Джеймс Джойс
Улисс
МЁРТВАЯ РУКА: (Пишет на стене.) Цвейт – стервец.
РАК: (В котомке бродяги-прохиндея.) Что ты делал в бурьяне за Кил-казармой?
МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА: (Встряхивает погремушкой.) И под Белибогским мостом?
КУСТ АЛТЕИ: И в Чёртовой долине?
ЦВЕЙТ: (Жгуче краснеет весь, от переда до ягодиц, три слезы выкатываются из левого глаза.) Ну, зачем ворошить моё прошлое.
ИРЛАНДСКИЕ ИЗГНАННЫЕ АРЕНДАТОРЫ: (В нательниках, никебокерах, с добрячим Доннибрукским дубьём.) Отметелить его! (Цвейт с ослиными ушами садится к позорному столбу, выпростав ноги перед собой, руки скрещены на груди, он насвистывает Don Giovanni a cenar teco. Артанские сироты, схватившись за руки скачут вокруг него. Девицы из Миссии Тюремных Ворот, взявшись за руки хороводятся в противоположном направлении.)
АРТАНСКИЕ СИРОТЫ: Рыло свиное, яблоко гнилое! Размечтался, что дамы его любят!
ДЕВИЦЫ ТЮРЕМНЫХ ВОРОТ:
Кошка сдохла,
Хвост облез,
Кто с тобой заговорит,
Тот её и съест.
ФАНФАРИСТ: (В эфоде и охотничьей шапке, возвещает.) И он снесёт грехи людские Азазелу, духу в диких местах пребывающему, и к Лилит, ведьме ночной, и да побьют его каменьем и опаскудят все из Ажендат Нетайма и Лищраима, земель Хамовых. (Вся публика швыряет в Цвейта мягкие камни пантомимных представлений. Многие законопослушные прохожие и бездомные псы подходят спражниться на него. Приближаются Мастиански и Цитрон в лапсердаках, с длинными пейсами. Они трясут бородами на Цвейта.)
МАСТИАНСКИ И ЦИТРОН: Белиал! Истрийский Лемлайн! Фальшивый мессия! Абулафия! (Джордж С. Месиас, портной Цвейта, появляется с портновским утюгом подмышкой, представляет счёт.)
МЕСИАС: За переделку пары брюк одиннадцать шиллингов.
ЦВЕЙТ: (Распотешенно потирает руки.) Совсем как в старые времена. Бедняга Цвейт! (Ребен Дж. Додд, чернобородый искариот, негодный пастырь, неся на плече тело своего утопленника-сына, подходит к позорному столбу.)
РЕБЕН ДЖ.: (Хрипло шепчет.) Отчирикался. Навар ухнул.
ПОЖАРНАЯ БРИГАДА: Блю-йюх!
БРАТ БУЗ: (Обряжает Цвейта в жёлтую рясу с орнаментом из языков пламени и в высокий остроконечный колпак. Навешивает мешок с порохом ему на шею и передаёт его гражданским властям, приговаривая.) Да простятся ему его прегрешения. (Лейтенант Майерс из Дублинской Пожарной Бригады, по общему настоянию, поджигает Цвейта. Вопли.)
ПАТРИОТ: Благодарение небу!
ЦВЕЙТ: (В одеянии без единого шва, с ярлыком INCI, стоит навытяжку посреди фениксова пламени.) Не рыдайте обо мне, О, дочери Эрин. (Он показывет дублинским репортёрам следы ожога. Дочери Эрин в чёрных одеждах с толстенными молитвенниками и длинными горящими свечами в руках, опускаются на колени и молятся.)
ДОЧЕРИ ЭРИН:
Почка Цвейта, заступись за нас.
Цветок Ванны, заступись за нас.
Ментор Ментона, заступись за нас.
Рекламист НЕЗАВИСИМОГО, заступись за нас.
Масон-благотворитель, заступись за нас.
Блуждающее Мыло, заступись за нас.
Услады Греха, заступитесь за нас.
Музыка без Слов, заступись за нас.
Усмиритель Патриота, заступись за нас.
Друг Всех Нижних Юбок, заступись за нас.
Наимилосерднейший Акушер, заступись за нас.
Картофелина-Презерватив от Чумы и Мора, заступись за нас.
(Хор из шести сотен голосов под управлением м-ра Винсента О'Брайена распевает "Аллелуя" под органный аккомпанимент Джозефа Глинна. Цвейт онемел, осунулся, обуглился.)
ЗОЯ: Давай выбалтывай, пока не видно как краснеешь.
