Михаил Константинович Зарубин
Илимская Атлантида. Собрание сочинений
Коммунальные платежи
Анна Петровна Поленова – наша добрая знакомая. Несколько лет назад мы жили с ней на одной лестничной площадке в сталинском доме на улице Стачек, недалеко от станции метро «Автово». Потом мы поменяли квартиру и уехали, но с Анной Петровной продолжали поддерживать добрые отношения, не забывая поздравлять друг друга с государственными праздниками и днями рождения. Я даже побывал у нее на даче, поскольку она просила советов, связанных с ремонтом.
После смерти мужа Анна Петровна живет на два дома: в петербургской квартире и в хорошем, добротном доме в маленьком городке под Петербургом. Теперь он называется дачей, а на деле – это родительский дом, в нем отец и мать Анны Петровны прожили жизнь, вырастили дочь, и этот дом ей, своей единственной наследнице, оставили.
Участок земли небольшой, не слишком ухоженный, но, может быть, именно это и придает ему поэтичность: старые яблони и смородина в саду плодоносят, а вдоль дорожки, что идет от ворот к дому, в начале лета расцветают кусты белой сирени. Здесь, в ласковых объятиях родной природы, радостно и душе, и уму, и сердцу. Здесь хорошо и солнечным днем, и в дождь. Но на любования окрестностями время у Анны Петровны нет, она не столько наблюдает, сколько знает, что ее окружает сосновый лес, в котором стоят дома, обнимает тишина, вдохновляют небеса. А вдохновение ей необходимо, потому что женщина находится все время в движении, присесть некогда, да и не хочется.
Дел на дачном участке всегда много, хотя к профессиональному огородничеству Анну Петровну никогда не тянуло, она возделала две маленькие грядки под зелень да пятачок земли под цветочную клумбу. Модных газонов не заводила, сил не было их подстригать и ухаживать, но когда трава вместе с побегами молодых кленов и рябин, семена которых разносил ветер, дотягивались до пояса невысокой хозяйки, она просила соседа, и тот за известное угощение и свежий корм для своих кролей охотно выкашивал участок.
Когда-то этот поселок носил поэтичное имя – Мельничный Ручей. Позже объединили три поселка и назвали районом города, однако городские дома и асфальтированные улицы были только в одном месте – на Котовом Поле, что вблизи знаменитой Дороги Жизни. Там же и местная власть располагалась, почта, и даже бассейн и много разного, что бывает в городе. Во всем же остальном все оставалось по-прежнему: деревянные дома, заборы, дачные улочки, к счастью, не тронутый сосновый лес.
Раньше в Мельничном Ручье были богатые пионерские лагеря и знаменитые летние базы отдыха, а сейчас, когда эта территория стала гордо называться Санкт-Петербургом, на большей части этих прежде государственных учреждений выросли частные дома-дворцы, где живут очень богатые люди, свидетельствующие всему миру о своем богатстве высокими заборами, охранниками и видеокамерами. Нет, зла у Анны Петровны не было ни на кого, и зависти тоже. Она многое повидала на своем веку, и сейчас радовалась этому уголку, который называла райским. С началом весны и до поздней осени женщина наслаждалась сладким, лечебным сосновым воздухом, ароматами своего детства. И благодарила Бога за эту возможность. И за то, что природа более постоянна, чем люди.
Последние два года она в основном жила на даче, а в город наведывалась каждый месяц на несколько дней, чтобы получить пенсию, оплатить коммунальные услуги и проведать квартиру. Тщательно вытирала пыль, придирчиво осматривала, всё ли на месте, и отправлялась обратно, в свой Мельничный Ручей. Ездить с возрастом становилось все труднее и дороже, но, несмотря на это, расставаться с квартирой Анна Петровна не хотела и даже разговоров о продаже слушать не желала. Она любила питерский дом – красивый, величественный, свидетельствующий о мощи минувшей эпохи. И свою квартиру любила: две просторные комнаты с высокими потолками, светлая уютная кухня, наполненная сложным шумом проспекта Стачек. Но в комнаты шум не попадал, массивная кухонная дверь служила хорошей звукоизоляцией.
