Михаил Константинович Зарубин
Илимская Атлантида. Собрание сочинений
Многому учила мама. А теперь ее нет, и никогда не будет.
Саша просидел в каптерке до вечера. Сидел, поджав ноги, обхватив колени руками. В душе он чувствовал какую-то странную пустоту и отрешенность. С улицы доносились голоса людей и звуки машин, но они были какие-то приглушенные, словно доносились из динамика старенького радиоприемника.
В дверь постучал Роман.
– Саша, открой! Уже отбой был, ротный тебя разыскивает…
Он покорно встал, подошел к двери, открыл ее.
– Ну, ты чего, в порядке?
– Я в порядке, Роман.
Нужно было продолжать службу, нужно было жить и служить Отечеству, к чему призывали их слова военной Присяги. Саша пережил свое горе в одиночку, сам, и теперь ему уже не понадобятся ни сочувствие, ни посторонняя помощь. Это был второй жизненный удар. Первый остался где-то далеко на гражданке, когда многотысячный кран раздавил, словно букашку, живого человека…
Война была совсем не такой, какую он видел в кино, о которой читал в книгах. Не было противника, что стоял напротив, не надо было рыть окопы, ходы сообщения. Все оказалось проще и оттого опаснее во много раз. Моджахеды были в одеждах простых крестьян-афганцев, они с радостью встречали любого, входившего в селение, но провожали смертоносным огнем в спину.
Основными армейскими операциями были рейды. Разведка засекала скопление вооруженных людей, поступали агентурные данные о расправах моджахедов с мирными жителями. В поход уходила чаще всего рота, иногда батальон. Всё на виду, всё открыто, где уж тут внезапность. Пока добирались до места, душманы уже всё знали: сколько идет и куда, как вооружены. Вражьи засады были обеспечены. «Ничего не поделаешь, – говорили отцы-командиры, – такая она, афганская война».
По вечерам собирались в армейской курилке. Здесь можно было не только покурить, но и поговорить, отдохнуть от палящих лучей солнца, побыть в тени и прохладе. Курилка была особым местом, она располагалась рядом со штабом, вокруг нее было чисто и зелено. Здесь росли несколько берез, за которыми все солдаты любовно ухаживали. Рядом журчал фонтан. Он был накопителем воды, в его глубине плавали рыбки ярких расцветок, на поверхности росли экзотические растения, на широких листьях которых отдыхали лягушки.
Курилка – просторная беседка с лавочками по краям. У входа с каждой стороны висели сверкающие гильзы от снарядов, приспособленные для сбора окурков. Под дуновением редкого ветерка на крыше колыхался купол парашюта. Все это: курилка, фонтан с бассейном, зеленая травка и березка было накрыто маскировочной сетью.
Приятно было посидеть вечером в курилке, особенно перед грядущим утренним броском, почувствовать легкую прохладу фонтана, покурить, поболтать, понаблюдать за тем, как беззаботно плещутся рыбки. Для дежурных по штабу было святой обязанностью поливать «зеленку», чистить бассейн от листьев и мусора, при необходимости менять воду. Корм для рыбок привозили из Союза, за это головой отвечали начпрод и ротные старшины. Зимой, когда по ночам замерзала вода, разбивали тонкую пленку льда, чтобы рыбкам попадал кислород.
Саша и Роман сидели рядом. Саша, молча и заворожено, смотрел на мелькающих рыбок, Роман пытался его разговорить, но у него ничего не получалось.
– Слушай, Саня, я все понимаю. Наверное, тебе в рейд нельзя.
– Заткнись, Рома, не дергай меня. И так тошно.
– В таком состоянии в рейд не ходят.
– Это мне решать. Давай прекратим этот разговор.
– Я хочу, как лучше.
– Лучше, если я пойду в рейд. Тут я с ума сойду.
Они замолчали. Роман подошел к бассейну поближе.
Саша, отвернувшись от фонтана, правой рукой стал массировать лоб и виски. Прозвучала команда на вечернюю поверку, и приятели отправились в строй.
