Джеймс Джойс
Улисс
Можно отнести в разряд глубокомысленных обронённое м-ром В. Линчем (бакалавр Арифметики) замечание, что и брачность и смертность, как и все прочие явления эволюции—приливные движения, фазы луны, температура крови, любая из существующих болезней, буквально всё в громадной мастерской природы: от угасания какого-либо отдалённого солнца до цветения любого из бесчисленных цветков, украшающих наши общественные парки – подлежат закону счисления, пусть ещё и не произведенного. Тем не менее простой и прямой вопрос: почему потомок нормальных по состоянию здоровья родителей, да и сам здоровый на вид младенец при надлежащем, следует отметить, уходе необъяснимо гибнет в первые месяцы жизни (хотя другие дети от того же брака нет), определённо вынуждает нас, выражаясь словами поэта, сбавить тон. У природы, несомненно, имеются свои веские и убедительные основания для всех её движений и, по всей вероятности, подобные летальные исходы есть следствием некоего закона предвосхищения, по которому организмы с укоренившимися колониями болезнетворных микробов предрасположены к исчезновению на преобладающе ранних стадиях развития (современная наука решительно показала, что только плазменная субстанция может считаться бессмертной), и хотя помянутая закономерность продуцирует боль для некоторых наших чувств (можно в частности отметить материнские), тем не менее, по бытующему среди нас мнению, в конечном итоге она благотворна для расы в целом, обеспечивая, таким образом, выживание наиболее приспособленных.
По замечанию (или это правильней было бы назвать перебиванием?) м-ра Дедалуса (доктор Теологического Скептицизма), всеядные создания, способные разжевать, расщепить, переварить и выраженно провести обычным каналом многосоставные продукты, причём с наиполнейшей невозмутимостью, все эти раковидные женщины, изнурённые родоотправлением, телесистые профессиональные джентельмены, не говоря уж о желтушных политиках и угреватых монашках, нашли бы, по всей вероятности, гастрономическую отдушину в невинной закуске из верченного круглика, что, как нельзя более чётко и в весьма неприглядном ракурсе, высвечивает упомянутую выше тенденцию. Для просвещения особ, кто не настолько близко знаком с деталями муниципальной бойни, как много возомнивший о себе болезнено эстетствующий эмбриофилософствующий мыслитель, который, при всей его вычурной заносчивости, в научно-практических вопросах вряд ли отличит кислоту от щёлочи, нам, вероятно, следует пояснить, что верченный круглик в вульгарном говоре лицензированых пропитателей нашего низшего класса, означает пригодную к употреблению в пищу плоть телёнка, которым недавно отелилась его мать. В недавних публичных прениях с м-ром Л. Цвейтом (доктор Публичного Рекламоведения), что состоялись в палате общин Национального Госпиталя Материнства, Холлес-Стрит 29, 30 и 31, где как известно, д-р Роген (лиценциат Акушерства, Б.К.К.К.В.И.) является умелым и достопочтимым хозяином, он, по свидетельству очевидцев, заявил, что коль скоро женщина впускает кота в мешок (эстетическая аллюзия, как мы полагаем, на архисложнейший и наиболее удивительный из всех природных процессов – акт полового совокупления), она должна выпускать его обратно, иными словами давать жизнь—по его выражению—для спасения своей собственной.
С риском для её собственной – было чёткой отповедью его оппонента, прозвучавшей в сдержанном и размеренном ключе, ничуть не умалявшем действенности фразы.