Квартиру муж получил от Кировского завода, где работал металлургом в прокатном цехе. Анна Петровна сберегла в памяти давнее чувство, охватившее ее, когда они с Володей первый раз вошли в эту квартиру. От радости она заплакала, муж успокаивал ее, приговаривая:
– Ну, Аннушка, разве от радости плачут…
Она прижалась к нему и шептала:
– Не буду, не буду. – А слезы текли и текли по щекам.
Давно нет Володи. Конечно, она не рассчитывала, что они будут жить вечно, но что останется так скоро совсем одна – не предполагала. В тот день, когда муж уходил на работу, он вдруг остановился во дворе и, как оказалось, последний раз помахал ей рукой и послал воздушный поцелуй. А она, стоя у окна, засмеялась и смущенно, по-детски, отмахнулась.
Домой Володя больше не вернулся. Сердце остановилось. Он упал прямо в цехе, перед печами. Врачам удалось вывести его из клинической смерти, но через шесть дней он все-таки умер. Почему остановилось сердце, никто не знает, не нашли никакой патологии. Чувствовал он себя всегда хорошо, был бодрым, веселым, сильным.
С уходом Володи жизнь для Анны Петровны померкла. Она не замечала смены дней, не видела солнца, не задумывалась о погоде на дворе. Связывал ее с жизнью только внук, их любимец. Мысль о нем все нарастала и охлаждала боль потери любимого мужа.
Анна Петровна все дольше разглядывал географическую карту, высматривая место, где сейчас служит внук. О воинской службе он мечтал с детства. Камчатка казалась другой планетой. Письма от него приходили редко, а встречи по пальцам можно сосчитать. Именно для него берегла квартиру Анна Петровна, зная, что служба когда-нибудь кончится, что он вернется сюда. А внук все не приезжал, отговаривался: «Успеется, впереди целая жизнь». Она-то знала, что жизнь – только миг.
Материально жить становилось все труднее, однажды Анна Петровна решила сдать квартиру внаем, прибавка к пенсии не помешает. Попала на мошенников, которые начали приватизировать ее квартиру для себя. Испугалась, после того случая никого уже в дом не пускала. В апреле ей исполнилось восемьдесят пять лет, и хоть старушка она была шустрая, все равно мотаться в город на автобусе, электричке и метро было нелегко.
Вот тогда она и воспользовалась услугой Сбербанка, которую мы с женой ей насоветовали. Дело простое. Получая деньги на отдельный счет, пенсионер может полностью избавить себя от хлопот по оплате коммунальных услуг. Достаточно оформить в Сбербанке длительное поручение, и со счета автоматически и точно в срок будут переводиться необходимые суммы. Контролировать операции можно просто – с помощью информации о платежах банком – об этом сообщается на сотовый телефон. Сколько радости было у Анны Петровны! Такое облегчение ее забот.
Однако месяца через четыре она позвонила мне, и я сразу почувствовал неладное.
– Миша, помоги мне, пожалуйста.
– Что случилось, Анна Петровна?
– Да особо ничего не случилось, только после того, как я заключила договор со Сбербанком, меня уже дважды оштрафовали за несвоевременную оплату коммунальных услуг. Я уже несколько раз обращалась в банк, но все безрезультатно. Ссылаются на компьютер и обещают разобраться. Но ничего не меняется.
Через час я с Анной Петровной был в банке. Тесное помещеньице, четыре стеклянных окошка для операторов. Работают всего двое, на остальных висят таблички с извещением о перерыве на обед. Народу много, страшная духота, очередь продвигалась медленно. Я давно не попадал в такие условия. Мне казалось, как обещали руководители страны, очереди должны были исчезнуть с приходом демократов и их рынка. Ну, разве что в кассы стадионов или на гала-концерты известных исполнителей очереди еще случались. Однако нет, они не стали приметой прошлого, а благополучно перетекли в настоящее и будущее. Сесть было некуда, только в уголке стоял маленький, почти игрушечный столик с такими же игрушечными стульями. Кое-как уговорил уже немолодую женщину, чтобы она уступила место Анне Петровне.
