Михаил Константинович Зарубин
Илимская Атлантида. Собрание сочинений
Семейный совет
Зима наступала грузно и неотвратимо, шагала, как ищущий берлогу медведь. Вчера еще все зеленело, шел мелкий промозглый дождь, а сегодня – повалил снег. Его было много, и хотя на улице еще не подморозило, снег не успевал таять, слипался и своей тяжестью наваливался на осень, безжалостно вдавливая ее в землю.
На дачу приехали поздно вечером и не успели насладиться всей прелестью первого снегопада, когда можно лепить снежные бабы и играть в снежки. Ночью похолодало, снег валил с прежней силой, но к этому добавился ветер, пронзительный, колючий. Метель закружила в своих объятиях дома, скамейки, деревья в саду, баню, гараж, колодец, одиноко стоящие вдоль улицы машины. Осеннюю слякоть зима прикрыла снежным покрывалом, показав, что она хозяйка-чистоплюйка. К утру пришел и мороз, ветер смел с небес облака, обнажив беспредельную глубь вселенной.
Я проснулся раньше всех, на цыпочках, чтоб никого не разбудить, пробрался к окну, отодвинул штору и обомлел от восторга пред чудной картиной, которую мороз нарисовал на оконном стекле. Мороз мечтал о лете?! Это ведь его фантазии: изумрудная пушистая ветка с белыми мелкими цветочками, похожая на ветку черемухи, а вокруг нее блестящие светлячки! А насупившимся елям эти художества, видимо, не по нраву, они тянут свои ветви навстречу холоду, снегу, ненастью. От выматывающего летнего зноя деревья хотят отдохнуть под пушистыми одеяльцами. Только рябина не унимается в своем материнском стремлении накормить всех птиц, она протягивает им зимнее спасительное угощение – свои алые горькие ягоды.
Быстро одеваюсь, бодро выхожу из дома. Беру лопату и начинаю чистить дорожки. Покалывают пальцы рук, забыл надеть рукавицы. Мороз пробирается под куртку, но в дом возвращаться не хочу. Радуюсь всему, что вижу, чувствую, осязаю.
Мои проснулись, смотрят на меня в окно. Я машу им рукой, зову на улицу, они смеются. Жена открывает форточку.
– После завтрака обязательно выйдем, – говорит она и тоже засматривается на рисунки на стекле.
Вновь пошел снег, грациозно закружились снежинки. Ловлю их, как в детстве, ладонями и ртом. Вкус небесной воды несравним ни с чем. Она живительна, пьянит, наполняет сердце радостью, как глоток горячего кофе. Почему явилась ассоциация с кофе? Да это из дома доносится главный запах семейного завтрака, – вовремя сообразил я и поспешил присоединиться.
Паша, мой младший внук, восьмилетний мужичок, радостно кричит, что к нам едут гости – Андрей и Настя.
Андрей – тоже внук, старший. Настя – его девушка. У нас четверо внуков. Чем старше они становятся, тем реже мы их видим. Усиливается центробежная сила. Понятно, почему: они растут, у них появляются свои дела, самые важные, необходимые. Дед с бабкой могут подождать, никуда не денутся – они ведь всегда были рядом. Внукам кажется, что так будет всегда. Они не понимают, что жизнь имеет свойство неожиданно и не вовремя заканчиваться. Но сейчас им кажется, что всё и все будут вечно.
Ну, а мы? Мы не обижаемся, мы всегда рядом с ними, стоит только протянуть руку, позвать на помощь. Тем более, есть мобильные телефоны.
Андрей и Настя приехали к ужину. Когда сели за стол, Андрей попросил слова. Это было неожиданно. За столом мы обычно разговаривали непринужденно, никогда не оговаривали очередность выступлений. Но чтобы так церемонно попросить слова – такого не было. Андрей был краток.
– Бабушка и дедушка, – сказал внук, поклонившись в нашу сторону, – мы решили с Настей пожениться. Я люблю ее, она меня, думаю, тоже.
– Думаешь или знаешь? – подтрунивая, сказал я, чтобы разрядить напряженную обстановку. Андрей был несколько смущен моим вопросом.