Между тем выучка и выдержка врача привели к счастливому accouchment. И пациентке и доктору довелось пережить изнуряюще томительный период. Было сделано всё, на что способно хирургическое искусство и бравая женщина мужественно помогала. Ей удалось. Она выдержала эту тяжкую битву и теперь была очень и очень счастлива. И те, кого уже нет, кто покинул нас, тоже счастливы, взирая вниз и улыбаясь трогательной сцене. С благоволеньем полюбуйтесь, как склоняется она сияя материнским взором, полным вожделенного голода к пальчикам младенца (до чего умиляющее зрелище), как в первом цветении своего нового материнства возносит она безмолвную молитву благодарности Всевышнему, Вселенском Супругу. И в миг, когда её ласковый взор обнимает младенчика, ей хотелось бы всего одной лишь только милости – чтоб её дорогой Доуди оказался сейчас тут и разделил бы с нею радость, а она положила бы ему на руки эту кроху Божьего праха, плод их законных объятий. Он уже постарел (между нами и – шёпотом) и малость посутулел в плечах, но вместе с тем в круговороте лет приметнее проступило серьёзное достоинство добросовестного помощника счетовода Ольстерского Банка, отделение у Колледж-Грин. Ах, Доуди, любимый столько лет, неизменный спутник жизни, былого не вернёшь, ту давнюю пору цветения роз. С привычным встряхом красивой головки вспоминает она минувшие дни. Боже, до чего прекрасными кажутся они теперь, через дымку лет! Но уж дети собрались в её воображении вокруг супружеского ложа, их дети: Чарли, Мария, Алиса, Фредерик Альберт (если б он выжил), Мэми, Баджи (Виктория Френсис), Том, Виолетта Констанца Луиза, милый малыш Бобси (названный в честь нашего славного героя в южно-африканской войне Бобса Вотерфордского и Кандагарского), а теперь вот и этот последний залог их союза, просто вылитый Пурфо, с истинно Пурфоским носом. Долгожданного малютку окрестят Мортимером Эдвардом, это имя влиятельного троюродного брата из конторы Архива Казначейства, в Дублинском Замке. Да, время катится, но на этот раз папаша Хронос мягко обошёлся. Нет, не нужно испускать вздоха из этой груди, дорогая милая Мина. А ты, Доуди, выколоти пепел из своей старой трубки, поздняя дикая роза всё ещё мила тебе, а когда раздастся сигнальный звон к гашению огней (пусть не скоро придёт тот день!) и померкнет свет, при котором читаешь ты Священую Книгу, ибо всякой лампе суждено иссякнуть, тогда, со спокойным сердцем, в ложе – на покой. Он ведает и призовёт в нужный, Ему известный миг. Ты тоже вынес нелёгкую битву и с честью исполнил свою мужскую роль. Сэр, вот вам моя рука! Отличная работа, добрый и верный слуга!
Есть прегрешения или (если именовать их как принято в свете) воспоминания зла, таимые человеком в беспросветнейших уголках сердца, но они живучи и ждут там своего часа. Можно затмить память о них, вообразить будто ничего такого и не было, можно даже убедить себя, что, ну, конечно же, не было или, если уж было, то вовсе не так. Однако, всё это лишь до того мига, когда случайно обронённое слово вызывает их к жизни и они вдруг всплывают и предстают перед человеком при каких угодно обстоятельствах, видением или грёзой, даже когда тамбурин и арфа тешат его слух, или посреди прохладно серебристого вечернего покоя, или заполночь на пиру, когда он полон вина. Не с тем, чтоб оскорбить его являются эти видения, и не бурлят кипящим к нему гневом, и не за тем, чтоб мстительно вырвать его из жизни – нет, они, окутанные скорбным саваном прошлого, безмолвны, отстранённы, укоряющи.
Странник всё ещё наблюдал, как в лице сидящего напротив медленно стирается напускное спокойствие, порождаемое, наверное, привычкой или каким-то заученным приёмом, после слов, сама горечь которых обличали в их произнесшем некую ущербность, тягу к мерзостям жизни. Всего лишь из-за одного, абсолютно естественного, и, казалось бы, такого тривиального слова, видимое разделилось в сознании созерцавшего и вот уже далекие дни вновь вьявь предстали перед ним, будто и не уходили никуда (как полагают некоторые), с их простодушными радостями. Подстриженный газон в мягких майских сумерках, памятная рощица сирени в Раундтауне, лилово-белая, благоухающие гибкие соглядатаи подглядывают за игрой, но более интересуются шарами, что медленно прокатываются по лужайке или, столкнувшись, замирают. А в отдалении, у сереющей протоки, где временами движется вода в задумчивой ирригации, можешь различить и остальных, как некое благоухающее сестринство: Флоя, Этти, Тайни и их смуглая, такая влекущая (уж не знаю чем) подружка – Наша леди Вишенка, на ухо нацеплена очаровательная парочка их, так восхитительно подчеркивая прохладой терпких ягод неощутимое тепло кожи. Мальчонка лет четырёх-пяти, в бумазее (пора цветения, но порадует добрый очаг, где уж загодя составлены кастрюльки) стоит над протокой в охранительном кольце их девичьих ласковых рук. Он чуть хмурится, точь-в-точь как сейчас этот вот юноша, со слишком, пожалуй, осознанным наслаждением опастностью, но порой непроизвольно поглядывает туда, откуда – из беседочки, в ограде из цветов, следит за ним мать, с лёгкой тенью отстраненности или упрёка (alles Verganfgliche) в её довольном взоре.
