она выходила на улицу, из подъезда вышли две нетрезвые персоны, сели на скамейку, открыли бутылку дешевого, паленого портвейна, налили в граненые стаканы и начали пить, словно морс, о чем-то громко несвязно болтая, перебивая друг друга.
– Ужасное место, – сказала Вика. – Здесь живут одни пьяницы да наркоманы. От барака у меня пробегают мурашки по телу. У тебя?
– У меня тоже. Напоминают бесформенные и ветхие дома злых духов. – Она оглядела дом, закрыла глаза, подняла руку вверх и сказала. – Я не чувствую присутствия злых духов в этом доме.
– Злой дух – внутри людей, которые живут в бараке и уничтожающий их человечность.
– Понятно. Как в школе, только иного толка. А что у Иришки родители… – она замолчала, так и не решившись продолжить вопрос.
Вика все поняла и сказала:
– Как тебе сказать… отец может неделями, месяцами пить, а мать работает в другом городе на двух работах, чтобы прокормить семью. Уставшая и измученная рабыня превратностей судьбы, она приходит с работы поздним вечером, ждет, когда Иришка уснет, потом достает из шкафа убранную бутылку водки и выпивает, забывая о своем несчастье, забывая обо всем, чтобы стать свободной.
– Ужас…
– Да.
– Они, наверное, никогда отсюда не уедут?
– Иришка всегда говорит, что это только временное местожительство и скоро они переедут в нормальную квартиру, в которой будут жить, как люди, а родители перестанут пить. Прошло уже шесть лет, квартиры как не было, так и нет, а родители пьют с каждым днем все больше и больше.
– Жаль мне ее, – сочувственно сказала Элизабет и задумалась.
– Еще бы. Никому такого не пожелаешь. Иришка не любит, когда ее жалеют. Вообще, она ненавидит, когда другие говорят о ее семье, осуждают. Она всегда говорит, что ненужно за нее волноваться, у нее лучшая семья, которую она любит, невзирая ни на что. Конечно, это обман, отвод глаз. Но ей так проще жить.
– Надеюсь, когда-нибудь ее отец бросит пить и начнет, наконец, выполнять супружеские обязанности, работать и помогать жене.
– Иришка с матерью тоже на это надеются. Увы, годы проходят, а он все пьет и пьет, даже не пытаясь остановиться и взять себя в руки.
– Почему бы им его не бросить, начав жизнь с чистого листа?
– Куда они пойдут? Кроме двух комнат в бараке у них ничего нет: ни денег, ни сбережений, ни другого имущества. Они в ловушке. Все, что-то когда-то накопленное непосильным трудом – пропито и утеряно в бездне рухнувших мечтаний, превратившихся в прах, в серый тлеющий пепел…
– Выход есть всегда, – не соглашалась Элизабет.
– Есть. И Ирина его нашла, путь, который я не одобряю.
– Какой? – поинтересовалась Элизабет, которая искренне переживала за Иришку, хоть и была с ней не знакома.
– Найти поскорее жениха, чтобы уехать далеко-далеко от родителей и забыть о них, как о страшном сне.
– Почему ты не одобряешь такой путь, Виктория? Я не понимаю…
– Она сменила только за один месяц двух ухажеров. Понимаешь? И это еще не все. Помнишь, мы в парке говорили о родителях и о детях, как они похожи? – Элизабет кивнула. – Так вот. Иришка, не дай Бог, конечно, тоже любит повеселиться, как ее отец, потанцевать в запретных клубах, пропуская пару алкогольных напитков, успевая знакомиться с новыми парнями.
– Она выпивает!? Неужели она ничему не научиться на родительских ошибках?
– Видимо, нет… – пожала плечами Вика.
– Не мне ее судить, но она глупа.
