Джеймс Джойс
Улисс
ГОЛОСА: (Подавленно.) Для халифа Гарун-аль-Рашида.
БЕЛЛО: (Весело.) Верно. Пусть всех проберёт. Узкая, вызывающе короткая юбка, подхлестываясь до колен для показа промелькно-белых панталончиков, является мощным оружием, и—в сочетании с прозрачными чулками на изумрудистых подвязках, с длинным прямым швом, тянущимся выше колен—взывает к лучшим инстинктам мужчины-плейбоя. Обучись плавной дробной походке на четырёхдюймовых каблуках Людовика ХV, наклоняйся на греческий манер, маня ягодицами, ляжки вспушены, колени скромно целуются. Сконцентрируй всю силу прельщения и направь на них. Раздрочи их на Гомморальные пороки.
ЦВЕЙТ: (Утыкается зардевшимся лицом себе подмышку и лыбится, сунув в рот указательный палец.) О, я знаю, на что это вы намекаете.
БЕЛЛО: А на что ты ещё годен, импотент эдакий? (Он наклоняется и, всматриваясь, грубо тычет веером под курдючные складки зада Цвейта.) Встань! Встань! Кот бесхвостый! Что тут у нас? Куда делся твой резной чайник или тебе его отчикнули, кокиека? Пой, пташка, пой. Он такой же вялый как у шестилетнего мальчика, что делает пи-пи за телегой. Купи ведро, или продай свой насос. (Громко.) Ты годен исполнять мужское дело?
ЦВЕЙТ: Эклес-Стрит.
БЕЛЛО: (Саркастически.) Я ни за что на свете не хотел бы задеть твои чувства, но там хозяйничает мужчина с мышцей. Всё переменилось, мой голубчик. Он, таки, смахивает на взрослого дядю с улицы. Тебе-то, неумеке, не досталась такая палица, вся в шишках, бородавках и нашлёпках. А уж он вдвинул свой болт, я те дам. Нога к ноге, колено к колену, брюхо к брюху, титьки к груди. Вот кто никак не евнух. Поросль рыжей волосни торчит у него сзади, как куст папоротника. Подожди девять месяцев, малый! Святая закваска: она уже брыкается и пёрхает в её утробе! Тебя это бесит, а? Задевает за живое? (Он презрительно сплевывает.) Плевательница!
ЦВЕЙТ: Со мною мерзко обошлись, я сообщу в полицию. Сто фунтов. Неудобосказуемо. Я…
БЕЛЛО: Вот бы ты бы, да кишка тонка. Нам ливень подавай, а не твою изморось.
ЦВЕЙТ: Свести меня с ума! Молл! Я забыл! Прости, Молл!.. Мы… Ещё…
БЕЛЛО: (Безжалостно.) Нет, Леопольд Цвейт, всё переменилось по воле женщины, покуда ты спал в Сонной Ложбине свою ночь длиною в двадцать лет. Возвращайся и сам взгляни.
(Старая Сонная Ложбина зовёт через поляну.)
СОННАЯ ЛОЖБИНА: Рип ван Винкл! Рип ван Винкл!
ЦВЕЙТ: (В подраных мокасинах с заржавленным дробовиком, на цыпочках, топорща пальцы, заглядывает коршуно-костлявым бородатым лицом через ромбовидный оконный переплёт, вскрикивает.) Я вижу её! Это она! Первый вечер у Мэт Дилон! Но платье, почему-то зелёное и волосы покрашены в золотисный цвет и он… (Он озадаченно нахмуривается.) Хм. Сфинкс. Зверь с двумя спинами в ночное время. Замужем.
БЕЛЛО: (Издевательски смеётся.) Эх ты, филин, это дочь твоя с малингарским студентом.
(Милли Цвейт, льноволосая, зелёноодеянная, легкосандальная, её голубой шарф под морским ветром вьётся кругом, высвободившись из объятий своего кавалера она зовёт, изумлённо округлив свои молодые глаза.)
МИЛЛИ: Ой! Это ж Папуля! Но… О, Паплик, как ты постарел.
БЕЛЛО: Как круто всё переменилось, а? Наш всяковсяченный, наш письменый стол, за которым мы никогда не писали, кресло тетки Хагарти, наши классические репродукции старых мастеров. Другой мужчина и его дружки живут тут припеваючи.
УПОКОЁННОСТЬ ПОДКУКУШНИКА: Ну, и что такого? А сколько у тебя было женщин, скажи-ка. Ходил следом за ними по тёмным улицам, плоскоступ, подстегнуть их своими сдавленными всхрюками. Что скажешь, мужчина-проститутка? Непорочные дамы, со свёртками бакалеи. Провернись. Соус для гусятины, гусь мой, О.
ЦВЕЙТ: Они… Я…
БЕЛЛО: (Хлёстко.) Оттиски их каблуков вытопчут брюссельский ковер, что ты купил на аукционе у Рена. В своих жеребячьих игрищах с кобылкой Молл, они расколошматят статуэтку, что ты тащил домой, под дождём, во имя искусства ради искусства. Они вломятся в секреты твоего нижнего ящика. Выдерут страницы из твоей книжонки по астрономии, чтоб раскуривать трубку. И будут харкать в твой медный фендер у камина, что ты купил за девять шиллингов у Хемптона Линдома.
