Василий Васильевич Пряхин
Виктория
– Очень приятно, – скромно сказал Клементина, пожав ее руку.
– Взаимно. Жаль, что пришлось познакомиться в таких условиях.
– И мне.
К ним хромая подошел встревоженный Антон и спросил:
– Что с ней сделали эти твари?
– Антон, здравствуй!
– Слава Богу, Элизабет! – обрадовался он и поцеловал Элизабет в лоб вместо щеки. Потом взял на руки Викторию. Положил голову на ее грудь. Послушал сердцебиение. – Сердце бьется. Милая моя, проснись. – Он посмотрел на Элизабет. – Где они? Маски? Духи?
– Я их уничтожила.
– Ты? Как ты это сделала?
– Я убила их своим мечом, – ответила она.
– Что ты тут делаешь? – придя в сознание спросила Виктория. – Разве ты не знаешь, что это опасно!?
– Виктория вернулась. – Элизабет прильнула к ней. – Я так испугалась за твое здоровье.
– Она спасла нас, – сказал Василий.
– Убила двух духов, – добавил Антон.
– Я тоже рада тебя видеть! – призналась Виктория. – Ты такая смелая и храбрая. Я так тобой горжусь.
– А я тобой.
Антон отпустил с рук Викторию, она встала на землю и закричала от боли.
– Что такое, Вика? – спросил Антон.
– Жутко болит живот. Жутко!
– Ее ударил по животу дух, – шепнула Элизабет ему на ухо.
– Чертов сукин сын! – выругался он. Потом скомандовал Василию. – Срочно позвони в скорую помощь!
– Не надо, Антон, пройдет, – пыталась отговорить его Виктория. По ее ногам побежала темная жидкость. – Кажется, я потекла.
– Ты не потекла. Это воды отошли, – сказала Элизабет.
– Как воды? Только середина седьмого месяца! – удивился Антон.
– Прости. Это первый признак того, что женщина скоро родит.
– О боже! – еле слышно сказала Виктория, чуть не потеряв сознание. – Такого не может быть.
– Василий, ты вызвал?
– Да. Они едут.
Из-за угла выбежали бледные и напуганные родители Виктории, Мария и Константин.
– Что случилось? – спросила Мария; по ее щекам бежали слезы. – Где ты был, Василий? Отвечай! – Она взяла его за плечи и стала трясти. – Что тут вообще происходит?
– Мам, меня заставили убежать из дома. Я невиноват!
– И кто же это интересно тебя заставил убежать из дома, а? – грозно спросил Константин. – Ты хоть представляешь, как ты нас напугал? Я думал, у меня сердце выпрыгнет из груди, негодный мальчишка! Мы думали, что ты болен, поранился, умер!
– Не ругайте его, – остановила их Виктория. – Во всем виновата я. И только я. Да и сейчас это не важно!
– Как это неважно!? – возмутились Мария. – Он сбежал из дома! И откуда ты об этом узнала?
– Мам, Пап, у меня воды отошли…
– Что? Когда? – растерянно спросил Константин, подойдя к Виктории.
– Сейчас, – ответила она.
– Так ведь только седьмой месяц…
– Преждевременные роды, мама.
– Вы скорую вызвали?
– Да, – ответил Антон.
– Боже, Иосиф, Мария помоги нам, – помолилась Мария.
– После родов вы нам все объясните, – подытожил Константин. – А пока нужно идти к выходу. Сюда скорая не подъедет.
– Хорошо, – согласила Вика. – Пап, мам, только не ругайтесь. Я вас люблю.
– И мы тебя любим, дочурка. Ты главное крепись.
– Я боюсь, – призналась она.
– Это нормально, девочка моя.
Вдалеке послышался вой серен скорой помощи.
Глава 12
Машина скорой помощи подъехала к больнице, когда на востоке появилась красная полоска.
Светало.
Звезды тонули в утренней дымке. Бледная луна отчаянно пыталась удержать первенство на небосклоне, но солнце было непоколебимо и расплавляло луну в ярких, раскаленных до предела лучах. Ветер безмолвно теребил листья высоких дубов, просачиваясь сквозь траву.
Резкий поворот налево. Скрип тормозов. Отключение рокочущего двигателя – тишина.