– Уверен, – в той же тональности ответил лично мне внук.
Нельзя сказать, что женитьба Андрея была для нас неожиданной. Мы ждали, когда это случится, не вмешиваясь и не торопя событий. Так же вели себя и родственники Насти.
Но все равно – это заявление стало неожиданностью.
Все смотрели на меня. Нужно было немедленно реагировать.
– Я не против. Я даже очень рад этому, Андрей. Думаю, родительское благословение вы уже получили?
– Получили, – подтвердил внук.
Паша тоже вставил слово:
– И я тоже не против.
– Ну, раз Паша не против, значит, дело в шляпе. Если позволите, я скажу по этому поводу несколько слов, пользуясь старшинством…
Я попытался рассказать молодым о том, что такое любовь, как ею нужно дорожить, и что делать для того, чтобы она продлилась всю жизнь… Скажу прямо: ничего путного из этой лекции не вышло, слова были какими-то чужими, ненастоящими, это сразу почувствовала моя жена:
– Утомил, дед, хватит. Это тебе не лекция в Доме культуры, – и сказала просто и сердечно: – Дорогие ребята, мы рады за вас, – она обняла и поочередно поцеловала Андрея и Настю. – Рассчитывайте на нашу помощь. Что такое любовь, не знаю, как не знаю, что такое воздух, небо, свет – это то, без чего человек жить не может. Смотрите на нас с дедом, и живите так же. Это называется – жить в любви и согласии…
Мы говорили до поздней ночи. Я рассказывал о том, как сорок лет назад просил благословения на брак у родителей Нины, как возражали ее сестры, как волновался и переживал я сам. На тот давний семейный совет съехались все родичи моей невесты, и каждый из них считал своей обязанностью высказать свое мнение, оспорить или поддержать решение молодых. Рассказывая, я одновременно наблюдал реакцию Андрея и Насти: было отчетливо видно, что подобные отношения между людьми им кажутся архаичными, оставшимися в глубине времен… Для меня же и моей жены Нины это была наша жизнь, казалось, вчерашняя.
* * *
…Все собрались в «большой» комнате. Не такой уж она была и большой по современным меркам: квадратная, четыре на четыре метра. Два окна выходили на улицу. Улицу от дома отделял палисадник, в нем росли куст смородины и куст черемухи. Еще одно окно открывало вид на летнюю веранду, где жизнь начиналась ранней весной, а затихала поздней осенью. Здесь завтракали, обедали и ужинали, обсуждали новости и отдыхали на диванчике, зажатом между столом и стенкой дома. Только сильные холода вытесняли оттуда обитателей, заставляя садиться за крошечный столик в теплой маленькой кухне, и жизнь сразу становилась скучной от тесноты и зимнего мрака за окном.
В полном составе семейство собиралось здесь редко, в дни рождения родителей или когда приезжал из Ленинграда брат. Сегодня причина полного собрания была особенная: мы с Ниной решили подать заявление в ЗАГС. Хотели подать тайно, за две недели до восемнадцатилетия Нины. Рассуждали мы так: испытательный срок закончится, а потом все пойдет по закону. Я долго уговаривал Нину зарегистрировать наши отношения. Почему я так спешил, и сам не знаю. Может быть, боялся потерять ее? Но мы каждый день были вместе, только на ночь расходились по своим «углам», я – в общагу техникума, она – домой. Мы давно поклялись в любви друг другу, и изменять этой клятве не собирались.
Нина хотела стать моей женой, но любовь и уважение к родителям и старшим сестрам удерживала ее. Она придумывала разные отговорки, но я убеждал любимую девушку, что родители не разрешат нам жениться, потому зарегистрироваться надо тайно. Я знал, что меня считали женихом незавидным. Ни жилья, ни работы. В конце концов, Нина сдалась, согласилась, но директриса Дворца бракосочетания, к которой мы попали на прием, оказалась хорошим психологом, долго выпытывала причины столь раннего брака и убедила Нину, что бракосочетание – это праздник, он не может состояться без родителей, друзей и близких. В тайне счастливый брак не делается.
