Михаил Константинович Зарубин
Илимская Атлантида. Собрание сочинений
Глава VII
– Мама, ты помнишь то время, когда царя свергли?
– Господи, да когда это было!! Я же совсем маленькая…
– А как узнали?
– Солдаты приходили с фронта…
– Но власть-то в деревне была?
– Власть далеко, в волости. Сейчас в нашей деревне сельсовет, а тогда, может, староста…
– А жили как?
– Налоги платили, скотину держали.
– Но вас же эксплуатировали!
Мама прижала голову Ивана к своей груди и поцеловала в макушку. Иван нетерпеливо вырывался из материнских объятий.
– Всегда так, спросить не даешь!
– Не надо об этом, сынок. Слова – как грузило, могут и на дно утянуть.
– Это раньше было, когда царь и его помощники за слова людей в тюрьмы сажали. В Сибирь…
– Ты у меня грамотный, все знаешь.
– А Ленина с Крупской в ссылку…
– Ванечка, мне пора доить Зорьку. В следующий раз, сынок…
– Ладно. А помнишь, в деревне радовались, когда царя свергли?
– Какая радость? – Плакали. В церкви колокола звонили, страшно так, тревожно. Священник весь день молитвы читал.
– Так им и надо, этим священникам, – продолжил Иван, выйдя вслед за матерью в теплый сарайчик, где держали Зорьку.
– Иван, прекрати, а то больше слова от меня не услышишь, – мать придвинула маленькую скамейку для дойки.
– А что я такого сказал, – огрызнулся Иван.
Мать не ответила. Тишина, только тугие струи ударяют о ведро, превращаясь в белую пену. Зорька, растревоженная разговорами, беспокойно махала хвостом, поворачивая голову то к хозяйке, то к мальчику. Мать легонько поглаживала вымя, однако корова все больше и больше беспокоилась.
– Иди, сынок, в дом. Видишь, Зорька молоко не отдает.
Иван не стал спорить, вернулся в дом, сел у окна и стал ждать. Вскоре стукнула дверь, звякнуло ведро. Мать обернула крынку марлей и начала переливать молоко.
– Царя не стало, и порядка не стало, – продолжила сама она разговор. – Сразу столько начальников. И все норовят отобрать. Корми нахлебников. Слово поперек не скажи, сразу плеть.
– И тебя?
– Нет, ребятишек Бог миловал, но родители – все пороты были. От такой жизни наши деревенские скотину на заимки угнали. Но там партизаны доставали.
– Партизаны же наши?
– Наши-то наши, да есть все хотят.
– Мама, в книжке все по-другому…
Мать тихо рассмеялась:
– Тот, кто создавал такие книжки, со мной не советовался. А ты и без меня разберешься. Умница, такие книги читаешь, а я вот и расписаться толком не могу. Слава Богу, хоть читаю…
Она налила в кружку парного молока.
– Пей, сынок, набирайся сил. Тебе еще долго жить. За свою жизнь увидишь многое. Не бойся невзгод, верь в христианскую справедливость, только она поможет и спасет.
– Ты опять о Боге?
– И о Боге тоже. Сказано же в Библии, что человек – творенье Божие.
– Мама!
