Джеймс Джойс
Улисс
* * *
Святой отец Джон Конми (Общество Иисуса) вложил свои изящные часы обратно вглубь внутреннего кармана, сходя по ступеням из церковного дворика. Без пяти три. Прекрасное время для прогулки в Артейн. Как бишь звали того малого? Дигнам, да. Vere dignum et justum est. Надо через брата Свона. Письмо от м-ра Канинхема. Да. Посодействовать, если возможно. Добрый деловой католик: полезен при организации миссий.
Одноногий моряк, прошвыривая себя вперёд ленивыми толчками своих костылей, выхрипел несколько нот. Он прекратил толчки перед монастырем сестёр-благодетельниц и протянул к преподобному Джону Конми (О. И.) фуражку за подаянием. Отец Конми благословил его в сиянии солнца, ибо в кошельке, он знал это, была лишь одна серебряная крона.
Отец Конми направился к Монтджой-Сквер. Мысли его перетекли, не слишком, впрочем, углубляясь, на всех солдат и моряков, чьи ноги были оторваны ядрами из пушек, и которые доживают свой век в той или иной богадельне, и ему вспомнились слова кардинала Волсея: Если б я служил Богу моему, как я служил моему королю, Он не покинул бы меня на старости лет. Он шагал в тени деревьев под листвой мигающей на солнце, когда ему встретилась супруга м-ра Дэвида Шиай (Чл. Парл.).
– Право же, очень хорошо, святой отец. А вы, святой отец?
Отец Конми был, право же, просто чудесно. Он, пожалуй, съездит в Бакстон на воды. А как успехи у её мальчиков в Белведере? Вот как? Отец Конми был, право же, очень рад слышать. А сам м-р Шиай? Всё ещё в Лондоне. Заседания парламента ещё не завершились, ну, конечно. Прекрасная погода, право же, прямо восхитительная. Да, вполне возможно, что отец Бернард Воген снова приедет с проповедями. Действительно, замечательный человек.
Отец Конми был очень рад видеть, что супруга м-ра Дэвида Шиай, Чл. Парл., так хорошо выглядит и просил напомнить о нём м-ру Дэвиду Шиай, Чл. Парл. Да, он непременно зайдёт.
– Всего доброго, м-с Шиай.
Отец Конми поднял шёлковую шляпу, прощаясь, перед камешками гагата её мантильи, чернильно взблескивающими на солнце. Затем он пошёл дальше, всё так же улыбаясь. Зубы его были почищены, он знал, орехопальмовой пастой.
Отец Конми шагал и улыбался на ходу, поскольку думал, до чего потешные глазки у этого отца Бернарда Вогена и выговор, как у лондонских кокни.
– Пилат! Чё ж ты ни здиржал ту арушчу талпу?
Ревностный человек, впрочем. Нет, право же. На самом деле приносит немало пользы, по-своему. Вне всякого сомнения. Любит Ирландию, сам так говорил, и любит ирландцев. Из хорошей семьи, кто бы подумал? Из валлийцев, кажется?
О, пока он не забыл. Это письмо отцу-провинцелу.
Отец Конми остановил трёх мальчуганов-школьников на углу Монтджой-Сквер. Да, они из Белведера. Маленькое здание: Ага. А учатся они хорошо? О. Что ж, очень хорошо. А как его зовут? Джек Соан. А его? Дер Галахер. А этого человечка? Его имя Бранни Лайнем. О, какое отличное имя.
Отец Конми дал письмо со своей груди мастеру Бранни Лайнему и указал алый настолбный ящик на углу ФицГиббон-Стрит.
– Только смотри, не отправь и себя в ящик, мальчик-с-пальчик,– сказал он.
Мальчики в шесть глаз поглядели на отца Конми и засмеялись.
– О, сэр.
– Ну-ка, погляжу, сумеешь ли отправить письмо,– сказал отец Конми.
Мастер Бранни Лайнем перебежал дорогу и сунул письмо отца Конми отцу-провинцелу в щель яркоалого почтового ящика, отец Конми улыбнулся и кивнул, и улыбнулся, и пошёл по Монтджой-Сквер на восток.
М-р Денис Дж. Маггини, учитель танцев и пр., в шёлковой шляпе, тёмно-сером фраке с шёлковыми лацканами, с белым галстуком-бабочкой, в тесных бледно-лавандовых брюках, канареечных перчатках и остроносых ботинках, вышагивая церемонной походкой, почтительно принял к бордюру, минуя леди Максвел на углу Дигнам-Корт.
А это не м-с ли М’Джинес?
