Александр Карпович Ливанов
Мой конь розовый
Время ответит
Слово «демократия», в Америке очень популярное. Оно, может, уступает в популярности лишь другому слову «доллар». Этим двум словам, американец, кажется, научается раньше, чем слову «мама». Впрочем, сдается, подлинная демократия в Америке только для доллара!..
Во всяком случае – нет в Америке престолонаследования, напротив, налицо все институты формальной демократии: конституция и всеобщие выборы, республика и федерация, конгресс и сенат, во главе всей страны – президент…. Но вот рок политиканства и безраздельной власти доллара – народ то и дело возглавляет не самый мудрый, не самый достойный американец, а такой же политикан, отличающийся от других лишь большей беспринципностью и послушанием…
Таков и нынешний президент Рейган. Президент из голливудских актеров. Словно доподлинного правления страной и народом уже вовсе не требуется, отныне достаточно все изображать! И Рейган изображает. Государственное радение и оптимизм, деловитость и бодрость… И во всем – самоупоение актера: какая, мол, досталась роль! Личности в президенте никто не почувствует – ее нет. Смотришь на него и думаешь: неужели Америка не заслуживает лучшего правителя? Ограниченность и узость кругозора, как говорится, написаны на его лице. Неопределенная и рассеянная улыбка успевания, прилизанная на пробор прическа, приказчичьей белый платочек в кармашке пиджака. Суетлив до необычайности! Энтузиаст «оборонной инициативы», «звездный войн»…
Муха на политиканской ядерной хлопушке, вообразившая поэтому, что и все люди на земле – мухи, в отличие от ее самой, обреченные тем же ядерным политиканством.
Но демократия – даже по-американски – остается благом. Четыре года – срок предостаточный, чтоб народ разобрался в своем президенте. Американцы – трезвы и крепки рассудком. Вряд ли они оставят над собой правителя, который разоряет страну военными расходами, уже достигающими половину бюджета! И сверх того может ненароком ввергнуть свою страну – и с этим весь мир – в ядерную катастрофу…
Видно, ни для человека, ни для народов нет «всеобщих истин момента». Истины познаются лишь в процессе. Причем разные здесь ритмы. Но, главное, приход к истине неизбежен для всех!..
Процесс
Судя по всему, отведенного человеку срока жизни, за редким исключением, ему недостаточно для его духовного повзросления. Как отдельному человеку, так и его поколению. Наследие духовное, накопленные в этом ценности, все еще, видать, слабый здесь помощник. Не роковое ли в этом упущение природы, с одной стороны ставящей перед человеком духовную цель, а с другой стороны столь рачительно экономящей на годах жизни человека?
Но духовное повзросление человека – и человечества – когда-то состоится – как итог многовекового процесса развития человека и общества. Должна, по-видимому, совершенствоваться сама наша природа, в первую голову – эстетические начала самих инстинктов! Биологическую их прислеповатость должна сменить духовная прозорливость. Скажем, изменится отношение к женщине, научимся лелеять-желать-ценить ее не по поводу тех же, природных «сигналов» («внешность», «стать», «фигура» – и т.д.), а за ум, доброту, бескорыстие. Должен измениться, повзрослеть эстетический комплекс нравственности в самих наших инстинктах, культура чувств позволит человеку, как от похоти, беречь чистоту помыслов от недоброжелательства, вражды, зависти и зла! В нас, в нашей природе идет этот процесс, идет творчески, хотя и со срывами, в замедленных подчас ритмах, но идет неуклонно!..
Во имя
Есть общенародные бедствия, и есть, посреди них, отдельные, личные беды человека. Так, например, историки пишут главным образом о первых, и лишь изредка о вторых – когда и в них, личных, собственно, видна первая, общая беда. Литература же, наоборот, пишет главным образом о бедах личных, отдельных людей, чтоб из их непростой – художественной – суммы предстала та же общая человеческая беда…
Такая «личная беда» случилась на войне с младшим лейтенантом Елиным, например. Мы в тылу «облетывали новую матчасть», то есть – полку предстало пересесть с АНТ-40 на Пе-2. Во время очередного учебного полета (для чего полк отвели на тыловой аэродром) мой друг Елин и совершил свой неслыханный «подвиг». Он не проверил перед полетом закрытие люка кабины, вследствие чего вывалился дорогой бомбовый прицел, хотя сам штурман успел ухватиться за края люка, чтоб чудом уцелеть. Штурман был разжалован в мотористы (ниже – некуда) и в «назидание потомкам» должен был найти на земле этот злосчастный прицел. Хотя каждому ясно, что после падения прицел обратился в металлолом, Елину велено было: «на карачках проползти по земному шарику – прицел найти…».