Приметь этого отца и запечатли. Конец приходит нежданно. Войди в эти предпокои рождения, где собрались научающиеся и вглядись в их лица. Казалось бы, и в помине нет ничего похожего на взбудораженность иль спешку. Тут, скорее, упокоённость опекунства, под стать их роли в этом доме – неусыпный дозор пастухов и ангелов вокруг ясел в Вифлееме посреди оставшейся в далёком прошлом Иудеи. Но, подобно грудящимся грозовым тучам в последний миг пред вспышкой молнии, которые, тяготясь переизбытком влаги, взбухают громоздящимися массами, наполняя небо и землю необоримой бесконечной сонливостью, нависая над иссохшим полем и дремлющими быками, над выгорелой порослью трав и кустарников, за миг до того, как резкий блеск вспорет их центры, чтоб хлынул под раскаты грома ливень из разодраных туч – таким же, точь-в-точь, случилось безудержно мгновенное преображение, едва лишь прозвучало Слово.
К Берку! Взвопил, испуская клич, милорд Стефен и – замелькали сюртуки да пиджаки всех их вслед друг за дружкой, петушок, макака, ипподромный плут, аптечный доктор, аккуратист Цвейт с постоянной ухваткой за головной прибор, тросточки, рапиры, шляпы-панамы и ножны, альпенштоки Зерматта, и всякое прочее, чего только нет. Все тут: и вожатай охочей молодежи, и честной студент. Сиделка Келлен опешила в вестибюле – где ей их утишить! – не может и усмешливый хирург, сходивший по ступеням с новостью об удалении плаценты, цельный фунт, ну, может, милиграмм туда-сюда. Они кличут его. Дверь! Открыта? Ха! И – гурьбой наружу, рванули спринтом, так чешут, только держись – заведение Берка на перекрёстке Шамс и Холлес их финишная черта. Диксон шагает следом и честит их на все заставки, но, ругнувшись, и сам переходит на бег. Цвейт подзадержался с сиделкой, надумал передать доброе слово счастливой матери и младенчику там наверху. Доктор Питание и доктор Покой. А самой-то небось тоже? Палата наблюдения дома Рогена отпечаталась в этой промытой бледности. Их всех уж и след простыл, матерински всепонимающий взгляд поддержки, и уже отойдя, он шепчет себе под нос: мадам, а к тебе-то когда прилетит аист?
Воздух cнаружи обременён дождеросной влагой, небесная эссенция жизни взблескивает на мостовой Дублина под звездосяйным coelum. Божественный воздух, Всеотеческий воздух, искронзительный объятующий всесильный воздух. Вдохни его в себя поглубже. Клянусь небом, Теодор Пурфо, ты свершил бравое дело и без задоринки! Да ты, ей-же-ей, замечательнейший патриарх, не отвергающий ничего в этой сослеплённой всеохватной наимногосвальнейшей хронике. Потрясающе! В её лоне Богорамленный Богоданный представил возможность, которую ты оплодотворил твоею лептой мужского вклада. Тиснись к ней. Обслуживай! Трудись, запахивай, как самый что ни есть цепной пёс и пусть науковедство и все мальтузианцы катятся к дьяволу. Да ты всем им папаша, Теодор. Горбатишься под своей ношей изнурённый счетами от мясника дома и слитками золота (не твоего!) в счётной конторе? Выше голову! За каждого новорожденного ты будешь сбирать свою дань зрелой пшеницы. Глянь, как взмокло твоё руно.