ЦВЕЙТ: За десять и шесть. Так ведут себя только последние подонки. Отпусти меня, Я вернусь. Я докажу…
ГОЛОС: Клянусь!
(Цвейт стискивает кулаки и крадётся вперёд, зажав в зубах здоровенный нож.)
БЕЛЛО: С оплатой за проживание, или как нахлебник? Слишком поздно. Ты смастерил свою второлучшую кровать и теперь другим возлежать в ней. И уже готова твоя эпитафия. Тебя унизили и отшвырнули, о чём и помни, дряхлый боб.
ЦВЕЙТ: Где справедливость. Вся Ирландия против одного! Неужто никто-никто..?
(Он прикусывает свой большой палец.)
БЕЛЛО: Умри и будь проклят, если имеешь хоть малейшее представление о порядочности, или благопристойности. Могу угостить тебя редкостным старинным вином, которое мигом снесёт тебя в ад и обратно. Подпиши завещание и оставь нам всё, до гроша. Если у тебя нет ничего, постарайся, черт возьми, достать: укради, ограбь! Мы похороним тебя в наших сортирных кусточках, где пребудешь сдохшим и обделанным, подле старого засранца Коена, моего приёмного племянника, за которого я вышла было замуж, старый долбаный прокуратор-подагрик и содомит, с судорогой в шее – в одном ряду с моими остальными десятью или одинадцатью мужьями, как уж там звали этих паскудников, задохшихся в одной сливной яме. (Он закатывается громким мокротным смехом.) Мы удобрим тебя на славу, м-р Цветик! (Он трубит глумливо.) Пока, Полди! Пока, Папуля!
ЦВЕЙТ: (Хватается за голову.) Моя сила воли! Память! Я согрешал! Я стра…
(Он рыдает без слез.)
БЕЛЛО: (Глумливо.) Поплачь детка! Крокодиловой слезой!
(Цвейт, сломленный, туго спутанный для жертвоприношения, рыдает, уткнув лицо в землю. Слышится тягучий удар колокола. Темношалевые фигуры обрезанцев, в мешковине и пепле, стоят у стены плача. М. Шуломович, Иосиф Голдвотер, Мозес Херцог, Хэрис Розенберг, М. Мойсел, Дж. Цитрон, Минни Вочман, О. Мастиански, Преподобный Леопольд Абрамович, Чазен. Всплескивая руками, они, томящим душу плачем, оплакивают выкреста Цвета.)
ОБРЕЗАНЦЫ: (С неясным гортанным напевом, роняют на него плоды мертвого моря, но ни единого цветка.) ШЕМА ИЗРАЕЛ АДОНАИ ЭЛОХЕНИ АДОНАИ ЭЧАД.
ГОЛОСА: (Вздыхая.) Вот и не стало его. Ах, да. Да, и вправду. Цвейт? Первый раз слышу. Странный он был. Вон вдова. Даже так? Ах, да.
(От костра самосожжения вдовы вздымается пламя смолистой камфоры. Завеса ладанного дыма наплывает и рассеивается. Покинув свою рамку резного дуба, нимфа с распущенными волосами, в лёгком одеянии коричневато искусственных тонов, нисходит из своего грота и, пройдя под тесносплетёнными кронами тиссов, останавливается над Цвейтом.)
ТИССЫ: (Перешёптываясь листьями.) Сестра. Наша сестра. Тсс.
НИМФА: (Мягко.) Смертный! (С сочувствием.) Не убивайся ты так, не надо!
ЦВЕЙТ: (Переколыхиваясь, как желе, глубже под ветви в полоски солнечных лучей, с достоинством.) Какой апофеоз. Я чувствовал, от меня ждут этого. Сила привычки.
НИМФА: Смертный! Ты отыскал меня в плотской компании: канканки, любители фривольных пикничков, кулачные бойцы, знаменитые генералы, бессмертные пантомимщики в тугих трико и лощёные танцоры шимми, Ла Аврора и Карини, музыкальный акт, хит века. Меня окутывала дешёвая розовая бумага, пропахшая солидолом. Я была окружена прогорклыми скабрезностями клубменов, историями для возбуждения неоперившейся юности, рекламой прозрачненьких, подзаряженой игральной зернью и подкладками для бюста, интимными вещицами и почему следует носить тугие рейтузы, с отзывом восхищённого джентельмена. Из полезных советов для тех, кто замужем.
ЦВЕЙТ: (Приподымает свою черепашью головку к её лону.) Мы встречались где-то прежде. На иной звезде.
НИМФА: (Опечалено.) Резиновые товары. Без износа, поставки аристократии. Корсеты для мужчин. Я исцеляю от припадков, или альтернативное применение деньгам. Отзывы пользовавшихся чудесным увеличителем грудей профессора Волдмена. За три недели мой бюст увеличился на четыре дюйма, сообщает м-с Гас Раблин с фото.