– Я с тобой согласна. Поэтому и говорю, что не одобряю выбранный его путь, якобы, к хорошей жизни. Он шагает по тонкой красной линии, которая натянутая, как тетива. Если оступиться, то можно больно ранятся, – Виктория замолчала, глядя на двух «опустившихся» алкашей, которые запели застольную песню.
– Ты с ней разговаривала на эту тему?
– Да. И не раз. Все без толку! Либо она послушно кивает и улыбается, словно я рассказываю ей анекдот, либо не соглашается и кричит, что я не права. В общем, мы не говорим больше на данную тему, чтобы лишний раз не ругаться друг с другом. У нее есть своя голова на плечах, пускай сама думает и решает, как ей лучше жить.
Они замолчали.
Виктория еще раз позвонила Иришке, чтобы та поторапливалась.
– Мне нравится одно хорошее, а главное точнее высказывание, – сказала Вика. – «Одни семьи поднимаются вверх, другие – опускаются вниз».
– Кто это сказал?
– Не помню. Какой-то известный писатель, мыслитель. А вот и она! Не прошло и часа! – Иришка вышла из подъезда и помахала Виктории рукой. – Надеюсь, ты ей ничего не расскажешь.
– Если даже сильно захочу – не смогу.
К ним подошла Иришка с взлохмаченными волосами, неаккуратным макияжем и улыбкой на лице. Она была одета в яркую одежду: красные туфли, капрон, коротенькая джинсовая юбка, красная футболка с улыбающимся мышонком Микки, поверх футболки – синяя курточка без надписей.
Она визгнула и обняла Викторию, сказав:
– Привет, подруга! Скучала?
– Привет! Почему так долго? Я тут вся продрогла!
– Долгая история. Вечные проблемы с отцом. Ну да ладно, не будем про этого осла говорить! Ты готова получить удовольствие?
– Ты же знаешь, я не особо люблю кино.
– Зато ты любишь Ди Каприо…
– Раньше с ума сходила, – уточнила Вика и спросила. – А что с ним новый фильм вышел?
– Да. Ты правда не знала?
– Нет, – ответила Вика.
– Значит, все-таки сюрприз удался.
– Ага. Что за фильм?
– «Поймай меня, если сможешь». Он там играет авантюриста-обольстителя.
– Класс, – обрадовалась Виктория.
– Не то слово!
Иришка начала рассказывать сразу обо всем, что приходило в голову. Начала она с того, как весело отдохнула в туристическом походе, где познакомилась с классным парнем, который ее поцеловал на закате в последний день похода, и закончила тем, что у нее во время месячных невыносимо болел живот, да так сильно, что матери пришлось вызвать скорую помощь воскресным утром.
Виктория, чувствовала, что Элизабет волнуется, когда они с Иришкой стали рассказывать о сокровенном, о личном, о котором она не должна была знать: ее рука то потела, то дрожала. Поэтому Вика, изредка смотрела в ее сторону, улыбалась ее, пытаясь успокоить добродушным взглядом.
Элизабет хоть и было неуютно и как-то непривычно, она все равно радовалась тому факту, что она вырвалась из повседневных оков и идет на фильм в компании девчонок, одна из которых ее понимает и более того посылает дружескую улыбку. Как же ей не хватало общения! Друга, который выслушал бы ее и поддержал. Друга, с которым было бы хорошо, спокойно и уютно… И теперь она, кажется, такого нашла. Викторию. Она хотела плясать от неописуемого, опьяняющего чувства внутри, от которого пробегала дрожь по телу.
Виктория, слушая Иришку, думала совсем о другом. Она думала о Домовом, об и их смутном будущем, не вселяющем никаких надежд. Что будет, когда она расскажет Домовому правду об их колледже? Какой путь он выберет? Продолжит ли он учиться или рискнет оказаться на берегу отчаяния и забвения? Если он окажется там, на берегу, то сможет ли он вернуться к ней, к обычной земной девушке? Что если она его потеряет навечно, пока он будет искать свой млечный путь, который поможет ему найти выход из Небытия? А что если она не успеет его спасти, вдруг он уже кого-нибудь убил, превратившись в безумного убийцу? Что будет тогда?