Так и не припомню я, нашелся или нет этот злосчастный прицел, из-за которого штурман – посреди общей беды: война – переживал свою личную беду: потерю прицела и разжалование. И вот, пишу сейчас роман о войне, там приведен и этот эпизод, а чем кончить его, не знаю. Так и вижу досаду на лице читателя: увильнул, мол! Не знаешь, что сказать? А мне это как раз позарез знать охота!
И ведь застопорило все. Хуже возле этого места, как медведь вокруг дупла с медом… И «увильнуть» не могу, и правды не знаю. Впрочем, знаю, что через год Елин опять летал штурманом. И ничего более. Правда факта не есть правда о войне… Нужна, видимо, историко-нравственная интеграция множества фактов.
«Не обманываю ли я читателя, не зная, как ответить на важнейшие вопросы?» – мучился Чехов. «Важнейшие вопросы» – этические, исторические, социальные… А есть, знать, еще и простейшая писательская мука – «не обманываю ли я читателя?». И сознание, что ни в важнейшем, ни в простейшем – обманывать нельзя. Затем, как их сопрячь правду факта – и правду художническую? Вторая, впрочем, старшая, она командирская. Как на войне: подчиняющая. Не произвольно: «во имя…» И продолжаются и бои, и ответственность командира.
Не ублажить ли беса?..
Вообще-то люди уступчивы. Уступают, уступают всяким мелким бесам, будучи выше их нравственно, надо ведь как-то ладить, рядом жить, вместе работать. Так в семье, так в коллективе, так в общежитии человеческом. Только крупных бесов они еще не научились упреждать, выявлять, уступать им в возможном, чтоб избежать больших бед!
Скажем, пожаловать бы сразу безвестного младшего лейтенанта и корсиканца Бонапарта званием первого консула, затем – императора Франции; подарить ему дворцы и замки, даже наделить личным живописцем Давидом, любовницей Жозефиной с ее драгоценными камелиями, в общем дать ему все то, чего он добился кровью миллионных жертв, дать ему даже его славу (скажем, как это изображается в «Дон Кихоте», когда театрализация и иллюзия вполне походят на действительность!) – лишь бы не губил народы, не усеял землю трупами, не принес бы голод и мор, по сути затем же, чтоб удовлетворить свой бесовской эгоизм, свое титаническое тщеславие!..
Ведь надо и людям быть политиками и дипломатами, направить это на добро, если ими становятся бесы, и все употребляют на зло против людей!.. Вот оно современное гамлетовское «быть или не быть»!
К слову сказать, хотя сатанинство Бонапарта само по себе было ничтожно, как и во всех подобных, пусть и помельче, случаях сатанинства, – ведь доказал же он, что и первым консулом республики, и императором Франции он был неплохим, то есть ничем он не был на своем месте глупее или ничтожней, чем Людовик XVI или Луи Филипп…. Но какой ценой, какой ценой было это доказано!
Историческая маниловщина? Но, как знать. Может, вовсе не маниловщина здесь, а здоровое зерно? Скажем, не поэтому ли (хотя бы отчасти) именно Франция не просто капитулировала перед Гитлером, очередным сатанинством, как об этом ныне говорится в истории, а, учтя уроки Наполеона, явила масштабно-государственное непротивление злу насилием, не ввязалась в поединок, отошла, спряталась, выждала, сохранив города от разрушения и народ от жертв?.. Вспомним и то, что сделано это было еще до нападения Гитлера на Россию, когда еще Франция не могла предвидеть каких жертв будет стоить ей и России – каждому своя – свобода…
Трудно
…Почему нам так трудно все дается? Ведь все по добру, по разуму?.. Видать, именно поэтому, что идем напрямик, там, где дьявол, наоборот, делает ставку на низкое в жизни, гнет восьмерки, лукавит, путает нам карты.
И что же? И нам начать «гнуть восьмерки»? Нет, ни в коем случае! Ведь только этого и ждет дьявол! На это лишь он и рассчитывает! Только так он надеется нас одолеть!.. Ведь и вправду – мы терпим огромный урон, как только хоть малость сходим с прямоты нашей… Нам все трудно дается? Но так оно и должно быть. Творчество и есть там, где трудно. Истина там, где трудно. Пусть же будет трудно и впредь!..