Из кабины вышли два немолодых медбрата и открыли дверцу салона, чтобы помочь беременной девушки выбраться из-за неудобного салона «Газели». Но их помощь не понадобилась. Викторию за левую руку держал Василий, а за правую – взволнованный Антон, который все еще не мог поверить, что его жена рожает, а он совсем скоро станет отцом. Вслед за ними из салона вышли не менее взволнованные и напуганные родители Вики, Константин и Мария, которые, несмотря на собственные принципы, не скрывали того, что они чувствуют, чего бояться. Они не стеснялись слез, струившиеся по их лицам, которые избороздили пока еще неглубокие морщинки. Они не боялись смотреть в глаза дочери с отвагой и тревогой, с лаской и упреком, с пониманием, с трепетной любовью, благоговением, страхом и раскаяньем.
Зайдя в больницу, в прохладный и просторный холл, Виктория увидела своего лечащего врача, который работал в ночную смену.
– Здравствуйте, Виктория! Вот уж я и не думала, что здесь и сейчас увижу именно вас. Что вы тут делаете? Я ждала другую пациентку…
– Вы ждали именно меня. Кажется, я рожаю чуточку раньше, чем надо было, – ответила Виктория и попыталась улыбнуться. – Алисе, не терпится поскорее увидеть наш мир.
– Чуточку? – изумилась врач. – Седьмой месяц! Вы уверены, что воды отошли?
– Да.
– Сейчас мы поднимемся на третий этаж, в родительное отделение. Там я вас отсмотрю. А пока скажите родным, чтобы они либо шли домой, либо ждали в холле. Хорошо?
Виктория кивнула, подошла к родным и попросила их идти домой, хорошенько выспаться и приходить обратно. Они естественно отказались от этого предложения и упрямо настаивали на своем, а именно: ждать ее в холле до той поры пока врач ее не осмотрит и не скажет о первых результатах.
Виктория перестала с ними спорить после третей попытки, и пошла вместе с врачом в родильное отделение.
Поднявшись по широкой мраморной лестнице на третий этаж, они вышли в длинный коридор, который был сверху отбеленный, а снизу окрашенный в темно-зеленый цвет; на полу был постелен пошарканный линолеум коричневого цвета. С обеих сторон холла, через каждые два метра, были размещены двухместные палаты.
Викторию поместили в свободную палату номер 13.
– Плохо, когда медсестер не хватает. Как без рук, – пожаловалась ей врач. – Вы пока раздевайтесь и ложитесь на кушетку, а я схожу в свой кабинет.
Через пять минут врач зашла в палату, улыбнулась Виктории, помыла руки, надела перчатки и начала проводить осмотр. От нее пахло крепким кофеем и печеньями.
– Извините. На ходу засыпаю. Не привыкла работать по ночам, – оправдывалась она. – Приходиться пить кофе галлонами. Так. Я отвлеклась. Я все еще не могу поверить в то, что у вас, у здоровой и молодой женщины, будут преждевременные роды. Беременность протекала без отклонений. Все показания были в норме. И тут на тебе! Воды отошли. Вы не выполняли тяжелые физические нагрузки? – Виктория помотала головой. – Стресс? Пережили за родственниками или поругались с мужем? Такое бывает. И я уверена, что причина вашего «сбоя» лежит где-то на поверхности. Вы ничего не хотите мне рассказать? Не думайте, что я там какая-то дурочка и ничего не понимаю… но разве беременная женщина будет просто так гулять в четыре часа ночи на безлюдном стадионе?
– Я хотела признаться с самого начала, как только вас увидела, но не решилась, – тихо сказала Виктория. Замолчала, потупив взгляд на свои руки. – Но теперь я готова вам открыться, если, конечно, вы не против. – Врач была не против. – Мой брат сбежал из дома. Когда мама позвонила и сказала, что он пропал, я места себе не находила и недолго думая оделась и побежала искать его; муж меня не отговаривал, он знал, что это бесполезно, поэтому пошел со мной. Когда мы его нашли, на стадионе, он хотел спрыгнуть с трибун.
– Ужас! – воскликнула врач.
– И прыгнул.
– О боже!
– Именно тогда я потеряла сознание. Очнувшись, я поняла, что воды отошли.
– А что ваш брат? С ним все хорошо?
– Да, все хорошо. Его поймал Антон. Им обоим повезло. Ни одного перелома, ни вывиха, ни синичка, ни ссадин.
