Михаил Константинович Зарубин
Илимская Атлантида. Собрание сочинений
– Может быть, и не все, но не повязанные в городе банки по пальцам можно пересчитать, в каждом друзья, родственники, товарищи.
…Прошел сентябрь, за ним октябрь. Слава Богу, люди перед морозами стали покупать квартиры. У Инвесткомбанка, видимо, оказалось много дел, ему было не до выдачи кредитов. Да и Городской банк о себе не напомнил. А тресту кредит уже был и не нужен.
К Новому году дела в компании наладились, квартиры продавались. Алексей Николаевич шел по предпраздничному городу, любовался солнечными витринами магазинов и, почему-то вспомнив о Фениксе – мифологической птице, пытался понять, как такое может быть – чтобы из ее пепла рождался ее птенец. И тут он вспомнил маленький березовый листочек-кораблик, который сейчас, под толщей земли и снега, претерпевает непостижимые превращения, чтобы весной береза явила миру свой новый выводок, трепещущей на теплом ветру, ликующий в лучах солнца листвы. Но потом ведь наступит июнь? Неужели, опять дождливый? Неужели, опять придется идти в банк? Алексея Николаевича вмиг покинули романтические мечтания, и знакомое чувство неприязни вновь подкатило к горлу тошнотворной волной.
Возле яркой витрины Зубов заметил маленькую нищую старушку, она, плохо одетая, зябкая и голодная, стояла, как восторженный ребенок, пред кукольным Рождественским вертепом. Алексею Николаевичу стало невыносимо ее жалко. Ему показалось, что это несчастное существо перед Новым годом послано ему в укор: в укор его невнимательности, постоянной занятости, строгости к людям и к себе. В укор тому, что он за своей работой, посвященной благу людей, порой забывал о простых человеческих чувствах – доброте к ближнему, милосердии к страждущему.
Зубов порылся в бумажнике, достал денежную купюру и подал ее старушке. Та не отказалась, молча его перекрестила и медленно побрела по своему́, предначертанному только ей, пути.
Глава четвертая
Праздник
Зубов проводил совещание. Оно было посвящено вопросу утверждения оригинального проекта производства работ по жилому дому на улице Яковлевской. Имеющееся минимальное пятно застройки не позволяло выполнить работы по классической схеме.
Башенный кран пришлось устанавливать внутри будущего дома. Сегодня необходимо было принять решение об ограничении поворота его стрелы, рассчитать все так точно, чтобы не происходило зависание груза над стоящим рядом жилым домом.
Профессионалы умно и доказательно спорили о максимальном грузе, об автоматическом отключении, о способе подъезда, о бетонировании бетононасосом и еще о разных строительных премудростях.
Разговор то затихал, то вдруг резко выходил на полную динамическую силу, оркестр голосов, если использовать музыкальную терминологию, начинал звучать «фортиссимо». В один из таких энергетических моментов в кабинет попыталась войти секретарь директора, но оглушенная акустическим всплеском, застыла у порога.
Алексей Николаевич посмотрел на нее, появившуюся не вовремя, недружелюбно и резко, слегка охрипшим голосом то ли спросил, то ли приказал:
– Галя, что случилось? Подожди у себя!
Но Галя входить и не собиралась, заглядывая в приоткрытую дверь, она выкрикнула:
– Алексей Николаевич, к вам приехали.
– И что?
Но тут дверь кабинета распахнулась, и в проеме он увидел знакомую фигуру председателя депутатского корпуса Никольского поселения Вячеслава Ивановича Куклина.
– Ты откуда, друг? – вмиг окрепшим голосом радостно воскликнул Зубов, рванувшись ему навстречу.
– Прямо из Никольска.
– Понятно. Так, ребята, делаем перерыв, – мягко обратился он к своим коллегам, – вы в рабочем порядке без меня доспорьте.
Оставшись наедине с приятелем в комнате отдыха, Алексей Николаевич упрекнул его:
– Ты чего, позвонить не мог? Я бы подготовился к торжественной встрече на высшем уровне.