ЦВЕЙТ: (В шляпе-тирольке с глиняной трубкой сунутой под ленту и в запылённых башмаках; в руке эмигрантский узелок из красного носового платка, ведёт аспидно-чёрную свинью на налыгаче. С лукавинкой во взгляде.) Теперича, пущай ужо пойду, хозяюшка, а то, клянусь всеми козлами Коннемары, мои папаня и маманя места, небось, не находют. (Со слезами на глазах.) Бессмысленно всё. Патриотизм, скорбь по покойникам, музыка, будущность расы. Быть или не быть. Сон жизни минул. Незаметно покинуть её. Пусть они себе живут. (Печально воззряется вдаль.) Со мной покончено. Пара пастилок аконита. Задёрнуть шторы. Письмо. И снова лечь, упокоиться. (С мягким придыхом.) И больше уж никогда. Я прожил. Честно. Прощайте.
ЗОЯ: (Задыхаясь, суёт палец себе под бархатку.) Честно? До следующего раза, как только подвернётся. (Она фыркает.) Скорей всего, ты просто встал не с того края кровати, или слишком сразу кончил с самой клёвой из твоих девок. У, я тебя насквозь вижу.
ЦВЕЙТ: (С горечью.) Мужчина и женщина. Любовь. Что в этом всём? Бутылка и пробка.
ЗОЯ: (Вдруг озлясь.) Как подло и несправедливо. Нечего колоть глаза бледной шлюхе.
ЦВЕЙТ: (Покаянно.) Я очень колок. Ты – необходимое зло. Откуда ты? Лондонская?
ЗОЯ: (Залихватски.) Из Свинячего Нортона, где кабаны играют на органах. Я родом из Йоркшира. (Она отстраняет его руку, что щупала её сосок.) Эй, Томми Щекотунчик. Ты это брось, да начни чего похуже. Имеешь наличные на короткий сеанс? Десять шиллингов?
ЦВЕЙТ: (Улыбается, медленно кивает.) Больше, гурия, больше.
ЗОЯ: И маленькую тележку? (Она небрежно шлёпает его бархатными лапками.) Заскочишь в муззал глянуть на нашу новую пианолу? Заходи, я сама отшелешу.
ЦВЕЙТ: (В сомнении держится за свой затылок как заботливая торговка сосредоточенно выверяющая симметричность кучки её наполированных груш.) Кое-кто жутко приревнует, если узнает. Зелёноглазое чудище. (Откровенно.) Сама знаешь, как оно всё непросто. Что тебе толковать.
ЗОЯ: (Польщённо.) Что глаз не видит, о том сердце не болит. (Она шлёпает его.) Да, иди уж.
ЦВЕЙТ: Ведьма-хохотунья. Рука качающая колыбель.
ЗОЯ: Младенчик?
ЦВЕЙТ: (В младенческих подгузниках и распашонке, крупноголовый с пушком тёмных волос, не сводит больших глаз с её струящегося халатика и пухленьким пальцем пересчитывает бронзовые застёжки на нём, влажный язык его болтается и шепелявит.) Лаз, два, тли: тли, два, лаз.
ЗАСТЁЖКИ: Любит. Не любит. Любит.
ЗОЯ: Молчание – знак согласия. (Маленькими растопыренными коготками она схватывает его руку, её указательный палец роковой приманкой касается его ладони знаком тайного старейшины.) Горячие руки – холодный зоб.
(Он колеблется среди ароматов, музыки, искушений. Она подводит его к ступеням, маня его запахом своих подмышек, прищуром накрашенных глаз, шелестом халатика, в волнистых складках которого таится львистая вонь всех тварей-самцов, что обладали ею.)
ТВАРИ-САМЦЫ: (Вдыхая серу течки и срачки, дыбясь в своем загоне, истомно рыкая; их одурманенные головы мотаются туда-сюда.) Хороша!
(Зоя и Цвейт подходят к двери, где сидят две шлюхи-сеструхи. Они с любопытством изучают его из-под своих накарандашенных бровей и лыбятся на его торопливый поклон. Он неуклюже спотыкаетcя.)
ЗОЯ: (Её легкая рука вмиг приходит на выручку.) Оп-па! Не вались на лестнице.
ЦВЕЙТ: Праведник падает семь раз. По этикету: после тебя.