Надежда
Вот уже издаем Гумилева и Набокова. «Правда» пишет о необходимости возродить «русские звоны», ушедшую красоту предков, о которой Цветаева писала: «…Заголосило, залилось птичьим щебетом, заливчатым пением каких-то неведомо больших птиц, праздником колокольного ликования! Перекликанье звуков, светлых, сияющих… Половодье, хлынувшее, потоками заливающее окрестность…».
Вот уже слово «Бог» пишем уважительно, прописной буквой. Это уже не тот боженька-пугало с иконы, не тот бородатый и всемогущий небожитель, который служил так верно земной мамоне поповской! Тот и впрямь нам теперь вредить не сможет – при нашем повсеместном образовании… Это совсем другой Бог – жизни вселенной и природы, частью которых мы сами являемся, изначальной духовности мира и жизни, мучительных борений добра против зла, души человеческой так жаждущей красоты, гармонии, счастья… Он – не порабощающий, а освобождающий и мысль, и мышцу для труда и творчества, потому что он духовная цель человеческой жизни!
И все современные формы социальных призраков, мнимостей, эфемерностей, вся их разбежистость, временность, ускользание, все это, видимо, неизбежно приведет к тем душевным сгущениям чувства, которые наконец образуют, пусть и инстинктивно, духовного человека! Ведь таким, несомненно, и замыслен он в самых сокровенных упованиях природы. Точно мать, оставшись на пороге, проводив в люди своего невзрослого сына, смотрит она нам вслед с печалью и надеждой, с любовью и верой. Она все сделала для нас – на больше ни сил, ни возможностей не достало, она отдала нам лучшее, отдала нам свою веру в лучшее, в то, что мы догадаемся о красоте добра и научимся творить его!
Плохая традиция
Как никогда прежде, идеология ныне означает культуру, а культура идеологию. Как никогда прежде, лишь культуре ныне под силу решать наши главные духовные задачи…
И как больно видеть, что сплошь да рядом «руководящие товарищи на местах» понимают культуру как некий «довесок», «антураж» к производству, росту благосостояния, отдыху, ограничивая ее сферу театром, музеем, памятниками, неким культурно-бытовым сервисом! Даже литература под словом – «культура» – у таких руководящих товарищей не подразумевается! Что же тогда остается от культуры – без литературы? Одни поименования, «мероприятия», «жесты» и «ритуалы»? В работники культуры, в отделы культуры, направляются либо провинившиеся, либо неоправдавшиеся, либо, наконец, «малоценные работники»! Плохая традиция. Некультурно это. Убыточно для духа жизни. Ведь культура – вторая мать для человека!
Перед утренним кофе
– У меня обязательность – прямая, безоговорочная: солдатская!
– А у меня что же – генеральская?
– Не знаю, не знаю… Может, генеральская, может просто женская… Верней всего – ни то, ни другое… Что-то ненадежное, уклончивое, бьющее на хаос… Чтоб вы без нас только делали?
– Вот, вот – даем вам возможность проявить себя… руководить нами, нашим… «хаосом» – а еще ругаетесь! В главном, в женском – мы ведь и обязательны, и неукоснительны… Род человеческий нами жив, людей рожаем! Разве этого одного мало? Разве это пустяк? Нас – на ваше – не хватает… Как вас – на наше, домашнее, житейское… Ты ведь мне сам читал у Экзюпери… Мы разными путями идем к Богу! Вы исправляете мир своим трудом, делаете удобным для жизни, мы даем миру тех, ради кого он создан и вами улучшаем – человека… Создавайте мир, но оставьте женщину такой, какой она создана природой. Преображая нас для своих удобств – вы создаете тогда истинный хаос!
– Я жалею, что читал тебе Экзюпери… Ты взяла у него лишь то, что льет воду на твою женскую мельницу…
– Нет, неверно… Просто он был редкостно понимающий мужчина! Он не льстил – понимал женщину! Зачем нам – первенство! Оно и вам не нужно! Важно – каждому оставаться самим собой… Смотришь на вашего брата: либо обабился, либо… «скот на подстилке»… Где книга? Вот, сам подчеркнул! «Велик для меня только воин, когда он сбросил оружие и баюкает ребенка…». Или это, о двух истинах. «Каждая из которых имеет смысл только в том случае, если она сочетается с другою. Ибо в качестве воина ты обладаешь своею любимой, и в качестве возлюбленного ты сражаешься на войне… Поэтому не замыкай себя в женщине. У нее ты искать будешь то, что уже ты нашел. Можно лишь время от времени к ней возвращаться: так человек, живущий в горах, иногда спускается к морю…». Вот речь мужчины!
