Александр Карпович Ливанов
Нежелание славы
Самоотрешение
Надо отдать должное науке, это она первая – не искусство, не поэзия – со всей категоричностью присущей ей, взяла под защиту неудачника!.. Более того, вообще не упомнила неудачника, говоря о неудачах. Как бы наложив табу на неосновательный – обывательский толк в этом слове… Одним словом, как и подобает науке, она и в этом, оказалась диалектичной.
«Отрицательный результат – тоже результат», – чьими-то – уже не помним чьими именно – учеными устами изрекла наука. Сентенция обрела право и рабочей формулы – и универсального закона!
Неудачник, если он такой же труженик в поиске истины, как тот, кому посчастливилось наткнуться на нее – не неудачник. Его опыт поисков истины – не просто поучителен, но и полезен!.. Уж, не говоря о том, что в мире творчества – как в мировом океане – не бывает бесцельных исканий. Колумб не нашел Индии, которую искал, но нашел Америку, которую не искал. За «случайность» великого открытия нужно было заплатить полным мужества и риска плаваньем… Неудачник?
Впрочем, поэзия – вполне самостоятельна, конечно – тоже здесь высказалась со всей определенностью:
Цель творчества – самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.
Эти строки Пастернака часто цитируют, но почему-то упускаются последующие, где сказано – по-моему – главное: трудиться с таким бескорыстием, с таким самозабвением, но всегда чтоб – «И неудачу от удачи не умея отличить»!
«Есть упоение в бою», – сказал Пушкин. Можно бы сказать, что есть бой в творчестве. И бойцовское самоотрешение, и подвиг во имя есть!..
Метро «Комсомольская»
Иностранец: Нам трудно понять друг друга не потому, что вы – советский, а я – капиталистический, что вы – русский, а я – англичанин… Нет, не поэтому. И даже «железный занавес», идеология и философия, то есть мировоззрение разное, что у вас была революция, а у нас нет… Даже революция сама произошла у вас, а не у нас именно потому, что мы – не то чтобы разные расы и представители разных политических систем…
Пассажир: Так в чем же дело наконец? Не в том, не в этом… Так в чем же? То есть, почему ваши люди толкуют, толкуют с нами, все вроде бы понимаем, а все одно в заключение: «не сможем понять друг друга!» Что за фатальность? Так рассуждают женщины!.. Когда им уже нечего сказать, хватаются за это: «Где уж вам понять женщину!» Читает романы мужчин-писателей, учится по программе мужчин-профессоров, живет с мужчиной, а то и с мужчинами, отстаивает себя, спорит, а как крыть нечем – уходит в улитку: «Я женщина! Мужчине меня не понять!» По-моему, тут простое лукавство, простите…
Иностранец: Про женщину – это вы хорошо! Но у западных людей – другое. Не лукавство. Не уход в улитку. Другой исторический опыт! Может, все от того, что у вас простор, много земли, больше возможности быть одному: странники, охотники, бродяги, отшельники… Этого у нас почти нет и не было! То есть, мечтателей, романтиков, поэтов и философов – таких во всяком случае! – не было и быть не могло! Понимаете… Мы вынуждены всю жизнь общаться с людьми! Вот, что выработало – главным образом – наш тип мышления. Практичный! У нас всегда здравого смысла больше, у вас – идеализма, отвлеченности, иллюзий и мифов – больше… Скажем, Япония – пусть и Азия, другая раса, другая культура – а, главное, земли еще меньше. Вот они и есть самые рьяные практики. Максималисты в практичности! Азия, Европа, Америка… Взаимопонимание…
Пассажир: Значит, русских всегда не понимали, революция и социализм возвели второй этаж непонимания?..
Иностранец: Так! Вы – странники, то слишком свободы и лукавство, то слишком коллективизма и лукавство. Наконец – один коллективизм, ройное мышление и цитаты… Вы неискренние люди! Вы даже друг с другом всегда хитрите – пусть даже без выгоды!..
Пассажир: Значит, нет в нас открытости? Не доверяем душу друг другу? Мало этих самых практических контактов, что ли? Или хотите сказать – «рабство души» – но стесняетесь? Ну, еще какие мы?
Иностранец: Вы, все ваши, страшные спорщики! Вам внушено, что вы обладаете единственной истиной – как с вами поспорить! Вы априорно не допускаете возможности истины у оппонента, все усилия мысли – лишь на защиту своего. Вы не убежденные, а предубежденные!.. Все вы похожи в этом!