Как не сохнуть от зависти Дарби Скукотищу и его Джоан? Хныкающие полудурки и закисшеглазые шавки всё их потомство. Фью, говорю тебе я! Он просто мул, дохлый слизняк, без силы и духа, не стоит и ломаного гроша. Копуляция без популяции! Геродотово убиение невинных было б именем поточней. Овощи, право слово, и стерильное сожительство! Да дай ты ей бифштекс, красный, сырой, кровотощащий! Она, поседелое пекло хворей, увеличенных желез, воспалений уха, гланд, заусениц, сенной лихорадки, пролежней, кольчатых червей, плавающей почки, зобатой шеи, бородавок, разлитий желчи, камней в пузыре, холодных ног, варикозных вен. Хватит реквиемов и арий-плачей и иеремий и прочей такой всякой похоронной музыки. Двадцать лет муры, что о них жалеть. У тебя не то, что у многих, те и хотели бы и стали бы, но всё ждали да так и не сделали. Ты увидал свою Америку, цель твоей жизни, и покрыл-таки, как бизон с того берега. Как там говорит Заратустра? Daine Kuh Trubsal melkest Du. Nun trinkst Du die susse Milch des Euters. Гля! Оно брызжет для тебя в изобилии. Испей, мужик, полно вымя! Материнское молоко, Пурфо, молоко людского рода и также молоко тех прорастающих над головой звёзд: краснеющих через тонкие испарения дождя, сшибающее молоко, которое будут лакать буяны в обжираловке, молоко безумия, медовое молоко земли Ханаанской. Дойки твоей коровы туговаты были, а? Ага, но молоко её горячо и сладко и жирно. Не снятки это, а густая богатая ряженка. К ней старый патриарх! Сися! Per deam Partulam et Petundam nunc est bibendum!
Все рванули на гулянку, крепкоорущие, горлопанящие. Нараспах. Де ты вчера ночева? Улюбопытной Барбары. Как ссарый Билья. Носяки кривняки в семи е? Где Генри Невилов косторез и ссарый кло? Звыняйте я не зна. Урра, вот и Дикс! Вперёд, реброчёт. Где Клоун? Всё спокойно. Йо, гля-ка на пьяного попика, что вываливает из родильни! Benedicat vos omnipotent Deus, Pater et Filius. Дельно, мистер. На Шамс-Лейн, ребята. Чёрт, чтоб те! Спотыкля. Тошшно, Исааче, засвети им в подсветку. Вы со с нами, дорогой сэр? Да ни в жисть. Бухая ватага, мил человек. Все тута одинакия. En avant, mes enfants! Отстрельнуть номер первый с пистоля. К Берку! Туда они двинулись за пять фарсангов. Шалавство дрыгоногое, где этот дубильный дюбель? Преподобный Стеф отступник веры! Нет, нет. Малиган! Вон спозади. Дёргай вперёд. Секани на тикалку. Половина кудахтного. Малли! Чего те? Ma mere m'a mariee. Британские Брелести!
Rataplan Digidi Boum Boum.
Быык. Естя. Оттиснуть и переплести в Друид-пресс двумя оформительками. Телячьи обложки писядонно-зелёного. Последнее слово в искусстве, тмит. Прекраснейшая книга из что вышла в Ирландии за моё время. Silentium. Жми! Сторожно! Занять ближайший трактир и аннексировать запасы спиртного. Марш! Бряк бряк бряк (подтянись!) у парней сушняк. Бокал, бойня, бизнес, библии, бульдоги, броненосцы, буллы и бульвары. Коль на высооком эшафоте. Бокалы блюдут библии. Коль за Ирландушку. Дави давителей. Громлятье! Держать шлёпаный троевой шаг. Мы валимся. Епископова випивонная. Стуй! Вольна. Россыпью. Вваливай. По ногам не пинать. Вай, моя нозя! Бобо?
Жутко иззиняюсь. Вотпрос. Хто это тута приторчал? Гордый владелец хрена лысого. У меня на нуле. Ни полушки за всю неделю. Тебе? Меды отцов наших для Übermensch'а. То ж само. Пять номера один. Вам, сэр? Имбирный валидол. Меня свежит извозчичий настой. Стимульный подогрев. Подзаводит тикальник. Как встанет уж не сдвинешь под старость. Мне абсент, усёк? Карамба! Уимпял бы омлета. Натикало? Дядя ходики пригрёб. Без десяти. Бутыльгарю. Пожалуй сто. Стряслась пекторальная травма, нет, Дикс? Пост фак. На спор что шмель как он заспался сидя у его садочке. Окопался возле Матер. Присупруженный. Знаешь его донну? Умгу, ваш сэрство, знаю. Налитая. Посмотреть её б в пенуарах. Должно быть что надо. Не те твои тощие коровы, не. Задерни витрину, миляга. Два Ардиланского. Сюда так само. Чтой-то склизко. Если навернёшься не тяни с подъёмом. Пять, семь, девять. Маладессь! С отличной парой пышных ватрух без обману. Ну и буфера ж ого. Чтоб поверить надо щупать. Твои звездонные глаза и белобастровая шея украли моё сердце, О, лоханка. Сэр? Опять тюкнул по ревматизме? Всё маятня, звыняй за выражопывание. Мои луччие штаняты. Ну, док? Приездом с Лапландии? Ваша корпокрация мудрячит О'кей? Как там скво и папуасы? Женское тело после поста на соломе? Стоять и докладывать. Пароль. У нас на взводе. Отзыв. Белая смерть и красные роды. Хай! Плюнь в свой глаз, босс. Содрато у Мередита. Исуссированный орхидейзированный полиздованый иезуит! Моя тетяша пишет Чадушко. Бяказяка Стефен спортил душку мушку Малачи.