Я сопротивлялся до последнего, но Нина согласилась с директрисой и заявила мне, как отрезала:
– Тайно в ЗАГС не пойду.
Как же уговорить родителей?
Пошли к сестре Катерине, зная ее мягкий и добрый характер.
Катерина повидала за свои тридцать четыре года всякого. Война, голод и холод, работа на производстве, тяжелая, до седьмого пота. Она научилась делу, которое пригодилось в дальнейшей жизни, стала швеей. Дважды выходила замуж, оба раза неудачно, мужья оказались пьяницами. Родила двух сыновей. Но при всех этих бедах, сердце ее не ожесточилось, она всегда была весела и искренне радовалась счастью других. Это редкое качество в человеке – радоваться за других, им обладают только чистые сердцем и сильные духом. С Катей было просто: не надо было ничего придумывать, осторожничать, боясь сказать что-то не то, о чем впоследствии пожалеешь.
…Мы рассказали Кате все. Она долго не раздумывала и радостно подтвердила свое одобрение:
– Да я уже давно ждала этого. Ну и что из того, что вы еще очень молодые? Это даже хорошо – будете воспитывать друг друга, так что к определенному сроку станете единым целым, как и положено в браке.
– Так ты не против? Поговори с мамой, она тебя послушает…
– Нет, Нина, извини, с мамой тебе надо говорить самой, в таких делах посредников быть не может.
– Я боюсь, Катя.
– А чего ты боишься? Что – мы Мишку не знаем? Вы сколько уже встречаетесь, года два?
– Почти три.
– Тем более. Наши родители свою судьбу сами решали: когда жениться, когда детей рожать. Ты – пятая у них.
– Все равно боюсь, Катя, с тобой мне легче будет.
Утром я с трудом дождался Нину. По ее лицу увидел, что разговор был нелегким.
– Ну как?
– Мама попросила подождать отца из поездки.
– А заявление в ЗАГС?
– Я дала слово, что подождем.
Отец вернулся через две недели. Мое ожидание этого события было трудным. Таких длинных дней и ночей у меня не было никогда. Все мысли об одном: что скажет отец, как решится наша судьба? Отец тоже не взял на себя единоличную ответственность и для решения судьбы «молодых» решил собрать семейный совет, попросил прибыть всех дочерей.
Из соседнего городка приехала старшая сестра Тоня с мужем. Женщина властная, привыкшая, чтобы все подчинялись ей, болезненно любившая порядок и чистоту, ради которых доводила себя до самоистязания. У нее было четверо детей, причем старшая – ровесница моей Нины.
Юность Антонины пришлась на суровые военные годы, и поэтому, хлебнувши бед и несчастий выше головы, сама сделалась суровой. Но это только с виду, неприветливость была ее маской, которая в родной семье сходила с ее лица, и Тоня становилась человеком добрым и жизнерадостным. Муж всегда прислушивался к ней, иногда позволял себе иметь собственное мнение, но не настаивал на своем, если вдруг возникали разногласия, жене уступал. Как бывший военный, он подчинялся старшему по званию, а старшим в семье была Тоня.
Пришла семья Чубуков, Юра и Шура. Шура была чуть помладше Кати, она больше всех в семье походила на отца. Лицо у нее было точеное, очень красивое, глаза – как два чистых и спокойных озерца. Она всегда носила хорошо сшитые платья, туфли на высоком каблуке. На улице на нее засматривались прохожие, не только мужчины, но и женщины.
Шура с Юрой объехали почти половину Сибири, и сейчас вернулись в Иркутск. Шура не хотела очередной стройки мужа, который с десятилетнего возраста колесил с отцом по стране, восстанавливая мосты и дороги, и это его бродяжничество невозможно было выветрить никакой силой.