ЦВЕЙТ: Это вы про ФОТО-КРОХИ?
НИМФА: Ну, да. Ты унёс меня с собой, обрамил меня дубом и блестками, поместил над своим брачным ложем. В один из летних вечеров, без свидетелей, ты поцеловал меня в четырёх местах. И любящим карандашом подтушевал мне глаза, груди и срам.
ЦВЕЙТ: (Смиренно целует её длинные волосы.) Твои классические формы, прекрасная бессмертная. Мне радостно было смотреть на тебя, восхвалять тебя, творение красоты, почти поклоняться.
НИМФА: Тёмными ночами мне слышны были твои восхваления.
ЦВЕЙТ: (Поспешно.) Ну, да, да. Ты хочешь сказать, что я… Сон в любом из нас раскрывает худшие стороны, кроме, пожалуй, детей. Знаю, я свалился с кровати или, вернее, был вытолкнут. Сталистое вино, говорят, помогает от храпа. Что до прочего, то имеется английское изобретение, брошюру о котором я получил несколько дней назад – ошиблись адресом. Средство, как его вставлять, что приводит к бесшумному, неприметному выпшику. (Со вздохом.) Спокон веков, всё то же! Непрочность, имя твое – брак.
НИМФА: (Затыкая пальцами уши.) А слова-то! Таких не водится в моем лексиконе.
ЦВЕЙТ: Ты понимала их?
ТИССЫ: Тсс.
НИМФА: (Прикрывает лицо рукой.) А уж чего мне пришлось насмотреться в этой спальне! Что только не видели мои глаза.
ЦВЕЙТ: (Извиняющеся.) Знаю. Грязное личное бельё, осторожней с изнанкой. Колечки разболтались. Из Гибралтара, долгим морским путем, давным-давно.
НИМФА: (Опуская голову.) Хуже! Хуже!
ЦВЕЙТ: (Осторожно призадумывается.) Тот старый ящик-футляр. Но её вес был ни при чём. Она весила ровно одиннадцать стоунов и девять. Это уже потом, как отняла от груди, поправилась на девять фунтов. Там оказалась трещина и клея мало, а? И тот идиотский оранжевый сосуд с одной всего ручкой.
(Слышится шум водопада со звонким журчанием струй.)
ВОДОПАД:
Пулафока! Пулафока!
Пулафока! Пулафока!
ТИССЫ: (Сплетая свои ветви.) Слушай. Шёпот. Она права. Наша сестра. Мы росли и давали тень в нескончаемые летние дни.
ДЖОН ВАЙЗ НОЛАН: (В глубине, в униформе Ирландских Государственных Лесничих, снимает свою шляпу с перьями.) Процветайте. Давайте тень в нескончаемые летние дни, деревья Ирландии.
ТИССЫ: (Бормоча.) У Пулафоки с экскурсией старшеклассников? Кто покинул своих, клянчащих корж, одноклассников, устремясь в нашу тень?
ЦВЕЙТ: (Узкогрудый, покатоплечий, пухлый, в непонятном подростковом костюме в серо-чёрную полоску, в белых тениссных туфлях и гольфах закатанных книзу, с кокардой на красной школьной фуражке.) Я был подростком, переходный возраст. Много ли надо было? Подколыхивающий экипаж, смешанные запахи дамской раздевалки и уборной, давка в толпе на старой Римской лестнице, потому что они любят грудиться—стадный инстинкт—и тёмная сексопахучая винтовая лестница театра. Даже ценник на их нижнем белье. А тут жара. В то лето отмечались приливы зноя. Школа кончилась. И винный пирог. Дни Альционы.
(Дни Альционы: старшеклассники в белых с голубым футбольных джерси и в шортах, Мастер Тернбул, Мастер Абрахам Чаттертон, Мастер Оуэн Голдберн, Мастер Джек Нередит, Мастер Перси Эпджон стоят в просвете между деревьев и аукают Мастеру Леопольду Цвейту.)
ДНИ АЛЬЦИОНЫ: Макрель! Опять улизнул от нас. Гип-гип! (Орут "ура!".)
ЦВЕЙТ: (Неуклюжий юнец, ошарфленый и орукавиченый, ошалелый от града снежков, пытается подняться.) Опять! Я чувствую себя шестнадцаткой! Какой балдёж! Пусть грянут колокола на Монтейс-Стрит. (Он слабенько уракает.) Ура нашей школе – до небес!
ЭХО: Балбес!
ТИССЫ: (Шелестя.) Она права, наша сестра. Шёпотом. (Шепотные поцелуи слышны по всему лесу. Лица дриад выглядывают из стволов деревьев и меж листвы, наполняя их цветеньем.) Кто осквернил нашу молчаливую сень?
НИМФА: (Застенчиво, через раздвинутые пальцы.) Там! Не таясь?
ТИССЫ: (Склоняясь.) Да, сестра. И на нашу девственную мураву.
ВОДОПАД:
Пулафока! Пулафока!
Пулафока! Пулафока!