Ранним апрельским утром, еще до восхода солнца, колонна, состоящая из танков, тягачей и бронетранспортеров, пошла по горной дороге к месту перевалочного пункта афганских моджахедов. Этот объект использовался ими как площадка для международной политической пропаганды. Туда привозили сочувствующих моджахедам журналистов и политиков, здесь располагались складские и жилые помещения, бункер командования, госпиталь, библиотека, ремонтная база.
Из-за проклятой густой пыли танки, тягачи и бронетранспортеры шли на большом расстоянии друг от друга, и с задней машины почти не было видно передней. Монотонность дороги убаюкивала, и все бойцы, исключая водителей, клевали носом. Столб пыли высоко поднимался к небу, и не нужно было никаких наблюдателей, чтобы определить – идет колонна. Понять куда? – тоже большого ума не требовалось.
Многие кишлаки лежали в руинах. Однако жизнь кипела и здесь. Что-то покупалось, продавалось и обменивалось. Оружие было дешевое и в больших количествах. Приобрести ящик автоматов и патронов к ним не представляло никакого труда. Мальчишки бегали по пыльной дороге, выпрашивая у солдат кусочек хлеба или банку тушенки.
Саша и Рома ехали в одном тягаче. Когда пыль немного оседала, Саша открывал люк и смотрел по сторонам. Все было по-прежнему: горы, редкие чахлые растения, пыльная дорога.
– Господи, – взмолился вдруг он, – когда же закончится эта война? А может, и не будет конца этому дикому сну, в котором каждую минуту поджидает смерть?
Впереди идущий танк повернул в центр какого-то селения. Обычно на таком месте находился рынок.
– Роман, зачем мы туда поперлись? Ведь мы не должны заходить в кишлаки!
– Хрен его знает, зачем он туда пошел. Но комбату виднее.
Саша вылез из люка.
– Никого не видать. В кишлаке будто все испарились.
– Не к добру это, Саня.
Взрыв прозвучал громко и неожиданно. Передний танк был подбит прямо перед площадью, и тут же бухнул второй взрыв. Бронетранспортер, замыкающий колонну, разворотило из гранатомета. Колонна остановилась на узкой улице, по существу оказалась в западне. Началась беспорядочная пальба, наши солдаты лупили куда попало, а «духи» вели прицельный огонь – они были в засаде.
При первых же выстрелах Саша запрыгнул в башню, пулемет уже был взведен, и начал длинными очередями стрелять по кишлаку. «Духов» он не видел и не понимал, откуда идет огонь. Пулемет был надежный, простой в обращении, только очень уж шумный, оглушал своим грохотом. Но в бою этого не замечаешь.
Пулемет против гранатометов – игрушка. Двумя точными попаданиями тягач перевернуло на бок. Саша с Романом остались живы, прикрытые тягачом с одной стороны и глиняным дувалом с другой. Душманы не давали им выглянуть и методично, в течение целого часа расстреливали окруженных солдат.
Подавив последние очаги сопротивления, моджахеды пошли по улице, добивая раненых и собирая оружие погибших.
Слышно было, как они разговаривают между собой: спокойно, буднично, словно ищут в лесу грибы. Так же просто они стреляли в тех, кто еще подавал признаки жизни.
– Прощай, Саня, – сказал Роман, и выстрелил себе в голову из «стечкина», который ему подарил ротный командир. Он очень им гордился и дорожил.
Саша видел, как от выстрела ему снесло полчерепа.
Саша долго не думал – вынул из руки друга пистолет и выстрелил себе в сердце.
Душманы, увидев убитых, молча прошли мимо.
Помощь пришла слишком поздно, в живых уже почти никого не осталось. И только у одного еще билось сердце. У сержанта Александра Петрова.
Глава пятая
После того выстрела он получил сильный удар в грудь, и страшная боль пронзила его тело.