ЗОЯ: Сперва дамы, джентельмены потом. (Она переступает порог. Он колеблется. Она оборачивается и, протянув руку, затаскивает его внутрь. Он подпрыгивает. В прихожей, на вешалке из оленьих рогов висит мужская шляпа и дождевик. Цвейт снимает свою, но, заметив висящее, нахмуривается, потом улыбается, рассеянно. Распахивается дверь на площадке. Человек в лиловой рубахе и серых брюках, задрав лысую голову с козлиной бородкой, проходит обезьяньей походкой с полным графином в лапах, его двухвостые подтяжки болтаются возле пяток. Поспешно отвернув лицо, Цвейт склоняется рассмотреть на столике прихожей спаниелевые глаза бегущей лисицы: затем, подняв с пришмыгом голову, следует за Зоей в музыкальный зал. Абажур из лиловой папиросной бумаги приглушает свет бра. Вокруг него кружит и кружит мотылёк, натыкаясь, отпархивая. Пол покрыт линолиумом в мозаике из агатовых, лазурных и алых ромбоидов. Поверх узора следы ног по всякому—пятка к пятке, пятка к ступне, носок к носку, нога за ногу, полонез шаркающих ступней без телесных фантомов—всё в сумбурной неразберихе. Стены с обоями где листья тисса перемежаются с просветами. На каминной решетке развёрнута ширма из павлиньих перьев. Линч сидит на войлочном коврике перед камином, его кепка напялена задом наперёд. Он медленно отбивает ритм палочкой. Китти Рикетс, костлявая бледная шлюха в матроске, лайковых перчатках подвёрнутых, чтоб не закрывали коралловых браслетов, держит в руках кошелёк на цепочке; она сидит на краю стола, покачивая ногой и взглядывая на себя в золочёном зеркале на каминной доске. Кончик шнуровки её корсета чуть-чуть свисает из-под курточки. Линч насмешливо указывает на пару возле рояля.)
КИТТИ: (Кашляет, прикрывшись ладонью.) Она слегка чокнутая. (Показывает, крутя указательным пальцем.) Блямблям. (Линч задирает ей подол и нижнюю юбку палочкой. Она быстро оправляет их.) Уважай хотя бы сам себя. (Она икает и тут же сдёргивает матросскую шапочку, под которой взблескивают красные от хны волосы.) О, простите!
ЗОЯ: Поддай свету, Чарли! (Она проходит к бра и откручивает газ на всю.)
КИТТИ: (Зыркает на газовый светильник.) Что это он так фырчит сегодня?
ЛИНЧ: (Басовито.) Явление призрака и привидения.
ЗОЯ: Смотри, схлопочешь от Зои.
(Палочка в руках Линча взблескивает: медная кочерёжка. Стефен стоит около пианолы, на которой раскинулись его шляпа и ясенёк. Двумя пальцами он раз за разом повторяет секвенции бессвязных квинт. Флори Телбот, блондинистая шлюха с дряблым жирком в расхрыстанном халате цвета жухлой земляники, раскрылилась в углу дивана, перебросив расслабленную от локтя руку через валик; она, покачиваясь, слушает. На её дремотном веке налился крупный ячмень.)
КИТТИ: (Вновь икает, сопроводя икоту взбрыком её олошаделой ноги.) О, простите.
ЗОЯ: (Мигом.) Твой парень тебя вспомнил. Завяжи узелок у себя на рубашке. (Китти Рикетс набычилась. Её боа удависто раскручивается, сползает, спадает с её плеча, спины, руки, стула – до самого пола. Линч подымает свернувшуюся гусеницу на своей палочке; та извивается, умащиваясь. Стефен оглядывается на сидящую на полу фигуру в кепке задом наперед.)
СТЕФЕН: В сущности, отнюдь неважно перенял ли это Бенедетто Марчелло, или сам придумал. Ритуал – первооснова поэта. Будь это древний гимн Деметре, или пояснение, что Coela enarant gloriam Domini. Тут приемлемы любые выверты и выкрутасы, далекие друг от друга, как гиперфригийский и миксолидийский, и тексты самого разного толка: от гоп-эйканья жрецов вокруг алтаря Цирцеи, то есть, я что-то заговариваюсь, Цереры, до напевной подсказка Давида из конюшни своему основному басу, насчёт его всемогущества. Mais, nom de nom, это другие штаны. Jetes la gourme. Faut que jeunesse sepasse. (Он умолкает, показывает на кепку Линча, улыбается, со смешком.) С какого боку твоя математическая шишка?
КЕПКА: (С флегматичной хандрой.) Ба! Что есть, есть потому, что оно есть. Женская логика. Евреегрек – это грекоеврей. Противоположности сходятся. Смерть есть высшая форма жизни. Ба!
СТЕФЕН: Ты чётко помнишь все мои ошибки, бахвальства, промахи. Долго мне ещё закрывать глаза на козни? Точило!
КЕПКА: Ба!
СТЕФЕН: Вот тебе ещё одна. (Он хмурится.) Причина в том, что основная и доминанта разделены наивозможно большим интервалом, который…
КЕПКА: Который? Доканчивай. Не можешь.
СТЕФЕН: (С усилием.) Интервалом, который. Наибольший возможный пропуск. Соотносимый с. Полным возвратом. С октавой. Которая.
КЕПКА: Которая?
(Снаружи граммофон заводится орать "Святой Город".)
СТЕФЕН: (Отрывисто.) Которая продлевается до границы мира не пересекаясь с собою. Бог, солнце, Шекспир, коммивояжер, пересекаясь в своей реальности с собой, становится данностью. Минуточку. Чтоб он лопнул, это уличный гвалт. Становится собою, каким был неотменимо предопределён стать. Ессо!
