Джеймс Джойс
Улисс
(Размалёванные кукло-женщины колышутся в освещённых проёмах дверей, затягиваясь тонкими сигаретами. Аромат дурманно приторного табака плывёт к нему медленными, округло овальными клубами.)
КЛУБЫ: Сладки услады. Услады греха.
ЦВЕЙТ: До чего спина ноет. Дальше, или вернуться? Разве это еда? Съешь, а потом потеешь жиром. Глупость сморозил. Деньги на ветер. Один и восемь пенсов перерасхода. (Ищейка жмётся холодной слюнявой мордой к его руке, виляя хвостом.) Странно, до чего они ко мне липнут. Даже тот псина, сегодня. Лучше заговорить с ней, для начала. Они вроде женщин – любят recontres. Смердит, как скунс. Chucun son gout. Может и бешеная. Фидо. И движения какие-то, не того. Хороший пёсик! Герриовен! (Волкодав распластывается на спине, похабно дрочясь просящими лапами, его длинный чёрный язык болтается снаружи.) Сказывается влияние среды. Дам, чтоб отстал. Никто ж не кормит. (Бормоча подбадривающие слова, он неловко пятится увильчивым браконьерским шагом, с юлящим вокруг него сеттером, в тёмный провонялый закоулок. Разворачивает один из пакетов, чтобы мягко обронить свиную ножку, но спохватывается и ощупывет баранью.) Увесиста для трех пенсов. Впрочем, держу-то в левой. В ней тяжелее. Почему? Реже упражняем, вот и слабей. А, да пусть пропадает. Два и шесть. (С сожалением он роняет развёрнутые свиные ножки, а заодно баранью. Мастиф неловко тычется в добычу и пожирает, хрустя костьми и рыча от жадности. Два стража в дождевиках подходят, безмолвные, неусыпные. Они бормочут в один голос.)
СТРАЖИ: Цвейт. От Цвейта. Цвейту. Цвейт. (Каждый кладёт руку на плечо Цвейта.)
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: Пойман с поличным. Не рыпайся.
ЦВЕЙТ: (Заикаясь.) Я творю добро ближним.
(Стая чаек, буревестники, взлетает голодно из слякоти Лиффи с печеньями Бенбери в клювах.)
ЧАЙКИ: Кау кейв кенкери кекенье.
ЦВЕЙТ: Друг человека. Дрессировка лаской.
(Он указывает. Боб Доран, спешась с высокого сиденья у стойки, покачивается над жующим спаниелем.)
БОБ ДОРАН: Псина. Дай-ка нам лапу. Лапу дай.
(Бульдог рычит, вздыбя загривок, через прожёванную свиную кость меж его клыков сбегает пенистая, как при бешенстве, слюна. Боб Доран беззвучно валится в кювет.)
ВТОРОЙ СТРАЖ: Пресечение бесчеловечного обращения с животными.
ЦВЕЙТ: (С воодушевлением.) Добро ближним! На мосту Харольд-кросс я отчитал трамвайного кучера, который истязал несчастную лошадью, стегал по её болячкам. А мне, за все старания, лишь брань в ответ. Оно, конечно, подмораживало и это был последний трамвай. Сведения о жизни цирка подрывают всякие моральные устои.
(сеньор Маффи, бледный от страсти, в костюме укротителя львов, с усыпанной бриллиантами манишкой, выступает вперёд, держа затянутый бумагой цирковой обруч, волнистый бич и револьвер, которым он покрывает аппетитную гончую.)
сеньор МАФФИ: (С негодяйской ухмылкой.) Леди и джентельмены, перед вами серая гончая дрессированная мною. Именно я объездил брыкливого дикого Аякса, применив моё патентованное седло с шипами для прокола плоти. Затягивается под брюхом подпругой с узелками. Трос на блоке плюс удавка заставят вашего льва стоять на задних, каким бы ни был он задирой, будь то хоть сам Leo ferox, ливанский людоед. Раскалённый железный прут и особое втирание в места ожога создали Фрица из Амстердама, мыслящую гиену. (Он таращится.) Я обладаю индейским тотемом. Блеск моих глаз вызывает сверкание этих нагрудноблёсток. (С охмуряющей улыбкой.) Теперь, представлю вам мадмуазель Рубин, украшение кольца арены.
ПЕРВЫЙ СРАЖ: Раскалывайся. Имя и адрес.
ЦВЕЙТ: Только что из головы вылетело. Ах, да! (Снимает свою великосветскую шляпу в приветствии.) Д-р Цвейт, Леопольд, зубной хирург. Доводилось вам слышать про фон Цвейт-Пашу? Ымнадцать миллионов. Donnerwetter! Владеет половиной Австрии и Египта. Это мой кузен.
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: Улика.