М-с М’Джинес, осанисто послала, сребровласая, поклон отцу Конми с дальней дорожки, вдоль которой же и улыбнулась. И отец Конми улыбнулся и поприветствовал. Как она поживает?
Чудесная у неё осанка. Словно Мария, королева Шотландии, как там её.
Держательница ломбарда, а поди ж ты. Ну, ладно! Такая… как бы выразиться… королевская повадка.
Отец Конми пошёл вдоль Грейт-Чарльз-Стрит и взглянул на запертую свободную церковь слева от него. Преподобный Т. Р. Грин (Бакл. Иск.) выступит (по В.Г.) с проповедью. Его прозвали обязанным. Он чувствует себя обязанным сказать несколько слов. Но надо быть снисходительным. Неистребимое невежество. Деяния их под стать их просвещённости.
Отец Конми свернул за угол и пошёл вдоль Северной Окружной Дороги. Удивительно, что на столь важной магистрали до сих пор нет трамвайной линии. А, таки, нужна.
Ватага школьников с сумками через плечо высыпала из Ричмонд-Стрит. Все вскинули нахлобученные кепки. Отец Конми многажды поприветствовал их благосклонно. Братики во Христе.
Идя далее, отец Конми услыхал запах ладана по правую руку. Храм Св. Иосифа на Портланд-Роу. Для пожилых и благочестивых дамочек. Отец Конми снял шляпу перед Благословенною Святыней Благочестивицы: но порой и в них взбрыкивает дурной нрав.
У дома Олдборо отец Конми подумал об расточительности этого аристократа, и вот теперь тут контора, или что-то в этом роде.
Отец Конми прошествовал вдоль Норд-Стрэнд-Роуд и был поприветствован м-ром Вильямом Галахером, что стоял в дверях своего магазина. Отец Конми приветствовал м-ра Вильяма Галахера и ощутил запахи источаемые ломтями бэкона и грудами охлаждённого сливочного масла. Он миновал табачную лавку Грогана, к которой был прислонён щит с новостями, сообщавший об ужасной катастрофе в Нью-Йорке. В Америке постоянно что-нибудь такое случается. Несчастные люди, погибнуть таким вот образом, без помазания.
Всё-таки, акт полного покаяния.
Отец Конми миновал трактир Даниеля Берджина, окна которого подпирали двое мужчин без работы. Они приветствовали его и были ответно поприветствованы.
Затем отец Конми прошёл мимо похоронного заведения Х. Дж. О'Нейла, где Корни Келлехер доплюсовывал цифры в журнал-ежедневник, пожевывая сухой стебелёк. Полицейский констебль на своём обходе, поприветствовал отца Конми, и отец Конми поприветствовал констебля. У Юкстертера, свинореза, отец Конми обозрел свиные колбаски, бело-чёрно-красные аккуратно скрученные трубочки.
Под деревьями Чарвил-Молла отец Конми увидел причалившую торфяную баржу, тягловую лошадь с опущенной головой, баржегона в соломеной грязной шляпе, который курил, разглядывая ветвь клёна над головой. Идиллично: и отец Конми подумал о Провидении Создателя, сотворившего торф в болотах, где люди могут его выкапывать и развозить по городам и весям, для отопления домов бедноты.
На Ньюкоменском мосту святой отец Джон Конми, Общ. Ис., храма Св. Франциска Ксавьера, конец Гардинер-Стрит, поднялся в трамвай загородного направления.
Из трамвая идущего за город сошёл преподобный Николас Дазли, Чл. Сов. Граф., храма Святой Агаты, Северная Вильям-Стрит, на Ньюкоменском мосту.
На Ньюкоменском мосту отец Конми вошёл в трамвай загородного направления, ибо не любил проходить пешком скучный путь вдоль Грязного острова.
Отец Конми сидел в углу трамвайного вагона, с синим билетиком осмотрительно сунутым в прорезь перчатки из плотной козлиной кожи, покуда четыре шилинга, шестипенсовик и пять пенни ссыпались из другой плотнооперчатченной ладони в его кошелёк. Проезжая мимо храма обросшего плющом он размышлял, что билетный контролёр является обычно, когда в рассеянности выбросишь билет. Серьёзность лиц находящихся в вагоне казалась отцу Конми чрезмерною для поездки столь непродолжительной и недорогой.
Отец Конми любил радостную обстановку.
День был полон покоя. Джентельмен в очках, напротив отца Конми, кончил объяснения и опустил взгляд. Его жена, предположил отец Конми. Крохотный зевок приоткрыл рот жены джентельмена в очках. Она подняла свой кулачок в перчатке, зевнула, уж так-то мягонько, пристукивая своим кулачком в перчатке по открытому рту и улыбнулась крохотно, мило.
