Михаил Константинович Зарубин
Илимская Атлантида. Собрание сочинений
5
Что пришла весна, я догадался не по датам в календаре, а по ветвям деревьев, сочным, набухшим, усыпанным лопающимися почками. И по сладостному аромату, источаемому расцветающей жизнью природы, поборовшей все зимние невзгоды.
Мою догадку подтвердил первый гром и необузданный, но короткий ливень. Конечно, это май! Я иду вдоль Мойки домой, льда уже нет, он, выдворенный из города, уже растворился в волнах Финского залива. А взамен появились утки, похожие на лодочки. Строй за строем плывут они по городским рекам, радостно покрякивая, приветствуя благодетелей, которые бросают им в воду маленькие кусочки хлеба. И все радуются встрече.
И нам, начальникам, есть чему порадоваться. Весной стало традицией заслушивать руководителей органов местного самоуправления и предприятий о ходе подготовки и празднования очередной даты Дня Победы. Слушания проходят в здании бывшего Кировского Дома Советов, величественном, подражающем римским общественным форумам, построенном по проекту архитектора Н. Троцкого в 30-е годы прошлого века.
До начала заседания у меня оставалось немного времени, и я решил заглянуть к заместителю главы районной администрации. Хотел узнать его мнение о строительстве дома внутри одного из кварталов.
С парадной лестницы зашел в длинный коридор, где расположены кабинеты заместителей. Только открыл дверь, как навстречу – генеральный директор Кировского завода Петр Георгиевич Семененко. От радостной неожиданности мы оба остановились, обнялись.
– Сколько лет, сколько зим!
– Здравствуй, Петр Георгиевич. Не знаю, как насчет лет, но не виделись давно.
Мы еще раз крепко пожали друг другу руки.
– Что ты здесь делаешь? Помнится, Петр Георгиевич, ты и в советские времена редко райсовет жаловал, если только первый секретарь персонально не просил зайти.
– Был у главы администрации. Дел накопилось много, совместные решения требуются. А как твои успехи, что в тресте?
– В двух словах не скажешь, роман можно увлекательный об этом написать.
– В приемной главы диван есть, пойдем, присядем, поговорим. А то я устал.
Мы так и сделали. Удобно расположившись на помпезном дорогом диване, напоминающем дворцовый интерьер, повели разговор о делах простых, житейских.
– Я тут недавно проезжал по проспекту Стачек, вижу, с завода выезжает новая техника. Может, похвалишься?
– С удовольствием. Еще при тебе мы начали разработку новой техники на базе трактора «Кировец». Сейчас экономика нас подтолкнула к выпуску дорожно-строительной техники. У машины очень хорошие параметры – мощный двигатель, «ломающая» рама, трансмиссия, ведущие мосты. Мы начали с универсальной дорожной машины, на которую монтируется бульдозер и фронтальный шеститонный погрузчик. Реверсивная система управления – это значит, что водитель может на месте развернуться на сто восемьдесят градусов.
– Недавно я видел у субподрядчиков ваше новое чудо – виброкаток.
– Уже видел? Это уникальная машина, без нее невозможно качественно построить ни плотину, ни взлетно-посадочную полосу, ни дорогу. Мы единственные в России производители. К счастью, она оказалась очень популярной у дорожников и в добывающей промышленности, сейчас мы доводим ее до ума.
– Ты спрашиваешь, как в тресте дела. Это у вас дела, а я по-прежнему кирпич к кирпичу приделываю.
– Да ладно прибедняться, «Заслуженного строителя» за просто так не дают…
– И вы про это знаете? – вырвалось у меня от смущения это непривычное в наших отношениях «вы».
– Мы помним старых друзей.
– Слушай, Петр Георгиевич, когда я встречаю ребят с завода, они рассказывают, что предприятие стало выпускать технику для крайнего севера. Интересно. Фантастика!
– И так, и не совсем так. Я давно понял, что мы должны занять нишу по работе с газовиками и нефтяниками. Это огромный потребитель техники. Трубопроводы всегда прокладываются по бездорожью, там нужны машины высокой проходимости. Мы создали четырехместную гусенично-колесную машину, все четыре моста – приводные. Она может быть оборудована двумя гусеницами, а при необходимости ленты надеваются на оси попарно. Проходимость и маневренность у такой машины колоссальная.