Еще одна сестра, Галя, пришла вместе с мужем Васей, знаменитым игроком городской футбольной команды. Гале, родившейся перед войной, испытавшей в детские годы такие трудности, которые порой не выдерживают и взрослые, всегда хотелось иметь достаток. После свадьбы с Васей достаток появился, но вместе с ним пришло одиночество. Разъезды мужа на игры, на сборы, а по возвращении рыбалка, встреча с друзьями, выпивки, компании поклонников – все это огорчало и отдаляло Галю от мужа. Они существовали в двух состояниях: то жестоко ругались, то нежно мирились. Вася – высокий, сильный и красивый мужчина, был малообразованным. Перед войной окончил четыре класса, в войну учебу бросил, помогал семье. Играл в футбол. Бить по мячу – грамоты не надо, говорил он, и бил хорошо. Зимой играл в хоккей с мячом. Василий никогда не думал о будущем, жил сегодняшним днем. Вот и сейчас, немного помаячив в дверях комнаты, ушел в сарай – готовить рыбацкие снасти.
– Тут вы и без меня справитесь, – оправдался он с улыбкой.
Родители Нины – замечательные люди. Они похожи друг на друга: интонациями, движениями, взглядами. Сколько же они вместе претерпели! Война, выматывающий труд от темна до темна, надеялись вырваться из нужды. Дети вырастали, покидали небогатый родительский дом больше с радостью, чем с печалью. А родители старели, возраст брал свое, работать на производстве они уже не могли. Спасал огород, маленький садик, куры, корова. Все это создавало иллюзию благополучия, но только иллюзию. Одно они знали твердо: чтобы выбиться в люди, нужно учиться. Сами они не сумели выучиться, зато все их дети, за исключением Кати, получили хорошее образование.
Мою Нину они любили особенно. Она была послевоенная и родилась, когда родителям было уже за сорок, и по дому бегала первая внучка. Катя стала ужасно ими любима. Все, что они не додали старшим, досталось ей. Поэтому, наверное, известие о возможном замужестве младшей дочери они восприняли на удивление не радостно. По какому праву чужой человек хочет увести их счастье?
Мы с Ниной забились в угол дивана, стоявшего у окна, и оказались под перекрестным огнем множества глаз родственников. Мать Нины, незаметно вытирая слезы концом головного платка, на нас не смотрела, а только глубоко вздыхала.
«Повестка дня», разумеется, была известна всем, но требовался формальный зачин – ее оглашение председательствующим. Им, конечно, был отец.
– Вы все знаете, для чего мы тут собрались, – то ли с утверждения, то ли с вопроса начал он собрание.
Ответа не последовало, поэтому отец, чувствуя неловкость и смущение, продолжил, используя образы и иносказания:
– Сегодня я сел на вокзале в автобус, смотрю, в первую дверь заходит молодая пара, а у женщины на руках тоже пара, завернутые в кружевные конвертики близнецы. А у вас есть гарантия, что близнецов не окажется? – обратился он как будто ко всем сразу.
Понимая, что разговор уходит в сторону, Нина пошла в атаку первая.
– Мы хотим с Мишей пожениться, – так твердо сказала моя ненаглядная, что, казалось, никакого дальнейшего обсуждения быть не может.
Но Тоня не изменила своему характеру и ввязалась в спор.
– Вы посмотрите, они жениться собрались! А вы подумали, где жить будете и кто кормить вас будет? – громко и достаточно резонно заявила она. Вопросы эти наверняка вертелись у всех на языке, но только она могла озвучить их сразу, без дипломатической подготовки.
Шура решила смягчить категоричность сестры:
– Ниночка, действительно, может надо еще подождать, не рановато ли об этом думать? Тебе сколько лет, милая? – И, понизив голос, спросила:
– А что вдруг так срочно женитьба понадобилась? Может, случилось что?
– Что именно? – с вызовом ответила Нина.
– Ну, как бы тебе это объяснить, – замялась Шура.
Тоня снова вклинилась в трудный разговор.
– Чего же тут непонятного? Ты не беременна?
– С чего ты это взяла? – на щеках Нины от смущения и негодования выступил румянец.
– С того, что я постарше тебя буду, и хорошо знаю, как это бывает…
Нина, оглядев собравшихся гневным взором, отвечать сестре не стала. Ответила матери с отцом.