Наконец мать процедила молоко и поставила березовые туески в погреб. Над Красным яром, как часто в июле, розовело небо, и ни облачка. Легкий ветерок приносил в деревню запахи тайги, реки, рыбачьего костерка…
Из их двора был виден развивающийся над клубом красный флаг с серпом и молотом. Знак государства, которое построили люди после революции. Через тридцать с небольшим лет после того июльского разговора, в начале девяностых, на планете не стало государства, в котором родился Иван. Он видел, как менялась власть. Ни войны, ни красных, ни белых, ни синих, ни зеленых… Никакого «братоубийства». Брат ругался с братом только на кухне или по телефону. Толпы людей не кричали на улицах о свободе. Один только раз вышли на улицу защищать демократию – уж больно глупо повели себя правители. Троих неразумных мальчишек в тот день троллейбусом задавило в столице. Кто-то сумел воспользоваться этим, и – прости-прощай красный флаг с серпом и молотом в углу победного полотнища. Да здравствует новый флаг и новое государство – Россия. На глазах Ивана становилась историей целая эпоха. В новой России стало не легче. Воцарилась «демократия». Не стало старых вождей – появились новые. Никто не знал, как «обустроить Россию», да что там обустроить, как элементарно выжить. Началась инфляция. Жизнь человеческая тоже подешевела. Если открыто проявил принципиальность, независимость – возле подъезда найдут с пулей в голове. Если честно хочешь вести свой бизнес – дорога в камеру, а если неосмотрительно заявил о своих политических притязаниях – из этой же камеры выйдешь калекой. Начнешь искать правду – свихнешься. На словах – страна демократическая, на деле – правят бесы. На пустырях, возле метро стаи бездомных собак. На улицах – дети-бродяжки, сколько их гибнет в подвалах, на чердаках…
В телевизоре – танки громят Дом правительства, народом избранный парламент разгоняют. Миллионы равнодушно глазеют – новое шоу. За последние годы все перемешалось в головах.
Ивану всегда казалось, что мир, окружающий его, прост, понятен и безопасен. Во всяком случае, по отношению к нему. Сам-то он был настроен к миру по-братски. Поднимался по служебной лестнице легко, уверенно, быстро. В сорок два – управляющий крупнейшего строительного треста Северной столицы. Уникальные объекты, огромный коллектив. И вдруг… Он пытался предугадать развитие событий по новостям в телевизоре, по газетным публикациям, противоречащим одна другой. И лишний раз убеждался, что народ не всегда прав, и не всегда «глас народа – глас Божий». Рано или поздно народ находит дорогу к истине, но сколько мук, страданий, ошибок…
В недостроенном огромном цехе по сборке новейших танков, где еще три месяца назад трудились круглосуточно шесть тысяч строителей – царила полная тишина. Иван, по сложившейся в прежние годы привычке, каждый вечер заглядывал на стройку. От тишины и безлюдья сжалось сердце. Подошел бригадир Виктор Ранцев.
– Здравствуй, Иван Савельевич.
– Здравствуй, Виктор.
– Ну что, «кирдык» заводу?
– Заводу – не знаю, а нам – похоже.
– Кому это нам?
– Ну, всем нам, кто за коммунистов.
– Кто у власти-то, Иван Савельевич?
– Как кто? Демократы. Так себя называют.
– А коммунисты где?
– Рядом, далеко не убежали.
– А Горбач куда делся?
– Ну, ты же видел по телевизору, отрекся от власти. Легко отрекся, не так, как царь-батюшка в семнадцатом. Того генералы заставили. А этот сам всех продал.
– Стройка-то наша заглохла…
– Все везде глохнет. Такой, наверное, у них план.
– И танки уже не нужны?
– Не нужны, Витя. У нас теперь внешних врагов, как говорят, нет. Так вот взяли нас без оружия.
К разговору присоединились другие члены бригады. Вопросы летели справа и слева. Они-то думали, что начальник знает больше их.
– Ребята, знал бы, что происходит, все бы вам рассказал… – признался Иван.
Старый плотник Миша Карпов:
– Иван Савельевич, вопрос на засыпку: наши придут?
– Плотники? – в тон ему отозвался Иван Савельевич.
– Нет, коммунисты…
– Это вряд ли, Миша… Пролитую воду не соберешь. Да, кажется, и не хотят современные коммунисты власти, легко отдают ее неизвестно кому.
Но жизнь продолжалась. Коммунисты к власти не вернулись, но появились «новые русские» – алчные, хищные, беспринципные.
Главным в жизни стал рынок. Все подчинилось ему. Приватизация, то есть растаскивание госсобственности, охватила страну. Строительный трест, который возглавлял Иван, тоже попал в эту мясорубку.
Власть металась, не имея продуманной программы экономических реформ; рекомендации западных советников загоняли экономику в тупик, планомерно ее разваливали. В стране появились миллионы так называемых собственников, но большая часть из них не знала, что делать с бумажками, имя которым – акция. Но кое-кто знал им цену.
