Александр Карпович Ливанов
Нежелание славы
Ее поведение
Видать, именно многомерность свойств и сил, отпущенных женщине природой – с одной стороны, и приложение этих многомерных сил и свойств к конкретно-житейскому – с другой стороны, центростремительность ее в этом житейском (дом, семья, дети), в то время как мужчине присуще здесь скорей житейско-центробежное (общество, человечество, мир), рождает нашу несправедливость во взгляде на женщину.
Но стоит нам на миг вернуть женщину от долга житейскому к ее природному ресурсу, как видим, что она не ограничена, она все-все прекрасно понимает и в нашем «мужском-высоком», в нашем «мужском-творческом», наконец, в нашем «мужском-духовном»!
Еще бы ей не понимать!.. Если нам удается «уйти дальше природы» (а куда дальше можно «уйти» от нее?.. Разве что уйти в «никуда», теряя между тем – ее…), то женщина остается у корней природы, возвращается к ним (чтоб родить, продолжить жизнь, осуществить природу!) даже после любых «университетов»!
А много ли мы понимаем в сокровенной сущности женщины-природы? Да и не требует она от нас этого, мы должны просто, как дети, следовать ей (не ей опять же – она исполнительная власть природы!). А не умеем следовать, и здесь она не надеется нас «просветить», «обратить». И здесь она не выболтает своей природной тайны. Лишь говорит свое горестно-укоризненное: «дурак»!..
В ее устах, знать, и это – «дурак» – очень и очень много значит… Ведь не о простой глупости речь, о сокровенной и многомерной глупости нашей мужской. Слово как клеймо – а ты ступай: думай!..
Как цель и смысл
Почему многие «нужно» с годами не так уже безоговорочно «нужны», а то и вовсе «не нужны»? Обычно тут говорится: «перегорел», или – «постарел», или, наконец, что-то про «притупление интересов в старости»…
Видать, что все тут валить на «годы» вряд ли верно. Даже убыток физических сил не всегда означает убыток жизненных интересов!
Вот у меня на столе – почта. Среди писем – одно из райсобеса. Предлагают как инвалиду войны зайти к ним: предлагают путевку… Другие добиваются – мне предлагают!.. Знают, что и на этот раз – откажусь. Второе – ЦДЛ приглашает меня, «уважаемого товарища», принять участие (то есть, как кинозритель) в XV (ого, сколько уже было их! И все – без меня!) Международном кинофестивале… Абонемент № 1, абонемент № 2; пояса I, II, III; стоимость поясов; и прочее… Спасибо за приглашение!.. Не пойду и в XV раз! Не до «охвата» вашим «поясам»!
«Притупление интересов»? Думаю, что нет. Вот, скажем, под рукой двухтомник: «Г. Флобер. О литературе, искусстве, писательском труде»… Неужели я предпочту дом отдыха или кинофестиваль, так и недочитав эти два томика?
Стало быть, «возраст», «годы» – в массе своей; уверен, что я «массовый пример» – не в «притуплении», в умении определить, выбрать, оценить более нужное, более интересное! Возраст – это определенность интересов. Пусть и сужение их круга. Пусть и некая «шагреневая кожа». Научился просто лучше думать над многими «нужно», чтоб выбрать действительное нужное. Не «всем», не «вообще»: что мне́ нужно как главное, как смысл и цель, наконец!
Быт
По литературе прошлого, в том числе по классике, мы легче восстановим сам общий дух жизни, чем простейший быт… Оно понятно, бытом больше заняты беллетристы, а книгам их – не дано долгожитие!.. Между тем мне интересно читать и о быте прошлого. О простейших вещах – что ели, сколько что стоило, случалось ли слуге, просто мужик – не обязательно нагрубить, одурачить – одержать моральную победу над барином, поставить его на место или взять верх одним чувством достоинства? Скажем, умел ли хоть один барин или офицер наточить-направить бритву, или и это – подобно как косу – за него умел солдат-денщик или тот же слуга из крепостных?.. Были ли уже – у бар, хотя б какие-нибудь, пусть не у нас, например, в той же, наконец, Франции – противозачаточные средства?.. Чем и от чего лечились?..