Хурра! Закладём за воротник, малышоночку. Слюнявчик-выручальчик. Эту ложечку за Джека ячменной кашки-бражки. Да будет долго пахнуть твой шмат и булькотеть горшок с капустой. Мерси. Будьмо. Как пошло? Колом. Не грязни мне штаноходы – ненадёваны пошти што. Пересунь сюда тот перец. Лови не упусти. На вынос и вразнос. Врубился? Вопли тишины. Всяк сук к своей сучонке. Венера Вседавальница. Less petit femmes. Крутая девка из града Муллигар. Скажи ей я был в улёте. Сара вседержительница по вымени. По дороге на Малахайд. Меня? Если б та что меня искусила оставила хотя бы имя. А что ты ещё хотел за девять пенсов? Машря, Макруския. Мызганная Молл для трамбовки матраса. Ну-ка, вздрогнем разом. Ех!
Угощаешь, хзяин? За милую душу. Можешь поспорить на свои ботинки. Опупел что в кармане хрен ночевал. Поднятно? У него хрустов завались. Сыпнул чуть не полным фунтом за нас токо что говорит евоны. Ты угостил мы и рады, так? За тебя друг. Пусть катятся. Две палки и крыло. Ты этого нахватался у французских прохиндеев? Не надо мне мозги делать. Пляво се оссень иссиняюсь. Гля-ка и нам монета обломилась. Божа прауда, Чарли. Мы плахова не хочим. Мы те плахова не хочим. Оревуар, муссе. Пасибочки.
Точняк. Чево? В забегаловке. Крепко. Я шмотрю, шэр. Бентем два дня как завязал. Ни хрена кроме кларета не хлыщет. Блин! Ну, хряпнем. Ух, меня корячит. Да ещё побритый. Лыка не вяжет. С каким-то железнодорожником. Как тебя угораздило? Может он в оперу шёл? Роза Рима. Разорим, а? Полиция! Дайте Н-2-О тут дждентлу дурно. Глянь на цветочки Бентема. Жежмой, он заводится орать.
Загородка ты моя, загорродочка! Заткни поддувало его голландки твердою рукой. Сегодня б выиграл я ему давал наводку полнейший верняк. У Стефена шляповка как у ширмача. Руки как подайте мне брильянт кила на три. Он отобьёт телеграмму Жучаре Бассу. Сунь ему пятак в занюхан. Кобыла полный ништяк. Гинея псу под хвост. Просто пушку пустили. Божаправда. Дал обойти? Смухлёвано. Как пить дать. Ему кранты если возьмут за жабры. Медден забашлял заради тёзки. О, похоть, наш оплот и сила. Сваливаю. Тебе пора? К мамочке. Тормознись. Дайте приховаюсь, если он меня усечёт, капец. Милости просим нашего Бентема. Орювар, всей шаре. Не забуй для ей мымозы. Колюкольчики. Так дала те та тёлка? Кореш корешу. Свои люди. Джон Хуян её супружник. В натуре, старина Лео. Спаси и сохрани, честный чукча. Пойду вразнос. Есть такой себе блажной монашина. Чё ж ты мине не гаврил? Ну, грю, если он не жидяра, шоб не дожить мне до следующей мацы. Хосподи помилуй, аминь.