– А для чего она предназначена?
– Не спеши, сейчас расскажу. На нее мы навешиваем десятитонный подъемник и набор ремонтного оборудования со сварочным агрегатом, а также экскаватор.
– Надо взглянуть, возможно, такая машина и мне понадобится.
– Взгляни, тебе быстро сделаем. По дружбе, – улыбнулся Семененко.
– А если по бартеру? Ты мне – машину, я тебе – приличную квартиру.
– Можно и так.
– Ловлю на слове.
– Другая машина – грузоподъемностью сорок тонн. Уникальная особенность этой техники в том, что в ней учтены требования экологии. Север есть север, уазик пройдет, а след от него на годы останется. У нашей новой машины удельное давление гусениц до трехсот граммов на квадратный сантиметр. Тебе как строителю это о чем-то говорит?
– Конечно, говорит.
– О чем?
– О том, что это давление – пушинка. Я рассчитывал давление своего тела – ровно четыреста граммов на квадратный сантиметр.
– Видишь, какое чудо создали? Сорокатонная техника только травку приминает.
– Покупают?
– Покупают, но всегда хочется, чтобы побольше брали, это ведь конвейерный материал.
– А про родной наш «Кировец» не забыли?
– Куда нам без «Кировца»? Он на вспашке делает пятьдесят гектаров в сутки, пятикратно превосходит конкурентов. На такое способен только «Кировец»! – победно взмахнул рукой директор. – Поля нужны большие, но Россия – огромная страна, она ведь северо-западным регионом не заканчивается. Ну ладно, хватит меня пытать про мои успехи. Лучше расскажи, как твой славный трест поживает?
– Нормально, хотя скажу тебе по секрету, нашему тресту, как и вашему «Кировцу», побольше бы поле деятельности, а то пока все по мелочам.
– Ну, и мелочи надо кому-то делать.
У Семененко зазвонил телефон.
– Извини, я сейчас отвечу, – сказал он мне.
Однако его разговор с неизвестным собеседником затянулся. Я отошел в сторонку, подождал. Когда пришло время идти на совещание, подошел к Петру Георгиевичу. Он оторвался от телефонной трубки, молча пожал мне руку, кивком головы попрощался со мной, как будто ненадолго. Но оказалось, навсегда…
Государственный человек
Владимир Яковлевич Ходырев – последний из плеяды советских руководителей Ленинграда
Моя профессиональная судьба с первых трудовых дней складывалась успешно. Я любил избранную профессию, отдавался ей полностью. Рожденный на берегах Илима, в глухой сибирской деревушке, я очень рано покинул ее, поехал учиться, выбрал строительный техникум. Поныне восторженно вспоминаю тот переломный момент своей судьбы, когда самолет, уносящий меня в новую жизнь, оторвался от родимой земли. Помню, как сквозь слезы и через маленький иллюминатор над крылом аэроплана смотрел я на уменьшающийся, скоро превратившийся в зеленый горизонт, мир моего детства. Однако родных мест в моей жизни оказалось немало – те края, где я строил, где вырастали под моим руководством сооружения, становились для меня тоже родными.
В конце семидесятых – начале восьмидесятых годов прошлого века я несколько лет работал главным инженером передвижной механизированной колонны. На самом деле никуда эта колонна не передвигалась, по всем параметрам это было обычное строительное управление, но для того, чтобы проводить узаконенную доплату работникам якобы за разъездной характер работ, предприятиям присваивались такие расширяющие сферу деятельности названия. В то время, да и в сегодняшнее тоже, дислоцировалось это колонно-управление в древнем русском и отчасти нерусском городе Выборге, в результате многочисленных войн и сражений ставшим не только частью нашей земли, но и западным форпостом России. Выборг, согласно Иоакимовской летописи ведущий свою историю от основателя Гостомысла, заметно отличается от других городов России. В архитектурном плане – это западный город, с обязательной центральной замковой постройкой, ратушей, крепостными стенами. Он является чудом средневековой фортификации, средневекового военного зодчества. Город-крепость имеет сложную историю, его бастионы помнят прославленного великим внуком, талантливого военного строителя Абрама Петровича Ганнибала, а акватория залива – победы эскадры адмирала Чичагова. Несмотря на кровопролитную военную историю, Выборг обладает особой романтичностью, потому, наверное, что он с уважением и бережностью относится ко времени и вечности, которые соседствуют на его вымощенных булыжником улочках, хранящих эхо шагов крестоносцев, помнящих орудийные залпы Советско-финской и Второй мировой войн.