– Почему он прыгнул? – поинтересовалась врач.
– Несчастная любовь, как он позже нам признался.
– Вам нужно срочно обратиться к детскому психиатру. Срочно.
– Обязательно.
– Это не шутки.
– Я знаю. Доктор, извините за мою бестактность, но все ли у меня хорошо?
– Простите. Снова отвлеклась. Но теперь я хоть знаю причину вашего «сбоя». Надеюсь, все обойдется. Седьмой месяц – это не восьмой.
– Что?
– Я имела в виду, что на седьмом месяце рождаются больше здоровых и крепких детей, чем на восьмом, – объяснила она. Потом добавила. – Так. Ваша матка открылась всего на четыре сантиметра. Надеюсь, через десять часов вы будите готовы.
– Десять часов!
– В лучшем случаи. Возможно, пятнадцать. А вы что думали? Первая стадия родов – раскрытия матки – самая продолжительная.
– Ясно. А сколько я буду рожать?
– Вы имеете в виду, сколько будет длиться второй период родов, кстати, который называется изгнанием плода?
– Да, – подтвердила Виктория.
– У каждой женщины по-разному. От одного до двух часов. В вашем случае, возможно и быстрее. Но обещать ничего не могу.
– Ужас,… а как часто будут схватки? И какой продолжительностью?
– Каждые десять-пятнадцать минут, в дальнейшем каждые две-три минуты. Продолжительность одной схватки небольше минуты, – ответила врач. – Я, или медсестра, постоянно будем следить за вашим состоянием. Так что не переживайте.
– Это радует. Можно вас обременить еще одной просьбой?
– Конечно.
Они улыбнулись друг другу.
– Скажи, пожалуйста, моим родителям, чтобы они шли домой, и приходили утром. И сразу вопрос: моему мужу, Антону, можно быть рядом со мной, в палате?
– Ночью нельзя. Но ради вас, Виктория, я сделаю исключение.
– Спасибо.
– Не благодарите, это мелочь.
– Тогда передайте Антону, чтобы он поднялся ко мне в палату.
– Хорошо передам.
– Еще раз спасибо.
Врач, ничего не сказав, вышла из палаты, чтобы выполнить поручение.
Через пару минут в палату зашел Антон, припал на колени и обнял Викторию.
– Как ты, любимая? – спросил дрожащим голосом он.
– Жить буду, – ответила она и поцеловала его в лоб.
В пять часов вечера Викторию перевели в операционную.
Константин остался ждать Викторию в холле, дабы в операционную не пускали посторонних, да и сам он, вряд ли согласился бы увидеть столь сокровенное таинство для мужчины – рождение ребенка. Рождение человека. Рождение чуда.
В операционной было светло и прохладно.
Акушерки аккуратно помогли Виктории лечь на кушетку.
По ее разгоряченному лицу бежали струйки пота. Волосы непослушно выскользнули, распушились, спадая на ее изнеможенное лицо. Белая хлопчатая пижама прилипла к мокрому от пота телу. Очередная схватка. Невыносимая боль. Ее руки безжалостно впивались в простыню кушетки. Из гортани наружи вырывались отчаянные крики и вопли. Тело, подобно волнам в пучине океана то вздымалась над кушеткой, то ниспадало.
Напряжение росло. Боли становились сильнее, крики громче.
– Я не могу, – сказала она доктору. Голос дрожал. Лицо бледнее луны. Глаза, не видели ничего кроме боли, раскидывающей свои молнии над кушеткой. – Не могу.
– Глупости, Виктория, – сказала доктор. – Тужьтесь. Когда вы не тужитесь, то препятствуете потугам, сопровождаемые схватками, то вы задерживаете роды. Соберитесь. Вы сможете.
Виктория изо всех сил начала тужиться. Ей было страшно и больно. Она одновременно хотела и не хотела расставаться с ребенком, который прожил в ее утробе всего семь месяцев из положенных девяти. Она к нему так привыкла, что перестала обращать внимание на то, что она беременна; словно ее дитя всегда было с ней. Ей нравилось быть беременной, гордой и счастливой женщиной, которая обрела нечто больше, чем первый Божий дар – родительскую любовь – она открыла для себя смысл жизни, который ранее для нее был неведом и далек от истины.