Пассажир: Ну, допустим… А все же: почему нам не дано понять друг друга?
Иностранец: Да потому же! Вы еще до революции – были: мечтателями и идеалистами, романтиками и революционерами… У вас любимое слово было: «будущее!» За ним легко было скрыться. Ему можно было легко приписать рай! Но теперь «будущее» – ваша старость, ваше настоящее!.. Вы уже теперь не говорите – «будущее!». Вы много уже не говорите из того, что вовсю орали: «мировая революция», «крах загнивающего капитализма», «диктатура пролетариата», «на страх всем буржуям – мировой пожар раздуем», «рабочие повернут штыки», «марксизм в генетике», «акулы империализма», «демпинг», «конкуренция».
Пассажир: Это все лозунги… А лозунги всегда – временные, меняются они… Были и ошибки. Мы их признаем… Но мы не об этом… Или мы ничего не достигли? У вас «средний уровень выше»? А нам начхать на «средний уровень». Для нас важно – во всей стране – почти 300 миллионов – ни одного голодного! Ни одного безработного! Какая капстрана этим может похвалиться? Даже самая богатая!..
Иностранец: Понял… Но это мнимое достижение… Мнимый гуманизм… У вас человек для идеи, у нас – наоборот!
Пассажир: Мнимые?! Что нет голодных, бездомных, безработных?!
Иностранец: Вы превращаете общество в… богадельню! Эта доброта – хуже воровства! Так у вас говорится?
Пассажир: Так, так… Что же из того? У вас богатый становится еще богаче, бедный еще беднее. А поговорки берете у нас!
Иностранец: Нет, все становятся богаче… Нам выгоднее кормить слабых, неумелых, ленивых, чем давать им работу, руководящие посты – и все-все превратить в видимость, жизнь превратить – в фарс, в комедию… Грустную и унылую.
Пассажир: Значит, прогноз на наш счет у вас – неоптимистичный?..
Иностранец: О, да! Самый неоптимистичный. Вы называете себя научным обществом… По сути вы утописты и фанатики, а потом догматики и лукавцы… Будете говорить на черное – белое, но не отступитесь… Приезжайте к нам… Но – «граница на замке»?
Пассажир: Какие же это утопии – труд и равенство? Свобода личности, демократия, творчество и труд каждого для общей пользы… Ну, вы подкованы, знаете наши основы? Не верить в них – значит, не верить в человека, в его добрые начала…
Иностранец: Добрые начала! Человек на все способен. Фашизм забыли? А многомиллионного снайпера Сталина забыли?
Пассажир: Нам ли забыть его?.. Пусть человек – «на все способен». Значит, и на добро тоже! Стало быть, можно в нем поощрять добро!
Иностранец: Вот-вот! Вы и заговорили так – из-за чего мы никогда не поймем друг друга… Мы говорим о реальном, прагматичном человеке… Вы – об отвлеченном, теоретическом, конструктивном… Говорите сначала как идеалисты и фанатики, затем как лукавцы и демагоги… Вы никогда не бываете естественными, здравомыслящими – от действительности. Все у вас – из установки. Вы и не мыслите даже – всегда говорите готовое!.. Точно эти – как на лошади! – шоры на глазах!.. Ложь!
Пассажир: Не «ложь»… Ну, может, малость – «политика»… Без этого нельзя с вами… Ложь во благо…
Иностранец: Не бывает «ложь во благо»!.. В каждом из вас – диктофон! Говорит – «королева идея»! Словно себя в вас – нет! Ни своей души, ни своих мыслей! «Ложь во благо»!
Пассажир: Знаете, я подумал, что всё – не то… Спор наш не может кончиться ни с чем. Он решится самой историей. Ее – практическими свершениями, так сказать… Если не помешаете нам войной.
Иностранец: Но ведь и мы вас боимся… Все теперь говорят о мире. И все усовершенствуют ядерную смерть… Страшный мир! Все теперь империалисты, все теперь эксплуататоры!
Пассажир: Допустим. И мы не требуем от вас отказа от вашего образа жизни. Но по вооружению хотя бы – можно договориться? Чтоб равное, инспектируемое, сокращаемое!
Иностранец: Ну, это – политика!