– Мог, конечно, Алексей, но все так быстро закрутилось. Вечером сообщение пришло – вызвали в Правительство области на совещание, не до тебя было, сам понимаешь. Ночью готовил отчет, утром выехал рано. Думал, тебе позвонить, но побоялся разбудить. Хорошо, что вообще застал.
– Хорошо, конечно. Только угостить мне тебя нечем.
– Чай-то есть?
– Чай есть.
– Вот и славно, – пробасил Куклин.
– Так ты не останешься на ночь?
– Нет, Леша. Дел – сам знаешь.
– Да я уже привык, что ты каждый раз приезжаешь на пять минут.
– Так получается. Но, Алексей, прошу тебя, не обижайся, вот соберусь и приеду надолго, и не один, а с Людмилой. И это случится скоро. А сейчас никак не могу, завтра депутатская сессия, от нее не отмахнешься и не передвинешь начало.
– Ладно, Слава, не буду строить из себя обиженного, тем более что у самого дел по горло. Рассказывай, как жизнь?
– Пока нормальная. Лето в разгаре, а летние дни хороши. Внуки живут у нас, Людмила целый день возится с ними и с огородом: и то и другое растет. У меня все также: с утра и до позднего вечера – работа, работа… Наверное, так до последнего своего вздоха и буду с ней жить в любви-ненависти.
Вячеслав задумчиво оглядел большую комнату, где иногда отдыхает его приятель – большой начальник и известный в городе специалист. Она, обставленная кухонной мебелью, выглядела просторной, светлой, от всего исходил свет чистоты, тепло уюта. Эффект просветленности и глубины пространства создавали, наверное, два пронзительно чистых окна, похожих на два прозрачных озерца, затерявшихся в небесных кручах. Облака летнего неба, казалось, легко проникали в комнату, белоснежным, пушистым, как снег, светом, обволакивали ее стены. Возле окна стоял удобный стол, сидя за ним можно было видеть перспективу улицы, упирающейся в горизонт, который затеняли вершины старых тополей, посаженных здесь еще в советские времена. Эти старожилы вызывающе размахивали своими огромными, как у неаполитанских пальм, лапами-ветвями, как будто порицали и новое время, и непривычные архитектурные сооружения наступившего нового столетия. У входа в комнату стоял книжный шкаф. Через стеклянные дверцы были видны разноцветные корешки обложек толстых книг. Напротив шкафа у стены раскинулся массивный кожаный диван. Вячеслав подумал, что, наверное, он иногда используется хозяином для того, чтобы часок, а то и два вздремнуть.
– Слава, Слава, – окликнул друга Зубов, – задумался-загляделся совсем, давай поближе к столу, а то чай остынет.
– Да я уже давно готов к чаепитию. Жду с нетерпением, – пошутил друг.
– Граммов по пятьдесят будешь?
– Нет. Хочу оставаться и внутри, и снаружи чистейшим, как стекла твоих сияющих окон.
Зубов восторженно охнул от такой метафоры, но Вячеслав перевел разговор в прозаическую плоскость. Времени на поэзию не было.
– Как у тебя домашние, Алексей?
– Домашних у меня – я и Маша. Наши внуки уже выросли, а правнуки еще маленькие, чтобы в гости ездить. Связь с миром родственников только по телефону. На дачу уже ездить нам не интересно, скучаем без ребят. От скуки спасает работа – она-то спуску не дает.
– Да, чуть не забыл, Алексей, привез я тебе пригласительные билеты.
– Это куда же, Слава? На балет?
– Нет, на балет билетов нет, но есть на наш городской праздник.
– А как нас касается ваш праздник? Мы при чем?
– Странный вопрос. Дом построили вы. А мы ордера выдавать будем на празднике.
– Слава, вы что, до сих пор дом не заселили? – от возмущения подпрыгнул на стуле Зубов.
– Да, до сих пор.
– Ну вы даете!
– Не мы, а все понемногу – «даем». Во-первых, после окончания строительства нужно обязательно выполнить кадастровый учет и получить технический паспорт на каждую квартиру. Выполняет эту работу Росреестр, как «быстро» он работает, ты знаешь. Хоть изведись весь на жалобы, они для них ноль. Сделают работу не тогда, когда смогут, а тогда, когда захотят.