– Виктория… Виктория, – позвала ее Ирина.
– Да. Что? – спросила Вика, очнувшись от раздумий.
– Ты меня слушаешь?
– Да, – обманула ее Вика.
– Неужели? И о чем я говорила?
– О том, как тебе сделали укол…
– Понятно, – сказала Иришка, нахмурилась, отвернулась от нее и закурила.
– Прости. Я думала о нем.
– Мы и так встречаемся раз в месяц, а ты и… ладно, проехали.
– Прости. Не обижайся, – извинялась Вика.
– Я не обижаюсь.
– Обижаешься.
– Нет! Все, давай больше не будем…
– Я занималась любовь с Домовым.
– Что?
– Что слышала. Давно хотела тебе сказать об этом. Вот поэтому и не слушала тебя.
Они остановились, и Иришка ее обняла.
– Ты моя хорошая… И давно?
– Пару недель назад, – ответила Виктория.
– Как ты себя чувствуешь?
– Уже лучше. До этого было хуже. Такое чувство, что мою плоть ранили колким предметом.
– Мне это знакомо. Как Домовой?
– Давай я расскажу тебе об этом позже. Сейчас мы опаздываем на фильм.
– Хорошо. Только не думай, что легко от меня отмажешься. Я хочу знать все, – в этот момент к ним подошла Светка, поздоровалась с Иришкой и увела в сторону Ирину, чтобы с ней минутку посплетничать.
– А ты мне расскажешь? – шепотом спросила Элизабет.
– Расскажу, если ты будешь моей подругой. Хочешь со мной дружить?
– Я… я очень хочу.
– Я тоже. Значит, подруги.
– Да. Спасибо.
– За это не благодарят.
– Буду знать.
Элизабет, Иришка и Виктория вышли из кинотеатра в приподнятом настроении. Фильм им понравился, особенно красавчик Ди Каприо, который блистал не только природным обаянием и харизмой, но и, несомненно, живой, блистательной актерской игрой (Виктория считала, что он лучший актер современности).
Было за полночь. Темно, безлюдно и тихо. Ни дуновения ветерка, ни проезжающих мимо машин, ни цоканья каблуков и шорканья ботиков, ни смеха, ни криков, ни бесконечной череды пустых разговоров, только стрекотание кузнечиков в траве и зловещий вой собаки где-то вдалеке.
Выглядывающая из мутно-пепельных облаков серебристая луна, освещала пешеходную дорожку, вымощенную узорчатой каменной плиткой, по которой шли три девицы, взявшись за руки. Они смотрели на бледное сияние луны, которое вот-вот перестанет освещать их путь, так как ее закрывали волнообразные иссиня-черные облака.
Они проходили мимо городской думы, рядом с которой росли ели, мимо музыкальной школы, освещенной ярким желтыми фонарями, мимо городского парка, в котором на скамейке спал бомж, укутанный старым тряпьем и бумажными коробкам, а рядом с ним – грязная, с усталыми глазами, овчарка. Собака посмотрела на них, подняв голову и, поняв, что нет никакой угрозы для жизни ее хозяина, снова положила голову на лапы и закрыла глаза, погрузившись в неспокойный сон. Где-то кто-то злорадно и громко смеялся, потом послышался крик и оглушительный звук в ночи разбитой бутылки. Элизабет, Виктория и Иришка благоразумно добавили шаг и через несколько минут подошли к бараку. Теперь на скамейки сидела молодежь: одна девушка и три парня; они пили пиво и лузгали семечки.
Иришка поздоровалась с ними и попрощалась с Викторией.
– Ты точно дойдешь? Может, все-таки вызовем такси, я попрошу у матери деньги?
– Вот еще придумала. Не надо мне никакого такси, на своих двоих добегу.