После одного из совещаний заместитель Ивана задержался в кабинете.
– Проблемы у нас, Савельевич.
– Какие?
– Акции у наших людей кто-то скупает.
– И у тебя есть факты?
– Сколько угодно. Никто этого и не скрывает.
– Но как без Совета директоров можно купить акции?
– Это уже не ко мне.
Быстро собрали совет. Иван узнал, что скупщики акций методично звонят каждый день работникам треста – акционерам.
– Откуда они знают адреса и телефоны акционеров? Список акционеров – у меня в сейфе.
– А в регистрационной палате экземпляр имеется?
– Но это же государственный орган, там он за «семью печатями».
– Да его за червонец продадут любому желающему!
– И какие перспективы?
– Скупят половину плюс один, и заберут предприятие.
– А дальше что?
– Им наши здания нужны.
– Какие здания?
– Как какие? А производственная база, а земля, что под ней, да не где-нибудь, а рядом с Морским торговым портом, а две железнодорожные ветки и административное здание возле метро?
– То есть выкупят половину, контору закроют, все распродадут?
– Так и будет. Ничего невозможного у нас нет.
– Надо бороться.
– Надо. Давайте сами покупать акции.
Молчавший до сих пор заместитель Ивана попросил слова:
– Продажа акций процедура сложная. Малейшее отклонение, и сделка считается фиктивной.
– Алексей, но у них же все происходит мгновенно! – подал кто-то голос.
– Они не покупают акции.
– Как не покупают?
– Им акции дарят. А подарить свою собственность ты имеешь полное право, не спрашивая никого и не ставя в известность об этом Совет директоров.
– Но они же деньги платят!
– А кто об этом знает? Да если и знают, что здесь криминального?
Вечером Иван Савельевич встретился с заместителем начальника районного управления внутренних дел Сашей Успенским. Они знали друг друга давно и всегда помогали друг другу. Саша послушал, грустно улыбнулся.
– Что тебе сказать, Иван Савельич, не ты первый, попавший в такую ситуацию.
– Саша, они ведь такую организацию уничтожают! Неужели властям это безразлично?
– Может, и не безразлично, но те ведь по закону действуют. У них на зарплате целая свора юристов.
– Что же делать?
– Своим работягам объяснять, что их ждет. Только это может спасти твою контору.
Теперь каждый день Ивана начинался со встреч с «работягами». Как мог, он убеждал людей не продавать акции. Не всегда получался разговор. Многие молчали, но были и «говоруны».
– Ну что, задергались, «коммуняки»? – встретил его однажды знакомый экскаваторщик. – За нас волнуешься? Да мы любой власти нужны. Хомут на шею найдется. А вот куда вы денетесь?
Другие отмалчивались, но с акциями потихоньку расставались. В памяти свежа была еще эпопея с ваучерами, которые придумал Чубайс с демократами. Рассуждали просто: лучше сегодня на эти бумажки пару литров водки, чем завтра выбросить их в мусорное ведро.
Иван дрался за свой трест. Сколько сил было положено, сколько трудов, чтобы соединить звенья в один ритмично работающий механизм. Он давно понял, бросили предприятия: не выплывешь – тони.
Саша Успенский по своим каналам узнал, кто занимается скупкой акций. Оказались «тамбовские» – самые отмороженные бандиты в городе. Но успокоил:
– Им самим ваш трест не нужен, они по чьему-то заказу. Надо на главного выходить.
– Ты так говоришь, как будто я в большой дружбе с ними.
– Ты нет, но кто-то состоит. Попробую стыковать тебя с «иннокентьевскими», они раньше друганами были.
Встреча состоялась на следующий день. Ивана внимательно выслушали, но расстались без каких-либо обещаний.
