Михаил Константинович Зарубин
Илимская Атлантида. Собрание сочинений
Глава VI
Проснулся Иван рано. День обещал тепло: беременные дождем тучи, что неделю попирали город, с ворчанием ветра зашевелились, потолкались и сдвинулись к горизонту, как по линейке отчеркивающему край степи. И сразу в окне столько света! На раннее солнце можно смотреть без темных очков, его свет не обжигает глаза, и в прохладном небе каждый лучик кажется упругим, свежим, целеустремленным.
По утрам на ветке перед окном забавная деятельная пичужка, отбивает ритм, похожий на барабанную дробь. За строем тополей зеленая трава футбольного поля, темно-красные беговые дорожки, разделенные белыми полосами, геометрически выверенные теннисные площадки. Каждое утро перед глазами стадион, это вызывает и радость, и сожаление: всегда хотелось всерьез заняться спортом, но не получается без ущерба учебе…
Пора собираться, сегодня особый день. В десять утра – защита дипломного проекта. Доклад дописан вчера, расчеты, цифры, отдельные слова и даже знаки препинания всю ночь крутились в голове неутомимой каруселью.
«Главное – спокойствие», – подбадривал сам себя дипломник. Вчера руководитель похлопал его по плечу: – «Не переживай, Иван. Подготовился неплохо…» Но куда деться от тревожных мыслей? Стучат в голове, как клавиши пишущей машинки, которую Иван взял напрокат, чтобы оформить диплом. Не верится, что институт позади. Конечно, эта учеба совершенно другая, не похожая на техникумовскую: радостную, вольную, студенческую. Теперь приходилось работать днем, заниматься вечером, используя каждый свободный час для одной цели: больше узнать, понять, запомнить, зазубрить – и успешно сдать зачет или экзамен.
Маша училась в таком же режиме. Но ей-то было тяжелее вдвойне: за шесть лет институтской учебы у них родилось двое детей. Две самых красивых на свете девочки. Это сейчас их красавицы подросли, поумнели. А сколько вначале было тревог, болезней, бессонных ночей, больших забот и малых…
Подмогой была молодость. Что испытала Маша за эти годы, знал только Иван. Работа – учеба – дети… Ни спортзала, ни туристических вылазок, ни веселых студенческих компаний. Только учеба. В выходные – немного передохнуть, побегать по магазинам, оставив детей на несколько часов Машиной маме, убрать квартиру, уложить дочерей, и опять все сначала: работа-учеба-дети… Да жизнь и не могла быть другой, это Иван почувствовал еще тогда, на их летней междуреченской практике, когда девушка не испугалась мужского труда, скандалов и драк путейского табора. Когда увидела неприглядные, трагические стороны человеческого бытия.
Маша оканчивает институт через два месяца. Впереди – новая жизнь, новый путь. Но, может быть, самое трудное потом будешь вспоминать как самое дорогое и лучшее время жизни?
Защита прошла на «отлично». Ивану сказали много хороших слов о его первой самостоятельной работе. Графическую часть проекта решено было предложить строительному тресту для практического применения – такое бывало нечасто с выпускниками. Председатель Государственной комиссии, бывший главный инженер объединения, где работал Иван, напутствовал вчерашнего студента: «Молодец, так держать. Завидую твоему уму и молодости…»
На работе его заждались, и, несмотря на то, что дипломный отпуск еще не закончился, начальник управления, поздравив по телефону с окончанием учебы, попросил выйти на работу: «Ты очень нужен. Завтра к восьми…»
Утром он посадил Ивана в машину. «В трест», – дал команду водителю.
В приемной в такой час народу хватало, но секретарь, увидев начальника управления, тут же показала на дверь шефа.
– Ждет, – коротко сказала она. – Быстрее, ему пора совещание начинать.