– Так вы же власть, прикажите.
– Для них мы не власть, и, вообще, трудно сказать, кто для них власть. Хорошо, что в порядке исключения нам выполнили быстро работу.
– Три месяца это быстро?
– Да, – уверенно ответил Куклин.
– За это время, ты помнишь, какой объем работ мы сделали! Выходит, зря спешили?
– Алексей, не зря. Работа Росреестра начинается только после акта ввода объекта в эксплуатацию.
– Да, дела.
– Что мы опять о трудностях жизни разговор завели? Я привез десять пригласительных билетов на наш праздник. Ты вручи их тем, кто участвовал в строительстве. На свое усмотрение.
– Меня-то приглашаете? – тоном капризного подростка спросил, улыбаясь, Зубов.
– О чем ты говоришь! Обязательно, и, если можешь, с Марией приезжайте. Губернатор обещал быть, члены правительства области тоже. Ты вместе с губернатором ордера будешь вручать.
– Эта моя обязанность, Слава, лишняя, если можешь, вычеркни меня из списка «генералитета».
– Откуда вычеркнуть?
– Из списка персон, вручающих ордера.
– Губернатор тебя сам внес в этот список, сегодня мне напомнил, попросил, чтобы я тебя лично пригласил.
– Если бы не он, ты наверняка забыл бы про меня, – опять поерничал Зубов.
– Ладно тебе, забыл, не забыл, однако, личное приглашение губернатора тоже дорогого стоит.
– Хорошо, уговорил, Слава. Когда событие?
– В пригласительном все написано. Через неделю, в воскресенье.
– Что от нас требуется?
– Ничего, кроме прибытия.
– Только бы дождя не было.
– Не будет, Алеша, у нас все праздники, вне зависимости от погоды, бывают светлыми и теплыми.
– Пей чай, Слава, давай я горяченького тебе подолью. Сахарку подсыплю.
– Подлей немного. И подсыпь, конечно.
После манипуляций за чайным столом друзья замолчали, оба смотрели в окно на вспененные ветром облака, на качающиеся в такт его порывов макушки деревьев.
Вдруг, мгновенно соскочив со стула, Вячеслав Иванович звонко хлопнул себя ладонью по лбу и, взволнованно пробежавшись по комнате, почти выкрикнул.
– Леша, Леша, забыл тебя поздравить!
– С чем, Слава? Ты меня напугал, друг.
– Сегодня прочитал в областной газете, что вы, вернее компания ваша, награждена дипломом «За лучшее построенное в городе здание».
– Кто наградил?
– Законодательное собрание. А ты что, не знаешь об этом?
– Знаю, – вяло откликнулся Зубов.
– Так чего спрашиваешь?
– Уточняю, вдруг в газете ошиблись.
– Да, ты в своем репертуаре.
– В своем, Слава.
– А чего ты так скромничаешь. Из тысячи зданий ваше признали лучшим. Тут гордость должна бить фонтаном и разбрызгиваться на километры вокруг.
– Гордость выпирает. Кто бы еще с деньгами помог.
– Не путай одно с другим.
– Да ладно, успокойся, конечно, ничего не путаю, конечно, приятно. Да и объект был историческим, грех плохо сделать. Студийный корпус БДТ, он единственный в городе. Великое благо, что все работы выполняли под своим руководством: и проектирование, и строительство, и оборудование. Конечно, досталось по полной, но зато результат – тоже исторический.
– Город конкурс проводил?
– Нет, город был сторонним наблюдателем, хорошо, хоть не мешал. Театр федеральный, все шло через Москву, но и центр не мешал, инициативу отдал на откуп дирекции театра.
– Это же отлично.
– Как сказать.
– Почему?
– Театр к строительству имеет отношение опосредованное, приходилось работать за себя и «за того парня», касалось это вопросов энергообеспечения, технического и авторского надзора. Опасались не переступить грань по сметным делам. В результате – мы остались в убытках. Зато при славе.
– Но можно было доказать, вернуть убытки.
– Можно, только кому доказывать? Директор и художественный руководитель театра смотрели на меня как на всезнающего специалиста и верили только мне.