Отец Конми отметил запах её духов в вагоне. Он отметил ещё, что неуклюжий мужчина с другой стороны от неё сидит на самом краешке сиденья.
Отцу Конми порою трудно бывало вкладывать причастие в рот какого-нибудь старика с трясущейся головой.
На Анеслеском мосту трамвай остановился, а когда почти уже тронулся, старушка подхватилась вдруг со своего места – сойти. Кондуктор дёрнул тесемку звонка, задержать трамвай для неё. Она вышла со своею корзинкой и сеткой-авоськой: и отец Конми видел как кондуктор помог ей и сетке, и корзинке её спуститься: и отец Конми подумал, всё оттого что она чуть было не проехала дальше, чем положено по билету за один пенни и, вероятно, она одна из тех простых душ, которым всегда приходится дважды повторять: Благославляю тебя, дитя моё—когда отпускаешь им грехи—Молись за меня. Но у них так много неурядиц в жизни, столько забот, у бедняг.
От ограды строительной площадки м-р Юджин Страттон ухмыльнулся толстыми негроидными губами отцу Конми.
Отец Конми подумал о душах чёрных и коричневых, и жёлтых людей, и о своей проповеди про святого Петра Клавера, Общ. Ис., и про африканскую миссию, и о распространении веры, и о миллионах чёрных и коричневых, и жёлтых душ, не приявших крещения водою, а ведь последний их час подкрадывается, как тать в нощи. Та книга бельгийского иезуита, Le Nombre des Elus, содержит—по мнению отца Конми—резонное опасение. Ведь это – миллионы человеческих душ, сотворённых Божьим Соизволением, до которых вера не была донесена. Все они божьи души, сотворённые Богом. Отцу Конми жалко было, что они могут оказаться утраченными, пойдут в отходы, если можно так выразиться. На остановке Хаут-Роуд отец Конми сошёл, был приветствован кондуктором и, в свою очередь, приветил. Малахайд-Роуд была тиха. Отцу Конми приятны были дорога и название её. В весёлом Малахайде звон радостных колоколов. Лорд Талбот де Малахайд, прямой наследственный лорд-адмирал Малахайда и прилегающих морей. Вдруг раздался крик: к оружию!– и она оказалась девицей, супругой и вдовой в один день. Таковы они были, старосветские дни, правоверные времена в весёлых городах, былые времена в округе.
Отец Конми, шагая, думал о своей книжке БЫЛЫЕ ВРЕМЕНА В ОКРУГЕ и о книге, которую можно бы написать о домах иезуитов, и о Марии Рошфор, дочери лорда Молсворта, первой графине Белведера.
Равнодушная дама, уже не молодая, в одиноких прогулках вдоль берега Енельского озера, Мария, первая графиня Белведера, безразлично шагавшая вечерами, не вздрагивая на всплески выдр. Кто бы дознался? Не ревнивый же лорд Бельведер, и не её духовник, утаи она признание в доконечной супружеской измене—eiaculatio seminis inter vas naturale—с братом её мужа? Сказала бы на исповеди полуправду, по женскому обыкновению, будто грех свершён не до конца. Знали б лишь Бог и она, да брат её мужа.
Отец Конми подумал о неудержимых инстинктах, необходимых, впрочем, для продолжения людского рода на земле, и о путях Господних, не схожих с путями нашими.
Ректор Джон Конми шагал и переносился в давно минувшие времена. Там он был человечен и чтим. Он хранил в уме секреты исповедей и улыбался улыбающимся благородным лицам в навощенных гостиных, с лепными гроздьями фруктов на потолках. И руки невесты и жениха, благородную с благородной, соединял, ладонью в ладонь, ректор Джон Конми.
Прелестный выдался денёк.
Распростёртое поле представило отцу Конми капустную ширь, раскланивалось перед ним раскидистыми нижнелистьями. Небо являло стадо облачков медленно бредущих по ветру. Moutonner, говорят французы. Уютный, благоустроенный мир.
Отец Конми, повторяя молитву, поглядывал на стадо барашковых облаков над Рэткофом. Его щиколотки в тонких носках покалывала стерня клонговского поля. Он пошагивал там, читая по вечерам, и слышал крики играющих мальчишечьих команд, юные крики в вечерней тиши. Он был их ректором, правление его было кротким.
Отец Конми снял перчатки и вынул свою книжицу-часослов с красным обрезом.
Закладка слоной кости указала страницу.