НИМФА: (Разводя пальцы.) О! Бесстыдство!
ЦВЕЙТ: Я рано созрел. Юность. Фавны. Это было моим жертвоприношением богу леса. Цветы тоже цветут весной. Стояла пора парования. Капиллярное притяжение – естественный феномен. Лотти Кларк, льноволосая, я увидел её на ночном горшке через неплотно сдвинутые шторы, в театральный бинокль бедного папы. Бурёнки рьяно хрумкали траву. Стадо спустилась с холма у Риальто-Бридж, искушать меня своим потоком животного духа. Покрывались, и я… Тут и святой не выдержал бы. Бес овладел мною. А к тому же, кто видел?
(Побродяжка Боб, белолобый телёнок, просовывает жующую голову с влажными ноздрями сквозь листву.)
ПОБРОДЯЖКА БОБ: Моя. Моя видеть.
ЦВЕЙТ: Естественное удовлетворение потребности. Обстоятельства подставляют случай. (С пафосом.) Ни одна девушка на меня и глянуть не хотела, когда пришла моя пора на них. Слишков невзрачен. Они не играли…
(Высоко на Тёрне, проходя через родендродоны, клочкохвостая козочка с тугим выменем, сыпанула катяшки.)
КОЗОЧКА: (Блеет.) Мегегэггегг! Наннанане!
ЦВЕЙТ: (Без шляпы, раскраснелый, покрытый колючками чертополоха и репейника.) Регулярно занимаясь. Обстоятельства появляются после случаев. (Он пристально смотрит вниз на воду.) Тридцать две кверхтормашки в секунду. Гнетущий кошмар. Головоломный Илия. Падение с утёса. Печальный конец служащего гостипографии.
(По сребротихому летнему воздуху манекен Цвейта, забинтованый мумийным полотном, катится, переворачиваясь, с утёса Львиная Голова в пурпурные алчущие воды.)
МАНЕКЕНОМУМИЯ: Вррррцццрррцрлобсшрэ?
(Далеко в заливе между маяками Бейли и Киш идёт под парусами КОРОЛЬ ИРЛАНДИИ, посылая суше расширяющийся султан угольно-чёрного дыма из своего раструба.)
СОВЕТНИК НАННЕТИ: (Один на палубе, в тёмной альпаке, жёлто-ястребинолицый, рука в вырезе жилета, возглашает.) Когда страна моя займёт свое место среди наций Земли, тогда, и не ранее, пусть напишут мою эпитафию. Я свершил…
ЦВЕЙТ: Подкатило. Прфф.
НИМФА: (Заносчиво.) У нас бессмертных, как ты сегодня убедился, нет этого места и волос там нет. Мы каменно прохладны и чисты. Питаемся электрическим светом.
(Она выгибает тело порочным извивом, закладывает указательный палец в свой рот.) Обращался ко мне. Сзади всё слышано. Да как ты мог..?
ЦВЕЙТ: (Расхаживает, топча вереск.) О, я был полнейшей свиньей. Я и клизмы ставил. На треть пинты квассии добавить столовую ложку минеральной соли. Вверх от основания. Спринцовкой Гамильтона Лонга, подругой дам.
НИМФА: В моём присутствии. Пудровая пуховка. (Она краснеет и выставляет колено.) И прочее.
ЦВЕЙТ: (Подавленно.) Да. Peccavi! Я поклонялся этому живому алтарю, где спина сменяет своё имя. (С нежданным жаром.) А почему одной лишь тонко надушенной, унизанной перстнями руке, руке что правит..?
(Фигуры вьются, змеясь медленным лесным узором около древокомлей, взманивая.)
ГОЛОС КИТТИ: (Из чащи.) Покажи-ка нам какую-то из этих подушечек.
ФЛОРИ: Нате вам. (Вальдшнеп неуклюже пропархивает через подлесок.)
ГОЛОС ЛИНЧА: (Из чащи.) Фью! Ссыт кипятком!
ГОЛОС ЗОИ: (Из чащи.) Прямиком из жаркого местечка.
ГОЛОС ВИРЕЖА: (Птицевождь, синеполосатый и оперенный, в военных доспехах продирается сквозь трескучий тростник по жолудям и орешкам бука.) Горячо! Горячо! Мудрый Сидящий Бык!
ЦВЕЙТ: Это сильнее меня. Теплая вмятина от её тёплых форм. Даже присесть куда садилась женщина, на её сбегающиеся атласно-белые складки, слегка раздвинув ляжки, словно обещанье предельного блаженства. Такие женственно полные. Меня от этого буквально распирает.
ВОДОПАД:
Пулафока! Пулафока!
Пирполняет! Пирполняет!
ТИССЫ: Тсс! Скажи, сестра!
НИМФА: (Безглазая, в белом одеянии монахини, чепец и обвязка с громадными крылами, уставясь в немыслимые дали, негромко.) Монастырь Умиротворения. Сестра Агата, гора Кармел, явления Нока и Лурдса. Желания полностью иссякли. (Она склоняет голову, вздыхая.) Все эфемерно. Где кремовые чайки грёз машут над водами тёмными. (Цвейт привстаёт. Задняя пуговица его брюк отскакивает.)