Через два дня все завертелось. Пригласили сразу на встречу с главарем. Злые языки утверждали, что к губернатору легче попасть на прием, чем к нему. Месяцами «кореша» терпеливо ждали…
Ивана поразил офис: много молодых людей в черных костюмах, все с оружием. И здание ведь не на окраине, в самом центре: тут все открыто, все легально, так сказать…
Впустили Ивана в небольшой зал, обыскали, посадили в отдалении, велели ждать.
Вскоре вышел самый «главный». Ступал осторожно, прижав правую руку к животу. Оглядел всех внимательно и сказал, обращаясь непосредственно к Ивану:
– По просьбе наших друзей, принял решение: сделку прекратить, хозяину акции вернуть… Провести все расчеты в течении двух недель, ответственным от меня назначаю Комара…
Подойдя к Ивану, левой рукой похлопал по плечу.
– Повезло тебе, парень, – сказал он негромко, чтобы никто не расслышал. И ушел.
Иван остался сидеть в полном недоумении и удивлении. Он понимал, что произошел перелом, и вопрос, над которым он бился два месяца, решился так… И все же, что ему делать дальше, и как понять слова – «сделку прекратить и провести расчеты»?
– Здравствуй, Иван, – как сквозь сон, услышал он по-дружески теплый голос.
Сухощавый, средних лет человек, в дорогом сером костюме, белой рубашке и голубом в горошинку галстуке; ростом чуть выше Ивана.
– Здравствуйте, – с прежним недоумением ответил Иван.
– Я Комар, а так – Комаров Петр Николаевич.
– Вы меня знаете? – Иван все еще не мог выйти из напряжения последних минут.
– Знаю, знаю. И очень давно. – Ирония скользнула в серых, обостренных усталостью глазах.
– Давно? – удивился Иван.
– Да уж лет сорок… – Незнакомец вдруг взял руку Ивана, нашел на пальце старый шрам и показал свой: – Вспомнил?
Они внимательно глядели друг на друга. Петр улыбался, Иван смотрел, силясь найти знакомые черты: тогда, в зоне, Петр был стриженный, как все, теперь шевелюра, уложенная опытным мастером. Но без единой темной пряди, абсолютно седая.
– Пойдем, – сказал он Ивану. – Все решено. Не сомневайся.
За дверью встретил их колкий осенний ветер.
– Петр, неужели это ты? – Иван чувствовал, что не может, как прежде, называть друга детства Петькой.
– Как видишь…
– И как ты сюда попал?
– Будем считать, что в длительной командировке.
Ворота, пост охраны. Пропусков не спрашивали, а Петру вооруженные охранники отдали честь.
Кафе оказалось недалеко, современное, с темными стеклами. Петра здесь хорошо знали.
– Как обычно, – коротко бросил он официанту.
– По сто граммов за встречу? Через столько лет…
– Не откажусь, – отирая вспотевший от переживания узнавания лоб, сразу согласился Иван.
Поставив опустошенную стопку, Петр вытянул ноги, откинулся на спинку кресла.
– Да, друг, спина покоя не дает. Лечился – все без толку. Болит. Ну, что смотришь так на меня? Не можешь понять, кто я?
– Конечно, я ведь не у губернатора был, решали не члены городского правительства…
– Правильно. Решали бандиты.
– И кто ты в этом «теневом правительстве»?
– Вор.
– Кто?
– Вор в законе.
– И что ты воруешь? Не чемоданы же на вокзале?
– И это было…
– Значит, в законе?
– В законе. Хранитель традиций. Свои правила, свой кодекс поведения. Не должны иметь семью, не должны работать, ни в какой форме не сотрудничать с государством. В каком-то смысле мы – как монахи.
– Да как же это случилось, Петр?
Они вновь встретились взглядами, но Иван понял, что в глаза друга ему лучше не заглядывать. И стал рассматривать сервировку стола.
– Иван, это звание дают не каждому. Я горжусь своим званием. Вся жизнь моя связана с зоной. На воле я бываю редко, да она мне и не нужна. Сейчас я, можно сказать, в отпуске, но он скоро кончится. Ты делаешь свое дело, я свое, у каждого своя дорога. Мы ее сами выбрали. Вот так-то, кровный мой…
– И в чем же все-таки заключается твоя работа?