– Конечно, если бы я сказала, что беременна, вы бы согласились с нашей женитьбой, я уверена в этом. Но я не хочу врать. Я не только не беременна, но за эти три года мы не позволили себе близости. Мы любим друг друга, и вы знаете об этом. Мы могли бы расписаться тайком, никого не спрашивая, но не хотим начинать свою жизнь с обмана и взаимных обид…
Все молчали, сестры переглядывались, мать уже не вытирала глаза платком, а как-то гордо и торжествующе смотрела на отца, словно говорила:
«А я о чем тебе говорила! Это ведь наша Нина!»
Но Тоня придумала еще один непререкаемый аргумент.
– Нина, тебе ведь учиться надо… Радуйся, что у тебя есть такая возможность… Да и Мишка хотя бы институт закончит, будет хоть на что жить и чем задницу прикрыть…
– А может, сначала пусть докторскую защитит? На пенсию выйдет, тогда и свадебку сыграем, – ерничала Катя.
Галя, до сих пор не сказавшая ни слова, только вздохнула:
– Мое замужество ничего хорошего мне не принесло, кроме муки. А ты еще жизни не видела, и уже хочешь хомут на себя надеть…
Я понял, что пришло время подключаться к дискуссии. Я никогда не был «говоруном», но здесь постарался блеснуть своим красноречием и аргументами. Я обращался вроде бы ко всем, но при этом смотрел только на Нину.
– Для начала скажу главное: я люблю вашу дочь и не мыслю себе жизни без нее. Прошу вашего родительского благословения. Вспомните себя, свою молодость. Вы были не намного старше нас, на год, от силы на два. Вы вместе добивались того, что имеете сейчас, и это укрепляло семью. У нас тоже свои планы. Через полгода, после производственной практики, я напишу диплом и к концу года буду защищать его. Поступлю на работу, в начале лета сдам экзамены на вечерний факультет института. К этому времени Нина закончит техникум, и мы уедем в Усть-Илимск. Что здесь плохого? Эти полгода будем жить в общежитии…
Мою искреннюю речь собравшиеся не оценили, приняли молча, но заядлые рыбаки Юра и Вася отвлеклись от своих проблем и сочувственно прислушались, на их лицах читалось явное одобрение.
Точку в той трудной дискуссии поставила мать. Она села между нами, обняв меня и Нину за плечи, и очень просто, очень по-матерински сказала:
– Давайте не будем спорить, кто кого больше любит, мы – свою дочь, или ты, Миша, нашу Нину. Мы давно тебя знаем, верим тебе. Давайте сыграем свадьбу после твоей защиты диплома? Это будет двойной праздник. Согласны?
– Согласны! – крикнули мы с Ниной, одновременно подпрыгнув на диване.
А отец только и произнес:
– Ну ты, мать, даешь!
* * *
Кто рано встает, тот первый уходит спать. Меня с Пашей это касается в первую очередь: что старый, то и малый. Взявшись за руки, мы побрели спать. Я постелил внуку раскладушку рядом с моей кроватью, потому что расставаться на ночь не хотелось. Хотелось еще поговорить, поучить внука уму-разуму. Паша слушал, долго не засыпал, а потом под страшным секретом сообщил мне новость:
– Ты знаешь, мне очень нравится одна девочка в нашем классе.
Я воспринял эту новость с деланным спокойствием.
– Ты сказал ей, что она тебе нравится?
– Нет. Я стесняюсь.
– Она красивая?
– Очень. У нее длинные волосы, синие глаза, она такая, ну, в общем, на маму похожа… Как ты думаешь, это любовь?
– Думаю, да.
– А она о моей любви даже не знает!
– Наберись смелости и скажи.
– А вдруг она будет смеяться?
– Значит, это не любовь. Любовь только тогда настоящая, когда она взаимная.
– А тогда что же это?
– Твоя первая влюбленность.