Больше всего бытовых деталей нахожу у Диккенса, Гоголя, Достоевского. У Диккенса, наверно, потому, что островитянин, здесь быт в почете, он во главе, он во многом определяет характер, психологию, может, сам национальный склад (то же, наверно, у японцев). Что же касается Гоголя и Достоевского – тут другое. Первый – всю жизнь был холостым, и, стало быть, вынужден был сам заботиться о всем своем быте. Отсюда поневоле и знание, и интерес к нему. Отсюда и попадание деталей быта на писательские страницы…
Достоевский хоть и был дважды женат, но вообще-то женился поздно, отмыкав сперва острог, каторгу, солдатчину, а затем «семейную жизнь» с Исаевой (которая была в его жизни чуть ли вторым острогом и каторгой…). Можно лишь попытаться вообразить себе – каков интерес, каково вожделенное ожидание быта – чуть ли ни двойника любви – у заточенного в острог, затем у ссыльного солдата!..
У поэтов, видать, быт в любом случае «неважен» – ни в жизни, ни в творчестве. Жизнь и слово – идут сквозь эпику быта – прямо к «истине любви»! Проза – чаще «тьма низких истин», скажем, того же быта, поэзия – чаще «нас возвышающий обман», скажем в идеальном чувстве любви, в сплошь духовном чувстве бытия…
Плотина
«Бывают люди, с колыбели почти стремится из них поток любви и не разливается, а упирается во что-то, и эта помеха становится плотиной, и река любви превращается в стоячую воду, украшенную чистейшими белыми лилиями… А плотина – это чувственная сторона любви».
Это у Пришвина. «Зашифрованность» мысли, пожалуй, не объяснить тому, кто не пережил нечто подобное, река-любви в ком не «билась», не «упиралась в плотину-чувственности», чтоб, наконец, не устремить свой поток поверх плотины! «Остановленная вода» и «белые лилии» поэзии, здесь, пожалуй, неточность – субъективность – образа. Нет в творчестве «остановленной воды» – обязательно здесь поток, пусть и поверх плотин! Поверх и той, из «чувственной стороны любви»!
Не просто метафора
В мире цветов – садовые цветы – это мещане, полевые – труженики. И чувствую я это, право же, больше, чем просто метафорично…
Есть и вправду какая-то унылая «откормочность», точно у животных на ферме, удручающая утилитарность в холе садовых цветов, так и видишь она плод излишества и заданности какого-то неосознанного человеком эгоизма, его «сытости», как говорил в подобных случаях Чехов…
Равно как есть самозабвение, словно сами себя не сознают, свою красоту, свое бескорыстие – отчего они еще милее душе – в полевых цветах…
Вот почему в странах с устойчивым буржуазным образом жизни – культ садовых цветов и полное забвение – полевых (лесных)…
Между написанием заметки «Не просто метафора» и опубликованием романа Андрея Платонова «Чевенгур» прошло около десяти лет. Читаю вот роман и нахожу почти схожие слова о цветах и в романе – книге редкостной, пророческого ясновидства! Разумеется, это суждения первейшего чевенгурца, основателя чевенгурской коммуны Чепурного. «Левый коммунизм» его многократ умножен на чудовищную безграмотность. Пытающуюся сразу «сделать коммунизм» за счет революционной маниловщины и скороспелых «теорий», вроде бы невинных с виду, но в увлеченности приведших к истреблению (чекисты расстреливают на городской площади) сперва «буржуев», а затем и «полубуржуев»!.. Руководит расстрелом буржуев бывший каменщик Пиюся, ныне руководитель «чрезвычайки», и его правая рука Кирей с пулеметом… «Пиюся и Чепурный прощупали всех буржуев и не убедились в их окончательной смерти: некоторые как будто вздыхали, а другие имели чуть прикрытые глаза и притворялись, чтобы ночью уползти и продолжать жить за счет Пиюси и прочих пролетариев; тогда Чепурный и Пиюся решили дополнительно застраховать буржуев от продления жизни: они подзарядили наганы и каждому лежачему имущему человеку – в последовательном порядке – прострелили сбоку горло, через железки».
Именно после истребления «буржуазии» и «полубуржуазии» и приходят к Чепурному мысли о цветах, злаках, травах. Ведь чевенгурские коммунары у Платонова «счастливы без труда, без домов и имущества»! Чепурный и в мире растительности остается столь же «принципиальным революционером». «Если б не бурьян, не братски терпеливые травы, похожие на несчастных людей, степь была бы неприемлемой… Чепурный пощупал лопух – он тоже хочет коммунизма: весь бурьян есть дружба живущих растений. Зато цветы и палисадники и еще клумбочки, те – явно сволочная рассада, их надо не забыть выкосить и затоптать навеки в Чевенгуре: пусть на улицах растет отпущенная трава, которая наравне с пролетариатом терпит и жару жизни, и смерть снегов».