А потом – темнота и тишина: они объяли солдата, спасая от боли, которую не в силах вынести человек. И вдруг он почувствовал, что кто-то поднимает его вверх. Он увидел свое тело со стороны, сверху и сбоку. Какая-то неведомая сила поднимала его все выше и выше, и вот он уже парит, словно птица, над кишлаком, видит, как душманы собирают оружие, аккуратно снимают с убитых одежду и уносят в дом. Откуда-то тихо, а потом все громче и громче зазвучала музыка. Это была мелодия из известного старого фильма. Саша удивился, зачем «духи» включили магнитофон на полную мощность? Музыка становилась какой-то странной, с одной стороны, знакомой, и вместе с тем неузнаваемой. Такой он вроде бы не слышал никогда, а может, и слышал, ему трудно было понять. А потом он полетел куда-то. Летел над землей, все быстрее и быстрее, видел внизу горящие самолеты и танки, и вдруг камнем стал падать вниз. Не успев испугаться, оказался в лесу, окруженным со всех сторон высоченными таежными деревьями. Пахло хвоей, смолой, свежей листвой, муравейниками и еще сотнями других лесных ароматов. Лес был наполнен звуками. Разговаривали между собой птицы, перелетая с ветки на ветку. Деловито сновали рыжие сойки, возбужденно скрипели кедровки, стучал дятел, шумно хлопая крыльями, пролетали дикие голуби. Кружил ястреб, кем-то потревоженный. Саше хотелось пить, но кругом было сухо: ни родника, ни ручья, ни лесного бочажка. Лесная дорога вела на сопку, с нее поднимался сухой пар. Он был рад, что оказался здесь, за секунды до выстрела он так хотел увидеть родные края! И кто-то неизвестный и всесильный выполнил его пожелание.
Дорога была знакомой. Саша знал, что за этой сопкой течет река его детства. Здесь когда-то было ее устье, маленький ручеек, который собирал по дороге другие ручьи, превращаясь в полноводную реку.
Несколько лет назад Саша с другом Гошкой решили пройти путь от истока до устья. Только молодость способна на такие подвиги. Несмотря на уговоры родителей, ребята стояли на своем. Подключили Филиппа Ивановича, старого охотника, человека, который не раз хаживал по диким лесным местам и хорошо знал тайгу. Посадив их перед собой, старик пристально вглядывался в ребячьи лица, а потом сказал:
– Отговаривать я вас не буду. Хочется, идите, только помните: если вы представляете тайгу как место ловли хариуса или ленка на таежной речке, вечерний костерок среди таежного леса, то это не так. Тайга не только делает добро, но может и погубить человека, если он слаб. Рассчитывать вы будете только на свои силы, защитить вас будет некому. Знаете поговорку: «прежде, чем войти в лес, подумай, как из него выйти». По мне, так лучше вам отказаться от этой затеи.
Но даже дедушкины слова не переубедили их. Ребята упрямо молчали. В конце концов родители разрешили поход. Мальчишки достали карту, наметили маршрут, собрали провиант, проверили ружье и – в дорогу.
В тот раз они дошли как раз до этой сопки. Вот на сосне заплывшие смолой засечки от Гошкиного маленького топорика. Сил идти дальше уже не было.
Причин вернуться было много. Первое препятствие – дым. Каждый год в конце мая начинаются лесные пожары и, встречая на своем пути торфяник, переходят в подземные. В сухую безветренную погоду едкий дым затягивает всё плотной пеленой.
Друзья планировали за двое суток выйти в верховье реки, а затем спуститься на резиновой лодке. Первое время, несмотря на едкий дым, шли легко, гнус еще не вылетел, вокруг разливалась благодать. Однако усталость накапливалась, груз за спиной становился непомерно тяжелым, лямки рюкзаков сильнее давили на плечи, вынуждая чаще останавливаться для передышки. В полдень солнце, долгожданное и ласковое утром, стало нестерпимо палить. Пот заливал глаза, а поклажа за плечами с каждым пройденным шагом придавливала к земле.
Вечером тайга предстала перед путешественниками темной, неуютной и пугающе таинственной. Еле заметная тропа петляла среди старых разлапистых елей. Вокруг распластались мощные, разноцветные мхи. Неизвестный, первозданный мир оказался перед их глазами. Тишина в ушах пульсировала с частотою биения сердца. Лесная красота, так манившая юных первооткрывателей, вдруг сделалась тревожной, недружелюбной. Вода закончилась, во флягах не осталось ни капли. Пересохшее горло першило, ноги стали ватными. Путешественники находились на вершине, и до спасительной влаги, которая, возможно, находилась внизу – далеко. Есть всухомятку не хотелось, в рот ничего не лезло. Тропа петляла, то тянулась вниз, то шла с небольшим подъемом, ноги застревали в толстом мху. Через упавшие деревья перелезали с трудом. Особенно непростым оказался участок сильного таежного завала. Путь преграждали нагромождения упавших деревьев с вывернутыми корнями. В полутьме это напоминало гигантский клубок схватившихся в смертельном бою сказочных змей и пауков.