ЛИНЧ: (С глумливо ржущим смехом скалится Цвейту и Зое Хиггинс.) До чего заумная речь, а?
ЗОЯ: (Резво.) Помоги Боже твоей башке, он знает больше, чем ты забыл.
(Флори Телбот с ожирелой туповатостью пялится на Стефена.)
ФЛОРИ: Говорят, этим летом наступит последний день.
КИТТИ: Нет!
ЗОЯ: (Лопается со смеху.) Боже неправедный!
ФЛОРИ: (Обиженно.) Но было же в газетах про Антихриста. Ой, у меня нога затекла.
(Оборванные босоногие мальчишки-газетчики, волоча вертихвостный воздушный змей, с воплями топочут мимо.)
МАЛЬЧИШКИ-ГАЗЕТЧИКИ: Экстренный выпуск! Результаты скачек на деревянных лошадках. Морской змей в королевском канале. Благополучное прибытие Антихриста.
(Стефен оборачивается и видит Цвейта.)
СТЕФЕН: Раз, раза и полраза.
(Ребен Дж. Антихрист, странстующий жид, вкогтив загребущую руку в свой позвоночник, выходит, шаркая, вперёд. На чреслах у него болтается сума пилигрима, из которой торчат вексельные расписки и просроченные счета. Длинный лодочный багор вскинут через плечо – с крюка свисает увлажнённо плотная масса его единственного сына, уцепленная за слабинку на штанах при спасении из вод Лиффи. Призрак в образе Клоуна Костелло, кривобёдрый, горбатый, разжиженомозгий, выпяченочелюстный, с покатым лбом и сплюснутым носом, влетает в сальто-мортале сквозь густеющую сумеречность.)
ВСЕ: Что?
ПРИЗРАК: (Прищёлкивая челюстями скачет взад-вперёд, выпучив глаза, визжа, кенгуропрыгая, с распростёрто сцепленными руками, затем резко просовывает своё безгубое лицо в развилку собственных ляжек.) Il vient! C'est moi! L'homme qui rit! L'homme primigene! (Он непрестанно кружит, испуская дервишьи вопли.) Sieurs et dames, faites vos jeux! (Пускается вприсядку. Крохотные планеты вылетают из рулетки его рук.) Les jeux sont faits! (Планеты сбиваются в груду, трескуче погромыхивая.) Rien n'va plus. (Планеты—лёгкие шары—плывут, раздувшись, вверх и прочь. Он отпрыгивает в вакуум.)
ФЛОРИ: (Впадая в одурелость, крестится исподтишка.) Светопреставление!
(Женские тепловатые выделения истекают из неё. Туманная неясность затягивает пространство. Сквозь наплывающий туман ревёт граммофон снаружи заглушая кашель и шарканье ног.)
ГРАММОФОН:
Ерусалим!
Ворота распахни и пой
Осанна…
(В небо взвивается и лопается ракета. Белая звезда падает из неё, возвещая конец всему и второе пришествие Илии. По бесконечному невидимому тросику—натянутому из зенита в надир—Конец Света, двуглавый осьминог в шотландских юбочках и в меховой гусарской шапке, кубарем катится сквозь мглу в виде Третьей Ноги Мужчины.)
КОНЕЦ СВЕТА: (С шотландским акцентом.) Хто станцує хоровод, хоровод, хоровод? (Над проплывающими клубами и надсадными задыхающимися кашлями скрежещет из выси голос Илии, хриплый как у ворона. Взопревший, в широкой полотняной епатрахили, с воронкоподобными рукавами, виднеется он, диаконоликий, на трибуне, вокруг которой, как драпировка, свисает знамя древней славы. Он грохает кулаком по пюпитру.)