– Но это тоже отлично.
– Конечно. Но доказывать друзьям и признаваться в собственных ошибках, поверь, нелегкое дело. Не знаю, как бы поступили на моем месте другие, но я постарался даже не напоминать об убытках. Да и вообще, о чем можно говорить, если мы, можно сказать, получили подарок, творческий заказ, были первопроходцами. О деньгах ли здесь говорить.
– Согласен, Алексей, это счастье – построить здание, которое стало лучшим в городе.
– Но счастье – краткосрочное. Кто-то построит или уже строит здание лучше нашего, и будет тоже награжден такой же грамотой.
– Ты философ. Но признание на долгие годы тебе уже обеспечено, и новое здание на территории БДТ – высочайшая к тому ступень. А то, что за нами следуют те, кто лучше, талантливее, удачливее нас – так это непреложный закон жизни, условие нашего бытия.
– Да, Слава, я все понимаю и благодарен судьбе за этот подарок. Ведь дела строительные позволили мне узнать творческий мир одного из лучших театров России. Ты ведь знаешь, что с юности я заядлый театрал. А работы на площадке БДТ позволили понять, что из зрительного зала мы видим не весь театральный мир, который из мягких кресел, в мерцании хрустальных светильников нам кажется ослепительным. А вот за кулисами…
– Что – за кулисами он другой?
– Могу ответить словами Анны Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда»… Да как тебе сказать, вроде тот же мир, в котором и мы живем, но есть там свои тайны. Вячеслав, среди работников театра, актеров, у меня есть близкие друзья, есть просто приятели. На первый взгляд они люди обычные, но в своем мироощущении, понимании законов жизни – совершенно необыкновенные, непредсказуемые, как говорится, «штучные». Все – без исключения.
Зубов очертил рукой по воздуху дугу, словно хотел объединить и приблизить к себе всех театральных друзей, и ушедших, и ныне здравствующих. И продолжил мысли вслух.
– Конечно, обычные. Хоть у каждого своя жизнь, но жизненные классификации общие, человеческие: кто-то развелся, печалится, что негде жить; кто-то мечтает о любви вечной; кто-то нестерпимо ищет подработки и соглашается на низкопробные рекламные ролики; кто-то забывается в объятиях Бахуса; кто-то мечтает о высоких званиях, наградах и московской сцене. Знаю я таких несчастливцев, кто погнался за призрачным столичным успехом и споткнулся на этой дороге. Театр Товстоногова измены не прощает, как не прощал ее сам Георгий Александрович. Это как вырванный зуб, кому он нужен, кроме хозяина. Чаще всего у перебежчиков судьба не складывается и на новом месте, для артиста – это трагедия, это крушение жизни.
И, конечно же, они все – необычные. Не понимаю, как актеру удается мгновенное преображение. Какое бы ни было у артиста настроение, какая боль ни терзала бы душу, выходя на сцену, он перевоплощается так, что верится – здесь, на сцене, его настоящая жизнь, его единственная судьба. А всё, что за стенами театра, – мираж, эпизодическая роль.
Алексей Николаевич, склонив голову, замолчал. Он вспоминал прошедшее: своих великих друзей; всплыли в памяти какие-то мелочи – статуэтки в квартире Кирилла Лаврова, его прекрасный портрет, вспомнилось почему-то любимое селедочное масло Андрея Толубеева и то, как они вместе после спектакля покупали его в Елисеевском магазине. Перед глазами зарябили волны Фонтанки, похожие на взъерошенные перышки рябой курочки. Почему-то эти волны-перышки были горячие и соленые. Зубов зажмурился, не почувствовав, что слеза уже скатилась до подбородка.
– Алексей, очнись… про меня не забыл? – напомнил заскучавший приятель.
– Не забыл, Слава, – медленно выговаривая слова и отворачиваясь, ответил Алексей.
– Мне уходить пора. Давай попрощаемся до встречи на нашей земле. Приезжай обязательно, мы ведь пригласили артистов, правда, не из драматического театра, но у нас уличный праздник: трагедия или комедия нам не подойдут.