– Ну, смотри. Как придешь сразу мне позвони, а то я буду переживать, не буду спать.
– Позвоню. Пока, Иришка, – она ее обняла и чмокнула в щечку.
– Пока, моя киса, – попрощалась Иришка и убежала в барак, хлопнув гнилой дверью.
Виктория посмотрела на Элизабет и предложила:
– Может, побежим?
– Я не против, Вика.
Они побежала по дороге, цокая каблуками об холодный асфальт, отчетливо слыша свое учащенное дыхание и быстрое биение сердца.
– Тебе понравилась Иришка? – спросила Вика у Элизабет, когда они бежали.
– Да, – ответила та. – После твоего рассказа, я представляла Иришку невоспитанной и грубой особой легкого поведения, но к счастью, она оказалась не такой. На самом деле, она милая, веселая и одновременно бойкая девушка (думаю, она в обиду себя не дает!), нетщеславная и непредсказуемая, искренне любит тебя и смотрит на мир под иным углом, более циничным и менее наивным, чем мы.
– Любишь анализировать? – спросила Виктория.
– Нет, просто сила привычки. Работая каждый день с детьми, в школе, невольно начинаешь разбираться в их характерах, поведении и поступках.
– Меня сможешь проанализировать? Только прошу, откровенно.
– Почему бы и нет. Ты – красивая (это комплимент!), добрая, отзывчивая, ответственная, целеустремленная, активная. В общем, сильная личность с ранимой душой. Ты ведь любишь всплакнуть, когда никто не видит?
Виктория остановилась, жадно глотая воздух, подмигнула и сказала:
– Спасибо тебе за комплименты, но хотелось бы услышать откровенный анализ.
– Я так понимаю, под откровенным анализом кроется раскрытия твоих минусов, – Вика кивнула. – Хорошо. Ты сама напросилась. Ты немного эгоистична, капризна, смотришь свысока на тех, кто ниже тебя по пресловутому рангу… и… тщеславна, хоть и думаешь, что это не так. Недавно ты дала слабину из-за того, что услышала в свой адрес слова упрека и критики от друзей по Совету и зарыдала, когда надо было забыть об этом и радоваться успеху.
– Успеху? – переспросила Вика.
– Именно успеху! Твою идею приняли, хоть и не так, как ты рассчитывала.
– Разве тебе чужое мнение безразлично?
– Смотря какое. Если бы мама мне сказала, что проект неудачный и что его нужно доработать, я, конечно, расстроилась бы, но обязательно прислушалась к ее мнению. А если бы мне об этом сказал Андрей, тот самый, который тебя завел на Совете, я бы и глазом не моргнула, выслушала и сделала бы все равно по своему, потому что такие люди разрушители.
– Разрушители? Я тебя не понимаю…
– Разрушители – это те личности, которые разрушают, нежели созидают. Личности, которые вечно не довольны, осуждают других в их бестактности, злорадстве, неуважении и так далее. Это слабые личности, которые высасывают все соки, силу, энергию у сильных, словно паразит в человеческой плоти.
– Понятно. Хочешь сказать, чтобы я не слушала никого из Совета и действовала одна?
– Это будет эгоистично. Я хотела сказать, что бы ты слушала только тех, кому доверяешь. Не допускай, чтобы в тебя впивались черные, слизкие пиявки, вроде Андрея.
– Хорошо, я учту и запомню. Спасибо за твою откровенность. Я люблю тех, кто не боится говорить правду о других.
– Ты на меня не обижаешься? – взволнованно спросила Элизабет.
Они зашли в школьный парк.
– Нет, конечно, – ответила Вика. – Кажется, пришли.
– Да. Не подумай, что я параноик или боюсь темноты. Но мне показалось, что за нами следили всю дорогу.
– Может быть, злые духи? – предположила Вика.
– Возможно. Надеюсь, что духи, а не люди.