ИЛИЯ: Попрошу не вякать в этой будке. Джейк Крейн, Креол Сью, Дейв Кемпбел, Эйб Киршнер, кашляйте сколько влезет, но рот не раскрывать. Короче, я диспетчер данного трубопровода. Ребята, давайте по деловому. Сейчас 12.25 по Божьему времени. Скажите маме, всё будет хорошо. Скорее в очередь – это ваш козырный шанс. Все сюда! Хватайте билеты до конечной в вечности, без пересадок. Добавлю ровно пару слов. Кто ты есть: Божья или ссучившаяся горсть праха? Если второй предтеча появится на Кони-Айленде, готовы ли мы? Флори Крист, Стефен Крист, Зоя Крист, Цвейт Крист, Китти Крист, Линч Крист, вам суждено ощутить эту космическую силу. Ноги не мёрзнут? Берите пример с ангелов. Станьте призмой. Внутри вас заложено необходимое нечто – возвышенная сущность. Вы можете напрямую общаться с Исусом, Гаутамой, Ингердоллом. Все вошли в эту вибрацию? Говорю вам, что да. Вы только разок усеките, паства разлюбезная, и оленьи прыжки на небеса становятся обычным трюком. Врубаетесь, о чём толкую? Это блеск жизни, точняк. Самый крутой прикол. Да, это ж самая улётно-залётная дорожка наутёк. Суперпотрясная, роскошнопрекрасная. Она возрождает. Вибрирует. Я знаю, я и сам вибратор. Шутки в сторону, и врубайтесь по сути, А. Дж. Крист Дови и гармоничная философия, секёте? О'кей. Семьдесят Семь на Западной Шестьдесят Девятой улице. Усекли? То-то ж. Звоните мне по солнцефону в любое прежнее время. Выпивохи, экономьте бабки. (Он переходит на крик.) Ну, а теперь наша славная песня. Всем подтягивать от всего сердца. Бис! (Он запевает.) Еру…
ГРАММОФОН: (Заглушая его голос.) Шлюхосалимвтвоейвысшейейййй… (Пластинка со скрежетом скребётся об иглу.)
ТРИ ШЛЮХИ: (Заткнув уши, вспискивают.) Аййккк!
ИЛИА: (В рубахе с засучеными рукавами, почернев лицом и вскинув руки, орёт надсаживая горло.) Старший брат там, наверху, м-р Президент, вам-то уж слышно что я тут вам говорю. Канешно, я, таки, крепко в вас верую, м-р Президент. И теперь я, канешно, так думаю, что мисс Хигинс и мисс Рикетс, каждая по-своему, глубоко религиозны. У меня, канешно, такая мысля, что я ищщо не видал жутчее перепуганной дамочки, чем сталось с вами, мисс Флори. М-р Президент, а нуте-ка, подмогните мне спасти этих сестёрок наших дорогих. (Он подмигивает слушающим.) Ох, уж этот наш м-р Президент, всё-то он понимает, только что не говорит.
КИТТИ-КЕЙТ: Я забылась. В минуту слабости я оступилась и… и сделала то, что сделала, на холме Конституции. При моей конфирмации службу отправлял епископ. А у сестры моей матери муж из рода Монморанси. Это водопроводчик стал моей порухой, когда я была ещё чиста.
ЗОЯ-ФАННИ: Я дала ему вдрыгнуться так, для потехи.
ФЛОРИ-ТЕРЕЗА: Это случилось в результате портвейна смешанного с Гинесским трехзвёздночным, я провинилась с Веланом, когда он прошмыгнул в кровать.
СТЕФЕН: В начале было слово, в конце – свет без конца. Да будут благословенны восемь красот.
(Красоты: Диксон, Медден, Кротерс, Костелло, Лениен, Бенон, Малиган и Линч в белых халатах студентов-медиков, шеренгами по четыре, строевым шагом маршируют быстро мимо, парадно чеканя.)
КРАСОТЫ: (Бессвязно.) Бокал бедро бульдог бизон бульварус баритонус балдаус бискуп.
ЛИСТЕР: (В сероквакерских брюках до колен и широкополой шляпе; членораздельно выговаривает.) Речь идёт о нашем друге. Не стоит обнародывать имён. Ищи свет. (Он утарантелливает прочь. Появляется Бест в облачении парикмахера, выпрачеченом до блеска, его локоны на папильотках. Он ведёт Джона Эглинтона в ящеркобуквенном кимоно мандарина из жёлтого нанкина с высокой шляпой-пагодой.)
БЕСТ: (Улыбаясь подымает шляпу и демонстрирует выбритую голову с торчащей на темени косичкой повязанной оранжевым бантом.) Я просто чуточку его прихорошил, знаете ли. Сотворение красоты, знаете ли. По выражению Йитса, то бишь, Китса.
ДЖОН ЭГЛИНТОН: (Вынув тусклый фонарь с зелёным отражателем, присвечивает в угол; придирчивым тоном.) Эстетика и косметика для будуара. А я ищу истину. Простую истину для простого человека. Деревне нужны факты и она их найдёт.
(В конусе света фонарика за угольной ямой знахарская, святоглазая мохнатобородая фигура Мананаана МакЛира задумчиво упёрла подбородок в колени. Он медленно подымается. Холодный морской ветер сквозит из его друидовой накидки. Вкруг его головы извиваются скользкие угри. Он инкрустирован водорослями и ракушками. В правой руке зажат велосипедный насос. Левая удерживает здоровенного рака за его обе клешни.)