Мальчики, выбившись из сил, остановились передохнуть. Развели костер. Как ни боялись путники темноты, все-таки заснули, сидя. Утро немного освежило, но ненадолго.
Вскоре лес прогрелся, и сушь навалилась на них с новой силой. Без воды было трудно, сбивалось дыхание, сердце громко стучало, словно пытаясь вырваться из груди. Их силы окончательно иссякли.
Оставив рюкзаки в лесу, друзья побрели по тропе, надеясь в низине найти воду. Им повезло, встретился родник. Он бил из-под каменной плиты прямо у тропы. Вода была прозрачная, студеная, пили с наслаждением до ломоты в зубах. В середине дня вернулись за оставленными вещами, измотавшись вконец, с гудящими от натуги ногами. Вышли к истоку реки. В этот день прошли по бездорожью огромное расстояние.
Начало реки выглядело не очень впечатляюще. Простой ручеек, по которому еле заметно струилась вода. Из него даже воды трудно было набрать. Рядом с ручьем стояло старое зимовье. Наскоро перекусив, героические путешественники уснули так быстро, как это бывает только в детстве. Утром огляделись. Реку, которая около их деревни была шириной двести метров, здесь и рекой-то неловко было назвать. Сняли обувь, смочили водой лицо, ноги. Снег на сопках растаял давно, половодье спало, потому вода была чистая и прозрачная, приятная на вкус. Вокруг зубцами громоздились сопки, они двумя грядами расходились влево и вправо, оставляя небольшую ложбинку для ручейка. А небо, как будто тоже уставшее, отдыхало, распластавшись на макушках старых высоченных лиственниц.
Ребята тоже решили отдохнуть. Целый день посвятили отдыху. Прошли вниз по ручью километра три. Он понемногу становился шире, но плыть на резиновой лодке еще было нельзя.
О рыбалке не было и речи. Вечер провели у костра. Огненные языки скачут, принимают различные очертания, успокаивают, навевают воспоминания. У костра хорошо мечтается, возле него чувствуешь себя уютно в любую погоду, и усталость проходит, и надежда укрепляется.
В разговорах время текло незаметно, и вот уже угрюмая ночь приникла к земле, чтобы впитать в себя ее великую силу. Чернее таежной ночи ничего не бывает. На расстоянии вытянутой руки самой руки уже не видно – вот что такое эта чернота. Не помогает даже свет костра, он еще больше усугубляет ощущение бездонной кромешной тьмы. Языки пламени пытаются высветить очертания близких деревьев, но это им не под силу. Виден только костер и пламя, сразу за ними – непроницаемая для света стена леса. Темно и сиротливо.
В черноте стонал и ухал филин, мяукал, как кошка, хохотал, как человек. Размеренно и четко куковала кукушка, обещая своим слушателям долгую и счастливую жизнь.
Новый день поразил путешественников глубокой синевой безветренного неба. Незыблемый покой окружал приятелей. Потом на небе появились легкие облака. На листьях и траве драгоценно поблескивали капельки росы. Солнце по-матерински ласково отогревало остывшую за ночь землю.
Позавтракав хлебом и студеной водой, Саша и Гошка призадумались. Надежды на хорошую рыбалку исчезли в связи с отсутствием воды. Берданку, что взяли с собой, еще ни разу не использовали. Рябчики, что сновали по кустам, были птицей мелкой, а хотелось подстрелить глухаря. Но его редко можно встретить.
– Гоша, – позвал Саша.
– Чего?
– Возвращаться надо, не получится наше путешествие по реке.
– И я хотел сказать. Вода ушла, видно, снега было мало, и дожди пойдут не скоро.
– Давай что-нибудь оставим до следующего года. Спрячем в тайнике, а потом найдем.
– Сашка, давай поклянемся около этой сосны, что мы обязательно сюда вернемся.
В тайник класть было особо нечего. Резиновая камера от большого тракторного колеса и несколько железных скоб, что выпросили у кузнеца дяди Васи.