– Хорошо, что ты это понимаешь, однако, я знаю: у вас, Слава, своя хорошая самодеятельность имеется. С удовольствием слушал хор, а хороводы – глаз не оторвать. Красота. Самый настоящий русский дух.
– Конечно, и хор, и плясуны – все будут работать, все покажут свое мастерство.
– Размахнулись вы там не на шутку.
– Размахнулись, Алексей. Один раз в год можем себе позволить. Пора мне уходить. А вас жду, никаких отговорок не принимаю.
– Хорошо, Слава, береги себя.
Друзья обнялись, ласково похлопывая друг друга по спине.
Дверцу машины Вячеслав придерживал открытой, хотя автомобиль начал медленно отъезжать от крыльца офиса. Алексей Николаевич приподнял согнутую руку и сжатым кулаком помахал вослед приятелю. Они всегда так прощались.
Зубов еще стоял на крыльце, смотрел на дорогу, хотя машина давно скрылась за поворотом. Мысли о будущей встрече или солнечный ветерок, освежающий и лицо, и душу, заставили его задержаться на воле. В кабинет идти не хотелось. Хотелось окунуться в пронзительную красоту летнего дня, которую Алексей Николаевич так редко замечал, поклониться ей, повиниться в своей невнимательности. И, отчаянно и обреченно махнув рукой, он зашагал в маленький, нежащийся в объятиях солнца скверик, расположенный напротив административного корпуса. Как на объемлющем троне, он в одиночестве разместился на большой скамейке. Глядя на воробьев, выискивающих и находящих в пыли какие-то съедобные крошки, подивившись их оптимизму и стойкости, Зубов вспомнил разговор со Славой.
«Лучшее здание в городе»! Хорошая формулировка, обнадеживающая, тешащая самолюбие. Эта оценка за корпус, уникальный, хоть и небольшой. Да, они постарались, понимая, что надо вписаться в знаменитую петербургскую архитектуру, не нарушая ее строгих законов и непреложных правил. Вписались. Город рад. Театр рад.
Но кто оценит личные усилия руководителя? Какими критериями исчислить их? Дворик театра был так мал, что даже легковые машины не могли в нем развернуться, всегда заезжали передом, а выезжали задом. Сюда же открывалась дверь, ведущая в пристройку, которая временами использовалась под общежитие для актеров. А сарай для декораций и мастерские, казалось, изображали известную поговорку – в тесноте, да не в обиде. Мало того, в центре, как пограничный столб, высился худосочный тополь, подпертый неприглядным мусорным баком. Колышка негде забить, не то, что стройку развернуть. Но теперь-то все иначе. Как сказал корреспондент известной в городе газеты: «Сделали воздушный замок, подняли студийный корпус над землей, на шести несущих колоннах». Да, знатное ноу-хау, но мало придумать, – каково было воплотить это строительство на зыбком берегу Фонтанки! Славы и почестей Зубов получил немало, но никто не знает, сколько оставил он на этом берегу своего сердца.
Алексей Николаевич, разнежившись в волнах воспоминаний и в лучах полуденного солнца, потерял счет времени. О нем напомнил недовольно забурчавший в кармане телефон, неустанно державший в поле своего зрения хозяина, который сейчас совсем позабыл о своем неустанном помощнике. Зубов безропотно подчинился его привычной команде, с трудом высвободился из объятий скамейки и медленно побрел на рабочее место.
На крыльце он приосанился и вошел в здание важным начальником – умным, строгим, решительным.
* * *
Алексей Николаевич с Марией Андреевной приехали к Куклиным в Никольск вечером в пятницу. Хотя горизонт идеально ровным пояском уже препоясал солнце, на улице было светло. Вечер еще не коснулся небесных глубин, где звезды готовились к своему выходу в свет. Еще просматривались облака, их начал сметать с небесной сцены верхний ветер, который не чувствовался на земле. Людмила предложила чаю с дороги, но гости отказались.
Мария попросила хозяйку показать урожай в саду-огороде, мужчины стали наводить порядок в машине, необходимые вещи перенесли в уже знакомый Зубову гостевой домик.