Показались бесконечными два часа мучительного испытания, когда малейшее неосторожное движение, необдуманное слово или желание «продвинуться» без очереди может привести к неконтролируемому взрыву эмоций нескольких десятков человек. Наконец мы прильнули к окошечку, за которым сидела женщина лет тридцати с усталым, потным лицом и, казалось, у нее было одно желание – закрыть глаза, заткнуть уши, чтобы не видеть и не слышать всего, что творится вокруг. Раза два я повторил просьбу – проверить, по какой причине со счета Анны Петровны сняты штрафы за несвоевременную уплату коммунальных услуг. Женщина-оператор смотрела на меня равнодушно-непонимающим взглядом, потом и вправду зажмурила глаза, обхватила на доли секунды лоб рукой, откинула руку и, широко открыв глаза, шипяще спросила:
– А я при чем?
– Тогда скажите, кто при чем? За этим мы к вам и пришли.
– Не мешайте работать, это не мой вопрос.
– Вы думаете, отстояв два часа, я просто так уйду? – грозно спросил я.
Все это приходилось говорить в небольшое овальное отверстие внизу окошка, куда суют документы и деньги для оплаты. Диалога на равных явно не получалось. Я постоянно нагибал голову, фокусировал слух, чтобы понять ответы на мои вопросы оператора. Но, как я понял, ответ заключался в том, что меня прогоняли. Очередь нервничала, злилась, торопила меня. Я попытался давить на жалость – подтверждал почтенный возраст Анны Петровны, объяснял, что ей очень трудно стоять в очередях. Наконец ситуация, как мне показалось, качнулась в мою сторону.
– Я позову старшего по смене, – смилостивилась женщина в окошке и ушла. Ее не было минут пять. Спиной чувствовал, как накаляется очередь, там не просто на нас роптали, там уже слышалось угрожающее рычание.
К счастью, старшая по смене оказалась более компетентным и доброжелательным человеком, может, не так утомилась от клиентов за день. Она взяла договор, села за компьютер, красивыми пальцами с изысканным маникюром и дорогими кольцами совершила некие манипуляции на клавиатуре, посмотрела на экран и сказала:
– Нашей вины здесь нет, был сбой компьютера, и платежи не прошли.
Я обомлел, переводя взгляд со старшей смены на оператора. Старшая уже собирала листы договора, чтобы передать мне:
– Я ответила на ваш вопрос?
– Постойте, постойте, – вскрикнул я. – Я не за ответом, а за помощью пришел. А кто виноват? Вы ведь виноваты!
– Нет, компьютер, – тут же ответила старшая.
– Но позвольте, Анна Петровна Поленова не с компьютером заключила договор.
– Да, но она же была «забита» в компьютер, а он дал сбой, – резонно, как тупому двоечнику, который не понимает простых вещей, объясняла мне старшая смены. – Мы-то здесь при чем? Мы простые исполнители.
– Уважаемая, но ведь компьютер – это ваш инструмент, с помощью которого вы работаете.
Холодный и липкий взгляд безразлично скользил по моему лицу. Она уже не слушала, что говорил я, упиваясь начальственным тоном своего ответа:
– Не отнимайте, пожалуйста, у нас время. Не нравится – пишите заявление. Мы его в течение месяца рассмотрим и дадим ответ.
– Но здесь все ясно, как божий день, можно сейчас все решить!
Теперь уже две женщины, два специалиста Сбербанка равнодушно отвернулись от меня и занялись своими делами. Очередь, которой надоело наблюдать нашу тягостную историю, загудела, и я понимал, что если через мгновенье не отойду от окошка, меня вырвут вместе со стеклом и подоконником. Я вынужденно повиновался.
Позднее мне пришлось применить все свои связи, чтобы выйти на начальников этого Банка и исправить их ошибку. Конечно, все исправили, Анна Петровна получила тысячу извинений и «подарок» от банка: ей вернули неправильно снятые штрафы.