А ты чего хочешь? Чтоб море поднялось в гору? Чтоб ни моря, ни гор? Зачем-то ведь природа их делает – каждого своим нравом, на своем месте! Значит мир надо обустраивать с умом, творчески сообразуясь с природой, а не с личными – мужскими – удобствами или выгодами… Не трогайте женщину! Не навязывайте ей – свое… По доброте она уступит, притворится, но проигрыш здесь – сплошной. Для обеих истин, для жизни! Пойми это: мужчина…
Чтоб мечты сбывались
Помните, милую, звонкоголосую хохотунью и певунью Вареньку Коваленко из чеховского (чуть не сказал кинофильма – так жива в памяти, стоит живой перед глазами Ольга Андровская – Варенька!) рассказа «Человек в футляре»? Впрочем, и вправду фильм теперь не отделить от рассказа – он одна из лучших чеховских экранизаций.
Помните, какую бурную деятельность развернули «дамы», чтоб «соединить» Вареньку, у которой «в приданое одна гитара» и Беликова? Нет, – «коня и трепетную лань» – здесь ничего не скажет. Варенька – вся жизнь, а тот зануда и фискал, живой мертвец…
Но факт остается фактом. Такова была действительность. «Дамы» ли, «господа» ли, в городе или в деревне, богатые или бедные, дворяне или мужики, от деревенской свахи до губернаторши, все-все немедленно кидались на обнаружившуюся «невесту», не пристроенного «жениха»: соединить, сосватать, женить! Это было делом божеским, делом житейским, и все здесь старались изо всех сил. Пусть Варенька не доставалась Беликову (к удовольствию читателей и зрителей), но такие срывы у дореволюционной «общественности» на поприще гименейства были редки. Охват был при этом – самый полный, самый стопроцентный! Никто не был забыт – кривой и хромой, рябой и с сумой. Равно и прекрасный пол. Сироток и бесприданниц особо опекали в этом смысле. Собирались пожертвования, толстосумов заставляли раскошеливаться, пускались по рукам подписные листы (даже такт старались соблюсти – обеспечить возможную негласность!).
Разумеется, все обстояло не так идеально, но это было, что там ни говори… Симпатичная черта минувшего времени.
Ныне – из повышенного что ли уважения к личности? – молодые в общем-то предоставлены самим себе. «Клубы знакомств»? Попытки – десятилетиями-создать «Брачную газету»?
Все читают эти объявления смеха ради. А ведь кому-то не до смеха было, когда отнес заявление в газету? И если они вызывают смех, стало быть, недоработка здесь редакции! Видимо, надо отказаться от стандарта. Пусть и несколько образцов, а ведь все равно – стандарт… Здесь бы потрудиться журналисту (писателю), вложить душу, употребить дарование, чтоб каждое объявление… Нет! Не то слово, не тот «жанр»! Нужно нечто иное! Миниатюра, эссе, зарисовка… Нужен блеск и фантазия! От заголовка до последнего слова! Ведь были художники в сочинении писем, эпитафий! За что взымался гонорар! А здесь – о живых, о судьбах человеческих, о мечтах, об ожиданиях счастья!..
Так и вижу ее, всю в сиянии остроумия, таланта, блеска, очень проникновенного художественного слова: «Брачную газету» (которой тоже нужно изменить, сделать броским, живым, поэтическим название!). Перед этой газетой в долгу все литераторы! Как важно, чтоб пришли сюда энтузиасты, а не ради «службы», «оклада», «должности согласно штатному расписанию»… Всюду это – лишь губит энтузиазм…
Начать с конкурса на название газеты. Конкурса на каждое объявление (прилипчивое слово, а ведь нет пока другого!). И фото, – да обязательно фотографии. Художественные, цветные. И никакого стандарта! Творчество газеты – как творчество жизни!