Доминантой участка была светлая, просторная теплица. Как только Людмила открыла в нее дверь, Алексей Николаевич тоже проявил любопытство и заглянул внутрь.
– О, тут как в джунглях, – одобрительно пробасил он. Маша отмахнулась от сомнительного специалиста по огородничеству.
– Алексей, если бы здесь были джунгли, то ничего не выросло бы. Это же настоящие райские кущи, – она восхищенно поднимала ветки, на которых в крупных гроздьях гнездились помидоры, различных цветов и сроков спелости.
– Ты что, селекцию производишь? – спросила она хозяйку.
– Какую селекцию, провожу весной посадку тех саженцев, что на окне всходят.
– Но у тебя здесь и красные, и желтые, и даже черные сорта.
– Какие купила, те и сажаю. Конечно, каждый день они требуют к себе столько внимания, как говорит мой муж, «что мама не горюй».
– Ну да, поливать надо.
– Поливать полдела, тем более вода на участке есть.
– А чего ж еще надо им? – опять вмешался в разговор Зубов.
– Эх, Алексей, Алексей, сразу видно, что далек от работ на огороде. Помидоры, они же живые, требуют вовремя подкормки. Обработать нужно, лишние веточки убрать, прикрыть от палящего солнца, проветрить, чтоб свежим воздухом подышали.
– Легче в магазине купить.
– Согласна, легче. Но это ведь все своими руками сделано. И вкус другой, и пользы больше.
– Но ведь и труд рабский.
– А ты хотел без труда?
– Я уже ничего не хочу, – заулыбался Алексей Николаевич. Он сорвал большой огурец и, сразу вцепившись в него зубами, сочно и аппетитно хрустнул.
– Алеша, ты хоть помой его, – укорила Мария.
– А тут все стерильно. Ведь так? – подмигнул он Людмиле.
– Так-то оно так. Но помыть не мешает.
– Ладно, девчонки, я пошел, – нараспев произнес Зубов.
Вячеслава он нашел в баньке. Парная мерно дышала сладким жаром, в моечной стоял невыразимо уютный запах, которым было не надышаться.
– Ну, как банька?
– Хороша, Слава. Поучаствовал бы, да только мне париться нельзя.
– Знаю я, Алексей, потому подготовил моечную, здесь хоть пыль дорожную смоешь. А парную для женщин оставим.
– Для женщин и тебя, – лукаво подмигнул другу Зубов.
– Да, и я немного погреюсь.
Друзья зашли в предбанник, где уже побулькивал электрический самовар. И здесь разливался сказочный запах луговых трав, казалось, пахло настоящей Русью, традицией, вечностью.
– Это, Слава, ты чем так «надушил» баню?
– Банным настоем. Я сам его готовлю из различных трав: липового цвета, ромашки, березовых листьев и еще кой чего. Смешиваю это все в тазу, а затем ковшиком небольшими порциями выливаю на раскаленные камни. Для усиления эффекта раскладываю пучки трав на полки́ парилки.
– Ты смотри, какой мастер, где научился-то?
– За долгую жизнь многому можно научиться, – самодовольно ответил хозяин усадьбы.
– А веники, я смотрю, березовые любишь.
– В основном березовые, иногда добавляю в них ветки дуба, ясеня, эвкалипта.
– Кто ж тебя парит, Слава?
– Конечно, Людмила. В начале нашей банной истории она просто хлестала меня, как могла, следы от веника долго не исчезали. Со временем научилась, мастером-парильщиком стала. Когда сын приезжает, прошу его попарить меня, так нет никакого сравнения с ласковыми ручками любимой жены.
– После парной пивко?
– Нет, отвык я от пива, по мне лучше душистый чай, настоянный на травах.
Алексей Николаевич еще раз заглянул в парную, тут же плотно закрыв дверь, потом с удовольствием опустил кисти рук в баки с холодной водой в моечной, вышел из нее, так же плотно закрыв за собой дверь, сел за стол в предбаннике, поближе к самовару, и восторженно воскликнул:
– Прекрасная баня, давно такую не видел. А может, и никогда не видел.