Трёхчасовые. Их надо было прочесть перед ланчем. Но пришла леди Максвел.
Отец Конми прочёл украдкой Pater и Ave и перекрестил свою грудь. Deus in adiutorium.
Он спокойно шагал и читал трёхчасовые, шагая читал, пока не дошёл до Res и до Beati immaculati: Principium verborum tuorum veritas: in eternum omnia iudicia institicoe tuce.
Раскраснелый молодой человек вышел из проёма в изгороди, а вслед за ним вышла молодая женщина с пучком безудержно колеблющихся фиалок в руке. Молодой человек сдёрнул кепку: молодая женщина проворно склонилась и, аккуратненько, сняла со своей лёгкой юбки воткнувшийся сучок.
Отец Конми благословил обоих сумрачно и перевернул тонкую страничку в своей книге. "Sin: Principes persecuti sunt me gratis: et a verbis tuis formidavit cor meum.”
* * *
Корни Келехер захлопнул свою приходную книгу и осоловело взглянул на сосновую крышку гроба, поставленную часовым в углу. Он выпростался, прошёл к ней и крутанул стоймя, оглядывая форму и медные детали. Пожёвывая стебелек своей травинки, он отставил крышку гроба и направился к двери. Тут он сдвинул шляпу на лоб, затеняя глаза, и, опершись на дверной косяк, лениво осмотрелся по сторонам.
Отец Конми поднялся в долимонтский трамвай на Ньюкоменском мосту.
Корни Келехер, сдвинув свои широкоступные башмаки, зырил из-под надвинутой шляпы, пожёвывая свой стебелёк.
Констебль 37 С, на обходе, остановился скоротать время.
– Погожий денёк, м-р Келехер.
– Угу,– сказал Корни Келехер.
– Парит,– сказал констебль.
Корни Келехер беззвучной дугой хлестко выпустил струю стебложижи меж губ, а в тот же миг щедрая белая рука взметнулась бросить монетку из окна на Эклес-Стрит.
– Что новенького?– спросил он.
– Вчера и я там был, на той катавасии,– сказал констебль, отдуваясь.
* * *
Одноногий моряк прокостылял вкруг угла МакКоннелз, огибая тележку мороженщика Рабайотти, и подрыгал вдоль Эклес-Стрит. Ларри О'Руку, стоявшему у себя в дверях, он недружелюбно рыкнул:
– За Англию…
Судорожно прошвыряв себя мимо Кэти и Буди Дедалус, он остановился и дорычал: —…красу и родимый дом.
Бледному озабоченному лицу Дж. Дж. О'Моллоя было отвечено, что м-р Ламберт на складе с посетителем.
Дородная дама остановилась, вынула из кошелька медячок и обронила его в протянутую к ней фуражку. Моряк пробурчал благодарность, кисло взглянул на безучастные окна и, набычившись, отмахал вперёд на четыре тычка.
Остановившись, непримиримо вырычал: – За Англию…
Пара босоногих малявок, обсасывая длинные полоски мороженого, стали возле него, разинув желтовымазанные рты на его культю.
Он вымахался вперёд резкими тычками, стал, задрал голову к окну и густо пролаял: -…красу и родимый дом.
Заливистый радостно сладостный насвист в доме, продлясь ещё такт-другой, стих. Оконная занавеска дернулась в сторону. Карточка КВАРТИРА БЕЗ МЕБЕЛИ свалилась с переплёта рамы. Оголённая полная щедрая рука мелькнула, завиднелась, взметнувшись от белого нижнего корсета и тугой бретельки. Женская рука выбросила монетку за ограду палисадника. Та упала на тротуар.
Один из малявок подбежал, подобрал и бросил в головной убор менестреля, со словами:
– Вот, сэр.
* * *
Кэти и Буди Дедалус толкнули дверь тесной, душной от пара, кухни.
– Ты заложила книги?– спросила Буди.
У плиты Мэгги раза два впихнула палкой сероватую массу под пузырящуюся пену и отёрла лоб.
– За них ничего не дают,– сказала она.
Отец Конми шагал по полю Клонговза, стерня покалывала тонконосочные щиколотки.
– Ты куда носила?– спросила Буди.
– К М'Джинес.
Буди топнула ногой и швырнула свою сумку на стол.
– Чтоб ей лопнуть!– крикнула она.
Кэти подошла к плите и заглянула косыми глазами.
– Что варишь?– спросила она.
– Сорочки,– сказала Мэгги.
Буди крикнула сердито:
– Блин, нам и поесть нечего?