(Карточка выпадает из-под кожаной ленты на шляпе Цвейта.)
ЦВЕЙТ: (В красной феске, в одеянии кади с широким зёленым кушаком, с фальшивым значком Ордена Почётного Легиона, подымает торопливо карточку и подаёт.) Позвольте мне. Мой клуб: Юная Армия и Флот. Адвокаты: г.г. Джон Генри Ментон, Бачлор Бульвар, 27.
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: (Читает.) Генри Цветсон. Без определённого места жительства. Противозаконное подглядывание и растление.
ВТОРОЙ СТРАЖ: Алиби. Не то – хуже будет.
ЦВЕЙТ: (Из кармана на сердце достаёт смятый жёлтый цветок.) Подразумевался этот цвет. Передан мне человеком, чьё имя мне неизвестно. (С приятностью.) Слыхали ту старинную шутку: роза Рима? Цвейт. Переиначенная фамилия Виреж. (Он переходит на доверительное бормотанье, секретничая.) Тут, понимаете, помолвка, сержант. Речь о даме. Хитросплетение любви. (Слегка подпихивает плечом второго стража.) Всё по фигу. Так уж мы, флотские удальцы, смотрим на эту хрень. Весь фокус в форме. (Торжественно оборачивается к первому стражу.) Но, конечно, порою с каждым случается своё Ватерлоо. Заходите как-нибудь вечерком, разопьём фужер-другой Бургундского. (Второму стражу, игриво.) Я вас представлю, инспектор. Она знает толк. Управится скорей, чем ягнёнок хвостиком махнёт.
(Тёмное ртутированное лицо появляется, ведя фигуру под вуалью.)
ТЁМНАЯ РТУТЬ: На него объявлен розыск. Отчислен из армии.
МАРТА: (Под густой вуалью, вокруг шеи малиновая бархотка, указывая затиснутым в руке номером ИРЛАНДСКИЕ ТАЙМЗ, укоризнено.) Генри! Леопольд! Леопольд! Заблудший Лионел! Очисть моё имя.
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: (Нахраписто.) Пройдем-ка.
ЦВЕЙТ: (В испуге охлобучивается шляпой и делает шаг назад затем, хватаясь за сердце, подаёт знак принадлежности к братству.) Нет, нет, досточтимый мастер, светоч любви. Ошибка при опознании. Переписка Лайонза. Лежурк и Дубоч. Помните братоубийственное дело Чайлдза. Между нами медиками. Он был насмерть зарублен топориком. На меня возвели напраслину. Лучше избежит один виновный, чем девяносто девять незаслужено покараны.
МАРТА: (Рыдая под вуалью.) Нарушение обещания. Моё настоящее имя Пегги Грифин. Он писал мне, что так несчастен. Я пожалуюсь брату, он регбист-нападающий, будешь знать, флиртун бессердечный.
ЦВЕЙТ: (Прикрывшись рукой.) Она пьяна. Эта женщина в нетрезвом состоянии. (Он неотчетливо бормочет пароль Ефраимова колена.) Щипбалет.
ВТОРОЙ СТРАЖ: (Со слезами на глазах, Цвейту.) Вы, наверняка, чистосердечно раскаиваетесь.
ЦВЕЙТ: Господа присяжные, позвольте объясниться. Тут сплошное гнездо кобылы. Я недоразумительный человек. Из меня делают козла отпущения. А ведь я почтенный замужний мужчина с безукоризненной репутацией. Проживаю на Эклес-Стрит. Моя жена, как и я, дочь выдающегося командира; доблестный простодушный джентельмен, как там его, генерал-майор Брайан Твиди, один из вояк Британии, что ковал баталии наших побед. Удостоен звания майора за героическую оборону Руркова сугроба.
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: Полк?
ЦВЕЙТ: (Оборачивается к залу.) Королевский Дублинский, ребята, соль земли. Известен всему миру. Сдается мне, примечаю тут кое-кого из соратников по оружию. К.Д.П. Наряду с нашей столичной полицией, хранителями наших домов, самые бравые парни, и физически как на подбор, на службе нашему суверену.
ГОЛОС: Переметчик! Молодцы буры! Кто улюлюкал на Джо Чемберлена?
ЦВЕЙТ: (Его рука на плече первого стража.) Мой старик-отец тоже был мировым судьёй. Я не менее истый британец, чем вы, сэр. Сражался с цветными за короля и державу в странной войне под командованием генерала Гоу, в парке, получил контузии при Слайн Коле и Блюмфонтайне, поминался в реляциях. Я не уронил чести белого. (Негромко, но прочувствованно.) Джим Бладсо. Направь-ка её дулом к берегу.
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: Профессия или ремесло.