И теперь она рожала. С каждой схваткой, Виктория чувствовала, как головка ребенка прорезается сквозь половую щель и рождается. Вслед за головой без особого труда на свет появляются крохотные плечики, ручки, туловище, ножки.
Томительная Секунда. Две. Ребенок, покрытый кровью, начинает кричать и изворачиваться в руках врача.
– У вас девочка! – радостно сказал врач. – Здоровая девочка!
Виктория, не веря собственным глазам, смотрела на свою дочь, на Алису. По ее красным и потным щекам побежали слезы счастья, а лицо озарилось светлой и усталой улыбкой.
Когда она взяла Алису на руку, она заплакала и поцеловала ее в лоб.
Как же она была прекрасна!
Виктория, держа на руках Алису, положила голову на подушку и почувствовала ничем несравнимые чувства – чувства облегчения, свободы и воздушного и яркого счастья, счастья быть матерью, роженицей.
Она хотела кричать от радости, но у нее не было сил кричать. Она хотела обнять мужа и кружиться с ним в танце любви, дарить ему то, что чувствовала она сама, но у нее не было сил встать с кровати и идти. Она хотела парить над землей, но у нее было крыльев.
– Что вы стоите как истуканы, дайте мне скальпель!? – закричал доктор на молодых акушеров, которые увидел нетипичное сильное кровотечения, вызванного отделении плаценты от стенки матки.
От сильного головокружения Виктория на секунду закрыла глаза.
***
Открыв глаза, Виктория сначала не поняла где находиться, только потом, когда картинка сфокусировалась, она увидела во всей своей красоте и величии – безмолвную и пугающую пустыню. Пустыню одиночества, где за дюной простиралась другая, точно такая же. И ничего больше. Один песок. И чистое красное небо без единого облачка.
Она подумала, что это всего лишь странный сон, поэтому поднялась с земли, стряхнула с нагого тела зыбучий песок, крохотные песчинки прошлого, и пошла на запад, глядя на палящее солнце, окрашенное в красно-бардовые цвета. Ее ноги обжигал песок, впивался.
Виктория то поднималась вверх по крутой дюне, оставляя следы, которые мгновенно засыпал ветер песком, то опускалась вниз, чуть ли не падая в тайные владения духов пустыни, чье разгоряченное дыхания она чувствовала на протяжении всего изматывающего пути в никуда. Она хотела обернуться, но так и не решалась, продолжая идти, изнывая от боли и жажды.
К вечеру, когда солнце стало садиться на западе, Виктория вступила на безобразную землю, изборожденную глубокими, черными трещинами, оставив далеко позади песчаные дюны.
Она еле-еле переплетала ноги, голова кружилась, мысли были все поглощены пустым мечтаниями о глотке живительной водице.
Стало прохладней, когда солнце склонилась за горизонт.
Виктория упала на колени возле черного, обугленного дерева больше не в силах держаться на ногах; она была истощена и физически, и морально, и духовно. Последний лучик надежды на спасение гас так быстро и безвозвратно, что ей хотелась зарыдать и сдаться. Но Виктория не привыкла сдаваться без боя, поэтому поползла по земле, мысленно представляя себе, как пьет мутную воду из лужи и благодарит Бога за его снисходительность и безграничную любовь к людям, к ней.
Минуты шли, а за ними – часы. На пустыню опустилась ночь, холодная и промозглая. Черное небо озарилось сверкающими звездами, словно купол цирка, освещенный крохотными лампочками.
Подползя к прогнившим ступенькам, ведущим в чуждый дом, она вся дрожала, содрогаясь всем тело. На ступеньке лежала миска с водой. Она дотянулась до миски, но опрокинула ее на землю. Ибо ее пальцы окоченели, скрутились так, словно неправильно срослись после многочисленных переломов.
Виктория взывала от отчаянья и горя, ударив кулаком по земле. Ее последняя надежда угасла, растворилась в черной дымки ночи. Вода впиталась в сухую землю. Она посмотрела на миску и увидела там, на самом донышке, тонкую линию живительной воды. Она подползла к ней, опустила голову в миску, вытянула сухие губы, которые соприкоснулись с водой, и выпила все, до последней капли, почувствовав новый прилив сил.
Придя в себя, она кинула взгляд на дом. Он ей показался знакомым. Обугленный, перекошенный, гнилой. Жуткий.
– Родительский дом Домового, – сказала Виктория. – О Боже!