Пассажир: Сожалею. Но вся жизнь – глобально – политика. И мы тоже. В такое время, в таком мире живем… Но договориться можно – Все мы жить хотим!
Становление поэта
Молодых поэтов – судя по рукописям их, которые мне дают на рецензии – можно поделить на две группы.
Первые, способные, быстро усваивающие ремесленную сторону поэзии, то есть ее – стихосложение; дара у них нет, на большее же – способности не хватает. Стихи их – сделаны, грамотны, но они неживые. Вроде уже похожее читал. Или – из разряда зарифмованных сентенций «типа дважды два четыре»… В сущности – это потуга казаться поэзией. Самообман, который объективно: обман для читателей.
Вторые, имеющие дарование поэта, но лишенные мастерства, ремесла стихосложения… Точно бредут в задумчивости по лесу, все равно им – тропинка или нет, все равно им куда выйдут… Это, видать, долгое и трудное созревание, и не знаешь – чем и как здесь помочь. Их очень мало – но их лелеять надо, хотя печатать нечего.
Вот, например, молодая поэтесса М… По ее рукописи чувствуется – жизненный опыт мал, мир то и дело прихотливо сжимается до размера собственного сердца, до его очень субъективного чувства. И все случайно – и удача, и неудача. Слава богу – ни заученности, ни подражательности. Все свое. Подчас наивное, подчас мудрое. Дар еще дремлет, не направляет мысль к точному слову… Задумчивость еще не вещая… Пока еще строфы плетутся отрешенно, как кружева…
Колдун
Обряжает камни в сюртуки
И пускает их на белый свет.
С легкой, видно, дьявольской руки –
Расплодились, просто спасу нет.
Гладкие, холодные идут
По земле доверчивой без боя.
Люди слишком заняты собою
И беду в лицо не узнают.
И когда, раздавленную глыбой,
Душу – настигает тишина,
Вспыхивает черная улыбка
На дремучей морде колдуна.
Что же это за Колдун, который обряжает в сюртуки камни?.. Зло мира слишком конкретно, чтоб не прибегать к наивно-отвлеченному образу «Колдуна»! Люди окаменевшие – это все же не «камни в сюртуках». А если просто пиджаки? Дело меняется разве? «Белый свет» – та же отвлеченность… «Сюртуки» – единственная реальность. И она – «не то»… Сказано – «Колдун» – и тут же помянут – «Дьявол». Это явный «перебор»… «Колдун» – бытовой, он и добр бывает. А дьявол – некая антидуховная сущность, универсальная модель зла… Кто «расплодились»? От кого это – «спасу нет»? «Гладкие, холодные» – не дают ощутимого образа. «Земля доверчива»? «Беду»? Какую? Что за – «глыба»? Наконец, эти наивные сентенции по поводу «черной улыбки», «дремучей морды колдуна»! Вычур, наив, темень, штампы – пустота.
Все это так. Не просто неудача, слабое стихотворение. Его попросту нет как явления художественного слова для печати. Зачем же, казалось бы, тогда говорить о нем?.. А вот зачем. Написанное чисто по своему намерению. Нет здесь эпатажа, выделки формы, позы, желания казаться интересным. Иными словами – автор обнаруживает некую задумчивость «не от мира сего». Поэтесса слушает свою душу – и она еще просто не нашла нужные слова, чтоб выразить услышанное. Какое детски-сокровенное представление о мире, о коллизиях добра и зла!
И эта детскость – весьма уповающа. Стихи плохи – но плохи по-своему. Они своеобычно плохи!..
И мы продолжаем чтение рукописи. И мы рады, что не обманулись в своей надежде.
Топор
Все мне помнится топор плотницкий…
Он в траве лежит – острие горит
Синим пламенем; сизым холодом
Отливается:
Кто пройдет поперек – враз отмается.
Ох, зол! Ох, остер!
Ни братьев, ни сестер не хочет знать.
Одна рукоять – и бог и мать –
Над ним властна
Темна да честна…
От той рукояти – запах приятен.
Пахнет кровом, детьми, коровой
Пахнет хлебом, медом да дедовым потом –
Всю жизнь работа!
А вот и поэзия. Словно пробудилась душа – мир стал не только явным, но и вещим… Ведь сколько сказано на родном языке о топоре – а это не затеряется. Детскость – из невнятного бормотания – стало явью поэзии. Скажем, уже эта потребность в трех «п» в начале!