ПУГОВИЦА: Бип!
(Две стервозы с танцулек Кумба, дождюя мимо, вопят, как ошалелые.)
СТЕРВОЗЫ:
О, Леопольд посеял штучку от трусов.
Теперь не знает как и быть,
Чтобы не падал,
Чтобы не падал.
ЦВЕЙТ: Вы разрушили очарование. Последняя соломинка. Что от вас осталось бы, черницы и послушницы, на полной эфемерности? Застенчиво, но с охоткой, как начавший ссать осёл.
ТИССЫ: (Теряя фольгу осыпающейся листвы, их кряжистые руки стареют и колышутся.) Решительно!
НИМФА: Святотатство! Посягнуть на мою добродетель! (Большое влажное пятно появляется на её одеянии.) Осквернить мою невинность! Ты не достоин касаться даже края одежд чистой женщины. (Она схватывается за своё одеяние.) Погоди ж, Сатана. Вот ты и отпел свои любовные песни. Аминь. Аминь-Аминь-Аминь. (Она выхватывает стилет и, одетая в кольчугу избранного рыцаря девяти, ударяет его в пах.) Некум!
ЦВЕЙТ: (Вздрагивает, перехватывает её руку.) Хой! Небракада! Кошка с девятью жизнями. Играть честно, мадам. Никаких садовых ножиков. Лисица и виноград, так что ли? Чего нам не хватает с вашей колючей проволкой? Распятие узковато? (Он хватает её запону.) Вас потянуло на святого аббата, или Брофи, хромого огородника, а может охота бесструйной статуэтки водолея, или доброй матушки Альфонсуса, а вдобавок и Райнарда?
НИМФА: (С криком вырывается от него, теряя одеяние, её гипсовая отливка трескается, облачко смрада вырывается из трещины.) Поли..!
ЦВЕЙТ: (Кричит ей вслед.) Как будто вы сами не занимаетесь этим втихомолку. Без дрыганья и массы тягучей жижы по всей тебе. Проверено. Ваша сила в нашей слабости. Какая нам плата за жеребцованье? Сколько выложите на бочку? Нанимаете мужчин-танцоров на Ривьере, я читал. (Убегающая нимфа голосит и причитает.) Ага! У меня за плечами шестнадцать лет чёрного рабского труда. А завтра присяжные присудят мне алименты? Хотя бы пять шиллингов, а? Меня не проведёшь, ищи дурака. (Он внюхивается.) Однако. Лук. Прогорклый. Сера. Жир.
(Фигура Беллы Коен предстаёт перед ним.)
БЕЛЛА: Ещё меня узнаешь.
ЦВЕЙТ: (Спокойно оглядывает её.) Сгинь. Баранина под вид ягнятинки. Длинные зубы и избыток волос. Сырая луковица на сон грядущий подправит твой цвет лица. И займись какими-нибудь упражнениями от двойного подбородка. У тебя глаза так же тусклы, как и в твоём чучеле лисицы. Размер под стать твоим прочим приметам, только и всего. Я тебе не трехлопастный пропеллер.
БЕЛЛА: (Презрительно.) Фактически, ты не рысак. (Её свиноматка гавкает.) Fohracht!
ЦВЕЙТ: (Презрительно.) Сперва почисть свой безноготный срединный палец; стылая молофья каплет с брюха на твой куриный гребешок. Хапни горсть сена, да утрись.
БЕЛЛА: Знаю я тебя, рекламист! Треска дохлая!
ЦВЕЙТ: Видал я тебя, бандерша! Торговка сифилисом и слизью!
БЕЛЛА: (Оборачивается к роялю.) Которая из вас играла марш из САУЛА?
ЗОЯ: Я. Поберегите свои мозоли. (Она бросается к роялю и лупцует там аккорды, руки вперекрест.) Собачий вальс. (Оглядывется назад.) Эй, кто это там пристраивается приласкать мои солодушки? (Отбегает обратно к столу.) Что твоё – моё, а всё моё – частная собственность. (Китти обескураженно облепляет свои зубы серебряной бумажкой. Цвейт приближается к Зое.)
ЦВЕЙТ: (Негромко.) Верни мне ту картофелину, ладно?
ЗОЯ: Фант, превосходная штучка, лучше не бывает.
ЦВЕЙТ: (С чувством.) В ней ничего такого нет, а всё же – память по бедной маме.
ЗОЯ:
Что-то дай, да отними,
Господь спросит где оно,
Скажешь: "Я не знаю где."
Спустит Он тебя на дно.
ЦВЕЙТ: Это реликвия. Пусть останется мне.
СТЕФЕН: Иметь иль не иметь, вот в чём вопрос.
ЗОЯ: На. (Она задирает на себе подол халата, обнажая голую ляжку, и развязывает картофелину из верха своего чулка.) Кто прячет – знает где найти.