Скрипнула дверь. Виктория вздрогнула. Из дома лился желтый свет, падая на парадную, полуоткрытую дверь.
Виктория нашла силы подняться на ноги, хоть это было и нелегко, и зайти в дом, который одновременно манил и отталкивал.
Зайдя в комнату, Виктория услышала, как трещит дерево в камине, встроенном в западную стену большого зала и как кто-то пел тихим голосом странные песни о войне.
Вика зашла в комнату, надеюсь увидеть в ней Домового, но его там не было. Он был далеко от этих мест и истекал кровью на поле боя. Он боролся за жизнь, вцепившись в нее так, как хищник вцепляется в свою жертву.
В комнате, на кресле, сидел отец Домового, положив ногу на ногу. Он курил сигару, выпуская едкий дым. Он ехидно улыбался, глядя на нее исподлобья.
– Я ждал тебя, Виктория, – сказал он, не поднимаясь с кресла. – Ждал этой встречи. И вот – мое желание исполнено. Теперь мы можем поговорить в тишине и в спокойствии, с глазу на глаз. Тет-а-тет, так сказать. – Он показал рукой на свободное кресло. – Прошу, садись.
– Где Домовой? – спросила она. – Где я? Это сон? Или…
– Я отвечу, если ты сядешь, – настаивал он.
– Ладно, – согласилась она и села напротив отца Домового, лицо которого было непроницаемо, словно уже вымерло и потеряло свой цвет и сияние.
– Вот и славненько. – Он посмотрел на Викторию пустыми и властными глазами. Потом сказал, вытащив из черной рясы чрезмерно длинные и костлявые кисти руки. – Тебе, наверное, интересно, где ты и что ты тут делаешь?
– Как вы догадались?
– Довольно сарказма! – пригрозил он. – Ты ведь знаешь, девочка, что со мной шутки плохи. И если ты не будешь уважать меня, то не сомневайся: я не дам тебе ни единого шанса, чтобы выжить. Ты меня поняла?
– Поняла, – ответила она, перестав с ним спорить, прежде всего, чтобы выяснить какую игру он затеял. – Так, где я?
– Ты в мире, в котором вырос Домовой и в котором ты не раз была.
– Это я и без вас поняла. Только вот есть одна маленькая загвоздка – я сплю. И мне снится сон. А вы лишь мое видение.
– Ты уверена в этом?
– Более чем.
– Тогда вынужден тебя разочаровать, ибо то, что ты видишь – это не сон.
– Это даже смешно. Вам не удастся меня обдурить. Не удастся. Я знаю, что я не могу путешествовать во сне, вне телесной оболочки. Это физически невозможно. И вы об этом знаете.
– Знаю. И не спорю, что ты раньше не могла путешествовать во сне, как твоя подруга Элизабет. Но теперь ты можешь. И знаешь почему?
– Почему же? – поинтересовался она.
– Твоя душа на мгновение оторвалась от тела, ибо ты умираешь.
– Что? Это полная чушь!
– Виктория, вспомни, Домовой хоть раз называл меня обманщиком? Я знаю, он величал меня по-разному: и тираном, и деспотом, и моральным деградированным уродом общества, и так далее и тому подобному, но ни разу обманщиком. Думаешь, почему ты потеряла сознание, когда рожала? В данный момент твоя жизнь на волоске, на тонкой грани. Врачи делают все возможно, чтобы остановить кровь, но, увы, их тщетные попытки увенчиваются пока крахом, неудачами. Еще несколько минут и ты умрешь.
– Хорошо, я, возможно, поверила вам. Пускай, я умираю. Тогда зачем я нужна вам здесь и сейчас?
– Хороший вопрос. Ну, во-первых, чтобы насладиться твоей красивой смертью. А, во-вторых, чтобы помочь тебе умереть, убив твою подлую, двуличную душонку, которая виновна в том, что мой сын умер от рук отца! – Он замолк.
– Что вы сказали? Домовой, мертв? Вы его убили?
– Да, убил, – хладнокровно ответила он. – Но у меня не было выбора. Либо он, либо я.
От этих слов Виктория застыла на месте; из глаз бежали слезы, губы дрожали. Он ревела, но пыталась не показывать ему свою слабость. Ей было больно, но он не видел ее истинной боли. Да и смог бы он ее увидеть?