ЦВЕЙТ: Ну, я подвизаюсь на литературном поприще. Писатель-журналист. Вобщем, мы как раз издаём сборник боксёрских рассказов, все придуманы мною; абслютно оригинальное начинание. У меня широкие связи с британской и ирландской прессой. Стоит вам позвонить.
(Майлз Крофорд подёргиваясь вышагивает вперёд, меж зубов зубочистка. Его алый клюв полыхает в ореоле соломеной шляпы-канотье. Он размахивает вязкой испанского лука в руке, удерживая в другой телефонную трубку дулом к уху.)
МАЙЛЗ КРОФОРД: (Его петушиная бородка болтается.) Алло, семьдесят семь, восемь четыре. Алло. НЕЗАВИСИМЫЙ ЗАПИСЯНЫЙ и ЕЖЕНЕДЕЛЬНЫЙ ЖОПОТЁР на проводе. Парализует Европу. Вы что? Синесумки? Кто пишет? Это Цвейт?
(М-р Филип Бюфо, бледнолице стоит за барьером для свидетелей в аккуратном деловом костюме, из нагрудного кармана выглядывает уголок носового платка; наутюженные лавандовые брюки и кожаные ботинки. Он держит большой портфель с ярлыком МАСТЕРСКИЕ УЛОВКИ МЕТЧЕМА.)
БЮФО: (Врастяжку.) Нет, вы – нет, и близко нет, насколько вижу. Ни малейших признаков, это абсолютно сапоги всмятку. Никто из джентельменов по натуре, имеющих хотя бы рудиментарные признаки джентельменства, не скатится до столь сверхскотского поведения. Это образчик иной породы, ваша честь. Плагиатор. Скользкий прохиндей под личиной литератора. Прекрасно ясно, что он, с полнейше унаследованным хамством, списал те из моих книг, что идут нарасхват; истинно роскошные, ювелирно отточенные вещицы, где эротические пассажи ниже подозрения. Книги Бюфо о любви и Прекрасных Властительницах, несомненно, знакомы вашей чести, они у всех на слуху, по всему королевству.
ЦВЕЙТ: (Бормочет исподтишка.) Тот рассказик про ведьму-хохотунью, которая рука об руку, я бы исключил, с вашего позволения…
БЮФО: (Дернув губой в высокомерной усмешке к суду.) Ты шутовской осёл и больше ничего! Нет слов, чтоб передать твое скотоуродство! И не слишком-то тщись на этот счёт. Мой литературный агент Дж. Б. Пинкер в полной готовности. Полагаю, ваша честь, нам причитается обычный свидетельский гонорар, не так ли? Нас ощутимо ударил по карману этот фофан-печатноман, эта щипанная ворона Геймса, который и в университете-то не бывал.
ЦВЕЙТ: (Невнятно.) Университеты жизни. Гнусное занятие.
БЮФО: (Вопит.) Столь грязная инсинуация полностью выказывает моральную гнилость этого человека! (Он протягивает свой портфель.) У нас тут дьявольские доказательства, corpus delicti, ваша честь, экземпляр самой зрелой из моих работ изувеченной отметинами этого выродка.
ГОЛОС ИЗ ЗАЛА:
Царь евреев Моисей, Моисей,
Зад подтер страницей ДЕЙЛИ НОВОСТЕЙ
ЦВЕЙТ: (С вызовом.) Натужно.
БЮФО: Ты хамлюга! Тебя следовало б окунуть в лошадиную лужу, гниляк! (К суду.) Вы посмотрите на частную жизнь этого человека. Ведёт расчетверённый образ жизни. Ангел на улице, а дома буйный демон. Неприлично уточнять при дамах. Архи-интриган века.
ЦВЕЙТ: А вот он холостяк, как и …
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: Корона против Цвейта. Вызовите женщину Дрискол.
ГЛАШАТАЙ: Мэри Дрискол, служанка-уборщица.
(Мэри Дрискол, шлёпанценогая девушка-прислуга, приближается. На сгибе руки у неё ведро, в другой руке швабра-щётка.)
ВТОРОЙ СТРАЖ: Ещё одна! Ты из класса обездоленых?
МЭРИ ДРИСКОЛ: (Возмущенно.) Я не порченая! У меня хорошая рекомендация и на последнем месте я проработала четыре месяца. Мне полагалось шесть фунтов в год и выходной по пятницам, а пришлось уйти из-за его обхаживаний.
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: Что вы ему предъявляете?
МЭРИ ДРИСКОЛ: Он делал определённые предложения, но я про себя лучшего мнения, хоть и бедная девушка.
ЦВЕЙТ: (В домашнем стёганном пиджаке, фланелевые брюки, тапочки без задников; небрит, волосы чуть всклочены.) Я обращался с тобой по-хорошему. Сделал подарок на память: шикарные изумрудистые подвязки, намного выше твоего общественного положения. Неосмотрительно заступался, при уличении тебя в краже. Надо же и честь знать. Играй по правилам.