Собрав рюкзаки, двинулись в обратную дорогу. Солнце и легкий утренний ветерок быстро разогнали дремотную лесную тишь. Озябшая тайга отогрелась, ожила и наполнилась птичьим гомоном. Первый же час ходьбы принес неожиданную встречу. На пологом каменистом откосе клевал мелкую гальку глухарь. Он шумно взлетел совсем близко и, рассекая сильными крыльями упругий утренний воздух, ломанулся в тайгу.
Домой путешественники притопали через два дня. Сашина мать была очень рада, что с сыном ничего не случилось, что друзьям хватило ума с полдороги вернуться назад. Гошка всю неделю ходил хмурый, видно, попало от вернувшегося с лесоповала отца. В следующем году путешествию помешал большой паводок, связанный с ливневыми дождями. Всё было залито водой. В этих местах такое случалось очень редко. А еще через год Саша уехал учиться в большой город.
И вот сейчас, в своем удивительном сне, он вернулся к месту, откуда брала начало река его детства.
Вот и тайник. Большая камера каким-то чудесным образом набрала воздух, стала большой и упругой. Он положил на нее куст ивняка и, оттолкнувшись от берега, поплыл.
Течение подхватило и понесло. Река причудливо петляла, и он петлял вместе с ней. Радостно, покойно, благодатно. Облака отражались в воде, по берегам белыми пятнами мерцали цветущие черемухи, наполняя воздух несравненным ароматом. Лес расступился и пропустил в свои тайники. Могучие двухсотлетние ели кланялись Саше, словно долгожданному гостю. Разнотравье умягчало берега реки. Жарки́, его любимые цветы, как будто резвились в солнечном свете, то провожали гостя, то вновь встречали его за поворотом. Проплывала стайка уток, испугавшись, птицы дружно поднялись в воздух, но тут же опустились в небольшой протоке. Завис в воздухе коршун, выслеживая добычу. Река становилась шире, полноводнее от впадающих ручьев, бегущих с сопок. Легкие наполнялись живительным воздухом.
От нависшего над водой куста ивы оторвался листочек. Вместе с ним в воду свалилось какое-то насекомое, скорее всего паучок. Хариус заметил на водной глади судорожное движение. Рыба вильнула хвостом, и ее мгновенно вынесло на поверхность. Вскипел бурунчик, и паука не стало. Увлеченный охотой хариус не заметил опасности. Щука наблюдала за ним из засады. Она стремительно бросилась на добычу из своего убежища. Еще мгновение, и харюзок оказался бы в зубастой щучьей пасти, но помешал Саша. Он ударил рукой по воде, и щука ушла в черноту воды – дожидаться новой жертвы.
На реке было много завалов. Как правило, это были в два обхвата лиственницы, перегородившие реку. Но какая-то неведомая сила поднимала легкое суденышко Саши и переносила его через непроходимые места.
Вот суденышко остановилось на слиянии двух рек. И одна, и другая намыли длинный пологий мыс. Часть его заросла травой и подлеском. На высоком берегу возвышалась избушка. Ее было видно с реки издалека. Саша причалил на своей резинке на берег, по дорожке пошел наверх. Пройдя сотню метров, попал под теплый дождь. Ветер принес из-за ближайшей сопки синюю тучу, и она пролилась на землю крупными сапфировыми каплями. И снова властно воссияло солнце, через реку, от берега до берега, высокой дугой нарисовалась радуга. За красоту люди назвали ее «райской дорогой». По этой дороге и пошагал Саша, видя, что далеко внизу узкой полоской виднеется река детства, а впереди вечное небо, покоящееся на вечно-золотом звездном каркасе. Далекие миры, что находились за пределами границ времени и пространства, простирали навстречу мученику свои милосердные объятия.
И вдруг послышался мелодичный звон, казалось, звенели маленькие колокольчики. Пахнуло незнакомыми ароматами, в сознание просочились краски: зеленые, голубые, золотые, ослепительно-белые, ярко-красные… Так цвела пустыня на афганской земле. Саша вспомнил, что видел это. И вдруг услышал родной голос:
– Саша, сынок!
И увидел маму.
– Мама, – закричал он и рванулся к ней, но она была недосягаема. И только черного журавля, взмахивающего крылами на взлете, увидел Саша.