БЕЛЛА: (Хмурится.) Кончай это. Тут не мюзик-холловы показы. И смотри, не раздолбай пианино. Кто тут наяривает? (Она идёт к пианоле. Стефен роется у себя в кармане и, вынув банкноту за уголок, протягивает ей.)
СТЕФЕН: (С преувеличенной галантностью.) Этот шелковый кошелёк я изготовил из свиного уха публики. Мадам, прошу прощения. Если вы мне позволите. (Он указывет неопределённо на Линча и Цвейта.) Мы все из одного марьяжа: Кинч и Линч. Dance ce bordel ou tenous nostre etat.
ЛИНЧ: (Кричит от очага.) Дедалус! Благослови её за меня!
СТЕФЕН: (Даёт Белле монету.) Золото. У неё.
БЕЛЛА: (Смотрит на Зою, Флори и Китти.) Вы хотите трёх девочек? У нас они по десять шиллингов.
СТЕФЕН: (С восторгом.) Сто тысяч извинений. (Он роется снова и дает ей две кроны.) Позвольте, brevi manu, у меня что-то со зрением. (Белла отходит к столу и считает деньги, покуда Стефен односложно говорит сам с собой. Зоя подскакивает к столу. Китти виснет на шее Зои. Линч встаёт, оправляет свою кепку и, обхватив Китти за талию, добавляет свою голову в группу.)
ФЛОРИ: (В тяжкой попытке приподняться.) Ой! У меня нога затекла.
(Она ковыляет к столу. Приближается Цвейт.)
БЕЛЛА, ЗОЯ, КИТТИ, ЛИНЧ, ЦВЕЙТ: (Тараторя и огрызаясь.) Джентельмен… десять шиллингов…платит за троих… Минуточку, позвольте мне… этот джентельмен платил отдельно… кто это хватает?..ой… смотри кого лапаешь… вы останетесь на ночь или ненадолго?.. кто это сделал?.. вы, извините, лжёте… джентельмен уплатил как джентельмен… выпить… уже давно за одиннадцать…
СТЕФЕН: (У пианолы, с жестом омерзения.) Никаких бутылок! Что есть одиннадцать? Загадка.
ЗОЯ: (Задирав халат, заворачивая полсоверена в край своего чулка.) Собственным горбом заработанные.
ЛИНЧ: (Подымая Китти от стола.) Пошли!
КИТТИ: Погоди. (Она схватывает две кроны.)
ФЛОРИ: А я?
ЛИНЧ: Опля! (Он подымает её, относит и роняет на диван.)
СТЕФЕН:
Лис запел, петух взлетел,
Колокол в небесах
Пробил одиннадцать раз –
Бедняжке душе пора собираться,
С небес спускаться.
ЦВЕЙТ: (Мягко кладёт полсоверена на стол между Беллой и Флори.) Так. Позвольте мне. (Он забирает фунтовую банкноту.) Трижды по десять, мы в расчёте.
БЕЛЛА: (С восхищением.) Ну, ты и шустряк, старый петушок. Так бы и расцеловала.
ЗОЯ: (Показывает пальцем.) Энтот? Глубок, как вырытый колодец. (Линч опрокидывает Китти на диван и целует её. Цвейт идёт с фунтовой банкнотой к Стефену.)
ЦВЕЙТ: Это ваше.
СТЕФЕН: Как так? Le distrait, или рассеяный нищий. (Он опять роется в своём кармане и достаёт пригоршню монет. Что-то падает.) Уронил.
ЦВЕЙТ: (Нагибается, подымает и передает коробку спичек.) Вот.
СТЕФЕН: Люцифер. Спасибо.
ЦВЕЙТ: (Негромко.) Лучше отдайте мне всю эту наличность на сохранение. Зачем сорить деньгами?
СТЕФЕН: (Отдаёт ему все свои монеты.) Блюди справедливость, прежде чем стать щедрым.
ЦВЕЙТ: Буду, но что толку? (Пересчитывает.) Один, семь одиннадцать и пять, шесть, одиннадцать. Я не отвечаю за то, что вы уже могли потерять.
СТЕФЕН: Почему уже бьёт одиннадцать? Пропарокситон. Миг накануне следующего, говорит Лессинг. Тридцать лис. (Он громко смеётся.) Хоронит свою бабушку. Должно быть, он её прикончил.
ЦВЕЙТ: Тут один фунт шесть и одиннадцать. Скажем, один фунт и семь.
СТЕФЕН: Чепуха.
ЦВЕЙТ: Нет, но…
СТЕФЕН: (Подходит к столу.) Сигарету, пожалуйста. (Линч с дивана бросает сигарету на стол.) Итак, Джорджина Джонсон скончалась и вышла замуж. (Сигарета попадает на стол. Стефен всматривается.) Чудо. Камерная магия. Замужем. Гм. (Он зажигает спичку и начинает раскуривать сигарету с загадочной меланхоличностью.)
ЛИНЧ: (Наблюдая за ним.) У тебя будет больше шансов раскурить, если поднесёшь спичку поближе.