МЭРИ ДРИСКОЛ: Как Господь видит меня сейчас, если я трогала те устрицы!
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: В чём жалоба? Что произошло?
МЭРИ ДРИСКОЛ: Он приставал ко мне сзади, ваша честь, утром, когда мисус вышла за покупками, приобрести безопасную булавку. Он меня облапил и в результате остались следы в четырёх местах. И ещё привел в беспорядок мою одежду.
ЦВЕЙТ: Она контратаковала.
МЭРИ ДРИСКОЛ: (Презрительно.) Я уважать себя заставила благодаря швабре, вот как. Я воспротивилась ему, ваше лордство, и он проварнякал: "Смотри, не вздумай разболтать!"
(Общий хохот.)
ДЖОРДЖЕС ФОТРЕЛ: (Клерк правосудия, гулко.) К порядку в зале! Сейчас обвиняемый сделает лживое заявление.
(Цвейт, заявив о невиновности и держа распустившуюся водную лилию, начинает длинную невразумительную речь, что пусть бы они послушали то, что имеет сказать адвокат в своём берущем за душу обращении к присяжным. Совсем пропащий и всеми брошенный, пусть даже с клеймом чёрной, если можно так выразиться, овцы, он всё-таки хотел бы измениться, загладить память о прошлом и вернуться в лоно, чисто по-сестрински, природы, как истинно домашнее животное. Рождённый семимесячным, он был взлелеян и вскормлен прикованным к постели родителем. Возможно, часть вины лежит на промахах заблудшегося отца, но так хочется начать с новой страницы и теперь, когда наконец-то вдали завиднелось наказание, повести тихую жизнь и приникнуть, на закате своих дней, к любящим близким, вздыхающей груди семьи. Акклиматизированый британец, он оглядывается на тот летний вечер с подножки вагона железнодорожной компании Объездного пути, под дождём, стараясь не заглядывать на ходу, всяко ж бывает, в окна преисполненных любви семейных очагов города Дублина и пригородных районов, со сценами истинно буколического счастья, лучшего на земле, с обоями Докрела по одному и девять пенсов за дюжину; невинные британоурождённые малышата шепелявят молитвы Святому Младенцу, младые школяры корпят над своими заданиями, образцовые юные дамы играют на роялях, а то и все вместе, с воодушевлением, над семейным часословом, подле потрескивающего камина, в час когда по переулкам и зелёным улочкам прохаживаются девчата со своими ухажёрами, звучат мелодии органнозвучного мелодеона Британния, уголки с металлообивкой, четыре регистра и меха в двенадцать складок, благотворительный вклад, покупка – выгоднее не бывает…)
(Хохот возобновляется. Он бессвязно бормочет. Репортёры жалуются, что им ничего не слышно.)
СТЕНОГРАФ И СТЕНОЛАЗ: (Не отрывая глаз от своих блокнотов.) Расшнуруйте ему ботинки.
ПРОФЕСОР МАКХУГ: (От стола прессы, поперхнувшись, выкрикивает.) Выкашливай всё, приятель. Давай в деталях.
(Проводится очная ставка между Цвейтом и ведром. Большое ведро. Цвейт, вокруг никого. Нелады с пузырём. На Бивер-Стрит. Прикрутило, да. Ещё как. Ведро штукатурное. Уже шёл, как на ходулях. Не сгибая ног. Жуткая агония. Около полудня. Любовь или бургундское. Да, немного шпината. Критический момент. Он не заглядывал в ведро. Никто. Скорее на месиво. Не совсем. Задняя страница ЛАКОМЫХ КУСОЧКОВ.)
(Рёв и улюлюканье. Цвейт в драном сюртуке выпачканном извёсткой, на голове сбитая на бок шёлковая шляпа, полоска лейкопластыря поперёк носа, не разобрать кто что и о чём.)
ДЖ. ДЖ. О'МОЛЛОЙ: (В сером парике заседателя и мантии, говорит наболевше-негодующим голосом.) Здесь не место для непристойного словоблудия насчёт сбившегося с пути смертного под влиянием винных паров. Мы не на медвежьих боях и не на оксфордском регби, и вам тут вам не карикатура на правосудие. Мой подзащитный – младенец, бедный иностранный иммигрант, который пустился в путь зайцем и теперь пытается зашибить честный грош. Раздуваемый злопыхателями проступок явился следствием мгновенного, вызванного галлюцинацией, отклонения наследственности; вольности, подобные вменяемого ему в вину проишествия, вполне в порядке вещей на родине моего клиента, в земле Фараона. Prima facia, я заявляю вам, что в данном казусе и близко не было попытки плотского познания. Интим не состоялся и правонарушение, обжалованное Дрискол как посягательство на попрание её чести, не повторялось. Я делаю особый упор на атавизм. В семье моего клиента отмечались случаи кораблекрушений и сомнамбулизма. Если бы обвиняемый умел говорить, то поведал бы одну из удивительнейших историй, когда-либо излагавшихся меж книжных обложек. Сам он, ваша честь, физический калека от слабогрудия. Суть аппеляции в том, что, происходя от монголоидной экстракции, он не отвечает за свои действия. Фактически, не все дома.