– Мама, где ты?
– Я здесь, сынок.
За поворотом показался большой дом с крышей из оцинкованного железа, рядом хозяйственные пристройки. Большие окна выходили на три стороны – на реку, на исток и вниз по течению. Она стояла у ворот! Родная и любимая!
Саша подбежал к ней.
– Мама, сестра написала, что ты умерла, но мы же с тобой разговариваем, как всегда. Значит – ты жива?
– Тело мое умерло, но душа жива… Душа бессмертна.
– И я умер?
– Нет, Сашенька, тебе еще рано умирать.
* * *
Боль появилась в груди неожиданно, словно на сердце поставили горячую сковородку. Он попытался спросить маму о чем-то важном, но ее не увидел. Его щеки нестерпимо пылали, казалось, горели настоящим огнем, Саша попытался остудить их ладонями, но и ладони были словно угли.
– Мама, мне больно, – прошептал он. – Помоги мне.
– Сейчас, сейчас… – Она подошла ближе, и Саша ощутил холод. Ему стало легче.
Она встала рядом с ним, осенила сына крестом. Крестное знаменье накладывала неспешно, губы ее шевелились, она читала про себя молитву. После этого совершила земной поклон.
Саша смотрел на родное лицо, похудевшее и осунувшееся. Голубое в белую горошинку платье подчеркивало ее простую деревенскую красоту. Он закрыл глаза. Перед ним снова возникла пустыня. Исчезли деревья, река, зеленая трава на лугах. Он проснулся и тут же заснул снова.
Саша не столько видел, сколько чувствовал, как, молитвенно сложив руки на груди, мама о нем молилась. Но явственно слышал, как, наполняясь силой, плавно учащаясь, стучит его сердце. И вместе с этими стуками приходит, усиливается, становясь нестерпимой, боль.
– Мама, помоги мне! – снова простонал он, но мамы уже не было. Как не было и непостижимого мира, который его спасал. Видение исчезло. Неведомая сила, казалось, властной рукой вырвала его оттуда, и ослепительный белый свет проник между сомкнутыми веками.
Саша открыл глаза. На него смотрели незнакомые люди. Чуть повернув голову, он понял, что лежит на белоснежных простынях, на кровати, а все его тело опутано проводами, присоединенными к приборам.
– Ну вот, и слава Богу, – услышал он мягкий, радостный голос мужчины в белом халате. Повернулся к говорившему, попытался спросить, где он. Однако пересохшие губы не шевелились. Он стал облизывать их и почувствовал корочку запекшейся крови. Увидев это, медсестра помогла ему, протерла губы ваткой, смоченной в воде.
– Где я? – наконец внятно спросил Саша.
– В госпитале, – ответил врач.
– Где? В Афганистане?
– Дома, – засмеялся врач. – В Советском Союзе.
– В Союзе, – еле слышно повторил солдат. Этого, правда, никто из окружающих не услышал. Он попытался повернуться набок, но у него ничего не получилось. Шевельнулся, заскрипела кровать. В палате стоял острый запах лекарств.
– Постарайтесь поменьше шевелиться, – посоветовал врач. – Вам это вредно.
Около больного осталась пожилая медсестра. Подоткнув одеяло и чуть поправив подушку, она ласково сказала:
– Молодец, парень. Василий Иванович сказал, что тебе сильно повезло, пуля ударилась о крестик и не попала в сердце. Крестик тебя спас. Да что там крестик! Господь Бог спас, отвел от тебя смерть.
Он смотрел на нее, ничего не понимая. Какой крестик, какая пуля. И вдруг страшная картина вспомнилась ему: Роман с развороченным черепом, и он сам, стреляющий себе в сердце. Значит, он все-таки остался жив. Дернувшись всем телом, почувствовал сильную боль в груди, и застонал.
– Миленький, не надо делать резких движений. Тебе уже несколько операций сделали, – запричитала медсестра. Она нажала кнопку вызова, и тут же явился Василий Иванович.
– Может, его нужно привязать? – спросила она.
– Он что, буйный? – ответил с улыбкой врач.
– Да нет. Только вот подниматься начал.
– Вот и хорошо.
– Да чего хорошего? Еще швы разойдутся.