Паша ничего мне на это не ответил, я понял, что он засыпает. А я долго еще не мог уснуть, блаженствовал в ощущении истинного, многосоставного своего счастья. Было приятно слышать голоса родных, доносившиеся из кухни, вспоминать себя прежним, маленьким, детский сад, самую красивую девочку Наташу, в которую были влюблены все мальчишки, и я тоже. Сколько же после это первого опыта душевного переживания я испытал других сердечных волнений?! Многого уже не помню, детали слились в общую смутную картину прошлого, но ярким образом сиял в моих воспоминаниях облик моей любимой Нины. Вот она идет ко мне из юности, протягивая руки для объятия. Вот она на вытянутых руках передает мне на ступенях родильного дома нашего первенца. Вот она веселится с нашими внуками, приглашая в компанию и меня…
Это она сейчас заботливо поправляет мое одеяло, и я, засыпая, прижимаюсь щекой к ее руке, надежной и верной, ведущей меня по жизни.
Авария
Этот, не только по календарю, весенний день гомоном грачей, ароматом распускающихся почек тополей возвестил, что, наконец, пришла настоящая весна, по-матерински ласковая к каждому листочку и крылышку, заботливая о каждом гнездышке и кустике. Свое милосердие она черпала от пылающего, не скрывающегося за тучами солнца, от ветра, несущего тепло из глубины небес и с дальних африканских широт. Еще утром, на остановке автобуса, Алексей с радостным замиранием сердца обратил внимание, что на деревьях проклевываются листочки, а горизонт окутывает смутная дымка, будоражащая душу сладкими надеждами.
Он остановился на пригорке, оглядел в ку́пе дома бывшего поселка Кузмиха, включенного в границы города. Издалека не было видно улиц, дома стояли в живописном беспорядке, непохожие друг на друга, каждый имел свой облик. Но крыши, сверкающие на солнце, казались одинаковыми, чистыми, отмытыми слезами попрощавшейся зимы.
– Благодать. Весна пришла, – глубоко вдохнув пьянящий воздух, вслух произнес Алексей, подумав, что это хорошая примета – ведь именно сегодня он, Алексей Зорин, стал работать прорабом. После окончания техникума молодой специалист почти три года «отпахал» мастером. Недавно, в связи с увеличением объемов строительно-монтажных работ в управлении, где он работал, ввели в штатное расписание новые должности, одна из них прорабская. Дело не только в зарплате, кто от нее откажется, но Алексей, как и все молодые работники, мечтал о профессиональном росте. Для кого-то три года – мгновение, для него они показались вечностью. Работал он на строительстве комплекса научно-исследовательского института Академии наук. Такое дело по закону должен вести прораб, но в штатном расписании этой должности не было, только – старший мастер. Начальство, все понимая, производило доплату, а повысить не могло.
Но мастер, даже будучи старшим, все равно остается мастером.
И вот, случилось. Вчера, доводя приказ на оперативке, начальник участка, Анатолий Федорович Ивановский, бывший военный строитель, поздравляя его, сказал:
– Ну, Леша, со званием старлея тебя, расти до генерала.
Алексей рассмеялся.
– До генерала, Анатолий Федорович, вам расти надо, тем более вы уже майор.
– Разговор не обо мне, мне уже видимо майором придется оставаться до пенсии. Я не пессимист, просто знаю, что всему свое время.
Начальник похлопал Алексея по плечу и закончил добрым пожеланием:
– Удачи тебе, старлей.
Хотя и стал Алексей прорабом, но пока в подчинении у него никого не было, да и объект остался прежний: на нескольких корпусах шел монтаж железобетонных каркасов, наружные стены одевались в кирпич, несколько месяцев назад стали появляться субподрядные организации из других трестов и даже министерств. Работа с ними отнимала уйму времени. Нужно было передать фронт работ, составить график совмещенных работ, и еще много чего важного и не очень. Алексей надеялся, что ему при расширении фронта работ дадут помощника, а то рабочий день стал затягиваться до позднего вечера, даже до ночи.
Жена понимала ситуацию, не ревновала, знала, с чем связаны его поздние приходы домой. Она тоже работала в строительстве – конторским работником. Там было все размеренно, по строгому расписанию. Случались переработки в конце квартала, когда делался сводный баланс. Работа разъединяла молодых супругов, Алексею хотелось быть подольше с женой, видеть ее, слышать любимый голос. Заполняя журналы работ, акты, делая реестры документов по приходу материалов, проверяя работу второй смены, мыслями он всегда был рядом с любимой.