ЦВЕЙТ: (С куриной грудью, в рубахе и штанах аскера, босиком – пальцы ног просительно подвернуты; раскрывает узкие щёлки своих глаз и в беспамятстве озирается, медленно проводя ладонью вдоль лба. Потом вздёргивает свой пояс на матросский манер и поклоном восточной покорности приветствует суд, указывая большим пальцем в небо.) Он сделиит осинь сильна холёси ночь.
(Ни с того ни с сего начинает петь.)
Мали бедни мали мальсик
Свиню ноську
Казди вецил плиносиля
Плятиля два силинг…
(Его зашикивают.)
ДЖ. ДЖ. О'МОЛЛОЙ: (Разгневанно к публике.) Вот как? Все на одного. Клянусь Аидом, я не позволю своре шавок и хохочущих гиен затыкать рот кому-либо из моих клиентов и подвергать их травле. Закон Моисея превыше закона джунглей. Я заявляю и весьма членораздельно, поскольку у меня и мысли нет посягнуть на цели правосудия: обвиняемый ни к чему не причастен, а истица не подверглась принуждению. По отношению к юной особе, он вёл себя как если б она была ему дочь родная. (Цвейт ловит руку Дж. Дж. О'Моллоя и подносит её к своим губам.) Я выдвигаю неопровержимо встречное доказательство обличающее тайную руку, которая опять принялась за свои прежние игры. Коль даже на Цвейта возвели напраслину. Мой клиент – человек прирождённой застенчивости, он более чем неспособен на не-джентельменский поступок, типа подмочить скромность, или бросить камень в девушку и без того уже сбитую с пути, когда какой-то подлец, используя её зависимое положением навязал свою волю бедняжке. Он жаждет исправиться. Несомненно, это человек самой непревзойдённой белизны из всех, кого я знаю. В данный момент, он пребывает в стеснённых обстоятельствах, производя выплаты за свою обширную собственность в Ажендат Нетайме, в далекой Малой Азии. Сейчас будут представлены слайды. (Цвейту.) Полагаю, у вас набежит неплохой оборот.
ЦВЕЙТ: Пенни с фунта.
(Мираж озера Килмерет со смазанным стадом, пасущимся в серебристой дымке, направлен на стену. Мозес Длугач, хорькоглазый альбинос в синих джинсах, встаёт посреди зала, держа в каждой руке по оранжевому апельсину в комплекте со свиной почкой.)
ДЛУГАЧ: (Хрипло.) Бляйбтройштрассе, Берлин, В-13.
(Дж. Дж. О'Моллой вступает на невысокий пьедестал и торжественно берётся за лацканы своего пиджака. Его лицо удлиняется, превращаясь в бледное бородатое лицо Джона Ф. Тейлора, с ввалившимися глазами, чахоточными пятнами и лихорадочно сухими скулами. Он прикладывает свой платок ко рту и осматривает неудержимый выплеск розоватой крови.)
ДЖ. ДЖ. О'МОЛЛОЙ: (Почти без голоса.) Простите, я страдаю жестокой простудой, только что поднялся с одра болезни. Позвольте пару отборных слов. (Он приобретает птичью голову, лисьи усы и слоновье красноречие Сеймура Буше.) И коль откроем ангельскую книгу, хотя бы на чуть-чуть, что возвестила задумчивым челом душеизменчивость и душепеременность то, говорю я, заслуживает жить священная привилегия подсудимого на сомнение. (Бумага с чем-то на ней написанным передается суду.)