СТЕФЕН: (Подносит спичку ближе к глазу.) Рысий глаз. Надо б очки. Разбил их вчера. Шестнадцать лет тому. Расстояние. Глаз всё видит плоским. (Он отводит спичку, та гаснет.) Мозг соображает. Близко: далеко. Неотменимая обусловленность видимого. Замужем.
ЗОЯ: Коммивояжер женился на ней и увез с собой.
ФЛОРИ: (Кивает.) М-р Агнсон из Лондона.
СТЕФЕН: Агнец лондонский, что искупает грехи нашего мира.
ЛИНЧ: (Обнимая Китти на диване, басовито возглашает.) Dona nobis pacem.
(Сигарета выпадает из пальцев Стефена. Цвейт подымает и швыряет её в камин.)
ЦВЕЙТ: Не надо курить. Вам бы лучше поесть. Чёртов пёс подлизался ко мне. (Зое.) Найдется у вас что-нибудь?
ЗОЯ: Он голоден?
СТЕФЕН: (Протягивает руку к её улыбке и возглашает на мотив кровной клятвы из СУМЕРКОВ БОГОВ.)
Hangende Hunger,
Fragende Frau,
Macht uns alle Kaput.
ЗОЯ: (Трагично.) Гамлет, я омлет твоего отца! (Она берёт его руку.) Синеглазый красавчик, дай почитать по твоей руке. (Указывает на его лоб.) Нет ума, нет морщин. (Она считает.) Два, три, Марс, это храбрость. (Стефен мотает головой.) Не балуй.
ЛИНЧ: Он боится грома за горами. Юноша, что не умел трястись и вздрагивать. (Зое.) Кто научил тебя хиромантии?
ЗОЯ: (Оборачивается.) Не морочь мне яйца, которых нет. (Стефену.) Я по твоему лицу вижу. Глаз алмаз. (Она хмурится, опустив голову.)
ЛИНЧ: (Смеясь, хлопает Китти по заду, дважды.) Вот так. Порка по ладони. (Дважды громко щёлкает линейка, гроб пианолы распахивается, давая выскочить круглой лысеватой голове чертика-в-коробке – отца Долана.)
ОТЕЦ ДОЛАН: Кто-то из мальчиков давно не получал порки? Очки разбились? Шельмец ленивый. По глазам вижу. (Мягко, благосклонно, ректориально и укоризненно голова Джона Конми подымается из пианолового гроба.)
РЕКТОР ДЖОН КОНМИ: Да будет вам, Отец Долан! Уймитесь. Я уверен, что Стефен очень хороший мальчик.
ЗОЯ: (Изучая ладонь Стефена.) Женская рука.
СТЕФЕН: (Бормочет.) Валяй. Ври. Держи меня. Ласкай. Для меня Его почерк был всегда неразборчив, мне удавалось только различать оттиск Его преступного большого пальца на тюльке.
ЗОЯ: В какой день ты родился?
СТЕФЕН: В четверг. Сегодня.
ЗОЯ: Дитя четверга далеко пойдёт. (Она прослеживает линии на его руке.) Линия судьбы. Влиятельные друзья.
ФЛОРИ: (Указывая.) Воображение.
ЗОЯ: Полнолуние. Ты встретишься с… (Она порывисто осматривает его кисть.) Я не хочу про плохое. Или тебе охота знать?
ЦВЕЙТ: (Разводит её пальцы и подставляет свою ладонь.) Больше вреда, чем пользы. Вот. Мою почитай.
БЕЛЛА: Покажи. (Она переворачивает руку Цвейта.) Так я и знала. Узловатые суставы, падок на юбки.
ЗОЯ: (Вглядываясь в ладонь Цвейта.) Решёточка, поедешь за море и женишься на деньгах.
ЦВЕЙТ: Завралась.
ЗОЯ: (Поспешно.) О, вижу. Короткий мизинец. Подкаблучник. Курям ноги моешь. Не так? (Чернушка Лиз, здоровенная наседка в очерченом мелом круге, подымается, расправляет крылья и квохчет.)
ЧЕРНУШКА ЛИЗ: Гара. Клоок. Клоок. (Она соскальзывает со свежеснесённого яйца и вперевалочку отходит.)
ЦВЕЙТ: (Показывает на свою руку.) Этот вот рубец от несчастного случая. Упал и порезался, двадцать два года назад. Мне было шестнадцать.
ЗОЯ: Вижу, сказал слепой. Расскажи чего поновее.
СТЕФЕН: Видала? Движется к одной великой цели. Шестнадцать лет назад я, двадцатидвухлетний, сковырнулся, двадцать два года назад он, шестнадцатилетний, упал со своего конька-палочки. (Он морщится.) Где-то я ушиб руку. Надо сходить к дантисту. Деньги?
(Зоя шепчет Флори. Обе хихикают. Цвейт высвобождает свою руку и лениво пишет на столе, задом-наперёд, выписывая медленные изгибы.)
ФЛОРИ: Что? (Наёмный экипаж номер триста двадцать четыре, с галантнозадой кобылой, кучер Джемс Бартон, Гармони-Авеню, Доннибрук, прорысил мимо. Ухарь Бойлан и Лениен раскинулись, всколыхиваясь, на сиденьях. Ормондский коридорный уцепился на заднюю ось. Лидия Даус и Мина Кеннеди c грустью выглядывают поверх занавески.)