И если в философии коммунаров Чевенгура Платонов прозрел близкую «ликвидацию кулака как класса», совсем не далекие впереди массовые репрессии во имя сталинской тирании, то в философии растительного мира чевенгурцы не далеки от лысенковщины с ее «марксизмом в биологии»! Вот как «наблюдает природу» и к каким «капитальным мыслям приходит чевенгуровец номер один – Чепурный»:
«Из бурьяна шел пар жизни трав и колосьев – там жила рожь и кущи лебеды без вреда друг для друга, близко обнимая и храня одно другое, – их никто не сеял, им никто не мешал, но настанет осень – и пролетариат положит себе во щи крапиву, а рожь соберет вместе с пшеницей и лебедой для зимнего питания… Растения размножились от своих родителей и установили меж собой особое равенство пшеницы и крапивы: на каждый колос пшеницы – три корня крапивы. Чепурный, наблюдая заросшую степь, всегда говорил, что она тоже теперь есть интернационал злаков и цветов, отчего всем беднякам обеспечено обильное питание без вмешательства труда и эксплуатации. Благодаря этому чевенгурцы видели, что природа отказалась угнетать человека трудом и сама дарит неимущему едоку все питательное и необходимое; в свое время Чевенгурский ревком взял на заметку покорность побежденной природы и решил ей в будущем поставить памятник».
Я перечитываю свою заметку про «откормочную мещанскую сытость» покупных цветов, про самозабвение и бескорыстную жизнь полевых и лесных цветов – сопоставляю это с «философией чевенгурцев» – пусть и далеко ушедшей от меня в своем максимализме и «классовой революционности», а все же с чувством покаяния вижу – есть что-то здесь схожее… Откуда? Я ведь не читал «Чевенгура», когда писал свое? Не отголосок ли, некая реминисценция чевенгурства во мне тут шевельнулась в душе, нашептала эти слова про цветы, про «классовость их» – ведь как никак я родился именно тогда, когда «процветал» Чевенгур, я пережил и «ликвидацию кулака как класса», и годы сталинских репрессий, и время фашизма, дотла сжигавшего нашу землю, время крематориев и лагерей смерти… Не оттуда ли, не оттуда ли пришло в сознание то написанное, от которого и отрекаюсь, и все же оставляю – и как самоукоризну, и как объективный урок еще кой-кому из моего поколения…
И уж совсем далекая вроде от темы – а все же в ее русле – мысль. О чудовищной незащищенности человеческого сознания! О вечной возможности для него впасть в бессердечие, отдавшись в плен большего или меньшего умствования, бесчеловечной прагматичности! Как незаметно догматизм скатывается ко лжи, ложь к жестокости, как коллективистские формы современной жизни могут радикально освободить индивидуум от нравственной личной ответственности!..
О чевенгурцах – даже в их «классово-революционном» ожесточении – пока еще не скажешь, что они карьеристы, властолюбцы, оголтелые перерожденцы. Они искренни и даже жестоки, как дети. Но подчас и мудры, когда вдруг в душе предстает народное начало опыта! Чевенгурцам еще не чужды сомнения, еще небесправна в них совесть…
Тот же Чепурный, слушая чтение своим «референтом» Прокофием трудов Маркса, вдруг говорит, например:
«Это, Прош, все прилично… только скажи мне, пожалуйста, не уморимся ли мы сами от долгого хода революционности? Я же первый, может, изгажусь и сотрусь от сохранения власти: долго ведь нельзя быть лучше всех!». Нагульнова, как мы помним, уже такие сомнения не навещают. Он вполне себя сознает «лучше всех» – даже «всего английского пролетариата», который собирается «возглавить на революцию»! Тем более не ведал потом таких сомнений «величайший вождь всех времен и народов», считавший, что десятки миллионов человеческих жизней во имя его власти – не есть жертва!..