ЦВЕЙТ: (В придворном костюме.) Представлены наилучшие отзывы. Г.г. Келлен, Колман. М-р Виздом Хелис. Мой бывший шеф Джо Кафф. М-р В. Б. Дилон, экс-лорд-мэр Дублина. Я вращался в чарующем кругу высокороднейших Королев Дублинского Общества. (Беззаботно.) Не далее как сегодня я болтал в вице-королевской резиденции с моими добрыми приятелями, сэром Робертом и леди Болл, и с королевским астрономом, на приёме. Послушайте, сэр Боб, говорю я ему…
М-С ЙЕЛВЕРТОН БАРРИ: (В опаловом бальном платье с низким корсажем и в перчатках до локотей цвета слоновой кости; в волосах гребешок с бриллиантами и султанчик плюмажа.) Арестуйте его, констебль. Он прислал мне анонимное письмо с наклоном почерка влево, когда мой муж был в Северном Райдинге Типперери с инспекционным объездом Мунстера, с подписью Лавберч. В письме он сообщал, что, по милости богов, сподобился обозревать мои бесподобные глобусы, когда я сидела в ложе КОРОЛЕВСКОГО ТЕАТРА на представлении La Cigala, по королевскому соизволению. Я, как он выразился, глубоко его воспламенила. Далее следовали неблаговидные предложения, склонявшие меня к неподобающему поведению в ближайший вторник в половине пятого, по местному времени. Он также предлагал переслать мне по почте художественное произведение мсье Поля де Кока под названием ДЕВИЦА С ТРЕМЯ КОРСЕТАМИ.
М-С БЕЛИНГХЕМ: (В шапочке и котиковой пелерине, закутанная до самого носа, соступает из своего экипажа и всматривается через лорнет в черепаховой оправе, который вынула из своей огромной оппосумовой сумки.) И мне всё то же самое. Да, по-моему, именно этот мерзавец. Из-за того, что придержал дверцу моего экипажа возле дома сэра Торлея Стокера в гололедицу, в период резкого похолодания в феврале девяносто третьего, когда обледенела даже решетка сливной трубы и запирающий шарик моей банной цистерны. Вскоре после, был прислан конверт с цветком эдельвейса, сорванным, по его заверениям, в мою честь на горной вершине. Консультация с экспертом ботаники поставила меня в известность, что это цветки домашнего картофеля, похищенные из теплицы опытной фермы.
М-С ЙЕЛВЕРТОН БАРРИ: Позор ему!
(Толпа потаскушек и подонков высыпает вперёд.)
ПОТАСКУШКИ И ПОДОНКИ: (Визжат.) Держи вора! Ура Синей бороде! Троекратно Изику Моше!
ВТОРОЙ СТРАЖ: (Достает наручники.) А вот и браслетики.
М-С БЕЛИНГХЕМ: Он прислал на мой адрес несколько записок с комплиментами, называя меня Венерой в мехах, и выражал глубокое сочувствие моему кучеру Балмеру, который ждал меня в такой мороз, имея, впрочем, отличные наушники и шубу, а главное – счастье быть приближённым к моей особе, стоять позади моего стула, носить мою ливрею с гербовыми знаками: Белингхемовский щит удерживаемый соболем, в центре поля голова лося в профиль. Он весьма экстравагантно превозносил мои нижние конечности, полноту моих икр в шёлковых до предела растянутых чулках, и пылко восхвалял мои прочие сокровища сокрытые в бесценных кружевах что, по его словам, не помеха его воображению. Он умолял меня о снисхождении и заверял, что цель всей его жизни побудить меня к осквернению брачного ложа и совершить прелюбодеяние при первой же удобной возможности.
ДОСТОЧТИМАЯ М-С МЕРВИН ТЕЛБОЙЗ: (В костюме амазонки: твердая шляпка, сапожки со шпорами, замшевые мушкетёрские перчатки с плетёными застёжками, придерживает свой длинный шлейф, непрестанно прихлопывая охотничьим хлыстом.) И мне всё то же самое. После того как увидал меня на стадионе в Феникс-Парке, на матче по поло Вся Ирландия против Остальной Ирландии. Естественно, мои глаза божественно сияли, когда я любовалась заключительным победным броском капитана Слоггера Деннеги из Иннискиллинга на его прекрасном жеребчике Кентавр. Этот плебейский Дон Жуан разглядывал меня из-за наёмной коляски, и впоследствии прислал мне в двойном конверте фотографию скабрезного толка, из тех, что продаются, как стемнеет, на бульварах Парижа, оскорбительные для всякой дамы. Снимок до сих пор у меня. Там изображена частично обнаженная сеньорита (его жена, клятвенно заверял он, снятая им на природе) в порочной позе сношения с мускулистым тореодором негодяйской наружности. Он склонял меня к подобному же поведению, к распутству и блуду с офицерами местного гарнизона. Он также умолял меня осквернить его письмо, я не могу повторить каким именно образом, причинить ему боль, усесться верхом и скакать на нём, хлеща как жеребца.
М-С БЕЛИНГХЕМ: Точь-в-точь как и мне.
М-С ЙЕЛВЕРТОН: И мне – слово в слово.
(Несколько высокочтимых дублинских дам вскидывают неблаговидные письма полученные ими от Цвейта.)
ДОСТОЧТИМАЯ М-С МЕРВИН ТЕЛБОЙЗ: (Топает, призвякивая шпорами, в неудержимом пароксизме нахлынувшего гнева.) Что я и сделаю, клянусь Всевышним! Исполосую эту размазню, эту козявку – с живого не слезу. Запорю!