Кэти ухватила крышку чайника через подол своей юбки в пятнах и, сдёргивая, спросила:
– А тут что?
Густые клубы пара вырвались в ответ.
– Гороховый суп,– сказала Мэгги.
– Откуда достала?– спросила Кэти.
– Сестра Мэри Патрик,– ответила Мэгги.
Служитель забренчал колокольчиком:
– Дилинь!
Буди села за стол и голодно проговорила:
– Вали сюда.
Мэгги налила густой жёлтый суп из чайника в чашу. Кэти, сидя напротив Буди, тихо сказала, отправляя пальцами в рот отпавшие крошки:
– Здорово нам пофартило. А Дилли где?
– Пошла повидать отца,– сказала Мэгги.
Буди, крупно наламывая хлеб в жёлтый суп, добавила:
– Отче наш, что не на небеси.
Мэгги, наливая суп в чашу Кэти, прикрикнула:
– Буди! Как не стыдно!
Кораблик, комканый клочок, Илия грядет, легко пронёсся по течению Лиффи под Горбатым мостом и, проскочив быстрину клокочущей воды у быков моста, парусил к востоку мимо якорных цепей и корабельных корпусов, между старым доком Таможни и заливом Георгия.
* * *
Белокурая девушка у Торнтона устлала плетёную корзиночку шелестящей подкладкой.
Ухарь Бойлан протянул ей бутылку обёрнутую тонкой розовой бумагой и баночку.
– Сначала вот это, идёт?– сказал он.
– Да, сэр,– сказала блондиночка,– а фрукты сверху.
– Вот именно, умничка,– сказал Ухарь Бойлан.
Она аккуратно укладывала наливные груши, кончик к головке, а между ними смущенно рдеющие персики.
Ухарь Бойлан похаживал туда-сюда в новых коричневых туфлях по фрукто-пахучему магазину, трогая фрукты и молодые, распираемые соком, густокрасные помидоры, втягивая в себя запахи.
ХЕЛИС вереницей прошли перед ним, белоцилиндровые, топая к своей цели.
Он вдруг обернулся от перемытой земляники, вынул золотые часы из кармашка и отвёл их насколько пускала цепочка.
– Можете доставить их трамваем? Прямо сейчас?
Черноспинная фигура под Торговой аркой склонилась над книгами на тележке разносчика.
– Конечно, сэр. Это в центре?
– О, да,– сказал Ухарь Бойлан.– Минут десять ходу.
Блондиночка протянула ему карточку и карандаш,
– Изволите написать адрес, сэр?
Ухарь Бойлан написал на прилавке и толкнул карточку к ней.
– Пошлите сейчас же, идёт?– сказал он.– Это для хворого.
– Да, сэр. Сделаем, сэр.
Ухарь Бойлан побряцал звонкой монетой в кармане брюк.
– На скольку убытку?– спросил он.
Тонкие пальцы блондиночки пересчитывали фрукты.
Ухарь Бойлан заглянул в вырез её блузки. Молоденькая курочка. Он взял красную гвоздику из высокогорлой стекляной вазы.
– А это мне?– спросил он галантно.
Блондиночка искоса взглянула на него, забывшись, распрямилась, румянясь перед его, чуть скошеным, галстуком.
– Да, сэр,– сказала она.
Склоняясь арочно, она вновь посчитала толстые груши и алеющие персики.
Ухарь Бойлан смотрел в её блузку с нарастающим одобрением, стебель красного цветка меж его улыбнутых зубов.
– Дашь сказануть пару тёплых вашему телефону, краля?– спросил он приблатнённо.
* * *
– Ma!– сказал Альмидано Артифони.
Он уставился через плечо Стефена на шишковатый череп Голдсмита.
Две повозки с туристами неспешно ехали мимо, женщины сидели впереди, ухватясь за перильца. Бледнолицые. Руки мужчин откровенно охватывали их миниатюрные формы. Они переводили взгляд с Троицы на глухой, с колоннами, портик Банка Ирландии, где ворковали голуби.
– Anch'io ho avuto di queste idee,– сказал Альмидано Артифони,– quand'ero giorine come Lei. Eppoi mi sono convinto che il mondo e uno bestia. E peccato. Perche la sua voce…sarebbe un cespite di rendina, via Invece, Lei si sacrifica.
– Sacrifizio incruento,– сказал Стефен, улыбаясь, чуть покачивая свой ясенёк ухваченый посерёдке.
– Speriamo,– сказало круглое усатое лицо.– Ma, dia retta me. Ci rifletta.