И до чего импонирует здесь первозданность во всем, от точного виденья до точного детски-мудрого, художественного слова по поводу увиденного! Какая рассеянная сосредоточенность на стихотворении: без размерных строк, строф, поставленных в конце строк – рифм. Между тем стихотворение из тех, которые одинаково читаются как взрослыми, так и детьми. Не все в нем гладко? Подождем…
Прежде чем лелеять дар – его, главное, нужно угадать!..
А «научить писать стихи» – это уже не составит сложности. Но может, и этого не потребуется. Дарование не только идет своей трудной дорогой (вернее, своим бездорожьем) – оно и учится по-своему!
В чем же может быть помощь «товарищей старших»? Да в том, чтоб поощрять работу молодой поэтессы, с одной стороны, и учить воздержанию от печати с другой стороны. То есть, помогать становлению поэта.
«Катушка»
Женщина настолько гармонична от природы, наделена ею таким запасом адаптации – поскольку у нее великое предназначение: любовь и продолжение рода – что творчество для нее означает – лишь природное творчество жизни. Все иные задачи и цели, навязанные ей, мужчиной ли, обществом ли, она поэтому осуществляет «обозначенно» и «рассеянно», именно из отпущенного ей природой ресурса адаптации, но никогда не положит душу на это!..
И можно лишь – который раз – поудивляться женщине, что она столько всего успевает, не кладя на это душу, осуществляя все неприродные дела «рассеянно именно из адаптированности, из природной толковости, то есть с такой малой тратой усилий души! Нам, мужчинам, здесь довелось бы «выложиться на всю катушку». Да и не можем мы иначе – либо «на всю катушку», чтобы что-то получилось, либо заранее смириться с мыслью, что «ничего не получится», когда не «на полную катушку»!
Не мешать
Общество, борясь с явно отжившим, то и дело впадает в ожесточение; вынужденное к компромиссу с ним, заигрывая и изображая терпимость, кладет начало демагогии, ханжеству, лжи…
Видимо, лучше всего поступать здесь как, встарь, на деревне, со стариками – не мешать им доживать по-своему. Задача творческая!
Щедрость
Стиль Пришвина – особенно в «Незабудках», в «Дневниках» – кажется нарочитым, самоцельно усложненным. Так и хочется «перевести с русского на русский». И, действительно, после того как прочтешь несколько раз, не только понимаешь, что хотел сказать автор, видишь к тому же, что сказать это можно было проще – мысль не утратила бы себя ни в одномерности, ни стала бы примитивной.
Вряд ли Пришвин этого сам не замечал. Но, видать, мысль каждый раз была здесь настолько личной, что автору дорога была и первоначальная, непосредственная форма – без саморедакций. Вряд ли думал Пришвин о том, что эти записи увидят свет. Ведь, скажем, куда удобочитаемей его романы и повести, где автор явно заботился о слоге.
Ведь и Блоку – в его записных книжках и дневниках – не до литературной формы. Подчас приходится долго «расшифровывать» иную запись. Блок полагал, что он один лишь вернется к записям своим.
Если эссеистику назвать – «личной публицистикой», то есть той же публицистикой, но обернутой к самому к себе, как читателю, в сущности эссеистикой тогда будет многое в нашей литературе – скажем, «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя, статьи многих наших поэтов, все то, где ради живого трепета мысли «жертвуется» общепринятой литературной формой!
Неужели – «две эстетики»?
Диапазон – «естественно-неестественно» (наверно, из большего природного ресурса адаптации) в женщинах значительно превосходит мужской… Скажем, простейший пример. В том – как наряжает себя мужчина, и как наряжает себя женщина. «Фантазия» мужчины здесь, прямо скажем, невелика. От небрежности до модной франтоватости он все же остается скорей ближе к «полюсу естественно»… И совершенно другое дело женщина. «Фантазия» ее здесь неистощима. Главное, как широк здесь диапазон «естественно-неестественно», как часто «фантазия» впадает в зону «неестественно», доходя до эпатажа и пошлости, вульгарности и уродства! И опять же не в неряшестве или опущенности («неухоженности»), а именно в усилии выглядеть всегда – «оригинально»! И самая покорная мужчине женщина здесь сразу становится строптивой, самый «авторитетный» для нее мужчина сразу ею разжалован в «дураки», в «ничего не понимаешь!» – едва он попытается «помешать», «не одобрить», «критически воспринять» такой наряд женщины. Разве трудно похвалить: «прелестно», «дивно!» «прекрасно!»