– Вы убили собственного сына? Вы? – дрожащим голосом спрашивала она. Ее глаза выражали боль и скорбь, гнев и злость. – И теперь, когда преступления совершено, вы оправдывайте себя, что выбора не было.
– Именно.
– Выбор всегда есть. – Виктория еле сдерживалась, чтобы не зареветь. Встала с кресла, сделала шаг вперед и рухнула на пол. – Если хотите меня убить, то убейте сейчас. Я не буду сопротивляться. И не потому что я не хочу, а потому что я так слаба, что даже не могу встать с пола, не говоря уже о том, чтобы сопротивляться вашей силе. Это глупо. Пронзите меня мечом. И дело с концом. Я больше не намерена слушать вас, ибо вы мне противны. Вы – ничтожество, с которым зазорно вести диалог. Вы – сыноубийца! Вы проиграете войну! Именно из-за вас падет ваша Великая армия! Вы совершили непростительный поступок, поэтому ждите немедленной расплаты за ваши грехи.
Отец Домового рассмеялся и спросил:
– От кого?
– От того, кто выше всех нас.
– От Бога, что ли?
– Кто знает. Кто знает.
– Ты глупа! – сказал он и опустился на колени.
Отец Домового обхватил левой рукой Викину шею, а правой – вытащил из ножей меч. Меч сверкнул в свете луны. Он поднес меч к ее лицу и стал водить по нему.
– Боишься? – спросил он.
– Нет, – обманула она.
– А как же твоя семья? Твоя дочь? Твой муж?
– Они справятся без меня.
– Ты врешь, ты боишься умирать. Боишься. Только ты не хочешь в этом признаться.
– И никогда не признаюсь.
– Ты глупа! – воскликнул и всадил меч в ее живот.
Виктория не воскликнула, не закричала, а просто опустила затуманенные глаза на меч, воткнутый в ее живот, из которого хлестала алая кровь. Потом посмотрела в глаза тирана. И улыбнулась. Только она улыбалась не ему, а Домовому, который хромая шел к отцу, подняв вверх меч. Его руки, лицо, доспехи обрамляла запекшаяся кровь; он был бледный, словно мертвец, восставший из мертвых.
– Чему ты улыбаешься? Смерти?
– Да. Твоей. – Когда она говорила, из-за ее рта бежала кровь, капая на пол.
– Что? – спросил он и обернулся.
Последнее, что он увидел, как Домовой наносит смертельный удар.
Меч рассек воздух, снес его голову.
– Домовой, ты жив! – сказала она, глядя на него с любовью.
– Да. Я жив. – Он опустился на колени, обнял ее и увидел мяч, воткнутый в ее юное тело. – Ты ранена. Нет…
– Пустяки. Я родила дочь, – похвасталась Виктория, закрывая глаза.
– Я так рад. – Он поцеловал ее, придерживая, чтобы она не упала. – И ты, должна выжить ради нее.
– Я умираю.
– Нет. Ты не умрешь. Рана пустяковая.
– Мне холодно, Домовой. Я вижу то, что ранее не видела.
– Что ты видишь?
– Яркий свет! – ответила она, глядя не на него, а куда-то вдаль, в пустоту. В бесконечность. – Как красиво!
– Не оставляй меня, Виктория! Не умирай!
– Я люблю тебя… люблю… и всегда любила…
– Я тоже тебя люблю.
Виктория закрыла глаза.
– Виктория? – Нет ответа. – Вика? – Тишина. – Проснись! Проснись! – Он проверил пульс. Не прослеживается. – НЕТ! – закричал Домовой. – Не умирай! Проснись! Проснись!
Он снял доспехи. Из раны все еще сочилась кровь. Он взял на руки Викторию и понес в свою комнату, чтобы положить ее на кровать.
Его мир двоилась и расплывался. Думал, что не дойдет.
Он положил мертвую Викторию на кровать, укрыл одеялом. Потом сам лег рядышком, обнял, пожелал спокойной ночи.
И закрыл глаза.
НАВСЕГДА.
Прошло полтора часа, как Викторию увезли на кресле-каталке в операционную.
Время остановилась, замедлив свои невидимые стрелки. Антон не находил себе места. То ходил взад-вперед по коридору, залитым дневным светом, то садился на кресла, расположенные вдоль западной стены, то вскакивал с них, как ошпаренный, и бежал к окну, чтобы удостовериться, что его окружает реальный мир, а не мир сновидений и фантазий. Ему не верилось, что это происходит наяву. С ним.