У неколебимой гранитной руки Греттона, взывающей остановиться, инчикорский трамвай испустил сутолку солдат-шотландцев из военного оркестра.
– Ci riflettero,– сказал Стефен, взглядывая вниз на крепкие брюки.
– Ma, sul serio, eh?– сказал Альмидано Артифони. Его увесистая рука крепко охватила стефенову. Человечьи глаза. Они секунду с любопытством вглядывались и быстро переметнулись на далкийский трамвай.
– Eccolo,– сказал Альмидано Артифони,– venga a trovarmi e ci pensi. Addio, caro.
– Arrivedera, maestro,– сказал Стефен, когда рука его освободилась, приподымая свою шляпу.– E grazie.
– Di che?– сказал Альмидано Артифони.– Scusi, eh? Tante belle cose!
Альмидано Артифони, вскинув—чтоб заметили—жезл свёрнутых в трубку нот, бросился рысцой на крепких брюках вслед за далкийским трамваем. Напрасно он бежал, сигналил зря среди толкотни голоколенных горцев, протаскивающих музыкальные причандалы через ворота Троицы.
* * *
Два алых лица обернулись в отблесках крохотного факела.
– Кто это?– спросил Нед Ламберт.– Кротти?
– Звонобряк и Небокрест,– ответил голос, нащупывая куда ступить.
– Привет, Джек, это ты?– сказал Нед Ламберт, подымая в салюте свою гибкую дранку к взблескивающим сводам.– Подходи. Только смотри где идёшь.
Мягкий язычок пламени взвился напоследок от навощённой спички в воздетой руке духовного лица, прежде чем тот её выпустил. У ног их умерла её красная точка: и напитанный цвелью воздух сомкнулся вокруг.
– Очень интересно!– раздалось в сумраке правильное произношение.
– Да, сэр,– задушевно сказал Нед Ламберт.– Мы находимся в историческом зале совета аббатства святой Марии, где Шёлковый Томас объявил себя бунтарем в 1534. Это самое историческое место на весь Дублин. О'Меден Берк собирается вскорости кое-что о нём написать. Через дорогу был старый Банк Ирландии—до объединения—и, рядом же, первый храм евреев, пока они не построили свою синагогу на Аделаид-Роуд. Тебе ещё не приходилось бывать тут, а, Джек?
– Нет, Нед.
– Он приехал верхом по Дорожке Дам,– вновь заговорило правильное произношение,– если память меня не подводит. Особняк Килдаров был на Томас-Корт.
– Верно,– сказал Нед Ламберт.– Совершенно верно, сэр.
– Итак, если б вы были столь добры,– продолжило духовное лицо,– и позволили б мне в следующий раз…
– Конечно,– сказал Нед Ламберт.– Приходите с камерой когда пожелаете. Эти мешки уберут от окон. Можете заснять отсюда и отсюда.
Всё в том же скудном свете двигался он, постёгивая своей дранкой по мешкам с зерном и по полу в местах выгодного ракурса.
С длинного лица борода и взгляд свесились на шахматную доску.
– Я вам крайне обязан, м-р Ламберт,– сказало духовное лицо,– не буду более отнимать ваше драгоценное время.
– Всегда вам рады, сэр,– сказал Нед Ламберт,– заходите, когда вам угодно. Скажем, на следующей неделе. Вам видно?
– Да, да. Всего доброго м-р Ламберт. Очень приятно было с вами познакомиться.
– Мне ещё приятнее, сэр,– ответил Нед Ламберт.
Он проследовал за своим гостем к выходу, а потом запустил свою дранку между колоннами. С Дж. Дж. О'Моллоем он неспешно вышел в аббатство Марии, где возницы грузили фургоны мешками с КЭРОЛ и Чищеными Пальмовыми Орехами, О'Коннор, Вексфорд.
Он остановился прочесть карточку в своей руке.
– Преподобный Хью Ц. Кошелл. Рэткоф. Нынешний адрес: святого Майкла, Саллинз. Милый молодой человек. Сказал мне, что пишет книгу про Фицджеральдов. В истории дока, это точно.
Молодая женщина с медленной тщательностью сняла со своей легкой юбки воткнувшийся туда сучок.
– Я было решил вы затеваете новый пороховой заговор,– сказал Дж. Дж. О'Моллой.
Нед Ламберт щелкнул в воздухе пальцами.
– Боже,– воскликнул он,– я забыл рассказать ему тот, про эрла Килдара, после того как тот поджёг собор в Кэшле. Знаешь, небось? Чертовски сожалею, что сделал это, говорит, но, видит Бог, я думал, что архиепископ там, внутри. Впрочем, ему может и не понравиться. А? Боже, я ему всё-таки расскажу. Он был великий эрл, этот Фицджеральд Здоровила. Да и все они горячие головы, род Фицджеральдов.