За шесть лет работы в строительном тресте Иван побывал в кабинете управляющего строительного треста дважды. Визиты были короткими, но он помнил их. Каждый – событие. Ему казалось, что этот кабинет – особый мир – мир больших людей с их сложными проблемами, государственными заботами, огромной ответственностью. Поражала солидность, основательность обстановки кабинета: все выглядело внушительно, даже такие «мелочи», как настольные лампы, пепельницы, ручки дверей. В кабинете не было привычных шкафов для одежды, мягкого дивана, телевизора; только большой, красного дерева стол начальника, рядом с окном и длинный его собрат для многолюдных совещаний, покрытый зеленым сукном. Вся атмосфера кабинета настраивала на серьезный трудовой лад. Здесь не могло быть легковесных разговоров, шуток и болтовни «не по теме». Во всяком случае, так казалось Ивану и в прошлое посещение кабинета, и теперь.
Зачем его пригласили сегодня?
Управляющий, встав из-за стола, поздоровался, поздравил Ивана с окончанием института.
– Давайте к делу. Мы ждали, когда вы закончите учебу, Иван Савельевич, чтобы предложить вам должность начальника строительного комплекса. Это будущая областная больница. Наш трест берется за такой объект впервые. На двадцати гектарах нужно построить самую современную больницу Восточной Сибири. Как вы понимаете, внимание к стройке огромное, значит, и контроль будет такой же. Ваша кандидатура одобрена. Поздравляю.
Управляющий поднялся, давая понять, что встреча подошла к концу. Ивану оставалось только радостно поблагодарить – от таких предложений отказываться было не принято, и реагировать на них требовалось в мажорной тональности.
– На первых порах встречаться будем часто, – добавил управляющий, уже прощаясь.
Иван вышел из кабинета возбужденный. Да и было от чего… Такие редкие объекты достаются заслуженным, опытным строителям, их в тресте один-два. Пройти такую школу от начала и до конца – хороший фундамент в будущей профессиональной биографии. Справился – значит, состоялся как инженер, способен для других больших строек.
Сослуживцы считали, что Ивану удивительно везло. Не пропустив ни одной ступени с тех самых пор, как направили после окончания техникума на стройку, он быстро шагал вверх: мастер, старший мастер, прораб, начальник участка, и вот сейчас руководитель комплекса, который и по объему работ, и по численности народа значительно больше, чем некоторые строительные управления. Но это, конечно, не столько везение, сколько знание своей специальности, профессиональная одаренность. Его ценили за то, что быстро принимал решения, почти всегда верные, умел находить подход к рабочим, к мастерам, инженерам, был справедлив и строг, не потакал лентяем, но и не торопился выгонять, как другие, а настраивал на труд, уделяя им больше внимания, чем дисциплинированным рабочим. При выполнении технически сложных узлов и конструкций Иван не покидал стройку сутками, и не потому, что не доверял исполнителям, а хотел сам убедиться в правильности строительного процесса. Его уважали, но это уважение нельзя было назвать любовью. К нему относились как к умному, опытному работнику. Все знали: в сложных ситуациях надо советоваться, прежде всего, с ним. Иван обладал блестящим качеством – дать смелый и ответственный совет.
Он умел молчать. Молчал, когда было нечего сказать. Это лучше, считал он, чем плести пустые словеса, способные принести только вред. Молодой инженер всегда имел свое мнение, доказывал свою правоту спокойно и аргументировано. Недостаточно опытные мастера и прорабы, работавшие под его началом, старались подражать деловым качествам руководителя, умению организовать дело, разобраться в тонкостях производства. Пытались даже, как он, моментально считать в уме, оперируя большими цифрами, но это умение, как известно, не достигается тренировками, это природный дар.