Он пытался не думать о плохом, но это было так же невозможно, как невозможно не думать о существовании таких понятий, как Добро и Зло.
Антон разбавлял мрачные мысли светлыми воспоминаниями.
Воспоминания его успокаивали, он возвращался к ним снова и снова. То он перемещался, чтобы посмотреть на школьный спектакль, где они с Викторией играли главные роли, то в книжный магазин, где случайно столкнулись после четырехлетнего перерыва, то на качели, спрятанные под густой кроной высокого дуба. И еще в тысячу мест, греющих его душу.
Поглощенный воспоминаниями, Антон не заметил, как к нему подошел врач и сказал:
– Антон Юрьевич, извините. – Лицо врача было бледное, какое-то безжизненное. – Мне нужно с вами поговорить.
– Конечно. Я тут замечтался, что вас и не заметил. Как Виктория? Как мой ребенок?
– Именно об это я и хочу с вами поговорить.
– С ней что-то случилось?! – воскликнул Антон, с надеждой глядя в глаза врача. С надеждой, которая таяла так же быстро, как лед на палящем солнце, ибо глаза врача не обещали ничего хорошего.
– Садитесь. Я прошу вас, мне и так тяжело.
Антон сел.
– Вы стали отцом. Я вас поздравляю.
– Спасибо.
– Ваша дочь – жива и здорова.
– Слава Богу! – воскликнул Антон.
– Слава вашей смелой жене, – исправил Антона врач. – Вес девочки – два килограмма пятьсот грамм, рост – сорок шесть сантиметров. Вы ее можете взять на руки через несколько минут. Она прекрасна, так сказала ваша жена…
Нависло молчание.
– Что с моей женой? – с тревогой в голосе спросил Антон.
– Она умерла. От кровотечения, которое мы не смогли остановить.
– Умерла?
– Да.
– Это шутка? Вы обманываете меня или как? – Антон встал с кресла. Пошел в операционную. Дверь была закрыта. – Немедленно впустите меня в операционную, я хочу увидеть свою жену и поздравить ее с тем, что она стала матерью. Я хочу ее расцеловать.
– Антон Юрьевич, успокойтесь, – призвал его врач. – Отпустите дверную ручку, ломать ее нет смысла. Послушайте внимательно то, что я вам говорю. Ваша жена умерла. И вам придется с этим смириться. Простите, что именно я говорю всем об этом. Но кому-то ведь надо? Она умерла. Ее больше нет.
Антон смотрел в его глаза и плакал. Ничего не сказав, он развернулся и, пошатываясь из стороны в сторону, побрел по коридору.
– Мне очень жаль, – только и мог сказал доктор.
Антон остановился. Обернулся. Ударил кулаком о стену. Закричал: «Нет!». Закрыл лицо руками, прислонился к холодной стене, опустился на пол. И зарыдал, постоянно задавая один и тот же вопрос: «Почему?».
К нему подошел врач. Хотел помочь, подал ему руку. Антон оттолкнул ее, встал с пола и побежал на выход.
По пути он встретил Мария, Константину и Василия. Он остановился, глядя на них красными глазами, наполненными злостью, болью, страхом, непониманием, отчаянием. Лицо побледнело, веки дергались, волосы стояли дыбом, руки безжалостно дрожали, рот открывался и закрывался, не издавая ни звука. Он не мог сказать, что их дочь умерла. Не мог.
– Я стал отцом, – сказал он, рыдая так, как не рыдал никогда.
Он обнял Марию и выбежал на оживленную улицу.
Шокированный, полубезумный, потерянный, он смотрел на людей и не видел их лиц. Он смотрел на дома, которые исказились, превратившись в груду железа и бетона. Он смотрел на потускневшее небо, на хмурые облака, на деревья, на поросшую траву.
– Антон! – позвал его Константин, выйдя из больницы.
Он его не слышал, как и не видел.
Прежний мир рухнул, оставив после себя воспоминания, пыль.
Прах.
Он побежал, убегая подольше от несправедливости, от боли, от смерти, от проблем и бесчестия. Он убегал туда, откуда нет выхода. Он видел перед собой спасение и бежал на яркий свет в конце туннеля.