МАНАНААН МАКЛИР: (Голосом волн.) Аум! Хек! Вал! Ак! Лаб! Мор! Ма! Белая йот богов. Оккультный пимандер Гермеса Трисмегистоса. (Голосом свистящего морского ветра.) Пунарджанам кривпанжов! Меня не проведёшь. Сказано неким: остерегайся культа Шакти слева. (Криком буревестников.) Шакти, Шива! Тёмный сокрытый Отец! (Он лупит велосипедным насосом рака зажатого в левой руке, у которого на панели наборного диска зажигаются двенадцать знаков зодиака. Экзекутор вопит рёвом разъяренного океана.) Аум! Баум! Пижаум! Я свет домашнего очага. Я предел твоей мечты.
(Скелетная предательская рука душит свет. Зелёный свет тускнеет до лилового. Газовый светильник сипит с присвистом.)
ГАЗОВЫЙ СВЕТИЛЬНИК: Фууух! Фьюююююю!
(Зоя бежит к бра и, оставив ножку, поправляет накладку.)
ЗОЯ: У кого есть курево, пока я добрая?
ЛИНЧ: (Швыряет сигарету на стол.) Держи.
ЗОЯ: (Вскинув голову с притворной гордостью.) Разве так подают косяк даме? (Она тянется прикурить сигарету от пламени, медленно её проворачивая; показывая коричневые чубчики своих подмышек. Линч вздергивает своей кочерёжкой подол её пеньюара. Выше подвязок мелькает её голая плоть с русалочьей прозеленью. Она спокойно затягивается сигаретой.) Тебе видно симпатичное местечко у меня сзади?
ЛИНЧ: Я не смотрю.
ЗОЯ: (Делает бараньи глаза.) Вовсе нет? Да, и куда тебе. Может лимончик пососаешь?
(Прищурясь в притворной стыдливости, она искоса, сo значением, взглядывает на Цвейта, затем вся оборачивается к нему, сдёргивая свой халат с корчерги. Голубая волна вновь сбегает по её плоти. Цвейт стоит, вожделенно усмехаясь, покручивая большие пальцы рук. Китти Рикетс слюнявит свой средний палец и, уставясь в зеркало, приглаживает обе свои брови. Липоти Виреж, василиск-драгоман, с хряском приземляется сквозь дымоход камина и на неуклюжих розовых ходулях выступает влево на пару шагов. На нём наверчены несколько пальто, поверх всего наброшен коричневый макинтош, под которым он стискивает коричневый свиток. В его левом глазу поблёскивает монокль Кэшл Бойл О'Коннор Фицморис Тисдал Фарелла. На голову нахлобучен пшент египетский царей. Два очиненных пера торчат за ушами.)
ВИРЕЖ: (Прищёлкнув пятками, кланяется.) Меня зовут Виреж Липоти из Щомбатели. (Он кашляет задумчиво, сухо.) Развратная оголённость тут явно напоказ, а? Её вид сзади нечаянно приоткрыл факт, что на ней нет той, довольно интимной части одежды, к которой ты испытывешь особую слабость. А след укола на бедре ты, надеюсь, приметил? Хорошо.
ЦВЕЙТ: Дедуля. Но…
ВИРЕЖ: Экспонат номер два, преподносит себя иначе – вишнёво нарумянена и пудренно набелена, а волосы многим обязаны элексиру от нашего племени из дерева гофр, она представлена в прогулочном костюме с плотной шнуровкой нисходящей к седалищу, следует отметить. Позвоночник спереди, так сказать. Поправь, если я ошибаюсь, но мне всегда казалось, что подобные наряды фривольных хомо-самочек с призывом во взоре вызывают в тебе живой отклик своей эксгибиционистичностью. Одним словом: Гиппогриф. Я прав?
ЦВЕЙТ: Она довольно худенкая.
ВИРЕЖ: (Не без приятственности.) Вот именно! Отменно подмечено. А эти накладные карманы на юбке, с эффектом легкой оттопыренности – намекнуть на пышную линию бедер. Новый вид упаковки товара на вселенской распродаже, чтоб облапошить простачка. Куртизанские прикрасы для отвода глаз. Отметь применение мелких деталей. Никогда не одевай того завтра, что можешь одеть сегодня. Параллакс! (С нервным вздёргом головы.) Слышишь эти щёлчки в моём мозгу? Поликлинакс!
ЦВЕЙТ: (Уперев локоть в ладонь, а указательный палец под щеку.) У неё такой грустный вид.
ВИРЕЖ: (Цинично осклабив свои жёлтые выдрячьи зубы, оттягивает левый глаз книзу и хрипло лает.) Заманка! Избегай шалав в напускной печали. Лилия долины. У всякого найдётся холостяцкая кнопка, что обнаружил Руальдус Коломбос. Ах, завалите её. Вколомбосьте ей. Хамелеонка. (По-свойски.) Ну, ладно, позволь-ка обратить твоё внимание на экспонат номер три. Значительная часть её обозрима невооруженным глазом. Взгляни-ка на массу окисленной растительности на её черепе. Фу-ты, ну-ты, взбила! Гадкий утёнок – длиннокостый, с острым килем.