Начались горячие дни. Для строительства такого сооружения требовалось много рабочих. Однако несмотря на то, что стройку вели в областном центре, дефицит рабочих рук и здесь был обычным делом. Все большие и малые стройки начинаются с одного: с деревянных колышков в чистом поле, а дальше – грязь, резиновые сапоги, телогрейки, вагончики, отапливаемые мощными электрическими «козлами», выжигающими в помещении весь кислород. Романтиков здесь всегда было мало. Даже если стройку «раскручивали» газеты и телевидение, сюда приезжали вчерашние школьники и выпускники училищ. Что им могли предложить? Направляли в разнорабочие. Некоторые сбегали, испугавшись невеселой перспективы – копать землю и таскать носилки. Когда еще станешь каменщиком или слесарем! Да и зарплата – копейки, на жизнь надо просить у папы и мамы. Появлялись и опытные рабочие, но таких – единицы. Любая более-менее приличная стройка была головной болью для кадровиков.
Потому и привлекались заключенные. Для Ивана это было не в новинку. Он не вдавался в историю, когда и почему появились заключенные на стройке. Как и все, живущие в Сибири, он знал, что великие комсомольские стройки, о которых слагались песни и снимались кинофильмы, начинались вовсе не с призыва комсомольцев. Самый трудный этап доставался зэкам. Все понимали, что любая стройка требовала огромного труда, причем труда добровольного, квалифицированного. Подневольный труд заключенных неэффективен – цели добивались не умением, а числом. К этому тоже привыкли. Главное, что были рабочие руки. Никто из руководителей не скрывал, что на стройки направляют заключенных, но никто и не афишировал это. Обычное дело, обычная жизнь. Что называется – трудовой подвиг всем миром.
Новая площадка под строительство располагалась на окраине города – огромную площадь под больничный комплекс пришлось огораживать по периметру. Плотный высокий забор из вертикально прибитых досок с колючей проволокой поверху, на всех углах сторожевые вышки. Вдоль забора – контрольно-следовая полоса, огражденная с внутренней стороны вторым забором из колючей проволоки.
В километре от новой стройки заканчивали лагерь для заключенных. Ивану приходилось бывать там каждый день, из подготовительного цикла он являлся объектом номер один.
Площадку для лагеря выбрали в низине, сторожевые вышки возвышались над зоной, как хищные птицы с длинными шеями. Заканчивалось строительство жилых бараков. Каждый – вытянутый прямоугольник, с двумя выходами. После уличной двери – тесный тамбур, и сразу дверь в жилое помещение из двух больших комнат на шестьдесят обитателей в каждой. Посередине печь. Двери полтора метра высотой, войти можно только сгибаясь. В каждом бараке – деревянные короткие нары на железных стойках в два яруса. По-блатному – шконки.
В центре лагеря возводилось здание для хлебопекарни, совмещенное с буфетом и кладовой для продуктов. Городской водопровод провели, и все же сооружали запасной резервуар для воды. В виде бочки, высотой около семи метров и диаметром три. Для забора воды имелся кран, а для пополнения водных запасов к бочке была прикреплена лестница, по которой и надлежало подниматься с ведрами воды или снега. Наверное, где-нибудь в тайге и стоило это делать. Но в городе, с развитыми инженерными сетями!? Однако инструкция по устройству лагерного быта была законом. Утвердили ее, вероятно, еще до войны, но параграфы выполнялись неукоснительно.
Первым сдали карцер. Своеобразная тюрьма в тюрьме. Небольшое здание состояло из двух маленьких комнат и одной большой. Маленькие комнаты запирались толстыми железными дверьми с небольшими окошками. Внутри нары, но не деревянные, а из кирпича, отштукатуренного цементным раствором. Большая комната для охраны, там стояла печь; в комнатушках для зэков печи не полагались.
Баня, здание администрации, барак-общежитие для будущей «вохры»… Строительство вели днем и ночью вольнонаемные «химики», условно-досрочно освобожденные; начали привозить «контингент».
В конце сентября рабочей комиссией лагерь был принят. Не обошлось без мелких замечаний и претензий охраны. Однако «строителей» уже разместили на новом месте жительства. На стройке собралась огромная рабочая сила – полторы тысячи заключенных. Почти три сотни – служба охраны, а также вольнонаемные: итээровцы, крановщики, экскаваторщики, бульдозеристы, другие специалисты, без которых здесь не обойтись. Всей этой командой руководил Иван.