Я очень легко укоренился в Выборге, почувствовал его родство. Ко мне часто приезжали друзья, и мы обязательно шли на Батарейную гору, в Выборгский замок с башней Святого Олафа, на Рыночную площадь и в парк Монрепо. Конечно, экскурсии под моим началом не претендовали на полноту и историчность, но моя любовь к древнему городу, мое возвышенное к нему отношение передавались спутникам и заметно приукрашивали требующий огромных реставрационных работ, ветшающий «мой» город.
Дом, в котором я жил с семьей, располагался на Ленинградском шоссе – самой длинной магистрали Выборга. Она начиналась от Батарейной горы и заканчивалась в старом городе, поэтому я редко ездил на общественном транспорте, обычно до работы шел пешком, наслаждаясь стариной, заряжаясь ее живой энергией. Мне здесь было хорошо. И ничто не предвещало разлуку с любимым Выборгом.
1
Во второй половине дня в моем кабинете как-то особенно радостно зазвонил телефон. Для современной молодежи скажу, что в начале восьмидесятых не было сотовых телефонов. Проводной аппарат являлся и средством информации, и связью с миром.
– Здравствуйте. Это Михаил Константинович Зарубин? – прозвучал в трубке мелодичный женский голос.
– Да. Ваш покорный слуга, – игриво ответил я, представляя на другом конце провода незнакомую миловидную девушку, которой я зачем-то понадобился на закате рабочего дня.
– С вами говорит секретарь управляющего Трестом номер сорок семь, – более официальным тоном заговорила моя неожиданная собеседница. – Убедительная просьба приехать к нам завтра в четырнадцать часов. Вас ждет управляющий трестом, – уже совсем строго закончила она наш разговор.
Разочарованно я переспросил:
– Девушка, вы не ошиблись адресатом?
– Если вы Зарубин, то не ошиблась, – отпарировала мне секретарь, явно нерасположенная к любезностям.
– Да, я Михаил Зарубин. Но зачем я понадобился вашему управляющему?
– Приезжайте, узнаете.
Короткие гудки в трубке свидетельствовали об окончания разговора.
Я был в полной растерянности. Наше управление никогда не работало с названной организацией. Приглашение показалось мне тем более странным, что это был ленинградский трест, а мы выполняли работы по области и никак с ним не контактировали.
Сначала я разволновался, потом решил успокоиться и не торопить события, но постепенно любопытство одолело до такой степени, что я решил навести справки у своих ленинградских коллег. От одного из них добился внятного ответа.
– Сорок седьмой трест? Так он – генподрядный, работающий на реконструкции заводов, расположенных на юго-западе города. Строительные площадки на Кировском заводе – его фирменная марка. Таких корпусов, которые он строит, во всем Союзе не сыщешь.
– А тебе там что нужно? – стал интересоваться мой информированный приятель.
– Мне-то ничего. Интересуюсь, потому что управляющий к себе вызывает.
– Управляющий трестом? Ты там в своем сказочном Выборге не стал ли сказочником сам? Вряд ли ты ему как специалист понадобился. У него своих сотрудников больше трех тысяч по штату.
– Наверное, с моим огромным опытом я ему потребовался как консультант? Или он в Выборг на экскурсию собрался, – нервно отшутился я.
Тревожные мысли не оставляли. Зачем все-таки меня вызывает этот уважаемый ленинградский начальник? – мысленно рассуждал я.
Да, вспомнил: не с его ли машиной мой водитель «поцеловался» две недели назад? Но он уверил меня, что все в порядке, обо всем договорились, все полюбовно решили. И вряд ли такой высокий начальник будет вызывать по этому поводу меня. Уровень подобных разборок не выше механика.
Спал тревожно. С трудом дождался утра, отправился в путь. В те времена трассы «Скандинавия» не было, а время в пути от Выборга до Ленинграда составляло три, а то и четыре часа.
Здание треста располагалось на Корабельной улице, рядом с Алексеевской проходной. Вход был с улицы, а корпус – уже на территории завода, бок о бок с зуборезным цехом. Я не опоздал, ровно в четырнадцать часов секретарь пригласила меня в кабинет управляющего. Из-за большого стола, накрытого зеленым сукном, встал и пошел мне навстречу мужчина, выше среднего роста, с темными волосами, виски припорошены сединой. Открытое лицо с лучистыми глазами, волевой подбородок выказывали скрытую энергию, мужественность. Тонкий, с легкой горбинкой нос делали его лицо привлекательным.
Поглядев на меня пытливо из-под мохнатых седых бровей, он протянул мне руку. Рукопожатие оказалось крепким.
– Здравствуйте, Михаил Константинович. – Он указал рукой на стул. – Вижу, удивлены моим приглашением.
Начальник славной строительной организации доброжелательно мне улыбнулся и тотчас перешел к сути дела.
– Чтобы не томить вас неизвестностью, сразу скажу: по рекомендации моих хороших приятелей Смотровых я хочу предложить вам работу. Тресту нужен начальник строительного управления.
Я растерялся до такой степени, что не мог вымолвить ни слова. И кроме того подумал, что мой новый знакомый продолжит речь. Но, видно, он умел ценить свое и чужое время, поэтому прозвучал только краткий вопрос:
– Ну так как?
Я, пытаясь собраться с мыслями, закашлялся. Мой собеседник терпеливо ждал. Прошло еще несколько минут, прежде чем мое волнение спало, и мы повели деловой разговор.
Речь пошла о построенных мною объектах, об опыте, полученном при их строительстве. Управляющий трестом в свою очередь рассказал о своих планах, о том, какие здания и сооружения предстояло строить управлению, руководителем которого предлагалось мне быть. О бытовых условиях мне было сказано кратко и в последнюю очередь.
– Будешь жить в общежитии, там есть «гостевые» комнаты. Если мы подойдем друг другу, через полгода буду решать вопрос о квартире. Ну как, согласен?
Уже не задумываясь, заинтересованный новой перспективной работой, я по-военному ответил:
– Согласен!
Я понимал, что трудно было ответить и поступить иначе. Да и работа на оборонных объектах уникальна, – не «типо́вки», которыми я занимался в последнее время. О такой работе только мечтают.
* * *
Это в Выборге, казалось, время не имеет измерения. А здесь, во второй столице страны, в водовороте дел, в паутине производственных отношений о времени вспоминаешь только тогда, когда с удивлением смотришь на календарь и восклицаешь: как быстро летит время!
Сутки казались резиновыми – так много дел мне удавалось сделать. Свободных оставалось только несколько часов, и то только для сна. Все остальное время было занято работой. О бытовых неудобствах не жалел. Но разлука с семьей, оставшейся в Выборге, становилась невыносимой. Соединиться с родными я не мог, потому что у меня не было ленинградской прописки.
Для многих, особенно молодых, людей, сегодня непонятно, что такое прописка и почему я не мог по своему желанию приобрести квартиру в Ленинграде. Да, все это можно сейчас, а тогда – было невозможно. Прописка регулировала миграционные потоки, это был социальный инструмент, с помощью которого государство проводило корректирующую политику. В Советском Союзе штампом в паспорте о прописке определялась вся жизнь советского гражданина: город, в котором он может проживать, жилое помещение, медицинское учреждение, где должен лечиться, ясли, детский сад, школа для ребенка.
В определенных городах и населенных пунктах прописка была ограничена и требовала особого разрешения высоких инстанций.
К таким городам относился и Ленинград.
Почему именно Ленинград? В семидесятые годы здесь строились новые промышленные предприятия, открывались новые производственные объединения, заметно увеличивалось городское население. Хотя официально провозглашался курс на развитие малых и средних городов, на практике люди старались перебраться в крупные индустриальные центры, там было лучшее снабжение продовольствием и промышленными товарами, больше возможности получить благоустроенное жилье, хорошее образование, манили интересная работа, высокий уровень культуры.
Ограничение прописки ставило барьер свободному потоку, но предприятия добивались права набирать иногородних и сельских жителей, особенно для неквалифицированных, тяжелых и низкооплачиваемых работ, по «лимиту». «Лимитчики» получали временную прописку и место в общежитии. Надежда получить в будущем постоянную прописку и, возможно, собственное жилье, приковывала «лимитчиков» к профессиям, которые у местных жителей популярностью не пользовались, однако при этом и они были недовольны набором новых «лимитчиков», видя в них конкурентов в очереди на жилплощадь.
Наверное, были и другие причины ограничения прописки. Сейчас, когда город распухает от наплыва миллионов людей, желающих его покорить, использовать в своих целях, «урвать» от его благ, мало что давая взамен, когда он задыхается от выхлопных газов тьмы автомобилей, становится понятной и оправданной прежняя советская политика.
Мне не была обещана ленинградская прописка с предоставлением городского жилья. Все зависело от многих факторов. От заветного жилья отделял и испытательный срок, и разрешение власти. Замечу, что жилье предоставлялось бесплатно, ни о каких, как сейчас, миллионах речи не могло быть.
Верил ли я, что это сбудется? Скорее, надеялся на чудо, так как стать в то время полноправным ленинградцем, да еще и со своей отдельной квартирой, когда большинство коренных горожан, блокадников ютились в многонаселенных общих квартирах, было, действительно, сродни чуду. Да и в «табеле о рангах» я занимал далеко не первые строчки для милостивых властных решений.
В начале ноября, поздним вечером, после окончания изнурительного совещания, управляющий трестом попросил меня задержаться. Когда мы остались одни, он сказал:
– Завтра решающий день, буду в Обкоме по твоему вопросу.
Я сразу понял, о чем идет речь, закивал головой, не зная, что сказать.
– Ты мне завтра вечером позвони, – продолжил начальник. – А лучше после работы загляни.
– Да, да, хорошо, – опять закивал я, не находя нужных для данной ситуации слов.
В важный для меня день я спокойно работать не мог, в голове вертелись различные варианты решения моей проблемы. Мучил вопрос, что делать, если не дадут разрешение. Придется уезжать из Ленинграда или продолжать работать?
В обеденный перерыв, вспомнив про слова жены, что я оброс волосами, как лесной житель, пошел я в парикмахерскую. Помню как сейчас: усадив меня в кресло, мастер, пожилая женщина, зачем-то отошла. Ее нет довольно долго. Терпеливо жду, обмотанный белоснежной парикмахерской пелериной. Волнение усиливается, лоб вспотел, страх за свою ленинградскую судьбу стучит в висках, сердце готово вырваться из груди. Пелерина разматывается, готовая соскользнуть на пол. Вместо успокоения в парикмахерской я получил стресс. Решаюсь: недовольно кряхтя, с трудом высвобождаюсь из глубоких объятий парикмахерского трона и иду искать мастера. С возмущением нахожу ее среди группы людей, столпившихся у телевизора.
– Мадам, вы куда подевались? У меня обеденный перерыв заканчивается! – сурово проговорил я.
От полученного ответа обомлел.
– Не видишь, Брежнев умер.
– Как умер? Зачем? – задал я глупейший вопрос. Но и без ответа все было ясно: с телевизионного экрана смотрел на нас «наш дорогой Леонид Ильич», Генеральный секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, почти два десятка лет достаточно успешно руководивший великой страной.
– Нет! Зачем же ты сегодня умер, дорогой Леонид Ильич? – пронзила мой мозг беспощадная догадка. – Неужели денек подождать не мог? Кто ж в Обкоме в такой-то день документы мои будет рассматривать? Им там теперь не до таких мелочей, как моя прописка.
Махнув рукой на стрижку, я обреченно побрел на работу. Вечером не стал заходить в трест, управляющему тоже не позвонил. Зачем? Понятно, что мой вопрос не решен.
На другой день приехал на работу рано и сразу пошел по объектам.
Я уже говорил, что тогда о сотовых телефонах у нас и представления не было, пользовались рацией, и проводная связь не подводила.
Часов в десять я был на строительном объекте, находился на самой верхней отметке, метров тридцать от земли. Вдруг вижу внизу женщину-сигнальщика, красным флажком машет, показывая на нас с прорабом.
– Чего это она? Что-то случилось? Узнай, – говорю прорабу.
– Сейчас свяжусь.
Он включил рацию, которую мы использовали при монтаже конструкций, о чем говорил, я не слышал, ветер относил его слова. Потом прокричал мне:
– Это срочно. Вас ищет управляющий, звонила из треста секретарь.
Я спустился вниз быстро, добрался до телефона, с управляющим соединили мгновенно.