Ставишь на повестку? Стиви, ну ты даёшь. Ещё водяры? Не позволит ли покоряющий широтой размаха угощатель бедному прихлебателю в крайней нужде и необъятной жажде прекратить расточительное законоосвященое возлияние? Дай нам передых. Хозяин, хозяин, есть у тебя доброе вино, стабу? Монах как набухается с ним прикол молится. Клянусь Всемочным! Абсента всем. Nos omnes biberimus viridum toxicum diabolus capiat posteriora nostra. Время закрытия, джентлы. Ась? Римской шипучки для их светлости Цвейта. Ты что это гонишь? Цве? Перебивается на рекламе? Папаша фотодевочки, ни хрена себе! Сбавь звук, приятель. Рвём когти? Bonsuar la compagnie. И силки сифона. Где лось и Тюпа Люпа? Слиняли? Продёрнули? Тады, маешь йти куды табе надыть. Шах и мат. Короля матом. Добрый Кристиан поможи юношу чей друг затаскал ключ где снять корону с головы в 2 ночи. Ё-моё я почти готовый. Чтоб мне повек ступалы свернуло если это не найсамлуччее таскалово. Прибавь, куратор, пару печенюшек этому детке. Коспотня кров и пьяни яйкки, Петту! Ни кушочка шыру? Пропади пропадом сифилис, а с ним и всякий выпивон по лицензии. Время. Кто бродит по свету. Здоровье всех. A la votre!
Тю, шо то ото за кент в макинтоше? Пыльный Роудз. Гля на ево робу. Ни сибе хрена! Чё с ним? Крыша поехала. Подлатал бы. Давно пора. Знаешь рогопёра? Притюкнутого из Ричмонда? Во-во! Он думал у него залежи свинца в члене. Звонко чокнутый. Бартл Каравай мы его звали. Тут, сэр, кадась был путёвый город. Замызганному вкривь и вкось пришлось жениться на всеми кинутой девахе. И та смылась. Дак получи любви утрату. Бродячий Макинтош из одинокого каньона. Завернул заправиться. Чётко по времени. Что поделать сухостой. Чево гааришь? Видал его сёдни на хоронопах? Ктой-то с твоих приятелев откинулся? Бжемой! Бедна ребетня! Луче б мне ты и не гаарил, Полд. Рыдмя плакали шо друга Падни уклали в чёрный ящик? Зо всех чёрных масса Пат был замалучий. Я лучче отродясь не видал. Tiens, tiens. Но это здорово сказато, этто чесна слово, да. Да ладно, добавь оборотов! Оси смазаны на всю катушку. Ставь два к одному Янаци распишет ему ряху. Япошки? Навесным огнем, хрясь! Потоплен спецвоенным. Ему же хуже, грит, никаких руссов. Время всем. Одиннадцать натикало. Топай.
Выметайтесь, балабоны, накачались уж! Ночь. Ночь. Да премощно сбережёт Аллах Превосходнейший твою душу в эту ночь напролёт.
Минутачку! Мы плахова те не хочим. Полиция нас выпустила. Ничё такова. Приятель малость обрыгался. Нездоров в брюшной полости. Йиика. Ночь. Мона, моя ты верная любовь. Йиик. Мона, моя единственна любовь. Иик.
Цыц! Заткни свой грохотальник. Блю-йюх! Блю-йюх! Жмём. Уходим в море. Команда! На корабль. Портовой улицей. Кончай. Блю-йюх! Дёргаем. Не идёшь? Давай бегом, погнали. Плююююх!
Линч! Эй? Подписываюсь по-длинному. Шамс-Лейн влево. Пересадка на Бордель-Хаус. Мы напару, она сказала, поищем бардачков тенистой Марии. Точняк, в любое былое. Laetabuntur in cubilius suis. Ну идёшь что ли? Ад и сажа! – кто б мне шепнул что то за солоп в чёрных тряпках? Тсс! Грешившие против света и теперь даже когда близок день его прихода судить мир огнём. Блю-йюх! Ut imprementur scripturae. И сказал медик Дик другу медику Дейву. Исусенька, кто там за поносно жёлтый проповедник на Марион-Хилл? Илия грядет омытый в крови Агнца.
Подходите вы, виноблёвные вискибздюшные пойлоглотные создания! Подходите оборзевшие, бычьешеии, твёрдолобые, свинощёкие, горохомозгие, выдроглазые блефачи, очкожимжимы и мокрогрузы! Валите сюда, позорники тройной возгонки! Александр И. Христ Деви, что наславу пошастал по половине этой планеты от Фриско Бич до Владивостока. Бог вам не показуха зада за десять центов. У него честное и чёткое деловое предложение. Полный класс, я вам отвечаю. Ваше спасение в царе Исусе. Подымайтесь с утра пораньше, грешники, если хотите потрафить Всемогущему Господу. Плююююх! Ничего, дружище. У него сыщется для тебя микстура с подогревом, из заднего его кармана. Захавай, да не подавись.