Началась работа по графику – сроки определялись на оперативных совещаниях. Выполнять эти сроки нужно было людям, тянувшим свой собственный «срок». Каждый день колонной шли они из лагеря на стройплощадку. Если случались нарушения внутреннего режима, то бригаду в полном составе, а то и всех жителей барака, загоняли в «отстойник» перед воротами и, несмотря на ветер, холод и снег, могли держать по нескольку часов, не позволяя присесть. Тех, кто пытался бежать, заставляли зимой бегать босыми по снегу, а потом в карцер, на каменные нары. Какой из такого человека работник?
Считалось, что заключенные, занимаясь созидательным трудом, исправляются, перевоспитываются.
Для поощрения применялись испытанные методы, в первую очередь, зачеты. Выполнил норму более чем на сто двадцать пять процентов – зачитывается день за два, а если дал полторы – день за три. Но работа была в основном бригадная, рекордсменов водилось немного.
Ударников лучше кормили, выписывали денежные премии, селили в хорошо оборудованных бараках, где было потеплее. Подводя итоги, в праздники награждали грамотами и переходящими вымпелами.
Главной заботой Ивана стало качество. От заключенных можно было требовать высокого качества работы сколько угодно: они со всем соглашались, но делали так, как умели или как хотели. Они никогда не спорили с начальством, внешне – сама покорность, но у каждого или почти у каждого, как казалось Ивану, таилась внутри ненависть к тем, кто обрек их на эту принудиловку. Работа их была корявой, всегда недоделанной, не имеющей товарного вида. Приходилось не только выдавать задания и по готовности принимать их, как у обычных вольнонаемных бригад, а постоянно находиться рядом с заключенными. Это вызывало недовольство мастеров и прорабов, привыкших к другому ритму, однако Иван сам тщательно контролировал всю работу на стройплощадке, часами не заходил передохнуть в прорабскую. Он добился того, чтобы сотрудники строительной лаборатории проверяли не только законченную конструкцию, но и вели промежуточные измерения.
Дела отнимали все время. Трудовой день Ивана удлинился до шестнадцати часов. Дома его видели только поздним вечером и ранним утром, изредка в воскресенье. Маша, найдя свое призвание в конструкторском бюро, не упрекала мужа, понимая, какая ответственность на его плечах. Им повезло, дети находились на попечении Машиной матери. Жизнь летела как хорошо отлаженный локомотив-паровоз, на всех парах. Вокруг мелькают люди и события, несчастья и радости! Время притупляет чувства, стирает в памяти лица, уже не можешь вспомнить о вчерашнем вечере, путая его с позавчерашним, не замечаешь закатов, восходов, красивых девушек, встречающихся тебе по дороге. Некогда поговорить с друзьями. Понимаешь, что так нельзя, но трудно остановиться, дело захватывает полностью, ты окунаешься в него с головой, забываешь обо всем. Дома обретаешь недолгую радость, попадая в целительный мир любви, а наутро готов к новому рывку. Паровоз твоей рабочей жизни летит мимо людей, деревьев, ночных огней и утренних туманов, ты едва успеваешь подкидывать свои силы и умения в топку трудового дня, но надо быстрее, быстрее, еще быстрее…
Это случилось в один из студеных январских дней. Заключенных пригнали, но при таком «минусе» не выдерживает даже железо, невозможно завести двигатели кранов. Работа была остановлена, и на огромной площади стройки там и здесь задымили костры. Многие варили чифирь. Обычно его готовили тайком, но сейчас охрана на это действо смотрела сквозь пальцы. Конвоиры, молодые солдаты, и сами готовы были принять черного, как смола, чайку и спрятаться в теплой «каптерке».
Сине-черные дымы костров прожигали пелену морозного воздуха, картина на стройплощадке возникла нереальная, как в фантастических фильмах. К полудню из-за облаков выглянуло солнце и более решительно и успешно, чем костры, стало сражаться и изничтожать белое марево, освобождать из его плена здания, деревья, пешеходов. Они стали видны издалека. Обычная жизнь возвращалась в свою колею.