Женился Алексей три года назад, как раз перед защитой диплома. Такой, как Мария, не было во всем городе, да что в городе, на всем белом свете. Он увидел ее впервые, когда ей исполнилось шестнадцать лет. Она восхитила его своей целомудренной красотой, легкой походкой, природной грацией. Рядом с ней Алексей смиреннее относился к жизни, становился милосердным, щедрым, нежным. Он понимал, что своим преображением обязан жене, и был несказанно благодарен ей за это. Маша для него была идеалом. Говорят, что у каждого человека на земле есть вторая половинка. Не всем удается ее найти. А он встретил, сомнений в этом не было, и поэтому, наверное, они были так безыскусно счастливы. Молодые жили по людским и Божьим законам, один из которых был главный: никогда не обманывать и верить друг дугу.
Родственники радовались их счастью, кто-то из знакомых, может, завидовал, вспоминая свою непутевую жизнь и переоценивая ее.
Жили они втроем, вместе с Машиной мамой. Для Алексея она тоже стала мамой. Сразу после свадьбы он естественно и непринужденно назвал ее мамой, так звал всегда.
Иногда мама с улыбкой напоминала им о внуке или о внучке. Маша неловко улыбалась, пытаясь что-то сказать в свое оправдание. Алексей не задумывался, почему к ним не прилетает аист, и не переживал об этом. Он был уверен, что дети будут, здоровые и красивые, как Маша.
* * *
Железобетонные колонны на строительство главного корпуса привезли на большом прицепе, машина, надрывно урча, с трудом, в несколько приемов, разворачивалась на стройплощадке. Пока водитель устраивал автомобильные выкрутасы, подошло время обеда, и монтажники разбежались, кто в столовую, кто в бытовку. Крановщик Игорь спускался с башенного крана.
Водитель понял, что может задержаться здесь надолго, поэтому подскочил к Алексею и стал умолять:
– Родной, разгрузи, мне еще нужно под погрузку в другое место успеть.
– Не видишь, что обед, и рабочих нет.
– Да что тут, две колонны, сам зацеплю. Ну выручи, пожалуйста.
Крановщик Игорь уже спустился с небес на землю, но, заинтересовавшись разговором, подошел к водителю. Тот стал умолять о разгрузке и его.
– Вы порожним через Южный поселок поедите? – спросил Игорь водителя.
– Если сейчас разгрузите, так и быть, сделаю крюк.
– Алексей, зацепи груз, а я на кран запрыгну.
– Чего ты, Игорь, на Южном забыл?
– Там прекрасная столовка, моя благоверная в ней работает, к нашей рабочей кухне уже душа не лежит, вернее, желудок.
– Столовая, говоришь, хорошая, так давай вместе поедем, Игорь, – оживился и смилостивился Алексей.
– Вот и ладно, – обрадовался водитель.
Игорь быстро вскарабкался на свою высоту, Алексей зацепил колонны, и мастера в один подъем их разгрузили.
Водитель повеселел, быстро прибрался в кабине, расчистил дополнительное место и радостно пригласил Игоря и Алексея. Рядом с водителем сел Игорь, Алексей оказался с краю. Кабина МАЗа была старенькой, наверняка одного из первых выпусков. Алексею показалось, что она была деревянной, но он отвлекся от этих размышлений, заметив, что зима исподтишка опять нападет на весну, путает ее пути-дороги. Опять стало подмораживать.
– Ты посмотри, Игорь, какое утро было, и как завернуло к обеду, думал, все, прощай, зима. Да нет, цепляется за жизнь, старая, опять убивает весну.
– Да куда она денется, весна все равно победит.
– Победит-то победит, да уж надоело ждать тепла.
– Что поделаешь. Мы всю жизнь чего-то ждем.
Машина с трудом набирала скорость после остановок у светофоров.
– Что, резина лысая? – спросил водителя Алексей.
– Лысая, и цепи рано снял, думал, все, снега больше не будет. А оно, видишь, как нынче.