– Не стройка, не лесоповал. Разрешение конфликтов, вроде судьи. Свое государство – организация и контроль расходов из общих касс.
– Из «общака» что ли?
– Подкованный. Но если бы ты знал, скольким людям эти кассы спасли жизнь.
– Прости.
– Надеюсь, понимаешь, что настоящие воры ворочают миллиардами, на зоне они не сидят. Они в руководстве, уважаемые люди.
– Давно в нашем городе? – сменил тему разговора Иван.
– Я здесь не живу. Дела. Короновали одного вора.
– Наверное, такие коронации в секрете?
– Секретов нет, но афиши не печатаем…
– И корону надевают? – Не удержался Иван, хотя понимал: зачем ему эти подробности?
– Да нет. Вору торжественно наносят татуировку: сердце, пробитое кинжалом. Означает «смерть за измену».
– А что, вор в законе может предать своего собрата? – Иван чувствовал, не об этом нужно им говорить, но мальчишеское любопытство подталкивало к расспросам.
– Еще как. За нарушение воровских законов есть свои санкции. Три вида наказания. Первое – пощечина, ее, как правило, дают за оскорбление, к тому же публично, во время сходки.
– Всего-то?
– Не скажи. Авторитет вора уже пошатнулся, битый – чести меньше. Второй вид наказания – удар по ушам. Церемония развенчания вора в законе. Развенчивают за нарушение воровского закона. Хотя, разжалование может быть и почетным – по состоянию здоровья. Ну и третье наказание – смерть. Ею карают только за измену. Предателем считается тот, кто сдал подельников, снюхался с органами, похитил общак, убил вора в законе без санкции сходки, вышел из воровского клана, или, что самое плохое, – завязал.
«Да, – подумал про себя Иван, – тут поседеешь…»
– Ну что, Петя, за встречу. Одного поля мы с тобой ягоды. Новая власть назвала меня бизнесменом, но чуть что – и пощечину влепит, и по ушам даст, а если уж сильно не понравлюсь: без суда и следствия…
За окнами сгущалась тьма. День уходил в историю, таял в сумерках со всеми своими событиями, встречами, неожиданностями. В доме напротив засветились огоньки.
У Ивана закружилась голова, захотелось спать. Так всегда, когда он выпивал, даже самую малость.
– Устал? – услышал он голос Петра. Только теперь Иван уловил в его голосе отзвук далекого детства. Как переменились они: другие мечты, лица, голоса…
– Где ночуем-то? Может, ко мне? Машина рядом.
– Спасибо, Ваня, я в гостиницу…
На другой день в десять часов все собрались у Ивана в тресте. Познакомились. Команда – шесть молодых людей, все одного возраста. Выбриты, модные прически. Одинаковые темно-синие костюмы. Фирменная одежда, что ли? – подумал Иван.
Скупщики акций или «новые акционеры» передали списки купленных или подаренных акций, назвали свою цену.
Открыв списки, уже на первой странице Иван увидел фамилии двух человек, еще неделю назад клявшихся в верности и ему, и организации. Нет, это были не рабочие, которым было «по барабану», кто ими управляет. Эти много лет работали в аппарате управления и знали дело до мелочей. Что их заставило предать: зависть к нему? Но он имеет столько же акций, как и они, только ноша его тяжелее. Отсутствие веры в будущее? А у кого она сегодня есть? Экономический кризис? Так он везде и во всем. То, почему затеяли приватизацию, понятно – нужны деньги, да и власть умыла руки: «У нас, как на Западе, частный сектор – преобладающий сектор экономики».