– Не разойдутся, тетя Маша. Наши нитки – самые крепкие нитки в мире…
Медсестра присела рядом с Сашей, жалостливо гладя его руку.
– Молодой совсем парнишка, у меня внуки старше будут. Не буду я тебе уколов делать, хватит. Главное, живой. Руки-ноги целы, а мясо нарастет.
Ее слова были как музыка. Саша закрыл глаза и быстро уснул. Проснулся он ночью, вокруг тишина, а в нем снова звучала музыка. Он не открывал глаз, боясь спугнуть эту музыку – ангельскую, утешающую.
Саша выздоравливал медленно. Пуля, миновавшая его сердце, наделала немало других бед: сломала три ребра, разорвала легкое, сделала кашу из кровеносных сосудов.
Он столько потерял крови, что врачи удивлялись, как он остался жив? Как ни медленно возвращался герой к жизни, пришла пора, и его отсоединили от приборов и трубочек, к которым он был привязан двадцать четыре часа в сутки. Впервые за долгое время он помыл голову и побрился. Конечно, с помощью тети Маши. Наконец, в его «одиночку» подселили соседа. Все эти изменения он воспринимал с радостью. Хотя боли мешали лежать, вставать и ходить, но, все равно, он становился «ходячим» больным.
Впервые за всю свою недолгую жизнь молодой человек много думал, размышлял, пытаясь понять – кто спас его? Какая сила нашлась на земле, которая не захотела его смерти? Сплошная цепь случайностей: выстрел не в голову, а в грудь, пуля попадает в крестик и проходит мимо сердца, спецназ, подоспевший вовремя. А может, это и не случайность была вовсе, а промысел? Только Бог способен на такое чудо. Но где Он? Как Он может видеть нас, каждого в отдельности? Разумен человек, но способен ли он, какой бы мудростью ни обладал, быть всемогущим и вездесущим, всех любить и миловать, быть праведным, верным, благостным, терпеливым и справедливым?
Времени у Саши было много, думы одолевали его. В последнее время он много думал о религии. Религия была для него недосягаемой вершиной, и сейчас, словно путешественник, он рассматривал эту вершину издали. Ходил вокруг нее и не знал, как на нее взойти. Он был воспитан атеистом. Вся мощь пропагандистского советского аппарата вдалбливала в головы людей – «религия – опиум для народа». У него не было никогда начальных знаний и понятий о христианстве, но Саша не страдал от этого. Он просто не задумывался об этом. В советских книжках были показаны жадные, глупые попы, никогда не работающие, всегда обманывающие бедных людей. Но однажды Валерка, что жил рядом с ним, тихий мальчишка, никогда не ввязывающийся в драки, сильно удивил его. Возвращались с ночного. Раннее летнее утро, природа просыпается, начинают петь птицы. Краски меняются, приобретая насыщенные оттенки. Воздух напоен цветочными ароматами. Рассвет наполняет мир солнцем, теплом, гасит ледяные звезды.
Мальчики остановились, вдохновленные красотой мира, над которым вдруг с аэродрома, что находился в пяти километрах от деревни, поднялся самолет Ан-2. Развернувшись над головами ребят, воздушный корабль полетел по своему маршруту. Саша с завистью смотрел ему вслед, пока он не скрылся вдали.
– После школы обязательно пойду учиться на летчика, – сказал он и вопросительно посмотрел на Валерку. – Давай вместе?
– Нет, я не хочу быть летчиком, – с достоинством ответил Валерка.
– Почему? – удивился Саша.
– Не хочу, и все.
– А кем ты хочешь быть?
Валерка долго молчал, потом взял Сашу за руку и сказал:
– Я не хочу никому об этом рассказывать. Но ты же мне друг? Правда? Я не могу быть летчиком.
– Ну, не летчиком, а кем-то другим, какая разница?
Валерка смотрел на восходящее солнце и вдруг, поклонившись неведомо кому, осенил себя крестным знамением. Саша опешил. То, что его мать перед едой крестила пищу и питье, было обычным делом, незаметным. Стоя перед иконой, что висела в углу дома, она тихо шептала слова молитвы и быстро осеняла себя крестом. Но тут Валерка!
– Ты чего? В Бога, что ли, веришь?