– Да уж, нынче весна только по календарю, – добавил Игорь. – Нам до Южного недалеко, допыхтит твой пароход?
– Дотащится, – ответил водитель, потихоньку сбрасывая газ на поворотах.
Недалеко от столовой дорогу пересекают железнодорожные пути. И перед самым носом МАЗа путь перерезал шлагбаум.
– Черт подери, – выругался Игорь, – чуть-чуть не дотянули.
– Так давай выйдем и добежим своими ножками.
Алесей уже приоткрыл дверцу кабины, как послышался гудок тепловоза.
– Поздно, лучше переждем, – махнул Игорь рукой.
Состав был коротким, с десяток вагонов, видимо, с ближайшего завода их перегоняли на станцию. Прошел он быстро, и шлагбаум не заставил ждать, сразу взметнулся вверх. Машина, рыча, натужно начала подъем.
Железнодорожная насыпь находилась на горушке, дорога в горку обледенела. Через секунду стало понятно, что МАЗ не тянет, после переключения на другую передачу идет провал, затем рывок. Обороты двигателя увеличиваются, машину начинает ощутимо трясти. Прицеп от рывков толкает кабину, которая все больше и больше перемещается на встречную полосу. Со стороны переезда по встречной полосе железную дорогу пересекает многотонный автомобильный кран.
Водитель машины начал заметно нервничать, зачем-то переключать ручку коробки передач, от этого всю машину разворачивает на дороге, и она намертво становится поперек. Кран, видя, что происходит, начинает тормозить в последний момент, но поздно, многотонная махина уже не может остановиться. Видимо от испуга, водитель крана вместо тормоза жмет на газ, и известная физикам, но невидимая автомобилистам сила толкает машину и кран навстречу друг другу. Удар страшной силы разбивает деревянную кабину в щепки. Сплетенье тросов, что оканчивается большим стальным крюком и кольцом, зацепленным за передок крана, срывается и врезается в водителя и в Игоря. Алексея, успевшего нажать на ручку дверцы, крайним канатом ударяет по левой руке, но он не чувствует боли, так как летит на обочину. С маху ударившись о мерзлую землю, он в болевом шоке пытается встать, но остатки кабины накрывают его, и он теряет сознание.
Все остальное, как ему кажется, он наблюдает со стороны, как в кино.
– Этот, кажется, живой, – слышится чей-то голос.
Какие-то люди разбирают навалившиеся на него остатки деревянной кабины.
– Стонет – это хорошо, значит, чувствительность не потерял. Надо же такому горю случиться, – говорит другой голос.
А потом – мертвая тишина. И невыносимая тряска. И опять голос – женский:
– Потерпи, родимый, потерпи, уже скоро.
Медсестра влажной салфеткой обтирает его окровавленные губы – это Алексей видел в прищур своих отекших глаз. А потом – яркий свет. Нет, это было не солнце, а лампа в операционной, похожая на весеннее солнце, которым утром любовался новоиспеченный прораб.
Очнулся он ночью в палате, от невыносимой боли. Ему казалось, что он разделен на части. Алексей пытался понять, что же с ним произошло. И застонал, вспомнив удар навалившейся на него огромной части огромной машины. И следующая, более страшная мысль:
– «Маша, как же она? Она, наверное, беспокоится о нем, ждет. Как же ей сказать?..» – И Алексей простонал протяжно – Маша-а-а, я здесь. Не волнуйся, все хорошо…
Рядом кто-то кашлял. Потом, откашлявшись, проговорил непонятные слова:
– Долго же ты, браток, отходил после операции, привезли как мертвого, – и снова кашель. Потом опять голос:
– Стонешь уж больно жалобно. Но это значит, что отходняк начался. Значит, жить будешь, – сказал сосед по палате. – Сейчас сестру позову.
Сестра пришла быстро, поправила все трубочки, проверила бинты, подоткнула подушку. Алексей, собрав все силы, спросил:
– А где Игорь и водитель?
– Наверное, в другой больнице, – сухо ответила женщина.
– А с ними что случилось?
– Ну, откуда мне знать, отдыхай, родимый.