ЦВЕЙТ: (Закрыв глаза обмякает в предвкушении.) Прямо здесь? (Ёлзается.) Ещё! (Похотливо дышит.) Обожаю опасность.
ДОСТОЧТИМАЯ М-С МЕРВИН ТЕЛБОЙЗ: Мало не будет! Выпишу под завязку! Ты у меня попляшешь Джека Латтена.
М-С БЕЛИНГХЕМ: Расквась тыльные части пошляку! Размалюй в полоски со звездами.
М-С ЙЕЛВЕРТОН БАРРИ: Позорище! Какая беспардонность! Женатый мужчина!
ЦВЕЙТ: Тут же люди! Я имел ввиду отшлепать. Докрасна, но без кровоподтеков. Изощрённое постёгивание для стимуляции обращения.
ДОСТОЧТИМАЯ М-С МЕРВИН ТЕЛБОЙЗ: (С презрительным смешком.) Даже так, моя прелесть? Богом клянусь, получишь сюрпризик на всю жизнь, так вздую, что жизнь на волоске повиснет. Ты разъярил дремавшую во мне тигрицу.
М-С БЕЛИНГХЕМ: (Потрясая своей муфтой и лорнетом; мстительно.) Всыпь ему похлеще, Анна, дорогая. Задай перцу. Забей этого пса до полусмерти. Девятихвостой кошкой. Кастрируй. Сделай ему вивисекцию.
ЦВЕЙТ: (Сокрушённо тушуясь, заламывает руки с умильной миной.) Бросает в холод! Весь трепещу! Всё из-за вашей небесной красоты. Забудьте. Молю о прощении. Кисмет. Простите мне на этот раз. (Он подставляет другую щеку.)
М-С ЙЕЛВЕРТОН: (Ожесточённо.) Ни в коем случае, м-с Телбойз. Разделайте его под орех.
ДОСТОЧТИМАЯ М-С МЕРВИН ТЕЛБОЙЗ: (В бешенстве расстегивает свою перчатку.) Ещё бы! Свинья собачья – c тех пор как был ещё щенком. Посмел ко мне обратиться! Навешаю ему синяков прямо на улице, при всём народе. Всажу в него шпоры по самые колесики. Это же всем известный рогоносец-подкукушник. (Она разъярённо сечёт воздух своим охотничим хлыстом.) Хватит терять время, сдёрните с него брюки. Приблизьтесь, сэр! Быстрее! Начнём?
ЦВЕЙТ: (Дрожа, начинает повиноваться.) Погода была такой тёплой.
(Дейви Стивенс в кудряшках, проходит мимо со стайкой босых мальчишек-газетчиков.)
ДЕЙВИ СТИВЕНС: А вот КУРЬЕР СВЯЩЕНОГО СЕРДЦА и ВЕЧЕРНИЙ ТЕЛЕГРАФ с приложением ко дню Св. Патрика. Свежайший список адресов всех рогатых подкукушников Дублина.
(Наипреподобнейший Кенон О'Хенлон в золотой накидке подъемлет и возносит мраморные часы. Пред ним отец Конрой и преподобный Джон Хьюгс, О. И., склоняются низко.)
ЧАСЫ: (обличающе.)
Кукуу
Кукуу
Кукуу
(Слышится бряцание латунных колечек кроватной сетки.)
КОЛЕЧКИ: Дзиньдзяк. Дзигадзяга. Дзигдзяк.
(Полоса тумана взвивается, открыв на скамье присяжных лица Мартина Канинхема в шёлковой шляпе предводителя, Джека Повера, Саймона Дедалуса, Тома Кернана, Неда Ламберта, Джона Генри Ментона, Майлза Крофорда, Лениена, Педди Леонарда, Носача Флинна, М'Коя, и безликое лицо Безымянного.)
БЕЗЫМЯННЫЙ: Голоспинные скачки. Е-бо, он её сорганизовал.
ПРИСЯЖНЫЕ: (Все разом оборачивают головы на его голос.) Точно?
БЕЗЫМЯННЫЙ: (С фырком.) Зад прозакладую. Сто шиллингов против пяти.
ПРИСЯЖНЫЕ: (Согласно опуская головы.) Большинство из нас того же мнения.
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: Его приметы. Ещё у одной девушки отрезана коса. В розыске: Джек-Потрошитель. Объявлена награда в тысячу фунтов.
ВТОРОЙ СТРАЖ: (Потрясенно, шепотом.) Да к тому же в чёрном. Мормон. Анархист.