– Верю! – он посмотрел Саше прямо в лицо.
– Но ведь Валентина Ивановна нам рассказывала про Бога. Ты слушал ее?
– Я не слушаю плохих слов о Боге. Саша, – он ухватил его за руку, – ты один у меня друг, не говори никому об этом. Я буду священнослужителем. – Он перекрестился.
От всего услышанного Саша онемел. Он видел, как Валерка быстрым решительным шагом пошел к деревне, но за ним не последовал, в удивлении остался стоять. Нагнал друга уже у околицы. Тот обернулся и, недовольно смерив друга взглядом, спросил:
– Ну, чего тебе?
– Да ничего, Валерка. Я тебя уговаривать не буду, твое дело. Но мне этого не понять.
– Чего не понять?
– Мечтать стать попом.
– Не попом, а священнослужителем. Давай не будем об этом говорить.
– Давай не будем. А скажи, как ты поверил в Бога? Может, тебя кто-то заставил?
– Заставить поверить в Бога нельзя, пойми. Человек сам должен прийти к вере. Я хочу служить Богу, а значит – и людям.
– Служить?
– Да, служить. Потому я и говорю, что хочу стать священнослужителем.
– Не пойму я тебя, Валерка, извини. Я никому не расскажу о нашем разговоре, можешь не бояться…
Тот безнадежно махнул рукой и пошел домой. Вскоре его семья уехала в небольшой городок, что стоял недалеко от областного центра. Прощаясь, Валерка назвал и причину отъезда:
– Пора быть ближе к храму.
Все это детская память запомнила и заботливо отложила на полочку, как оказалось, до времени. Неужели, это время пришло?
Сашу лечили долго. Организм, наверное по наследству от родителей, оказался крепким, выстоял. Но вышел молодой человек из госпиталей инвалидом.
Съездил на малую родину. Совсем недавно она манила к себе лесной опушкой, дорогой, бежавшей мимо кустов черемухи по проселкам, синей воды таежной речкой, льющейся прямо в небеса. Сейчас же приехал, словно на похороны. Все сжигалось и вырубалось под водохранилище. Губили самое родное и дорогое. На высокий Красный Яр перенесли деревенское кладбище. Скоро вода скроет всё: и деревню, и поля, только могилы останутся на острове, а вздымающиеся волны рукотворного моря будут тревожить совесть.
Постоял у могилки матери, поклонился ей. Рассказал о себе. Сожалел, что не может остаться рядом с ней, посочувствовал сестрам. Была бы возможность, они улетели бы с ним на край света от нищеты и безысходности. Им помогать надо, он один мужчина в семье.
Попрощавшись с родными, отправился в дорогу. Решил вернуться в город, из которого ушел в армию.
Еще вчера грело солнце, от его лучей было трудно скрыться, даже в тени чувствовался зной. Саша стоял на вокзале. Конец октября, на улице слякоть, из темных туч, словно из лейки, льется вода. Не моросит, а именно льется. Вокруг мрачно и серо. На асфальте лежат, словно промокшие тряпки, кучки листьев. Они черны, и только разворошив холмик, в глубине его можно увидеть остатки яркого осеннего наряда природы. Холодный дождь сменялся резкими порывами ветра, приносил первые снежинки. Смешиваясь с дождевыми каплями, они были невыносимой приметой предзимья. На улице людей мало. Редкие прохожие, закутанные в непромокаемые плащи, с зонтиками над головой, спешат домой: в тепло, к родным, к любимым. Морозов еще нет, но Сашино тело продрогло. Город, о котором он часто вспоминал в Афганистане, стал совсем другим. Возможно, виновата погода, или виной всему его убогая, бесперспективная жизнь. Куда он пойдет, инвалид-афганец, кому он нужен? Такие мысли в последнее время все чаще одолевали молодого человека. Будучи в летней армейской форме, неподходящей этому времени года, налетевшее ненастье Саша решил переждать на вокзале. Расположившись в зале ожидания, стал смотреть телевизор. На экране про погоду тоже не забывали. Обычно синоптики успокаивают, в этот раз наоборот, нагоняли страх. Нарядно одетая дама с белозубой улыбкой и фигурой манекенщицы, величаво проводя рукой по карте, говорила о погоде.