КОРИДОРНЫЙ: (Подскакивая, дразнит их большим и остальными корявыми червяко-пальцами.) Хе, хе, есть у вас рог? (Бронза подле золота, они перешёптываются.)
ЗОЯ: (Флори.) Шепчутся. (Те снова перешёптываются.)
(Над колодезем экипажа Ухарь Бойлан склоняется, его гребцовская соломка сбита набекрень, во рту зажат красный цветок. Лениен, в яхтсменской кепке и белых туфлях, заискивающе снимает длинный волос с плеча Ухаря Бойлана.)
ЛЕНИЕН: Хо! Что я тут вижу? Ты смахивал паутину в паре пёзд?
БОЙЛАН: (Пресыщенно усмехается.) Пощипал индюшку.
ЛЕНИЕН: Хорошая ночная работёнка.
БОЙЛАН: (Вздев четыре плотных тупокопытных пальца, подмигивает.) Резвуха муха! Точно по шаблону, или вернём вам ваши денежки. (Он выставляет указательный палец.) Во, нюхни-ка.
ЛЕНИЕН: (Нюхает шаловливо.) Ах! Рак под майонезом. Ах!
ЗОЯ И ФЛОРИ: (Всхохатывают разом.) Ха ха ха ха.
БОЙЛАН: (Уверенно соскакивает с экипажа и громко окликает, чтоб все слыхали.) Привет, Цвейт! М-с Цвейт ещё не раздевалась?
ЦВЕЙТ: (В плюшевой ливрее лакея и брюках до колен, на нём желтоватые чулки, напудренный парик.) Боюсь, уже, сэр, последние принадлежности…
БОЙЛАН: (Швыряет ему шесть пенсов.) На, купишь себе джина и содовой. (Он ловко вешает свою шляпу на отросток рогов на голове Цвейта.) Введи-ка меня. По личному дельцу к твоей жене, уразумел?
ЦВЕЙТ: Спасибо, сэр. Да, сэр, мадам Твиди принимает ванну, сэр.
МАРИОН: Он должен чувствовать себя удостоенным высокой чести. (Со всплеском она вскакивает из воды.) Рауль, дорогой, иди оботри меня. Я без всего. Только моя новая шляпка и полировочная губка.
БОЙЛАН: (С весёлой искринкой в глазу.) Самое оно!
БЕЛЛА: Что это? В чём дело?
(Зоя шепчет ей.)
МАРИОН: И пусть он смотрит! Волхв! Сутенёр! Ещё и прополощет сам себя. Я напишу влиятельной проститутке, или Бартоломоне, бородатой женщине, исполосовать его рубцами в дюйм толщиной, и чтоб принёс мне свидетельство с подписью и печатью.
БЕЛЛА: (Смётся.) Хо хо хо хо.
БОЙЛАН: (Цвейту, через плечо.) Можешь приставить глаз к замочной скважине и поиграться сам с собой, покуда я её разок-другой пропарю.
ЦВЕЙТ: Спасибо, сэр, будет сделано, сэр. Можно я приведу двух приятелей, засвидетельствовать акт и сделать снимок? (Он держит банку умащений.) Вазелинчика, сэр? Апельсиновый цвет?.. Тёплой водички?..
КИТТИ: (С дивана.) Скажи нам, Флори. Скажи нам. Что.
(Флори шепчет ей. Шепотливые ласкословеса бормочут, губочмякая смачно, маковично поплёскивая.)
МИНА КЕННЕДИ: (Воздев глаза.) О, это должно быть как аромат гераний и прелестных персиков! О, он просто идолопоклонствует каждому её закоулочку! Слиплись! Покрываются поцелуями!
ЛИДИЯ ДАУС: (Раскрыв рот.) Ням-ням. О, он носит её по комнате, делая это! Скачка на палке. Да их слыхать от Парижа и аж до Нью-Йорка. Словно полон рот земляники со сливками.
КИТТИ: (Смеётся.) Хии хии хии.
ГОЛОС БОЙЛАНА: (Сладко, хрипло, изутробно.) Ах! Бохрезкрукбрукарчакрашт!
ГОЛОС МАРИОН: (Хрипло, сладостно, протискиваясь сквозь её горло.) О! Хошмыцлуйгопусхнапухак?
ЦВЕЙТ: (Глаза его дико выпучены, стискивает себя.) Вынь! Сунь! Вынь! Вдвинь ей! Глубже! Протарань!
БЕЛЛА, ЗОЯ, ФЛОРИ, КИТТИ: Хо хо! Ха ха! Хии хии!
ЛИНЧ: (Указывая.) Зеркало верное природе. (Он смеётся.) Ху ху ху ху ху ху.
(Стефен и Цвейт глядят в зеркало. Лицо Вильяма Шекспира, безбородое, является там – заострённое параличем лицо, увенчанное отражением ветвистой оленерогой вешалки в прихожей.)