Знать, как некогда в эпоху Возрождения, родившей гуманизм как учение, человек вновь должен быть поставлен на пьедестал высшей ценности. Лишь это может спасти его – и жизнь на земле – от игралища страстей нашего времени, от стихий политиканства, превращающих человека из цели в средство достижения своих эгоистичных самоцелей…
Сообразно своей природе
Женщины, которые составляют половину человечества, их обособленная духовная тайна, веками является объектом исследования для поэзии!.. И что же, – многое ли мы здесь поняли?.. Знать, велика сия тайна, которая не по зубам даже поэзии! Между тем общество и вовсе пренебрегло этой тайной, установив равный с мужчиной социально-политический и гражданственный статус для женщины – и этим лишь создав новую, может еще более непостижимую, тайну: женщина и общество! Войдя в общество, точно, как войдя в семью, женщина, даже оставив формально главенство за мужчиной, все-все незримо меняет сообразно своей природе! Никого словно не интересуют плоды эмансипации…
И нескончаемо митингование по поводу «равенства» и «участия во всех сферах», пока не спохватимся, не воскликнем в отчаянье (как Шукшин перед смертью): «Что же с нами происходит!».
Без чувства предела
Помню конец двадцатых, на селе, комсомольцы ставили пьесу и искали старика – для роли старика. От них отмахивались. На все уговоры комсомольцы слышали что-то такое, что понимать следовало как совесть. Совестно, мол, «выставляться!..».
Согласился старик-сапожник – если ему «поднесут» после «триятра»… Никто не сказал, что не сумеет, но все твердили про это: «совестно выставляться!».
Есть, думается, и такие художники слова, предел образности которых не есть предел их таланта – а это же: «совестно выставляться!». То есть, опасение – как бы кощунственно не свершить прегрешение против жизни, против ее сокровенных – духовных – основ…
Вот и Чехов, боясь слов «поэзия» и «поэтично» – особенно по поводу прозы, шутил: «Поэтами, милостивый сударь, считаются только те, которые употребляют такие слова, как «серебристая даль», «аккорд» или «на бой, на бой, в борьбу со тьмой!».
Формалисты по сути – художники без совестливого, духовного народно-сокровенного – чувства предела в своей самоцельной образности.
Сокровенность
В сущности, все женщины живут – как самозабвенные поэты, идя своей дорогой, ничего не объясняя, хоть и надеясь быть понятыми, преследуя одну лишь цель служения, слыша лишь голос своего (природа? вселенная? вечность?) призвания, терпимо и снисходя к яви реальности, оберегая, как тайну, сокровенность своего земного служения!.. И ничего опять же не объясняя, он и мужчину старается бессловесно – обратить на свой путь служения, надеясь лишь на одну внутреннюю догадливость и преображающую власть любви! Он остается так же сокровенно-безгласно, когда сам вроде бы следует мужчине; но, видимо, это лишь «маневр» природы: все равно женщина всегда в ее руках не средство, а цель, поэтому женщина знает куда ведет, она поэтому всегда чувствует себя старшей, даже перед самым умным из мужчин, она всегда снисходительна и терпелива, как мать, как старшая, усмехается над тем всем мужским, от чего наживаем свои седины-морщины. Все это для женщины лишь наша мужская «неполноценность», наша мужская «трансцендентальность»: ведь в самом деле, многого ли стоят все храмы из камня, которые мы возвели, все оперы, которые мы сочинили, все книги, которые мы написали, весь демонизм нашего одержимого творчества – перед тем, что умеет женщина: родить живого человека!
И как понимающа, терпелива, таинственна вечно-женская, вечно-материнская, молчаливая, как сама природа, – улыбка Джоконды! Улыбка, адресованная всему роду мужскому!..
Законченность и довоплощение
Подобно тому, как сила сама по себе еще ничего не значит в человеке, нужны цель и воля, чтоб сила проявила себя, так и мысль требует и цель, и волю, чтоб – творчески, а не обиходно – реализовать себя. Никакая энергия не может быть реализована без двигателя!
Скажем, и цель и воля присущи женщинам в массе своей больше, чем мужчинам, но и цель и воля, стало быть, и сама мысль, все реализовано в природно-женском, неявном или внешне-контактном – скажем так. И что же, встречаем мы женщин промашливых, неумех, бестактных, ненаходчивых, рассеянных и ошибающихся в своем: природно-женском?.. Природа их изначально снабжает «двигателем»!
Женщина всю жизнь во власти природы, и она же, природа, им во всем помогает… Как, например, мы были бы беспомощны, растеряны, если б так мало умели, знали б все лишь так «вообще», будучи столь сосредоточены «на своем», как женщины!