Лошади, мимо которых он проходил, нервно шарахнулись в послабленной упряжи. Он шлёпнул по пегому заду, подрагивающему рядом с ним, и прикрикнул:
– Воа, сынок!
Обернувшись к Дж. Дж. ОМоллою, он спросил:
– Ну, Джек. В чём дело? Что случилось? Погоди-ка. Минутку.
С открытым ртом и запрокинув голову он замер и, через секунду, громко чхнул.
– Ччо!– сказал он.– Чтоб тебя.
– Пыль от этих мешков,– сказал Дж. Дж. О'Моллой вежливо.
– Нет,– вдохнул со всхлипом Нед Ламберт,– я просту… дился поза… чтоб ты лопнул… позавчера… чертов сквозняк…
Он держал платок наготове для подкатывающего…
– И сегодня утром на похоронах.. Бедняга… как бишь его… Ччо! Мать Моисеева!
* * *
Том Рошфор взял верхний диск из стопки, которую прижимал к своему бордовому жилету.
– Ясно?– сказал он.– Допустим это шестой танец. Вот сюда его. Ясно? Положение. Танцуем.
Он сунул его в левую, от них, щель. Диск скатился по бороздке, чуть подёргался, замер и вылупился на них: шесть.
Законники прошлого, высокомерно неуступчивые, отследили проход Ричи Гулдинга от Объединенного Налогового Управления к суду Ниси-Приус, несшего кассовую сумку фирмы Гулдинг, Коллинз и Вард, и заслушали шелест чёрной шёлковой юбки необъятных пропорций на пожилой дамочке с неестественной улыбкой её вставной челюсти, которая направлялась от Адмиралтейского Отделения Королевской Скамьи к Аппеляционному суду.
– Ясно?– сказал он.– Теперь смотрите, последний, что я опустил идёт сюда. Включает положение "конец". Касание. Подъем, ясно?
Он показал им поднимающуюся стопку дисков справа.
– Отличная идея,– сказал Носач Флин, пришмыгнув.– Так что припоздавший видит какой идёт танец, а какие уже отыграны.
– Ясно?– сказал Том Рошфор.
Он сунул диск для себя: и посмотрел как тот проскочил, подёргался, вылупился, встал, четыре. Положение. Танцуем.
– Сейчас у меня встреча с ним в Ормонде,– сказал Лениен,– могу потолковать. Услуга за услугу.
– Давай,– сказал Том Рошфор.– Так и скажи Бойлану, я, мол, готов.
– Спокойной ночи,– отрывисто сказал М'Койогда вы двое сходитесь.
Носач Флин наклонился к рычажку, подшмыгивая.
– А как оно тут действует, Томми?– спросил он.
– Ту-туу!– сказал Лениен,– увидимся позже.
Он последовал за М'Коем через крохотную площадь Кремптон-Корт.
– Он герой,– сказал он просто.
– Знаю,– сказал М'Кой.– Это ты про сточную канаву.
– Какая канава?– сказал Лениен.– Все было в канализационном колодце.
Они миновали мюзик-холл Дэна Лори и Мари Кендал, очаровательная субретка, улыбнулась им с плаката малёваной улыбкой.
Идя по тротуару вдоль Сикамор-Стрит мимо мюзик-хола ИМПЕРИЯ, Лениен обсказал М'Кою как дело было. Эти ж колодцы бывают хуже газовой трубы, вот один чертяка и застрял внизу, и уж наполовину задохся в канализационной вони. И тут Том Рошфор спускается вниз, в выходном костюме и при всём прочем, обвязавшись веревкой. И умудрился-таки, дьявол, обвязать того чертяку веревкой и их обоих вытащили.
– Поступок героя,– подытожил он.
У Долфина они остановились, пропуская карету скорой помощи, галопом промчавшую мимо к Джервис-Стрит.
– Сюда,– сказал он сворачивая направо.– Хочу заскочить к Линему, узнать стартовые ставки на Мантию. Сколько на твоих золотых с цепочкой?
М'Кой заглянул в сумрачную контору Марка Тертиуса Мозеса, потом на часы у О'Нейла.
– Начало четвертого,– сказал он.– А кто жокеем?
– О'Медден,– ответил Лениен.– И лошадка резвая.
* * *
Дожидаясь у Темпл-бара, М'Кой легкими тычками носка спихнул банановую кожуру с тротуара в сточную канаву. Вдруг какой-то малый зарулит на неё, по тёмному да на взводе, и навернётся, как не хрен делать.