Газета с торжественным, во всем предсвадебном, настроением. Кстати, брезжат уже первые – наметочные – названия: «Приглашаем на свадьбу» или – «Исполнение мечты», или – «Будьте счастливы!». Нет, надо как-то еще лучше назвать! Ведь речь – о счастье людей!..
Болезнь
Рабы, работорговцы, рабовладельцы… Думается, не случайно миновали эти позорные явления Россию. Равно, как не случайно они связаны главным образом с древней историей, с Римской империей, затем, уже в Новой истории – с Америкой.
Мне кажется, что я знаю – как устроена душа раба. Может, здесь мне дано услышать далекий глас предков? Прозвенела, катясь по звеньям поколений, генетическая цепь, донесла до меня вещий звук истины? Пусть не рабов – крепостных… Ведь должна быть какая-то предопределенность, в силу которой – один человек становился крепостным, другой барином? Если б только «поле боя» и «дворянство»! Тут и поле боя самой жизни, где главное не ратная мышца – а совесть или бессовестность!.. «На всех стихиях человек тиран, предатель или узник». И нет им конца жизненным стихиям. Кому не дано на них стать кем-то из этого триединства – те, знать, становились рабами. И, верно, были это совестливые люди…
С древности же подлость стремилась узаконить себя, то есть обрести правовую опору. Она, подлость, хотела стать законченной идеологией! Насаждая рабство, насилием и жестокостью превращая людей в рабочий скот, добывающий богатство насильникам, они же, насильники старались вызвать всеобщее чувство презрения к рабу! Не они, мол, насильники обрекают на рабство себе подобных, эти люди, мол, низки, развратны, ни на что не годны, забыты богом, и, стало быть, ничего иного и не заслуживают – кроме рабства! Бесправие раба даже выдавалось за божескую предопределенность: «рабство души»… (наверно, уже после того, как в рабе все же довелось признать – душу живу!).
А вот – как устроена душа работорговца, рабовладельца, наконец, фашиста – этого вообразить не удается… Вероятно, что здесь – «доказательство от обратного». Как раз у насилия нет души! Вот кто поистине – раб душой! Просто – внешнее человекоподобие при отсутствии человеческой сущности. Жестокие, алчные, спесивые, творящие неисчислимые беды, а по сути – безнадежно ущербные люди, страшные своим бездушием, рабы своих бездушных страстей, богатства, власти, золота… «Ужас мира, стыд природы», они укор не столько абстрактному богу, сколько конкретному человечеству…
Страшную болезнь бездушия мы еще не научились лечить…
Нет соотношения
Кто-то назвал Толстого – «ясновидцем плоти», а Достоевского – «ясновидцем духа». В этой формуле, пожалуй, больше стилистической изысканности, чем подлинной истины. Ведь не бывают они, по отдельности, эти двуединые ясновидства! Другое дело – на каких задачах каждый отдельный художник сосредоточился… Скажем, такая «подробность» из творчества великих писателей. Можем ли мы хоть на минуту вообразить Достоевского автором «Дьявола» или «Крейцеровой сонаты», «Отца Сергия» или сцен «соблазнения» Нехлюдовым Катюши Масловой из «Воскресенья»? Не сможем… Не присущи подобные «подробности» Достоевскому. Как не сможем, например, представить фамилию Бунина над «Русей» или «Визитными карточками»… Иное детство? Иное воспитание в семье? Иная юность и «круг ее товарищей»?.. Трудно сказать – почему есть «несмеющие темы» подобного рода, где особенно проявляется общее «ясновидство плоти» у одних художников, и почему не встречаем их у других…
Как и у людей вообще, так и у художников, – у одних на всю жизнь сохраняется застенчивая сокровенность перед «этим», другие в этом спокойно-откровенны, третьи вдаются в психологические перипетии. Мы, разумеется, говорим о художниках, а не тех авторах, которые порнографической бульварщиной спекулируют на «теме»…
К слову сказать, это свойство по-разному проявляет себя и у родителей в отношении детей, у педагогов в отношении своих учеников. И каждый раз это связано больше со свойствами характера, с влиянием воспитания и среды, чем с духовным началом.
Здесь, одним словом, слишком сказывается в художнике конкретный человек, его опыт, его привычка распоряжаться этим опытом: сделать ли его «откровенным», или «сокровенным». И никто не знает, не может прописать здесь – «должное соотношение» в «откровенно-сокровенно»… Один из трудных, между прочим, вопросов педагогики. И литературы. Ведь и она – педагогика. Разве что: общественная!