– Спасибо, Алексей, за оценку. Соглашусь с тобой, правильную русскую баню встретишь редко. Нужно, чтобы все совпадало. Избушка должна быть построена правильно, особенно это касается помещения парилки. Ну и о травах, вениках нужно заботиться заранее, сроки их заготовки соблюдать.
– Что, много времени все это занимает?
– Много – не много, а занимает, да и удовольствие огромное. Из правильной бани выходишь совершенно другим человеком. Помнишь, как в русских сказках: старики молодились в кипящих чанах. Я после бани лучше вижу, думаю, настроение поднимается. Ум проясняется – все невзгоды и печали в хорошей баньке смываются. Действительно, молодею.
Людмила, услышав, как муж поет своей бане гимн, поспешила его прервать.
– Слава, Слава, хватит, гости есть и пить хотят. Я знаю, что о своей бане ты можешь рассказывать до глубокой ночи.
– Ну, вот так всегда, Алексей. Прерывают мою арию на высокой ноте.
– Не горюй, Слава, у нас так же, меня Мария тоже часто одергивает. Этикет, правила приличия, распорядок церемонии и тому подобные глупости. А что делать, если душа поет!
– Ой, ой, бедные вы наши. Зато на работе наговариваетесь до хрипоты. Всё, мужички, пора за дело браться. Время быстро бежит, вон – как облака на ветру, – Людмила указала кистью руки на небо. – Уже солнышко нам откланивается. Поэтому командовать парадом теперь буду я. Мария и Алексей идут первыми в баню, а я стол «наряжаю».
Зубов блаженно поежился – то ли от сгущающейся прохлады, то ли от ужаса перед парной, то ли от предвкушения застолья, в этом доме всегда сопоставимого с насыщенностью фламандского натюрморта.
– Мария, команда отдана, пошли.
За стол сели в сумерках, но Людмила тут же зажгла повсюду свет, немного поворчав на Славу, на его привычку экономить электричество. Вячеслав оправдывал это не жадностью, а нежеланием привлекать комаров и других летающих насекомых, летним вечером только и мечтающих облепить все зажженные светильники, а если посчастливиться, полакомиться кровушкой гостей и хозяев.
Ужинали не торопясь, вели разговор о детях. Хотя и Зубовы, и Куклины всё друг о друге знали, все равно всплывали новые детали, и они были настолько интересны, что возникали новые расспросы, общие радости.
К чаепитию участники встречи разбились на пары. Людмила с Марией вели разговор о своих женских заботах. У мужчин, как всегда, были проблемы, которые нужно было решить именно сейчас, и невозможно было отложить до утра.
– Слушай, Алексей, я ждал твоего приезда, чтобы посоветоваться. Хочу обсудить, знаешь, какой вопрос?
– Конечно, не знаю, Слава, – усмехнувшись, ответил Зубов.
– Нет, ты не перебивай.
– Хорошо, молчу как рыба. Вернее, как веник из твоей парилки.
– Ты все шутишь. А я серьезно. Наш городок очень старый. Основа его – частные дома, которые сейчас на глазах преображаются. Понятно почему, – разрешена покупка участков питерским жителям, да и не только им – всем, кто пожелает. На некоторых улицах настоящие дворцы появились. Но есть центральная часть, оставшаяся от советского прошлого. Здесь стоят многоквартирные дома. Сам понимаешь, обветшалые, некрасивые, отслужившие свой срок.
– Слава, остановись, ты чего мне рассказываешь, я это видел, причем много раз, и всю эту картину знаю, как снаружи, так и изнутри. Что ты хотел обсудить? Говори прямо и кратко.
– Я же просил не перебивать меня, – грозным голосом пресек друга Вячеслав. Стало понятно, что говорит он о наболевшем.
– Извини.
– Так вот, если ты все знаешь, не мог ли ты мне помочь, сделать проект планировки центрального квартала.
– Но это огромная работа, Слава!
– Что, два-три листа начертить – большая работа?
– Но чтобы начертить эти три листа, нужно сделать расчеты.
– Какие расчеты, Алексей? Зачем они мне?