По давно заведенному порядку Иван обходил стройку. Он приучил себя к таким обходам, еще работая мастером. Увиденное самим не всегда похоже на рассказанное подчиненным. Обороты выразительной русской речи легко могут приукрасить реальную картину, так что многие строительные начальники, слушая только словесные доклады, искренне удивляются, увидев несоответствующую докладу реальность. В раздражении принимаются отчитывать подчиненных. Это повторяется из раза в раз, и тут уж ничего не поправить. Кто к чему привыкает. Иван, не увидев самолично, как обстоят дела на стройке, решений не принимал. Часто он давал указания тут же, при обходе, заостряя внимание мастеров по контролю на точность выполнения сложных узлов. Зэки знали эту особенность своего строительного руководителя и с облегчением вздыхали, когда Иван проходил мимо них, не делая замечаний. На обходы он брал мастеров и прорабов, иногда к ним присоединялись и бригадиры, которых он старался не задерживать. Вот и сейчас, обходя главный корпус, он был разгорячен от подъема наверх и неприятного разговора с прорабом.
– Здравствуй, Иван, – внезапно услышал он свое имя. Голос показался знакомым…
Обернувшись, увидел небольшого роста мужчину. Ватная телогрейка, легкие хлопчатобумажные брюки. На голове шапка-ушанка, лицо от мороза прикрывает черная повязка с вырезом для глаз. Ни один заключенный никогда так к Ивану не обращался.
– Разве мы знакомы?
– Забыл? А вот так? – мужчина освободил лицо от черной повязки.
Иван только сейчас глянул на бирку. На пришитой белой накладке с правой стороны телогрейки четко виднелась надпись: Комаров Петр, отряд № 3.
Господи, неужели Петька, его «кровный брат»? Вот так встреча!
– Петька, ты, что ли!?
– Я.
Не обращая внимания на сопровождение и охрану, Иван обнял своего друга. Стараясь унять волнение, понимал, что так делать нельзя. Ему, начальнику огромной стройки, коммунисту, обниматься прилюдно с зэковцем…
– Пойдем.
Отправились в административный блок, полностью еще не заселенный, нашли пустую комнату. В тепле, каждый с кружкой чая, устроившись друг против друга, долго молчали. Первым не выдержал Иван:
– Рассказывай, брат…
– О чем?
– Обо всем.
– Обо всем или как попал за проволоку?
– Давай по порядку. С Междуреченска.
Петька еще помолчал, потом тихо, как на той лесной тропинке, спросил:
– Иван, а у тебя хлеба нет? Жрать так хочется.
– Эх, брат, брат, когда-нибудь ты был сыт?
– Похоже, никогда, – вымученно улыбнулся Петька. – Даже на воле.
Рассказ свой он начал после того, как опустошил Иванов тормозок, который ежедневно собирала Маша – обедать с заключенными, охраной Иван не хотел, – как будто вступал в круг неволи…
– Что рассказать… В учебке, в армии учили на водолаза, потом послали на курсы механиков-водителей. Танкист. Присвоили звание младшего сержанта. Служил, разряд по баскетболу получил. Кормежка нормальная, хватало. Да, там я был сыт. Короче, после дембеля вместе с корешами двинули на комсомольскую ударную. Не куда-нибудь, на Братскую ГЭС. Но ее уже завершали, стали строить город. Вязал арматуру, бетонировал, потом перевели каменщиком. Жили в палатке, двадцать орлов. Люди были разные. Как вечер – пьянки, разборки, с драками и поножовщиной. Карты до утра – такие комсомольцы…
– Знаю, всякие там были, и «химики», и зэки расконвоированные, а из вольных только начальники стройки, специалисты, мастера да прорабы. Зря ты не бросил эту братву.