Женщина, ее суть – от природы наделены и целью, и волей, которые устремлены на чисто природно-женские задачи! Она, женщина, продолжательница жизни, создана природой в законченности, неся в себе еще сверх того, как резерв, большую часть этой же природы: в этом и секрет ее гармоничности, адаптации, «оптимальности»… Ведь ее цель – главным образом – творчество жизни! Мужчине же, забытому природой от рождения, хотя и наделенному инстинктами, но природой больше не опекаемому – все надлежит самому найти и свершить во внешней жизни, в обществе, для чего ему надлежит сначала создать самого себя – как личность. То есть, найти для себя цель, воспитать волю, научиться мыслить в их направлении. Довоплотить себя!
Может, гениями – всего лишь те редкостные мужчины, которые одарены все же связью с природой – подобно женщине, а сверх того еще утвердили себя как личность в общественном? В то время как каждая женщина по-своему гениальна в своей природно-жизненной задаче?
Роль
Злоречье – не просто дурная привычка и невоспитанность, она всегда притязание на мышление, на позу превосходства, на независимость личности… В сущности, же злоречье – мещанский, лукавый или непроизвольный, эгоцентризм, который не желает или неспособен видеть в ком-то что-то доброе, будто бы признание этого в ком-то сам его тут же лишается!
В противоположность этому мещанскому автоматизму злоречья, бывает и мещанское, подчас лукавое или почти производное от равнодушия ко всем и всему, прекраснодушие! Это обязательно восхваление кого-то, и тόт замечательный, и э́тот прекрасный, и все из того, что кажется такому «добряку», что, хваля всех и вся, немедленно и сам удостаивается похвалы, сразу же будет людьми зачтен в «замечательные» и «прекрасные»!
Бесчисленны самосценарии мещанина и его мещанского поведения! И сколько усилий, энергии, изощренности, чтоб – казаться, когда и десятой доли хватило бы, чтобы: быть!
Но, знать, мещанин это тот, кому не дано – быть! – дано лишь всю жизнь – казаться. Он не живет, он играет. Всю жизнь – одну роль: самого себя! Одну пьесу: свою жизнь!
Тайна чистого элемента
Кто станет спорить с тем, что в поэзии (поэте) – и ум, и знания, и культура!.. Но почему же ум, знания, культура не становятся поэзией, не складывают вместе явление – поэта? Стало быть, не в них тайна поэта, не в них изначальное это явление, видать, самой природы. Можно обрести ум, накопить знания, подняться до культуры – но поэтом надо родиться!
Когда речь заходит о «соотношении» этих данностей, то есть в чем заключается природное явление поэта, я вспоминаю здесь слова, сказанные вроде не совсем «об этом», то есть без цели прямо дать понятие явлениям поэт и поэзия!..) Белинского…
Скажем, по поводу поэта Полонского, о том, что он обладает в некоторой степени тем, «что можно назвать чистым элементом поэзии и без чего никакие умные и глубокие мысли, никакая ученость не сделает человека поэтом».
«Чистый элемент поэзии»! Явление названо, но – опять же – не объясняется… Знать, и Белинскому это не по плечу!..
Затем, по поводу Лермонтова, после знаменитого разговора с поэтом, заключенным тогда в ордонанс-гаузе, проще говоря, на гауптвахте (и все одно, нерусское слово!). «…Боже мой, как он ниже меня по своим понятиям и как я бесконечно ниже его в моем перед ним превосходстве… Я с ним робок – меня давят такие целостные, полные натуры, я перед ними благоговею и смиряюсь в сознании своего ничтожества».
Так интеллект великого критика смирил себя, склонился перед величием тайны поэта и поэзии!..
Первейшее творчество – труд!
Между природными задатками и осуществлением человеческого призвания – весь человек, вся нацеленность воли, вся сила характера, все самоотрешение. И все это – большей частью внутри, невидимое для посторонних, для окружающих. Поэтому все приписывается – отвлеченному «таланту»! А сам человек с реализовавшимся призванием – если и решается обо всем этом заговорить, говорит просто: «работа». А чаще всего ничего не говорит…
У Чехова в «Записных книжках» есть и запись о том, что крестьяне, кто больше и тяжелее всех работают, никогда не жалуются на трудность и усталость. Думается, причина здесь в том, что – несмотря ни на что – крестьянин относился к труду как к призванию! И всю духовную сторону своего труда хранил в некой даже суеверной сокровенности. Свойство творческого человека…
Ведь – после рождения человека, может, лишь рождение хлеба, средства жизни, могло стать предметом этой духовной сокровенности. И лишь по странному недоразумению мы не хотели видеть – и сейчас нередко тоже – призвание и творчество в труде. Особенно – в тяжелом! И больше всех клеветала на «мужика» мещанская бездуховность…