ЦВЕЙТ: (С сожалением.) Стоит тебе вскинуть свой дробовик.
ВИРЕЖ: У нас для вас любого вида: мягкий, средний и крепкий. Платите денежки, берите по вкусу. А уж какое удовольствие ты получил бы, ну, скажем, с…
ЦВЕЙТ: С…?
ВИРЕЖ: (Выгнув язык кверху.) Лиум! Полюбуйся. Вон у той широкий каркас. Покрыта предостаточным слоем жира. Явно млекопитающая, судя по увесистой груди; приметь эту пару отчётливо выдающихся выпуклостей солидного объёма, что так и норовят хряпнуться в суповую тарелку, вдобавок, сзади имеются две дополнительные выпуклости, наводящие на мысль о мощном прямом проходе и стиснутости при пальпации, они у неё загляденье, ну, разве что – малость бы покомпактнее. Столь мясоносные части результат заботливого питания. При откорме в загородке их печени достигают слоновьих размеров. Краюхи свежего хлеба с тмином и бенженином, смываемые вовнутрь порциями зелёного чая, оснащают их, на время их краткого существования, натуральными подушками-игольницами колоссальнейшей ворвани. Сообразно твоей доктрине, а? Горшки мясной похлебки Египта, с пылу – с жару, чтоб увиваться за ними. Барахтаться в них. Мшаник. (Горло его дёргается.) Шлепплюх! Вот, опять щёлкнуло.
ЦВЕЙТ: Ячмень на глазу мне не нравится.
ВИРЕЖ: (Вздергивает брови дугой.) Обручальное кольцо излечит, как полагают. Argumentum ad feminam, говаривали мы в старом Риме и древней Греции, в консульство Диплодока и Ихтиозавра. От всего прочего – фирменное лекарство Евы. Продаже не подлежит. Только напрокат. Гугенот. (Он дёргается в тике.) Курьёзный звук. (Взбодряюще прикашливает.) Но, может, это просто бородавка. Ты помнишь, чему я пытался научить тебя из той главы? Блюдо из злаков с мёдом и мускусом.
ЦВЕЙТ: (Припоминая.) Блюдо из злаков с мшаником и полинаксом. Просто истязание какое-то. День выдался до того утомительным, прямо каталог проишествий. Погоди. Как там, ты говорил, кровь бородавки разводит бородавки…
ВИРЕЖ: (Взъерепенясь и топорща отверделый нос, моргает скошеным глазом.) Прекрати крутить пальцами и хорошенько обдумайся. Видишь, ты все перезабыл. Поупражняй-ка свою мнемотехнику. La causa e santa. Тара. Тара. (В сторону.) Он непременно вспомнит.
ЦВЕЙТ: Ещё розмарином ты, помню, говорил, или усилием воли над паразитическими тканями. Только у меня уже всё вылетело. Прикосновение мертвой руки помогает. Мнемо?
ВИРЕЖ: (Возбужденно.) Вот именно. Вот именно. То, что надо. Технитка. (Он энергически похлопывает по своему свитку пергамента.) Тут тебе объясняется как действовать при любом дискриптивном случае. Сверься с индексом касательно прилива аконитного страха, хлоридной меланхолии, фаллического анемона. Виреж поведёт речь об ампутации. Старинный наш приятель – лунарный каустик. Их надо подержать впроголодь. Отчикни конским волосом под стянутым горлом. Но, для смены темы с Болгарина на Баска, ты уже определился, нравяться тебе женщины в мужской одёжке, или нет? (С всхрюком сухого смешка.) Ты собирался целый год посвятить изучению проблемы религии, а летние месяцы 1882 квадратуре круга и получить тот миллион. От возвышенного до смешного всего лишь шаг. Скажем, в пижаме? Или тюлевые панталоны в обтяжку, без ширинки? Или рассмотрим более усложнённые комбинации: полупанталоны? (Он презрительно кричит петухом.) Кикирикикии!
(Цвейт с сомнением озирает трёх шлюх, потом уставляется на заабажуренный лиловый свет, слушая вечно порхучего мотылька.)
ЦВЕЙТ: Тогда я хотел завершить теперь. Ночным платьем никогда. С этого момента. Но завтра есть новый день быть. Прошедшее было есть сегодня. Что сегодня есть, будет завтра было, станет вчера.