– Мысли такие были, да вот не бросил… Причины находились: то долг отдать, то еще что-то. Увяз. Одну ногу выдернешь…
– Петя, о чем говоришь? По зэковской привычке на слезу давишь? Я знаю, как в Братске дела обстоят, хватает знакомых. Везде работа не сахар, а на строительстве вдвойне. Иногда получаю письма, иногда встречаемся. Вполне довольны жизнью, находят время и в кино сходить, и в театр… Переженились, детишки…
– Я не люблю театр. Одного раза хватило. Болтовня одна. Смотрю на сцену – и ни одному слову не верю. Не хочу я в чужие жизни вникать, со своей бы разобраться…
– Пусть не поладил с театром. Но в жизни много хорошего и без него – книги, спорт, семья.
Петька внимательно рассматривал Ивана.
– Повзрослел ты, изменился, очки носишь. Если бы не слышал, что здесь на стройке банкуешь, не узнал бы. Все нормально, доволен?
– Не жалуюсь.
– Женат? На Маше?
– Помнишь. Да, двое детей, девочки. Окончил институт. Как же ты, брат мой, так…
– Пьянка. Познакомился с ребятами веселыми, они меня быстренько обучили «азам». Один «скачок», другой, потом гоп-стоп, и еще, и еще… Думал, так будет продолжаться вечно. Это мой первый срок, зато какой – шесть круглых. Сменил несколько зон, а на прошлой неделе пригнали сюда по этапу, говорят, требуются строители-специалисты. Два года уже оттянул, осталась черепуха – четыре. Может, на условно-досрочное пойду, если все в порядке будет… Не поверишь, но в лагере мне лучше. Я чувствую себя человеком. Вчера записался в школу, в пятый класс.
– В пятый? У тебя же семь, училище…
– В пятом учительница молоденькая. Влюбился.
– Даешь…
– А что, мне здесь неплохо. Всё по распорядку, хоть как да кормят, раз в неделю банька. Иногда кино… Телевизор в каждом бараке. Я и на воле такого не видал. Все блага…
– Шутишь?
– Ни-ни. На полном серьезе.
– Это здесь – блага?
– Да, брат, разные мы стали.
Они замолчали. И хотя уже перекусили Ивановым тормозком, из кухни принесли обед, и Петька с жадностью набросился на суп и перловку. Посмотрел на порцию Ивана, к которой тот не притронулся:
– Не будешь?
Иван молча придвинул ему тарелку.
Гулкий удар о рельс, собирающий заключенных у ворот, где после переклички зэки отправлялись в свои бараки, напомнил о конце рабочего дня. Они говорили о детстве, пролетевших годах – и ни слова о будущем. При попытке свернуть на эту тропу, Петька замолкал, отворачивался, уводил взгляд в окно. А потом сказал мягко, просительно:
– Не надо меня воспитывать, Ваня, ладно? Я уже взрослый человек… Повидал столько…
Вспоминая родную деревню, Петька оживлялся, расспрашивал Ивана. Он отогрелся, обильная еда и тепло смягчили угрюмость его лица, но о своей жизни говорил кратко: «да» и «нет». Расспрашивал Ивана о Маше, их дочках. Как ни старался Иван расшевелить друга, ничего не получалось.
Перед началом нового рабочего дня Иван встретился с командиром батальона, охранявшим лагерь и рабочую зону.
– Здравствуй, товарищ начальник! – шутливо, как всегда, приветствовал комбат.
– Здравствуй, гражданин майор! – в тон ему ответил Иван.
– Какие новости?
– Тебя, конечно, интересуют плохие?..
Иван и комбат были ровесниками, на стройке они сразу сдружились, старались помогать друг другу.
– Думаю, знаешь причину моего прихода?
– Догадываюсь, Иван Савельевич. О твоей встрече с заключенным Комаровым весь лагерь, как здесь говорят, базарит. На моей памяти впервые такое – руководитель строительства обнимается при всей зоне с зэком.
– Хороший начальник все берет в расчет. Что узнал?