Встречая Анну Петровну, я больше не спрашиваю о том, как она платит за коммунальные услуги. Она тоже не жалуется. Значит, компьютер работает нормально. А может, платит она, как и раньше, в окошечко после стояния в жаркой очереди…
Зато я спрашиваю ее о внуке. И она, светлея лицом, каждый раз уверяет меня, что он скоро, очень скоро вернется…
Письмо Чубайса
Деревня Михайловка стояла на берегу большого озера, беззащитно зарастающего камышами, но, несмотря на заброшенность, до сих пор выглядела красивой. Тамара Ивановна и Иван Сергеевич жили здесь всю жизнь. Деревня в свое время была многолюдной, с начальной школой и клубом. Иван Сергеевич покидал деревню только раз в жизни – на три года, когда служил в армии. Тамара Ивановна за шестьдесят лет больше чем на месяц из родного дома не уезжала. Когда-то здесь был богатый колхоз. Она работала дояркой, а Иван Сергеевич плотником.
Деревня в лучшие свои годы насчитывала двадцать пять дворов. Сейчас, когда пришла новая власть, все, кто мог, уехали за обещанной счастливой жизнью, побросав и дома, и землю, долгие годы бывшую кормилицей. Из окна страшно выглянуть, словно враг прошелся по селу. Справа – дом без крыши, слева – пятистенок с пустыми глазницами окон и хлопающими, оторванными ставнями. Обитаемых осталось всего пять дворов. В двух живут два брата, Никита и Владимир, немолодые уже, однако ездят на заработки в крупные города, разрываясь между деревней и работой. Еще в двух – Светлана Петровна со взрослой больной дочерью, и дед Степан, глухой старик, похоронивший здесь всех родных и сам ожидающий каждый день смерти.
В деревне уже давно пропал свет, «добрые люди» провода «свинтили» и продали на металлолом, газа отродясь не было, а год назад из-за ужасного состояния дороги в деревню перестала ездить автолавка райпо. До цивилизации, то есть до ближайшего села Демидова, где есть магазин и аптека, от Михайловки двадцать четыре километра. До деревни Ягодное, куда раз в неделю машина все еще приезжает, четыре километра, но идти надо «заповедными тропками», через лес и овраги. Куда только ни обращались брошенные на произвол судьбы жители, даже в прокуратуру. Помочь их горю, сделать хоть что-нибудь местные власти не могут, ответ один – нет денег.
В теплое время года жизнь еще терпима, но когда приходит зима и вокруг деревни начинают выть волки, которых развелась тьма тьмущая, становится невмоготу. Однако живут. Деться-то некуда. Вот и Тамара Ивановна и Иван Сергеевич всю жизнь здесь, детей не завели, в город ехать не к кому…
К прибытию автолавки ходят в Ягодное. И пенсию получать туда же, по очереди. Все в округе их знают, потому и пенсию дают, доверяют. Но все равно, если кто два месяца подряд не появится, пенсию задерживают. Думают, наверное, помер.
Однажды Тамаре Ивановне пришло письмо. Конверт большой, с картинкой, марки на нем красивые, разных штемпелей со всех сторон понаставлено. А надо сказать, что писем они с Иваном Сергеевичем лет двадцать не получали, газет они тоже не читали. Телевизор у них был, но при отсутствии света превратился в копию известного полотна Малевича.
Вручая Тамаре Ивановне письмо, водитель автолавки, он же и продавец, и почтальон, сказал:
– Ну что, Тамара Иванна, до Чубайса дошла? Теперь-то уж точно свет вам проведут.
– А кто это – Чубайс?
– Да ладно придуриваться-то. Этого рыжего каждая собака в России знает. Столько «добра» этот злыдень России понаделал, что только глухой о нем не слышал.
Тамара Ивановна не стала спорить со знающим человеком, осторожно взяла конверт и положила в сумку, решив, что если такой важный человек написал ей письмо, то читать его надо обязательно вместе с Иваном Сергеевичем. Вдруг радость какая – а радостью, как хлебом, положено делиться.