ВИРЕЖ: (Тотчас же ему на ухо громким шёпотом.) Дневные насекомые проводят своё существование в кратких соитиях, слетаясь на запах женских особей с развитыми пудендальными энергоидами в спинном отделе. Попка хорош! (Его жёлтый попугайский клюв загнусавил.) В Карпатах бытовала пословица в году, эдак, пять тысяч пятьсот пятидесятом, или около того, нашей эры. Одна ложка мёда приманит дружка Бруйна скорее, чем ведро первосортного мятного уксуса. Пчёл потревожило пыхтенье Потапыча. Но об этом – отдельно. В другой раз, возможно, вновь затронем. Было безмерно приятно, мы – не такие. (Он кашляет и, набычившись, задумчиво потирает свой нос сложенной ковшиком ладонью.) Ты убеждён, что этих ночных насекомых влечёт свет. Иллюзия, учитывая их многосложный неприспособляющийся глаз. По всём этим запутанным вопросам смотри книгу семнадцатую моих Основ Сексологии или Страсти Любви, которую д-р Л. Ц. называет сенсацией года. К примеру, некоторые производят лишь имитацию движений, сугубо автоматично. Ощутить. Это соразмерное ему солнце. Ночная птица, ночное солнце, ночной город. Поймай меня, Чарли! (Он свистит в ухо Цвейту.) Фьють!
ЦВЕЙТ: На днях пчела или, может, овод, тоже с собственной тенью на стене, довела себя до обалдения и в этом состоянии заскочила мне под рубашку и так меня…
ВИРЕЖ: (С непроницаемым лицом, смеётся в бархатисто женском ключе.) Прелестно! Испанскую мушку ему в ширинку или горчичный пластырь на его пробойник. (Он гортанно бульбульмочет, болтая индюшьими висюльками.) Буйный болт! Буйный болт! Где мы? Сезам, откройся! Грядёт! (Он стремительно разворачивает свой пергамант и, закогтив, вчитывается; его светлячковый нос бегает сзаду-наперёд по написанному.) Постой, дружок. Я дам тебе твой ответ. Уж мы заловим этого устрица с Красной Банки. Я лучший куховар. Эти сочные двустворчатые вполне могут нам помочь, а ещё трюфеля из Перигора, туберы, выколупнутые посредством всеядного кабанчика, оказались непревзойдёнными в случаях нервной дебильности или вирежитиса. Хоть и смердят, но дело творят. (Он мотает головой, с квохчущей издёвкой.) Красное словцо. Телескопом в око.
ЦВЕЙТ: (Рассеянно.) Оковидно, случай с женской двустворкой сложнее. Постоянно отворённый Сезам. Расщеплённый пол. Потому и боятся грызунов и всяких ползучих. Впрочем, Ева со змеем не вписывается. Не исторический факт. Явная аналогия с моей идеей. Змеи тоже падки на женское молоко. Прозмеиваются за много миль, через всеядный лес, насухо соковысосать её грудь. Как буйноречистые римские матроны, о которых читаешь у Элефантулиасы.
ВИРЕЖ: (Вытянул губы в твердых складках и, прикрыв глаза в окаменелом самозабвении, причитает чужеземным речетативом.) А те коровы с их отвислыми дойками, что, как известно…
ЦВЕЙТ: Меня, прям, так и тянет продекламировать. Прошу прощения. Можно? Кажется, так. (Он повторяет.) Спонтанно отыскивали нору пресмыкающегося, чтобы подставить дойки его жадному сосанию. Муравей доит тлю. (Углублённо.) Инстинкт правит миром. В жизни. В смерти.
ВИРЕЖ: (Скособочив голову, горбатит спину и хохлит плечи, всматриваясь в мотылька мутно выпяченными глазами; указывает ороговелой лапкой, вскрикивает.) Кто Джер-Джер? Кто милый Джеральд? О, я так бояться – он получайт ужасни ожог. Пошалуста пушть кто-нибудь препотвращайт этот каташтрофа первокласный столовый шалфетка? (Он мяучит.) Лусс пусс пусс пусс! (Вздохнув, оседает и потупливается в сторону, с отвисшей челюстью.) Ладно, чего уж там. Он уже обрёл покой.
Я крохотулечка такой,
Всегда летаю я весной,
Кружусь, порхаю даже в зной;
Когда-то правил я страной,
Был королём, царём, главой,
Теперь кружусь, горжусь собой! Ой!
(Он бьётся о лиловый абажур, шумно трепыхаясь.) Милые милые милые милые милые юбки.
(Из левого верхнего входа двумя скользящими шажками возникает Генри Цветсон, двигаясь от середины. Он в тёмной накидке и в обвислом сомбреро с плюмажем. В руках среброструнные инкрустированные цимбалы и Джекобова трубка с длинноствольным чубуком, глиняная чашечка которой исполнена в виде женской головки. На ногах тёмные бархатные панталоны и серебропряжечные бальные туфли. У него романтическое лицо Спасителя в обрамлении вьющихся локонов, редкая бородка и усы. Веретеноподобные икры и воробьинолапые ступни явно принадлежат тенору Марио, принцу Кандии. Он охорашивает пластинчатые брыжжи на шее и увлажняет губы пробежкой своего амурного языка.)