– Когда мне сообщили – подумал, родственник. Пробили данные… удивились, что вы учились вместе. Земляки?
– Долго рассказывать. В одной деревне, в одном доме жили.
– По карточке он детдомовец.
– Детдомовцем он стал позднее. Какая там связь! Не родственник, но всю жизнь я считал его младшим братом. После вчерашней встречи ночь не спал. Не виноват перед ним, а вот вину чувствую.
– Его недавно пригнали по этапу. По документам строитель: арматурщик, и плотник, и бетонщик, и каменщик. Статья – грабеж, да еще тяжелое увечье. Может, и хороший строитель, но все-таки – вор. До судимости приводов в милицию хватало. Неспокойный хлопец.
– Просьба к тебе, Олег. Подбери ему что-то полегче. Слабый он… С детства головные боли мучают. Может, на кухню? Всю жизнь голодный. И работал вроде… Но неприспособленный.
– Там места не пустуют. Ладно, подумаю.
К вечеру заехал начальник управления. Озабочен, хмур.
– Что произошло?
– Да вроде ничего.
– Обниматься с уголовником – «ничего»? Родственник?
– Кровный брат.
Посмотрел удивленно.
– Да в деревне вместе росли.
– Эмоции надо контролировать, не тебя учить. Знаешь, где находишься…
«Контролировать – легко на словах», – думал Иван после, из своего небольшого кабинета наблюдая в окно за работающими заключенными. Такие же люди, а вроде как прокаженные. Общение – строго по инструкции. Любые человеческие чувства – уже событие, криминал. Работая в зоне, Иван чувствовал, что тоже находится в заключении, странное ощущение. Утром, проходя через барьеры, проверенный и ощупанный несколько раз, он, начальник строительства, становился частью огромного механизма, имя которому – зона. Пройдет немного времени, и все забудут, кто строил этот комплекс, чьи руки возводили эти стены, прокладывали коммуникации. В бумагах останется только номер управления, треста, название главка, министерства, да имена их руководителей.
Но его память сохранит лица тех, кто день и ночь рыл канавы, стоял по пояс в жидкой грязи, подгоняемый не только мастерами, но и членами своей же бригады, которой уменьшали и без того скудный рацион, если не выполнялась норма. Для многих работа была непосильной, но кто спрашивал их об этом? Лица людей чернели от лагерной жизни.
Громкий звонок телефона отсек от тяжелых мыслей:
– Иван Савельевич, – голос секретарши начальника управления, как всегда, был приветлив. – Вы не забыли, завтра оперативное совещание? У вас на объекте, кроме управляющего треста, будут заместитель заведующего строительным отделом областного комитета партии и первый заместитель начальника главка.
– Я помню.
– Всего доброго!
– До свидания, – он положил трубку, повернулся к окну, за которым вырастали корпуса больничного комплекса. Люди в серых телогрейках каждый день укладывают кирпичи, и уже к середине смены каждый кирпич превращается в пудовую гирю, выскальзывает из рук. Пора на обход. Объект за объектом, строительные леса, мостки…
Взгляд сам по себе находил небольшие нарушения, которые не влияли на конструкцию здания: толстые швы между кирпичами, неровная поверхность кладки. Привычные замечания, унылые оправдания мастера. Все, как обычно, но вместе с тем Иван чувствовал, что-то происходит с ним. Жалко стало этих людей: плохо одетых, постоянно голодных, с потухшими глазами. Они уже не мечтают о семье, нормальной человеческой жизни. Мысль одна – как выжить.
С Петькой встречались редко. Тот всегда был молчалив, ни о чем не просил. От начальника охраны Иван знал, что с Петром одни проблемы: подчиняться не любил, на указания – ноль, конфликт за конфликтом. На все расспросы Ивана он лишь отмахивался.
К концу года за серьезное нарушение Петька попал в карцер. После отсидки – этапом в другую зону, и связь с ним прервалась.
Похоже, его тяготило присутствие Ивана, и он был не прочь затеряться в лагерных буреломах.