– Почему?
– Потому что иногда люди опаснее самых злых духов. Да ты и сама об этом прекрасно знаешь.
– Да..
– Мы ведь еще встретимся, Виктория? – вдруг спросила Элизабет.
– А ты не хочешь?
– Очень-очень хочу.
– Я тоже, – они улыбнулись друг другу. – Тогда до встречи.
– До скорой встречи. Пока.
– Пока.
– Будь осторожна!
– Хорошо! – крикнула Виктория, помахала рукой Элизабет и скрылась в ночи, где ее поджидал Олег.
Когда Виктория осталась одна, наедине со своими мыслями и страхами, она остро почувствовала, что за ней действительно кто-то следит – вон за тем палисадником, за деревом, за машиной, за углом панельного дома, в темном проулке, растворяясь в черном дымке ночи, подобно теням, которые каждый день следят за людьми.
Она побежала. Чем ближе она приближалась к дому, тем ярче себе представляла, что сейчас из-за угла выпрыгнет некто и зарежет ее холодным, сверкающем в ночи, ножом, по которому будет стекать черно-красная кровь.
Но никто не выпрыгивал, никто за ней не следил из темноты. Она была одна и, не одна. Повернув направо, она пошла по своей улочке и увидела, что в траве лежит человек и тихо молит о помощи.
Виктория хотела было пройти мимо него, но вспомнив об Элизабет, точнее о том, что она сказала (ты эгоистична и свысока смотришь на людей ниже по рангу), остановилась и спросила.
– Вам плохо? Может быть, вызвать скорую помощь?
– Не надо. Пожалуйста, помоги мне встать. Умоляю вас.
Она подошла к нему и протянула ему руку.
– Спасибо, – поблагодарил он хрипловатым, запыхавшимся голосом и сел, прижимаю правую руку к сердцу.
– Не за что. Что с вами случилось?
– Я не знаю… помню, что шел от друга… а потом закружилась голова… затошнило… я упал на землю… закололо в сердце… дыхание словно обрывалось. Какая жуткая боль! Я думал, что умру… умру! – Олег притворно заплакал.
– Успокойтесь. Давайте, я вызову скорую помощь, у меня есть телефон.
– Не нужно. Сейчас боль ушла, словно ее и никогда не было. Спасибо вам.
– Я просто помогла вам подняться с земли. И все!
– Ты протянула руку помощи и не прошла мимо, как это сделало три человека. Вы хороший человек. Как вас зовут?
– Виктория.
– Меня Олег. Очень приятно познакомиться.
– Взаимно.
– Почему вы так поздно гуляете, одна? Не боитесь?
– Нет. Я ходила с подружками в кинотеатр?
– Понятно. Можно мне попросить еще об одной услуге.
– О какой?
– Голова еще немного кружиться… помоги мне встать на ноги, я пойду домой.
– Конечно, – она подошла к нему и обхватила его талию и помогла ему встать на ноги. – Может, все-таки скорую?
– Все хорошо… хорошо, – он вцепился пальцами в ее плечи. Он чувствовал ее запах волос, запах ее нежной, как лепесток розы, кожи. Он хотел ее, хотел одолеть ее юным, совершенным телом, но сдерживался, томительно предвкушая свою дикую, необузданную расплату.
– Больно…
– Ой, прости. Я так боюсь упасть, что… Прости, прости меня, я не хотел.
– Ничего страшного, – сказала Виктория.
– Что здесь происходит? Виктория? Эй, ты, ублюдок, живо отойди от моей дочери, а не то я тебя убью! – закричал Константин и чуть не набросился на Олега.
– Пап, он ничего мне не сделал! Прошу тебя, не бей его! – она обняла отца, Олег упал в траву, вскрикнув от боли.
– Почему он тебя обнимал? – гневно спросил у нее Константин.
– Он меня не обнимал, он за меня держался, ему было плохо, я решила помочь. Он нуждается в помощи. Не бей его, прошу тебя!