ГЛАШАТАЙ: Поскольку Леопольд Цвейт, без определённого места жительства, является известным бомбометателем, фальшивомонетчиком, двоежёнцем, растлителем и подкукушником-рогоносцем, он всенародно отринут гражданами Дублина и поскольку на данном заседании суда наипочтеннейших присяжных…
(Его честь сэр Фредерик Фалкинер, регистратор Дублина, в судебном одеянии из серого гранита, подымается с места, каменнобородый. В руке у него зонтик-скипетр. Изо лба дыбятся Моисеевы баранорога.)
РЕГИСТРАТОР: Я прикрою эту торговлю белыми рабами, Дублин избавится от этой махровой заразы. Скандал! (Он одевает чёрную шляпу.) М-р Помощник Шерифа, распорядитесь забрать его со скамьи подсудимых, где он в данный момент пребывает, для препровождения в тюрьму Монтджей, дабы там, по воле Его Величества, он был повешен за шею до полной смерти, и да не избежит он сего приговора, вам на погибель, иначе – да смилуется Господь над вами. Убрать его.
(Чёрный колпак опускается на его голову.)
(Длинный Джон Феннинг, Помощник Шерифа, является, затягиваясь едким дымом своей сигары.)
ДЛИННЫЙ ДЖОН ФЕННИНГ: (Хмурясь, выкрикивает зычно-раскатисто.) Кто повесит Иуду Искариота?
(Г. Румбольд, мастер-парикмахер, в фартуке дубильщика и куртке кровавого цвета, на плече верёвка кольцами, усаживается верхом на перекладину; из-за пояса торчит кистень и утыканная гвоздьми дубина. Он мрачно потирает скрюченные руки с кастетами на пальцах.)
РУМБОЛЬД: (Регистратору с негодяйской фамильярностью.) Мною повешен был Гарри, ваше величество, Мерсейский Злодей. Пять гиней с шеи. Шею или ничего.
(Колокола храма Георгия мерно бьют, громовое чёрное железо.)
КОЛОКОЛА: Хейго! Хейго!
ЦВЕЙТ: (Истошно.) Стойте! Подождите! Чайки. Доброе сердце. Я видел. Невинность. Девушка в обезьяньей клетке. Зоопарк. Похотливые шимпанзе. (Бездыханно.) Тазобедренная. Её безыскусный румянец завёл меня. (Преисполнясь чувством.) Я покидаю пределы. (Он оборачивается к фигуре в толпе.) Гайнс, можно тебе пару слов? Ты ж меня знаешь. Те три шиллинга оставь себе. Если хочешь малость ещё…
Гайнс: (Холодно.) Я вас знать не знаю.
ВТОРОЙ СТРАЖ: (Указывая в угол.) Там бомба.
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: Адская машинка с часовым механизмом.
ЦВЕЙТ: Нет, нет. Свиная ножка. Я был на похоронах.
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: (Вскидывая дубинку.) Врёшь! (Борзая подымает голову, являя парадонтозное лицо Педди Дигнама. Он уже всё сгрыз и в его дыхании смрад нажравшегося гнилой падали. Он возрастает до человеческих размеров и очертаний. Его экстерьерова шерсть превращается в коричневый саван мертвеца. Взблескивает, налившись кровью, зеленоватый глаз. Половина уха, весь нос и оба больших пальца обглоданы монстром-гулем, пожирателем трупов.)
ПЕДДИ ДИГНАМ: (Глухим голосом.) Всё правда. Хоронили меня. Доктор Финкейн констатировал отсутствие жизни, когда я скончался по болезни от естественных причин.
(Он задирает своё пепельное изувеченное лицо к луне и скорбно лает.)
ЦВЕЙТ: (С триумфом.) Слыхали?
ПЕДДИ ДИГНАМ: Цвейт, я дух Педди Дигнама. Услышь, услышь, О, услышь!
ВТОРОЙ СТРАЖ: (Крестится.) Возможно ли такое?
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: Это не грошовый катехизис.
ПЕДДИ ДИГНАМ: Через метемпсихоз. Привидения.
ГОЛОС: О, пропасть!
ПЕДДИ ДИГНАМ: (Задушевно.) Когда-то я был служащим у м-ра Дж. Г. Ментона, адвоката по делам обязательств и письменных свидетельств, Бачлор Бульвар, 27. Теперь я покойник, гипертрофия стенки сердца. Тяжелый случай. Жуткий удар для жены. Оправится ли? Держите её подальше от той бутылки с ликёром. (Он озирается.) Столб. Меня тянет справить животную нужду. То снятое молоко взыграло.
(Дородная фигура Джона О'Коннела, кладбищенского сторожа, выдвигается вперёд, держа повязанную крепом связку ключей. Рядом с ним стоит отец Гроуб, капеллан жабобрюхий, кривошеий, в епитрахили и цветастом ночном колпаке, сонно держа жезл из скрученных маков.)