Ворота проезда широко распахнулись для выезда вице-королевской кавалькады.
– Ставки поровну,– сказал Лениен возвращаясь.– Я там столкнулся с Бентемом Лайнсом, ставит на тёмную лошадку, кто-то ему шепнул, но это дохлый номер. Давай тут пройдём.
Они поднялись по ступеням и прошли через Торговую Арку.
Черноспинная фигура просматривала книги на тележке разносчика.
– Вот он,– сказал Лениен.
– Интересно, что он покупает,– отозвался М'Кой, оглядываясь назад.
– ЛЕОПОЛДО или РОЖЬ В ЦВЕЙТУ,– сказал Лениен.
– У него просто сдвиг на распродажах,– сказал М'Кой.– Я как-то был с ним, так он на Лиффи-Стрит купил у старика книгу за два фунта. Так тут же ж такие отличные картинки, да им же ж цена в два раза больше. Звезды там, луна, кометы с хвостом. Вобщем, про астрономию.
Лениен засмеялся.
– Я тебе расскажу чертовски уморный случай про хвосты с кометами,– сказал он.– Перейдём-ка на солнышко.
Они перешли к Железному мосту и дальше, над заводью Велингтона, вдоль парапета над рекой.
Юный господин Патрик Алоизий Дигнам вышел из лавки Мангема, прежде покойного Ференбаха, неся полтора фунта свинины.
– Устроили, значит, большое застолье в лицее Гленкри,– зачастил Лениен.– Ежегодный, понимаешь, обед. Накрахмаленное мероприятие. Был там лорд-мэр, ещё, это, Вал Дилон, и сэр Чарльз Камерон. Дэн Доусон речь сказал, потом музыка. Бартел Д'Арки пел и Бенджамен Доллард…
– Знаю,– перебил М'Кой.– Моя супружница тоже там один раз пела.
– Да, ну?– сказал Лениен.
Карточка КВАРТИРА БЕЗ МЕБЕЛИ вновь появилась на оконном стекле номера 7 по Эклес-Стрит.
Он на секунду прервал свой рассказ, но пырснул скрипучим смехом.
– Но подожди же расскажу,– сказал он.– Делаунт с Камден-Стрит делал сервировку, ну, а твой покорный слуга был главным бутылкопорожнителем. Цвейт явился со своей женой. На столах полно: портвейн и шерри, и кюрасао, приложились ко всему по справедливости. Пары нагнали крепко. За выпивкой пошла закуска. Холодное мясо до отвалу и пирог с начинкой.
– Знаю,– сказал М'Кой.– А в тот год, как супружница была там…
Лениен взял его под локоток проникновенно.
– Но слушай же, доскажу,– сказал он.– В полночь мы ещё подкрепились, после всего увеселенья, и выползли как на часах уже было половина мохнатого и уже сегодня, а не вчера. Отправились домой, вокруг роскошная зимняя ночь на Пуховой Горе. Цвейт и Крис Колинан на одном сиденьи коляски, а его жена и я – напротив. Начали петь распевки и дуэты: ВОН ПЕРВЫЙ СОЛНЦА ЛУЧ. Она здорово нагрузилась, с добрячей порцией Делантова портвейна под её пояском. Как ни тряхнёт коляску, всё об меня бухается. Чертовски приятно! А у неё пара – дай Боже. Вот такие.
Он выставил округленные руки на аршин перед собой, хмурясь.
– А я всё коврик под неё подпихивал, да боа на ней поправлял. Усекаешь?
Ладони его формовали крупные выпуклости воздуха. Он зажмурил глаза от восторга, осев телом, и испустил сладкий посвист из губ.
– Вобщем, кореш торчал навытяжку,– сказал он со вздохом.– Она кобылка игривая, это верно. Цвейт всё показывал звезды да кометы на небе Крису Колинану с кучером: Большая Медведица и Геркулес, и Дракон, и вся эта дзиньбумия. Но, ей-Богу, я блуждал, так сказать, по млечному пути. Он их наперечёт знает, ей-ей. Под конец она высмотрела малипусенькую такую, у чёрта на куличках. А это что за звезда, Полди? говорит ему. Ей-Богу, посадила Цвейта в лужу. Вон та, что ли? говорит Крис Колинен, какая ж то звезда, считай просто булавкой ткнуто. Ей-Богу, насчёт ткнуто это он к месту сказал.
Лениен стал и склонился на парапет набережной, зайдясь тихим смехом.