– Я не хочу преподавать тебе ликбез. Но пока не будут рассчитаны мощности по теплу, воде, электроэнергии, газу и даже канализации, не сосчитано, сколько нужно школьных мест, насколько надо увеличить детский сад, все, что будет начерчено без этого, можно назвать живописью.
– А можно сделать только архитектурную часть?
– Как ты это понимаешь?
– В центральной части города стоят дома, построенные в разное время, и никто особо над архитектурой этих домов не задумывался. Тогда на это ни средств, ни времени не было, все спешно строили коммунизм.
– А два особняка, которые украшают ваш поселок уже второе столетие и сохранили достойный внешний вид? Их ты тоже хочешь перестроить?
– Нет, Алексей, эти особняки наша гордость. В одном из них сохранился дубовый зал с кессонным потолком и мраморным камином. Там также есть вестибюль с цветным витражом в стиле модерн. Даже война пощадила эти дома. Но зато рядом – нагромождение двух-, трехэтажных их бедных родственников из силикатного кирпича, который посерел от времени и непогоды, а вокруг панельные пятиэтажки, самых разных конфигураций, с черными, местами заплесневелыми швами, а то и дырами между панелей, с самодельными остекленными балконами, разрушенными козырьками над парадными.
– И чего ты хочешь: все снести и построить красивый город?
– Если бы была власть и деньги, сделал бы это.
– Понятно, Слава, понятно. Что же ты хочешь от меня?
– Я хочу, чтобы твоя фирма сделала архитектурный раздел, без подсчетов, расчетов и других сложностей, о чем ты мне говорил. Главная цель: приведение внешнего вида домов в порядок; может быть, панельные дома покрыть утеплителем со штукатуркой и покрасить в радостные тона.
– Хорошо, допустим, сделаем картинку, а откуда деньги взять на приведение в порядок домов? Твоя мечта недешево будет стоить.
– От продажи земли.
– А кто тебе разрешит использовать эти деньги?
– Надеюсь, что депутатский корпус. А еще, Алексей, я мечтаю закончить восстановление церкви, – как-то особенно благодушно и мечтательно произнес Куклин.
– У вас же есть работающий храм? – удивился Зубов.
– Восстановили только часть. Ты не знаешь, как мы восстанавливали?
– Нет, извини, даже не интересовался.
– Вот послушай. Церковь давно стояла разрушенная, еще до войны ее под руководством местных большевиков пытались взорвать – но до конца не удалось, ведь храмы русские люди строили на века и с помощью Божией. Мама рассказывала, что, когда храм рушили, все наши жители были огорчены, многие плакали. Мама у меня верующая была. А еще она говорила, что человек, который скидывал крест и колокол, вскорости погиб. А потом от несчастий погибло и все его потомство, весь род иссяк.
– Это, Слава, я не в первый раз слышу о каре Господней. Много таких примеров по всей России, которая свою веру отдала на поругание.
– А маме своей я больше всех верю, – по-детски всхлипнув, добавил Вячеслав. – Так вот, собрались люди весной, решили сами исправлять ошибки своих предков, сначала установили крест, а потом и весь храм решили восстановить. Много людей участвовало; кроме взрослых, работали дети и старики. Кто кирпичи несет, кто доски, а бабушки пирожки пекли, чтобы работников накормить. Так за несколько выходных подняли центральную часть храма.
– У нас в деревне, где я вырос, труд в помощь нуждающихся назывался «по́мочью».
– Алексей, ты не ошибся, может, «помощью» это называется? – деликатно поправил Зубова Вячеслав.
– Нет, нет, Слава, именно «помочью» с ударением на первом слоге. Это русский народный обычай. Коллективная трудовая помочь касалась крупных хозяйственных дел, строительства избы, кладки печи, заготовки дров. Вся работа выполнялась, как правило, за один день. После работы устраивались гулянья с хорошим угощением. Стол накрывали хозяева, те, кому помогали. Я не забуду, как нам в доме помогали. Убрали старую русскую печь и поставили новую. Какой праздник был потом! А еще нам забор вокруг дома помогли поставить, он выполнял роль ограды нашего небольшого участка от непрошеных гостей – соседских коз, кур и тому подобного несознательного населения.