Некий рок здесь для мужчины – бессилие и отчаянье овладевают им… Он впадает в удручение. Он уже действительно ничего не понимает. Не в «наряде», разумеется, такой женщины, – в самой женщине!.. Из-за какого-то – эдакого! – «платья», какой-то «шляпы» («дурак!» «Ничего не понимаешь!») – вдруг проваливается в тартарары вся долго культивировавшаяся иллюзия понимания. Остается лишь махнуть рукой – терпеть, терпеть, всегда терпеть!.. Или же начать играть в «женские игры»! Игра, такт, воспитанность – только не искренность!
Кажется, женщине самой природой внушен страх – быть незамеченной. И этот страх куда сильнее, чем просто показаться некрасивой. Кажется, все усилия женщина готова положить на то, чтоб в мужчине уничтожить, смешать, перевернуть вверх тормашками все его природные чувства естественной красоты, заменить их чем-то внешним, условным, украшением, драгоценностью, покроем платья… Словно говорит ему: нет красоты вообще! Выдумка она! Смотри лишь на меня! На мое «платье», мою «шляпу», мою «прическу». Вот это и есть настоящая красота! Тогда и ты – настоящий мужчина!
И что же, – женщины и вправду дорожат тем мужчиной, который начисто лишен чувства красоты, кто равнодушен ко всем женским «фантазиям», или кто, наконец, умело пускается с этим всем в «женские игры». Вот о ком они говорят – «У Ивана Ивановича – тонкий вкус!» «Иван Иванович сам похвалил мою шляпу!»
Это резкое отличие «женской» и «мужской» эстетики, особенно по поводу внешнего облика, одежды, «формы» – одна из главных причин вечного антагонизма – скрытого, для «сосуществования» или открытого и агрессивного – в войне между мужчиной и женщиной!
Прием рикошета
Если человек не любит людей – кто же он тогда?.. Ведь не любить людей и вправду нечто хуже, чем себялюбие и эгоизм! Вот почему так отчаянно безнадежна формула: «Сам себя не любит»!
Себя не любить, людей не любить – и жить… Есть, пить, спать – и все же не любить жизнь, не любить людей и себя? Что же это? Худший вид эгоизма? Что можно ждать от такого человека? Живой труп? Такой человек в заговоре со своей ненавистью против жизни!
Кто живой труп в «Живом трупе» Толстого? Федор Протасов? Но он далеко не живой труп! Он тонко чувствует музыку, пение, он любит цыганку Машу, в нем живы понятия о чести и порядочности… Толстой таким образом облегчает читателю приход к мысли, что живой труп – не Федор Протасов – а современное общество… Федор Протасов стреляет в себя – и этим тоже доказывает, что не он живой труп! Он-то как раз любит жизнь, любит людей, он достоин жизни. Но не такой, какая его окружает. Общество, которое не любит людей – недостойно жизни! Оно – живой труп!..
Казалось бы, брачно-семейные и судебно-разводные перипетии – не в состоянии этого сказать обществу. Но чем больше автор заставляет нас «выбирать» между Федором Протасовым и обществом, которое судит его, тем больше мы убеждаемся: кто есть действительный живой труп!.. Некий «рикошетный» художественный прием!..
Все изобразительные средства, положенные на главного героя – как бы отражаются – точно рефлектором – на общество!
Корни и почва
Общественный строй, который не только не вырастает из недр старого строя, но, наоборот, утверждает себя на совершенно новой идеологической основе, за счет коренной ломки старых социальных основ – такой новый строй неизбежно впадает в митинговую риторику, затем в догматическую идеализацию, наконец, в фанатичное ожесточение… Попытки же вырваться из этого состояния за счет уступок и компромиссов со старым строем, то есть за счет частичного, декретированного или самоявочного возвращения чего-то из старого упраздненного уклада жизни, в свой черед приводит к ханжеству и демагогии, к апатии и неверию – ко всеобщему и глубинному конформизму!
Иными словами, общество столь же живое явление, как скажем – деревья. Их можно преображать, не руша корни и почву; их можно пересаживать, сохраняя часть почвы на обнаженных корнях; но нельзя им дать новую жизнь за счет пересадки совершенно разлучив корни со старой землей!..