Придя домой, вытерла она дочиста старенькую клеенку на столе, посадила напротив Ивана Сергеевича, зажгла свечку, вскрыла конверт, надела очки и стала читать. На бланке было написано:
«Россия, деревня Михайловка Демидовского р-на
Евсеевой Тамаре Ивановне»
Это адрес. Потом стоял длинный номер. А дальше само письмо:
«Уважаемая Тамара Ивановна!
Обращается к Вам Анатолий Чубайс, Председатель Правления РАО “ЕЭС России”. Я пишу Вам, чтобы объяснить, для чего РАО “ЕЭС России” проводит реформу электроэнергетики и почему она не приведет к “обвальному росту цен”, которым сейчас пугают людей многочисленные политики и экономисты.
По инициативе РАО “ЕЭС России” Правительство принимает трехлетнюю программу сдерживания тарифов на электроэнергию на 2004–2006 гг. Это важная часть нашей реформы. Суть плана – в том, чтобы цены на электроэнергию в России росли медленнее, чем цены на другие товары и услуги. По нашему плану уже в 2006 году рост энерготарифов составит 7–7,5 %, что не превысит прогнозируемого Правительством уровня инфляции.
По нашим расчетам, три года – это минимальный срок, который нужен для того, чтобы обуздать энерготарифы по всей стране – без ущерба и для Вас, и для РАО “ЕЭС России”.
Подчеркиваю: мы не даем невыполнимых обещаний, мы говорим о сдерживании тарифов, но не обещаем, что цены на электроэнергию остановятся раз и навсегда. Ведь все дорожает, включая и топливо для наших электростанций – газ, уголь, мазут. Тем не менее, мы проводим программу сокращения собственных затрат во всех энергокомпаниях РАО “ЕЭС России”. Благодаря этому нам удалось только в 2002 году сэкономить порядка 14 млрд. рублей. Эти средства направляются на проведение ремонтных работ в энергокомпаниях, замену устаревшего оборудования, кроме того, мы приняли решение направить часть этих денег на реализацию программы сдерживания тарифов. Уже с 1 ноября в пяти регионах России – Санкт-Петербурге, Свердловской, Ленинградской, Нижегородской и Пермской областях энергокомпании поставляют потребителям электроэнергию на 20 % дешевле. Это стало возможным потому, что за последние несколько лет мы научились работать без авралов. Мы ввели в строй первую очередь Бурейской ГЭС – станции, которая обеспечивает недорогой электроэнергией Дальний Восток. Мы достраиваем вторую очередь крупной Нижневартовской ГРЭС в Тюменской области. Мы начали восстанавливать единое энергетическое пространство бывшего СССР: РАО “ЕЭС России” уже управляет энергетическими мощностями в Грузии и Армении, ведет переговоры о том же в Казахстане и на Украине.
С началом реформы энергетика уже стала одной из главных движущих сил экономики России.
Во всем, что мы делаем, нам очень нужна Ваша поддержка. Именно об этом я и хотел рассказать Вам в своем письме.
Всего Вам доброго.С уважением, Анатолий Чубайс».
И подпись.
Прочитав письмо, Тамара Ивановна перевернула лист лощеной дорогой бумаги, но на обратной стороне ничего не обнаружила. Только что не попробовала лист на зуб, как герой известной советской комедии.
– А кто такой Анатолий Чубайс? – непонимающе спросил Иван Сергеевич.
– Владимир с автолавки говорит, что большой начальник, и его знают во всей России.
– А что про нас в письме прописано?
– Да вроде ничего. Ты погляди, Иван, может, я чего пропустила.
Иван Сергеевич взял осторожно листок в руки, но корявые старческие пальцы не могли удержать его, глянцевый лист скользил и выворачивался из искореженных тяжелым трудом рук крестьянина. Тогда он положил письмо на клеенку и, щурясь с непривычки, начал медленно по слогам читать. Прочитав до конца, посмотрел на жену, почесал затылок, пожал плечами, сказал задумчиво:
– Тамара, ведь письмо написано тебе лично. Значит, он знает о нас? Не будет же он писать незнакомым людям? Но о нашей деревне ничего не прописано. Про Грузию и Армению есть, а о нас ничего…
– А может, нам свет дадут с Бурейской ГЭС, – перебила его Тамара Ивановна.