Встревоженный Константин побежал за ним.
Через десять минут Константин стал нагонять Антона, да и то, потому что Антон запнулся о камень, упал на сухой асфальт и долго не мог встать.
Антон уже выбежал на дорогу, навстречу высокоскоростным машинам. Ему повезло. Водители успевали затормозить, не сбив обезумевшего от горя мужчину. Он перелез через ограждения на встречную полосу. Дождался пока автобус подъедет достаточно близко, чтобы водитель не успел затормозить, приготовился, но так и не успел сделать шаг, так как Константин вовремя его остановил, схватив за шею своей могучей рукой и повалив на землю.
Оттащив в сторону от дороги, Константин закричал:
– Ты что делаешь, совсем рехнулся!
– Она умерла. Умерла, – сквозь рыдания говорил Антон.
– Я знаю. – Константин прижал его к своей груди. По его лицу струились слезы. – Но это не повод совершать самоубийство. Не повод. Мы переживем это. Переживем. Теперь ты, мы должны заботиться об Алисе. Ты меня понял? Понял?
– Да, отец, – ответил Антон.
Когда к ним подбежали Василий с Марией, они увидели, как двое сильных мужчин, рыдали, обняв друг друга в теплые, спасительные сети, молясь за Вику и за ее новую жизнь. Молясь за здравия Алисы.
Мария и Василий прильнули в их объятья и тоже зарыдали.
В день скорби, после невыносимых в эмоциональном плане похорон, Антон все еще не верил, что его жена погребена под землей, что теперь он больше никогда ее не увидит. Не увидит не только ее красивых глаз, губ, носа, подбородка, нагого грациозного тела. Он не увидит выражения ее лица, когда она радуется или наоборот, когда огорчается. Не увидит, как Виктория, смотрит на него с теплотой и лаской, любовью и злобой. Как хмурит бровки, когда злиться. Как розовеют ее щечки, когда она обманывает, или стыдится. Как она смеется над его шутками тихими беззаботными вечерами. Ох уж этот живительный смех, который всегда поднимал ему настроение! Сладкий, мелодичный, певучий! Он разжижал его черствое сердце, и на душе в одно мгновение становилось теплее и уютнее. Теперь он был лишен ее смеха, как и мерного сопения по ночам, бесшумного плача темной ночью, прерывистого дыхания после физических нагрузок. Он больше не почувствует запах ее волос, запах ее ароматной кожи. Он лишился всего, чем дорожил. В один короткий миг.
Антон смотрел на сладко спящую Алису в кроватке и тихо плакал, чтобы не разбудить ее. К нему подошел Василий, одетый в черный фрак и шепотом сказал:
– Моя племянница самая красивая.
– Да. Она красавица.
Они сели на диван, глядя в пустоту, погрузившись в молчание. Василий держал в руках запечатанный конверт; он не плакал, вобрав всю боль внутри себя.
– Я не верю, что ее нет, – признался Вася.
– Я тоже.
– Странно. Кажется, что она сейчас зайдет в комнату и развеселит нас. – Молчание. – Словно в том гробу была не она, а другая Виктория… какая-то бутафорская кукла. А настоящая, наша Виктория, где-то спряталась и ждет подходящего момента, чтобы появиться и всех нас удивить.
– Я тебя понимаю. Мне кажется, что она ушла в магазин и вечером вернется…
– Зачем мы обманывают друг друга?
– Наверное, чтобы пережить потерю родного человека. Мы создаем выдуманный мир, чтобы забыть и не думать…
– Я не хочу ее забывать.
– Я знаю. Мы ее не забудем.
– И что же нам делать без нее? Как быть?
– Ничего. Просто надо жить дальше и любить, – мудро ответил Антон.
– Любить больно, – ответил Вася, вытерев слезы рукой. Потом спросил. – Почему Бог забрал именно ее?
– …
– Она ведь была самой лучшей. Самой доброй.
– Я не знаю, Вася, почему случилось то, что случилось. Банально, наверное, сказать, что такова жизнь. Жизнь, у которой финал один – смерть.
В комнате воцарилось молчание.
– Зачем тебе конверт? – поинтересовался Антон.
– Я написал ей рассказ. Я обещал еще давно Вике. Но… не успел… А вчера мысли в голове кружились-кружились и вот… – Василий протянул конверт Антону и сказал:
