Михаил Константинович Зарубин
Илимская Атлантида. Собрание сочинений
3
Советы трудовых коллективов предприятий, созданные на заре перестройки и гласности, для руководителей больших и малых организаций были как бельмо на глазу. Эти искусственные образования, должные свидетельствовать о тотальной демократизации жизни, не умели и не хотели работать, зато хорошо научились по делу и без дела требовать. Большинство в советах составляли рабочие, поэтому любое заседание заканчивалось распоряжением или приказом. Требовали повышения зарплаты, требовали чаще менять спецодежду, требовали платить за лечение зубов, выдвигали всевозможные нецелесообразные предложения. Совет никогда ни за что не отвечал. Он даже свое название не оправдывал. И вот такой некомпетентный орган должен был решить весьма сложный вопрос: как акционироваться тресту? У меня, специально изучавшего эту проблему, было много сомнений. Дело в том, что полностью отсутствовали какие-либо нормативные акты, на которые можно было опереться. Приходилось советоваться с коллегами, изучать опыт других предприятий, что-то выдумывать, импровизировать.
Конечно, не хотелось разваливать трест на части. Многие думали так же, но полного согласия в нашем маленьком строительном государстве не было. Четыре начальника строительных управлений считали иначе. Причем каждый из них заручился поддержкой «своих» членов совета. Не стесняясь, они врали рабочим, обещали богатую жизнь при акционировании «по отдельности». Приводили примеры успешных акционирований, где, по их словам, наступил «рай земной». Но я-то знал, что это не так, поэтому использовал весь свой авторитет, чтобы разъяснить, убедить трестовский народ, остановить это безумие. С членами Совета обсудили проблему и договорились встретиться через два дня, чтобы окончательно решить судьбу нашего еще достаточно успешного предприятия.
…Я вышел из управления уставший. Голову пронзала боль. Отпустив машину, решил пройтись по свежему воздуху. Совещание трудно было назвать удачным, рой тяжелых мыслей, круживших в мозгу, повлиял даже на мою поступь, она стала тяжелой и медленной. Я не ругал оппонентов, только удивлялся, как они не могут понять, что надо развиваться, что нам нужны перспективы. А они хотят просто разнести организацию по карманам, проесть свой «золотой запас». Мне самому необходима четкая концепция, если я пытаюсь оказать влияние на других. Мне нужно самому хорошо представлять, куда двигаться, и только тогда можно уверенно вести за собой других. А знаю ли я сам, куда идти? Чего я добиваюсь, используя свой личный авторитет и опыт?
За этими раздумьями не сразу я услышал, что кто-то окликает меня по имени-отчеству. Оглядевшись, никого не увидев, стал спускаться в подземный переход, что под проспектом Стачек. Но оклик повторился. Обернувшись, увидел машину и выходящего из нее Генерального директора Кировского завода Семененко. Его трудно было с кем-нибудь перепутать, внешне он отличался практически от всех, кого я знал. Среди моих знакомых таких статных, бравых мужиков, каким был он, не припомню.
– Петр Георгиевич, вот уж не ожидал тебя увидеть! – радостно воскликнул я, подавшись ему навстречу.
– Ты думаешь, я ожидал с тобой свидеться? Вижу, ты сильно о чем-то задумался. Чуть машину мою не сбил… – улыбаясь, пробасил мой знаменитый знакомый.
– Да вот, решил пройтись после страстного, изнуряющего заседания Совета трудового коллектива.
– А ты разве не знаешь, что после заседания этого Совета пешком ходить нельзя?
– Почему?
– Опасно для сердца руководителя, этот Совет его изматывает до предынфарктного состояния.
– Нет у меня еще такого опыта.
– А я этого опыта набрался. Сказать честно, это были самые тяжелые для меня времена, времена власти так называемого Совета трудового коллектива. Что это за зверь такой, никто толком не знал. Все решения сводились к одному: «дай, дай, дай».
– Значит, и у вас на заводе было то же самое?
– Не сомневайся. Везде так было, где работали эти народно-революционные советы, которые ради личных выгод интересы производства не пощадят. Ладно, не грусти, садись в машину, доедем до скверика в Автово, там и обсудим наши беды.
Сквер находился за железной дорогой, что вела на станцию Автово, сразу за переездом.
– Давненько я здесь не был, – пробираясь через кустарник к уединенной скамейке, говорил на ходу Петр Георгиевич.
– Скажи я кому, что с директором Кировского завода по кустам лазаю, не поверят, – подбодрил я его в поиске укромного места.
– А чего тут плохого. Раньше я здесь часто сиживал. Вон, посмотри, у кладбищенской стены гаражи стоят, там и мой где-то притулился…
– У тебя там гараж?
– А чего ты удивляешься? Я что, сразу генеральным стал? Нет, милый мой, после института работал сменным мастером в цехе турбинных лопаток. Видел, что происходит на заводе, наблюдал и днем, и ночью. Потом был заместителем начальника цеха по производству. Начальником цеха трансмиссии. Численность подчиненных – больше тысячи человек. Криков и ругани наслушался на всю жизнь. Тогда к такой должности персональная машина не полагалась. Жили как все, по доходам. Ну, рассказывай про свои беды, тут нам никто не помешает, – сказал директор, усаживаясь на скамейку с давно облупившейся краской.
– Знаешь, Петр Георгиевич, в последнее время я как машина стал: это надо сделать, то успеть, и еще что-то грядет. Времени на все не хватает, а тут как снежная лавина – акционирование. Как будто кому-то фитиль к одному месту поднесли, начальство угрожает, торопит. Будто мы большие специалисты в этом деле, знаем, как акционироваться, что акционировать. Кто говорит, надо весь трест сохранить, как единое целое, кто-то утверждает, что каждое строительное управление должно быть самостоятельным… Где правда, не знаю.
– А ты говоришь, бед нет. Сам-то как считаешь?
– Я хочу, чтобы трест был единым и неделимым.
– А все продумал?
– А что тут продумывать?
– Ну, хотя бы составил грамотный бизнес-план, в котором должно быть просчитано все: и снабжение, и сбыт, и стройка, и наличие заказов, и количество рабочих.
– Это у тебя сбыт, у меня стройка.
– Ошибаешься, в плановой экономике, да, у тебя стройка, а когда частником станешь, все, что построишь, сбывать надо.
– Кирпичную кладку или монолитный бетон сбывать, что ли?
– Готовую продукцию.
– Да, Петр Георгиевич, какая-то неразбериха.
– А как ты хотел, Михаил Константинович? Вчера ты руководил государственным строительным трестом, а сегодня ты – акционер, частник, капиталист – называй, как знаешь. В акционерном обществе складываются капиталы многих участников, с ними нужно считаться. Подтверждение денежных вложений – акция.
– Послушай, о чем ты говоришь? Какие капиталы, какие денежные вложения, кто их даст?
– Акционеры, а кто же еще? Капиталист, если он не вор, по-другому ниоткуда денег не добудет.
– Но ведь акционерами должны быть сотрудники треста, – сопротивлялся я, цепляясь за свои советские понимания.
– Если не будут платить, значит, они не акционеры.
– А кто будет акционером?
– Любой, имеющий желание и деньги.
– Ужас, что такое! Совсем все запуталось, – сказал я, приложив ладонь к вспотевшему лбу.
– А ты разложи все по полочкам, посади рядом экономистов, просчитай. Сколько денег нужно для выкупа имущества, где взять их, можно ли вынуть из прибыли? Кто будет кредитовать? Какое общество вы создаете, открытое или закрытое?
– Подожди, от кого закрытое?
– В закрытом общество могут быть только работники треста.
– А в открытом?
– Да хоть вся Россия.
– А где лучше?
– Там, где нас нет.
– И то верно. А как у тебя дела на заводе?
– Ну, что у нас? Такие же проблемы, их нужно решать… – Семененко элегантно закинул ногу на ногу, немного подумал и неожиданно сказал: – Ты знаешь, вспоминаю свою работу главным инженером с таким удовольствием… Я уверен, что это самая интересная, творческая должность на заводе. Только главный инженер определяет техническую политику…
– Что это ты вдруг вспомнил?
– О хорошем всегда приятно вспомнить. Сейчас кипение «первичного бульона» на заводе закончилось, Совет трудового коллектива канул в Лету. Кировский завод остался единым, цельным, не разграбленным, не убитым. Смотрю на смежников: кругом неразбериха, непонятно, кто командует, кто работает. Появились новые люди, директора-владельцы, в основном они не разбираются в производстве, главное – продать. Какого качества, это десятое дело. В любое предприятие, а особенно у нас в России, нужно вкладывать огромные деньги. Если даже часть денег с предприятия выводится, оно обречено на прозябание или неминуемую гибель.
– Но вас-то это мало касается, вы ведь неплохо оснащены.
– Нас это очень даже сильно касается. Оборудование устарело. Станкостроение в мире движется семимильными шагами, а мы по эффективности труда отстали от конкурентов в разы, то есть на десятилетия.
– Да ладно придумывать. Кировчане отстали? От кого?
– От передовых заводов мира.
– От иностранных, что ли?
– От них.
– Но мы всегда были в отстающих. А успехов добивались значительных.
– А лучше идти впереди, не отставать, а обгонять. Разве нельзя приобрести такое же оборудование, что у них? Мы знаем, где оно выпускается, тайн здесь нет.
– Эко, куда замахнулся! Сейчас Министерства оборонной промышленности нет, кто выделит вам деньги?
– Надо свои зарабатывать. Зарабатывать – самим, понимаешь, никто не мешает. И мы это делаем, в прошлом году капиталовложений в средства производства вложили вдвое больше, чем при советской власти.
– Да, сейчас редко кто столько вкладывает в развитие.
– А я не о наших заводах говорю, наши конкуренты не здесь, а там, в развитых капиталистических странах. И скорость развития у них выше. Поэтому мы должны двигаться по пути кардинального технического перевооружения и эффективной организации труда. Роль человека на производстве нужно принципиально изменить. Надо планировать весь рабочий цикл. Нужно знать, сколько качественных деталей получим за час, смену, месяц. А для этого необходимо учить рабочих, но не так, как мы делали раньше, по-дедовски, а с учетом понимания новой техники. Люди должны знать, насколько ответственной становится их работа.
– Да, Петр Георгиевич, похоже, мои беды по сравнению с твоими – мелочь.
– У каждого из нас свои проблемы.
Разговор прервался. Приятно было послушать умиротворяющий шум листвы окружающих нас деревьев, которые в этом месте были особенно высокие, мощные, густые. Они как будто нас подбадривали, поддерживали, олицетворяли собой мощь и выдержку, подобающую человеку. Уж не ду́ши ли героических ленинградцев, покоящихся в этих местах в братских блокадных могилах, вселяли в нас уверенность в необходимости и правильности нашего профессионального служения, производственного подвига во благо неизбывной России?
После символичной минуты молчания говорить стало легче.
– Хорошо мне с тобой. Спасибо, что нашел время, Петр Георгиевич. Я часто встречаюсь со своими коллегами, но такого разговора как-то не получается. Я догадываюсь, почему. Одна из причин – закрытость нашего треста. Мы работали на оборонных объектах, а здесь лишние разговоры были наказуемы. Хотя, стройка есть стройка, где бы ни была. Я уверен, что по контурам цеха не узнаешь, для чего он строится – для производства танков или тракторов.
– Сейчас другое время, Михаил Константинович. Закончилась эпоха плановой экономики, начались бурные времена вхождения в рынок, и надо принимать не спонтанные, а обдуманные, правильные решения.
– Ну, если рынок, то и законы управление совсем другие.
– Не надо путать штатное расписание с управлением. У нас стиль управления на заводе отработан годами: полная демократия при обсуждении будущего решения и его единоличное принятие. Но я чувствую, что заговорил я тебя, слишком озадачил. Пойдем, надо возвращаться к машине.
– Нет, мне очень помог этот наш разговор. Знаешь, сейчас я стал постарше, но все равно, когда приезжаю на стройку, смотрю с наслаждением на работу каменщиков. Мне нравится наблюдать, как кирпич за кирпичиком вырастает стенка. Так же и в нашей жизни: знания, которые мы получаем, дают нам необходимый жизненный опыт – это тоже наши кирпичики.
– Я не строитель, но скажу тебе по секрету: и мне так хочется, как в молодые годы, встать за станок в ночную смену и выполнить сменное задание наравне с опытными рабочими. Услышать от них добрые слова. Как жаль, что этой радости я уже никогда не смогу себе позволить.
Мы еще долго прощались, пожимали друг другу руки, что-то опять вспоминали. Сумерки и медленно разгоравшиеся фонари сигнализировали, что время нашей встречи истекло. Мы смиренно побрели разыскивать оставленную неподалеку машину…
4
В приемной генерального директора производственного объединения «Кировский завод» Петра Георгиевича Семененко было, как всегда, людно. Помощник генерального, увидев меня, тут же подошел и любезно спросил:
– Что-то случилось?
– Нет, ничего, слава Богу. Хочу увидеться с Петром Георгиевичем, мы договорились об этом с ним по телефону.
– Подождите минутку, Петр Георгиевич скоро освободится.
Он не успел еще договорить, как на пороге кабинета показалась высокая фигура генерального. Увидев меня и извинившись перед очередным посетителем, он махнул мне рукой.
– Заходи, Михаил Константинович.
Уже в кабинете, когда сели за стол-приставку, протянул свою широкую, как лопата, ладонь.
– Здравствуй, дорогой. Рассказывай, что привело, какие ко мне вопросы? Мы же не виделись, наверное, с полгода?
– Пришел проститься, Петр Георгиевич!
– Не понял. Куда это ты собрался? В строительный комитет забирают?
– Да никуда меня не забирают.
– Тогда зачем прощаться?
– Правление приняло решение переехать с территории Кировского завода.
– Причина?
– Вы же знаете, объемов нет, работаем, где можем. Управление механизации – на заводе. Чуть ремонт – проблема въехать, выехать. Снабженцы – на заводе, конторы строительных управлений и треста тоже у вас. Все здесь, только нет работы. Можно ли строить на Невском, а переодеваться после работы ехать на Стачек?
– Насчет нас и Невского – пример неубедительный. Вы ведь и в прежние времена в различных местах работали?
– Да.
– А располагались здесь, и мы друг другу не мешали.
– Но сейчас, кроме конторских помещений, все свободно; бытовки на двух этажах, склады. А за все надо платить.
– Надо, я ведь тоже плачу́.
Мы помолчали. Семененко по привычке подошел к окну, там ему легче думается. Я встал рядом. Мы несколько минут вместе наблюдали, как трактора с главного конвейера отправлялись на погрузочную площадку. Красивое, надо сказать, зрелище. Одухотворенная трудом человека техника, кажется, оживает, получает свой характер и судьбу.
– Пользуются спросом? – кивнул я на эти лайнеры полей.
– Пока да.
– Неужели не нужны будут?
– Если не будет крупных хозяйств, частники такую покупку не осилят.
– А кто же землю пахать будет?
– Как раньше, лошадки, – невесело пошутил Семененко.
– Смеетесь?
– Скорее пла́чу.
Еще немного помолчали, а когда молчание стало уже неловким, и даже в какой-то степени тягостным, стали прощаться. Уже взявшись за ручку двери, я обернулся, услышав:
– Задержись, пожалуйста, Михаил Константинович. Зачем так прощаемся, как неродные? Давай пройдемся по заводу.
– С удовольствием, но у вас же дела.
– Это тот случай, когда любые дела подождут.
Выйдя в приемную, генеральный подозвал помощника и что-то шепнул тому на ухо. Вышли на улицу. Рядом с заводоуправлением стоял новый цех-красавец. Заглянули. По неутомимому длинному конвейеру двигались, то поднимаясь, то опускаясь, детали – верхняя одежда тракторов. Здесь придавали им лоск и товарный вид.
– Я помню, как мы начинали строить этот цех, на месте яблоневого сада. Экологи и профсоюз были категорически – «против», проектировщики категорически – «за», а мирил всех партком. Часа три ругались, пока приняли решение. Деревья пришлось аккуратно пересадить…
– Я тоже помню то время, был тогда директором третьего производства, – радостно отозвался на воспоминания генеральный. – Это событие весь завод всколыхнуло. Никто в стороне не остался. А мне и сейчас, говоря по правде, жалко тот яблоневый сад. Хотя его судьба сложилась удачнее, чем знаменитого сада чеховской Раневской. Все-таки человечество становится более гуманным.
– А вот и цех ходовой части, – указал я ладонью, – мы с тобой именно здесь познакомились, Петр Георгиевич.
– Значит, и ты помнишь? Ну, и как прошла эта встреча? Надеюсь, ты не очень обиделся?
– На всю жизнь благодарен.
За разговорами не заметили, как зашли в прокатный цех. Сразу ослепили огненные слитки, они медленно плыли по вальцам, излучая вокруг какой-то призрачный, сказочный свет. Такой, наверное, в закромах Хозяйки Медной горы томится. У глухой торцевой стены лежали многотонные штабеля уже померкшего, остывшего металла.
– Здесь все так же красиво, – я посмотрел на механизмы прокатного стана. – За строительство этой конструкции наш бригадир, Василий Иванович Гвоздарев, получил звание Героя Социалистического труда. Первым из работников строительного треста.
– Но и заводчане не были забыты. Иван Яковлевич Прокофьев тоже получил Героя, – добавил Петр Георгиевич. – Прокатный цех главное дело вашего треста?
– Я бы так не сказал. Ответственное, но не единственно важное. Да что там говорить, зачем перечислять, сколько дел переделано, и как определить степень их важности. Это прокатка и мартен на слуху. А цеха танкового производства? Кто про них знает? А корпус «Б», где подлодки оснащались турбинами? На каких весах определить, что главнее?
Только тогда, когда увидели, что на нас медленно надвигается новенький «Кировец», надевая по ходу движения детали, необходимые ему для дальнейшей трудовой жизни, поняли, что оказались у раскрытых ворот главного тракторного конвейера.
– Петр Георгиевич, когда-то с этой линии выходили на просторы Родины несколько тракторов одновременно.
– Да, времена меняются, Михаил Константинович. Крупных сельхозпредприятий нет, а мелким наш трактор не по карману. Тяжело сейчас всем, даже тракторам, так что и мы – не исключение. Мощности, занятые когда-то под оборонку, пустуют. Представляешь? Знаменитые танки Т-80 стали вдруг не нужны. Печальная и страшная картина… Ясно одно, государство нам сейчас не помощник. Приходится все менять, приспосабливаться. Главная ставка делается на производство металлопроката. Провели акционирование, бывшие цеха стали заводскими «дочками». Предотвратили банкротство, разобрались с «рейдерами».
– Как думаешь, Петр Георгиевич, стройка хотя бы года через два продолжится?
– Думаю, нет. Проблем у завода много, сейчас главное – заказы и замена устаревшего оборудования. Зданий, что вы нам понастроили, надолго хватит. Память хорошую по себе оставили.
– И на том спасибо.
– Давай без обид. Сколько трест занимался строительством на заводе?
– Тридцать лет.
– Так что же ты хочешь? Сейчас на заводе не увидишь ни одного старого цеха, всё новые здания.
Беседуя, мы остановились и, запрокинув головы, еще раз полюбовались величественными, грозными зданиями цехов.
– Ну вот, Петр Георгиевич, посмотри, – показал я на ближайший цех, – как соседствуют века. Правда, немного поправить надо фасад и кровлю. А так – прекрасный образец промышленной архитектуры девятнадцатого века. Сохранили, не сломали.
– А ведь действительно, красиво. Сколько хожу здесь и не замечал…
* * *
Пройдя мимо танкового КБ, перейдя через железнодорожные пути, мы вышли к заливу. Заметили это, когда у ног шумно вспенился прибой. Видимость была всеохватная, ветер легкий, как и прибрежные волны. Вдали были видны красно-зеленые портальные краны в Лесном порту. И огромный белый пассажирский лайнер на рейде.
Вот такой проникновенной, живой картиной, открывающейся в бесконечную даль, закончилась эта памятная прогулка.
Обратно к заводоуправлению пошли быстро. Все главное было сказано, все невысказанное – прочувствовано. Но, оказалось, наше прощание еще не закончилось.
– Зайдем на минуточку ко мне, – настойчиво попросил меня Семененко.
– Да я и так у вас большую часть рабочего дня занял.
– Зайдем, заодно и дождь переждешь, а не перестанет – машину дам добраться.
Действительно, начался дождь, он как театральный занавес разделил акты нашей жизни, которая продолжала преподносить мне приятные минуты.
Мы, минуя приемную, вошли в комнату отдыха, что была за директорским кабинетом. Небольшой стол был накрыт на двоих. Сияла кружевная белая скатерть, оттененная красными тканевыми салфетками, аккуратно разложенными рядом с тарелками. В центре стола – разноцветные листья клена рассыпа́лись фейерверком из высокой хрустальной вазы, касаясь тарелок из белоснежного фарфора. Празднично, торжественно, грустно. Обильная разнообразная закуска состояла из рыбных деликатесов, овощного салата и фруктового десерта. Крепкие напитки, расположившиеся на маленьком сервировочном столике, были в избытке.
– Горячее подавать?
– Спасибо, нет, – смущенный от такого приема, односложно ответил я.
– Что будешь пить?
– Водку.
Семененко наполнил рюмки.
– Ваш трест строил завод тридцать лет, я пришел сюда после института двадцать три года назад. Когда работал мастером, а потом начальником цеха, то думал, что ваш трест – хозяйственная заводская единица, настолько мы были близки. А когда стал начальником производства, понял, что родители у нас – разные. И судьбы, значит, разные. Мы состоим в министерстве оборонной промышленности, вы – в министерстве строительства. Но какая разница? Мы вместе делали одно дело, так что давай выпьем – за мой завод, за твой трест, за нашу молодость, за людей, которых уже нет с нами…
– И за наше счастливое будущее, – оптимистично добавил я.