– Ну здравствуй, молодой человек, хотя какой же ты молодой, если памяти нет.
– Не понял? – бесстрастно ответил я.
– Чего тут непонятного, мы договорились с тобой вчера созвониться, а по возможности встретиться.
– Да. Но какая же встреча, ведь Брежнев умер.
– Но мы-то с тобой живы. Вот пока живы, быстро ко мне, а то по телефону можешь не так понять.
– А что понять? – Но в трубке уже пульсировали гудки.
Пока шел до треста, не допускал никаких предположений. Зачем волноваться, когда через несколько минут решится моя судьба. В данном случае – не я ею, а она мной управляет.
– Ну наконец-то! – встретил меня управляющий дружелюбным тоном. – Ты думаешь, я каждый день бываю в Обкоме и подписываю разрешения на прописку. Скажу тебе по секрету, сделал я это впервые. Нет, не присутствие в Обкоме впервые, туда-то меня часто вызывают, а вот разрешение, с которым я набегался по высоким кабинетам, я получал впервые. Так что поздравляю тебя. Разрешение получено.
– Спасибо. – Опять я не нашелся, что ответить. Сердце билось так громко, что мне казалось, за этим громом мои слова будут не слышны. Поэтому я начал изъясняться жестами: развел руки, распрямил плечи, вскинул, а потом наклонил голову, в общем, выглядела моя благодарность, наверное, очень комично.
Видя мое взволнованное состояние, управляющий достал из кожаной папки, как я смог заметить, огромный лист бумаги с резолюцией, красовавшейся в левом углу. Наискосок было написано: «Жилищному комитету подобрать квартиру». И красивая размашистая подпись.
– А чья это такая убедительная подпись стоит под резолюцией? – справившись с волнением и видя фактическое подтверждение своей счастливой судьбы, спросил я.
– Ходырева Владимира Яковлевича, – уважительно произнес управляющий.
– Второй секретарь Обкома партии подписал документ?! – я обомлел от неожиданности и зарделся от самодовольства.
– Перед подписанием он пригласил меня и заведующего соответствующим отделом. Я спросил у завотделом, есть ли какая-то специальная процедура по этому вопросу.
– Нет, – ответил тот, – в таких делах определенного регламента нет. Бывает, главный подпишет, а к нам попадает через почту, иногда меня вызывает, уточняет кое-какие детали, а иной раз получаем просто отказ без всяких комментариев. Так что наберитесь терпения, скоро все прояснится.
Будучи в приемной у Ходырева, я узнал о смерти Брежнева, так же, как и ты, подумал, что всем здесь не до меня. Однако через несколько минут был приглашен в кабинет Владимира Яковлевича. Встретил он меня приветливо, стал расспрашивать о делах. Мы ведь знакомы с ним, Ходырев бывает на наших объектах. Потом он достал из папки вот эту бумагу, – управляющий бережно приподнял судьбоносный лист, – и хозяин Ленинграда пытливо спросил меня:
– Скажи мне, пожалуйста, что, в нашем городе не найти умного, грамотного начальника строительного управления, которому не требуется прописка? А почему ты сам их не растишь?
– Владимир Яковлевич, мы только что поменяли руководителей двух моих управлений. Главк их назначил управляющими трестами, мы заменили их своими работниками.
– Да? – Он вопросительно посмотрел на заведующего отделом. Тот кивнул головой.
– В управляющие, говоришь, пошли? Хорошее дело, – продолжил Ходырев. – Молодцы. Ладно, раз двух управляющих вырастил, – он взял ручку и, подумав мгновение, нанес вот эту резолюцию. – Так что будем считать, повезло нам. Если бы он сказал нет, дальше идти некуда, первый секретарь такие вопросы не решает.
Вот так состоялось наше первое, отдаленное знакомство с Владимиром Яковлевичем Ходыревым, подарившим мне ключи от самого лучшего города в мире, которому и я стараюсь служить, как говорится, верой и правдой, а точнее, всей своей жизнью. Этот город стал родным для моих детей, а для внуков он стал «малой родиной» – они здесь родились, трое уже окончили университет и работают на благо Санкт-Петербурга и России. Появились и правнуки, которые будут гордиться высоким званием «коренные петербуржцы» и передавать его по наследству, как титул, требующий постоянного подтверждения, выражающегося в служении этому городу, в жертвенной к нему любви.