– Эк, хватила. Эта ГЭС на Дальнем Востоке, он сам об этом пишет.
– Ну и что, свет-то откуда угодно может прийти.
– А как он, по-твоему, приходит? По проводам. Это столько же их надо, чтоб с Дальнего Востока нам свет протянуть? Да, мудреное письмо.
Иван Сергеевич подпер подбородок кулаком и стал смотреть в окно, на заросшую крапивой и бурьяном улицу, потом спросил:
– Тамара, когда шла домой, братьев не видела? Они ездят везде, должны знать, что в России делается, какая техника появилась. Может, уже на расстоянии электроэнергию передают, без всяких проводов?
– Да, видела, Никита дома, приехал за инструментом. Завтра утром уедет. А Владимир что-то давно не приезжал.
– Надо звать, всех надо звать, может, чего доброго подскажут.
Через час не только Никита, но и все оставшиеся обитатели заброшенной деревни, кроме Владимира, устроились в маленькой «зале» у Тамары Ивановны и Ивана Сергеевича вокруг стола, который по этому случаю хозяйка накрыла чистой, вышитой яркими цветами скатертью. Письмо прочитали вновь. Все недоуменно молчали. Вдруг Никита, на которого смотрели, как на человека много повидавшего и потому всезнающего, хмыкнул:
– Да тут о нас ни слова. Дурилка это!
– А зачем в такую глухомань дурилки писать? Им, наверное, есть чем заняться, – не поверил Иван Сергеевич. – Ты посмотри, Никита, посмотри внимательно, может, мы чего не разглядели. Там же не шутники сидят, там же люди умные. И конверт дорогой, и бумага царская.
Никита еще раз осмотрел письмо и нервно засмеялся.
– Чего?! Чего ты, Никита, расчухал? – воззрились на него сельчане с надеждой.
– Так это же Чубайс письмо написал!
– А кто это? – спросила Светлана Петровна, не отпуская руки больной дочери, притулившейся к ее плечу.
– Как кто? Это тот, что придумал ваучеры, помните или забыли? За каждый из них обещали дать по две машины. Благодетель русского народа! Спасибо добрым людям, я свой ваучер сразу отоварил, две бутылки водки получил, – быстро, словно автоматной очередью, выпалил Никита.
Тамара Ивановна вздохнула:
– А у нас с Иваном они так и лежат вместе со старыми облигациями, теперь уж и водки за них не дадут.
Никита продолжил:
– Враг – вот он кто такой. Вражина! Уничтожить страну смог без войны, все на благо американцам.
– Ну, ладно, Никита, не заводись, – попросила Тамара Ивановна. – Был бы врагом, давно бы в тюрьме сидел, что выдумывать-то.
– Много ты, Тамара, знаешь. Живешь, как собака, думаешь, что само так случилось, никто не помог в этом?
– Да неужто он один такое совершил?
Никита поглядел на нее:
– Наверное, не один, много их. А в памяти вот он остался…
Повисла тишина.
Неожиданно для всех дед Степан, сидевший тихо и напряженно вглядывавшийся в говорящих, потому что ничего не слышал, громко крикнул:
– Бабоньки!
Все повернулись к нему. Больная дочка Светланы Петровны испуганно вздрогнула.
– Бабоньки, вы уж проверяйте меня, нехорошо мертвым в избе лежать. – На него замахали руками, но он продолжал. – Деньги на копку могилы я в шкаф положил. Хорошо бы летом умереть, но кто знает, когда она придет. А гроб в сарае, на вышке, – разъяснил односельчанам свою просьбу Степан и опять умолк.
– Одно не пойму, – задумчиво проговорил Иван Сергеевич, почто этот Чубайс Тамаре письмо написал? Если свет делать не собирается, зачем ему ее поддержка? И как она его поддержит, если у нас даже дороги нет? Вот ведь загадка.
Они не знали и не понимали, что не им нужен Чубайс, а они – ему. Ведь в стране начались очередные «выборы в слуги народа»…