– Не буду, Виктория. Это правда?
– Да, папочка.
– Я спрашиваю у него! – он посмотрел на Олега грозным взглядом.
– Да. Простите меня. Я не хотел причинить боль вашей дочери. Она мне помогла встать с земли, когда мне стало плохо. Не корите ее, за ее доброту.
Константин подошел к нему и сказал:
– Что с тобой стрелялось?
– Я упал… сердце заколола…
– Тогда твои дела плохи. – Константин помог ему встать с земли. Олег притворно издал вопль боли. – Да ты еле на ногах стоишь, приятель! Надо бы вызвать скорую.
– Нет, нет, – сопротивлялся он. – Я чувствую себя уже лучше, сам дойду до дома.
– Ничего не хочу слышать, я вижу, как тебе уже лучше. – Константин достал из кармана телефон и вызвал скорую помощь.
Положив в телефон обратно в карман, он извинился перед ним за то, что принял его за маньяка, насильника малолетних девочек.
– Вам не за что передо мной извиняться. На вашем бы месте, я поступил так же.
– У вас есть дети? – спросил Константин.
– Нет. К сожалению, моя жена не может забеременеть.
– Мне жаль…
– Спасибо за сочувствие. Мы не сдаемся и подумываем взять ребенок из детского дома.
– Это замечательно и благородно с вашей стороны!
– Да, спасибо. Я сам из детского дома и знаю, что такое, когда тебя берут в новую семью.
Послышался вдалеке вой сирен. Красно-синие огоньки скорой машины мелькали во тьме беззвездной ночи.
– Слава Богу, едут! – с облегчение сказал Константин.
– Извините меня… я доставил вам с только хлопот…
– Пустяки, – отозвался Константин, глядя к подъезжающей машине.
– Виктория, спасибо тебе за то, что, возможно, спасла мне жизнь. Я твой должник. Я обязательно куплю тебе самую большую игрушку!
– Ой, не надо, не надо!
Подъехала машины скорой помощи, из нее вышли два недовольных врача в белых халатах, монотонно спросили несколько типичных вопросов (что случилось? как зовут? что болит?), вытащили носилки, положили туда «больного», небрежно погрузили в машину, хлопнули дверью и укатили прочь, отставляя облачка пыли.
Виктория взяла папу за руку, и они пошли домой.
– Вика, я же просил тебя ехать обратно на такси. Почему ослушалась?
– Потому что у меня не было денег.
– Я же тебе дал и на кино, и на попкорн, и на такси.
– Э… у Иришки не было денег на попкорн. Я себе и ей купила.
– Щедрая ты моя, готова последние деньги отдать другим.
– Это разве плохо?
– Нет. Я такой же, дурачок. Меня всегда мама ругает за это…
Они посмотрели друг на друга и засмеялись.
– Если серьезно, обещай мне, Вика, не ходить больше одной ночью. Ты же знаешь, как это опасно! Не дай Бог, что-нибудь случиться. Я не переживу!
– Обещаю.
– И остерегайся тех, кто просит помощи…
– Что?
– Ты слышала.
– Но почему? Если бы я ему не помогла, кто бы ему помог?
– Хороший вопрос. Ты молодец. Ты проявила и доброту, и храбрость. Я горжусь тобой.
– Правда?
– Конечно, мое солнце! Я всегда горжусь тобой, как и твоя мама, как твой брат!
– Я рада…
– Извини меня за то, что тебя учу жизни. Помню, что ненавидел, когда мой отец учил меня – семнадцатилетнего юнца – уму разуму. В общем, Виктория, пожалуйста, запомни одно, что не все больные – больны. Это может быть хитроумная приманка, чтобы обокрасть, или хуже, причинить преднамерен-ную боль. Слава Богу, что сегодня ты помогла добропорядочному человеку, любящему мужу.