Иван внимательно читал каждый листок, размышляя. Фамилия, имя, отчество, количество акций и сумма уплаченных денег за них. Знал он всех, знал. Кого-то больше, кого-то меньше. Кому-то помогал решать житейские проблемы, и его голос был решающим при выделении квартиры. Кому-то помогал устроить ребенка в детский сад, кому-то оформить инвалидность. Такова работа руководителя – все это делается не для благодарности на вечные времена. Люди воспринимают его помощь как должное. А все же обидно, что забыли про добро. Кто он им: отец, сын, брат? Десять лет отдал тресту. Придя в самое слабое, только что созданное управление, не жалея времени и сил, добился результатов и должности главного инженера треста. Может, все это – стечение обстоятельств, может, верхушечные «битвы канцлеров», о которых он не знал, и, видимо, не узнает. Ну, а через год и советская власть закончилась, и коммунисты ушли с арены, и рынок наступил. И его всем коллективом выбрали управляющим трестом. Иван, отрешившись от действительности, перелистывал листок за листком, отдавшись во власть щемящим воспоминаниям.
В трестовском здании нарушилась обычная жизнь, никаких утренних докладов, планерок. Все гадали, кто же находится у Ивана Савельевича? Заместители пытались, пользуясь своим правом, войти в кабинет управляющего, но он категорично отмахивался.
– Позже, позже.
Наконец, недовольно приказал секретарю:
– Никого не пускать, ни своих, ни чужих.
Несколько часов, листая списки «предателей», так Иван назвал этих людей для себя, придумывал кару для них. Найти предлог и уволить всех? Размножить списки и развесить их на каждом этаже и строительном объекте? Встретиться с каждым и посмотреть в глаза? На большее у него не хватало фантазии.
После долгих размышлений решил: пусть будет так, как есть, не надо кар земных, пусть для каждого останется кара небесная.
Недели две шел торг о цене выкупа; большую помощь при этом оказал Петр. Но вот, наконец, все закончилось, акции вернулись в трест. Несмотря на отговоры Петра, Иван распределил их среди членов своей команды, так показалось ему справедливым.
Петр позвонил вечером:
– Иван, через несколько часов я уезжаю. Встретимся?
– Давай.
– В том же кафе.
Здесь, как и в прошлый раз, кроме их столика, в отдалении был занят еще один. И тоже – двое. Возможно, кафе и держали для таких встреч.
Поздоровавшись с другом, Иван спросил:
– Что так срочно?
– Давно бы уехал, из-за тебя задержался.
– Значит, не здешний?
– Я кемеровский. Здесь был на сходке, финансовые дела.
– И как совпало же?
– Совпало. Хотя ничего случайного не бывает. Я оказался свидетелем, – «иннокентьевцы» просили о встрече с Толстяком, назвали твою фамилию. Толстяка давно знаю, не любит он решать такие дела, отбрасывает от себя. Должок за ним был, вот и пошел мне навстречу. С трудом уговорил, чтобы сам сходку открыл. Не хотел светиться перед своими.
– Почему?
– Ну, у каждой команды свои особенности. Наверное, лично добро давал на скупку.
– И дорого тебе это стоило?
– Не считал.
– Я в долгу перед тобой, Петя.
– Да мне в радость, что помог тебе.
– Когда улетаешь?
– На поезде, ночью.
– На поезде?
– Длинная история… Тебе могу сказать – боюсь самолетов…
– Оставь хоть адрес, глядишь, с Новым годом поздравлю… Помнишь, елку в школе…
– Адрес не могу. По возможности сам звонить буду.
– Не можешь?
– Жизнь такая, не обижайся.
– На родину тянет?
– Под водой наша родина, Иван, сам знаешь. Только вершина Красного Яра. Грустно видеть море-океан. Ну ладно, давай прощаться.
– А чего здесь-то? Поехали на вокзал.
– Не надо… Провожающих будет много. Ну, пока, брат. Береги себя.
– А ты себя. В наши годы друзей не прибывает.
– Это точно. Как Маша, дочки?
– Помнишь мои рассказы о них? Да я уже дед.
– Все я, дед, помню… Как уносили ноги из вагона-ресторана. Мальцы…
На улице крепко обнялись, Петр медлил, потом вдруг сунул в руку Ивану конверт.
– Прочитаешь дома, – смущенно сказал он, тронув Ивана за плечо. – Никогда писем не сочинял, да вот…
