Джеймс Джойс
Улисс
ШАЛАВА: Красный не хуже зелёного, даже и лучше. За солдат! За короля Эдварда!
ОТРЫВАКА: (Смеётся.) Ага! Как один – за Де Вета!
ПАТРИОТ: (С огромным изумрудным носовиком и дубинкой, провозглашает.)
Да ниспошлёт Боже
Сюда кента,
С зубами бритвы острей,
Полосовать глотки
Английских псов,
Что повесили наших ирландских вождей.
СТРИЖЕНЫЙ: (Веревочная петля на шее, двумя руками вцепился в свои вываливающиеся потроха.)
Нет во мне зла против людей,
Но родная страна мне милей королей.
РУМБОЛЬД, ДЕМОНСКИЙ БРАДОБРЕЙ: (В сопроводжении пары черномасочных пособников выходит с гладстоновским саквояжем, который и раскрывает.) Леди и дженты, тесак купленный м-с Пирси, с целью прикончить Могга. Нож, которым Войсин расчленил жену земляка и спрятал останки в погребе, завернутыми в простыню, перерезав несчастной горло от уха до уха. Фиал с мышьяком обнаруженым в теле мисс Берроу, что и послало на виселицу Седона.
(Он дёргает веревку, пособники подпрыгивают ухватиться за ноги жертвы и тянут его книзу, всхрапывая: язык стриженого неудержимо вываливается.)
СТРИЖЕНЫЙ: Хортел хрмолиться хрза хдругих.
(Он испускает дух. Неодолимая эрекция повешенного выпрыскивает струю спермы сквозь одежды смертника на мостовую. М-с Беллингхем, м-с Йелвертон Барри и досточтимая м-с Мервин Телбойз бросаются вперёд со своими платочками, чтоб промaкнуть её.)
РУМБОЛЬД: Я и сам дохожу. (Он снимает петлю.) Веревка удавившая ужасного бунтовщика. Десять шиллингов за отрезок, только ради его Королевского Высочества. (Он суёт свою голову в распоротое брюхо повешенного и выдергивает обратно, облипнув перекрученными и испускающими пар потрохами.) Моя горькая обязанность исполнена. Боже, храни короля!
ЭДУАРД СЕДЬМОЙ: (Танцует медленно, церемонно, побрякивая своим ведром, и напевает с мягким довольством.)
Вот ужо мы погуляем
В день коронации, дружок,
Выпьем виски мы и пива,
Вина глотнем на посошок!
РЯДОВОЙ КАРР: Так что ты там вякаешь на моего короля?
СТЕФЕН: (Вслескивая руками.) Становится слишком монотонно. Ничего. Он требует от меня и кошелёк, и жизнь, впрочем, у них на всё нехватка в этой бардачной империи. Деньги пропали. (Он неуверенно шарит у себя по карманам.) Отдал кому-то.
РЯДОВОЙ КАРР: Кому, на хрен, сдались твои, блин, деньги!
СТЕФЕН: (Делая попытку уйти прочь.) Не скажет ли кто, где у меня больше шансов натыкаться на эти неотменимые неудобства. Ca se voit aussi a Paris. Не то, чтобы я… Но клянусь святым Патриком!
(Головы женщин смыкаются. Старая бабка Гамми в шапке-ватрушке, возникает, сидя на грузде, у неё на груди смертоцвет картофельной болезни.)
СТЕФЕН: Ага! Я тебя знаю, бабуля! Мстящий Гамлет! Старая свиноматка пожирающая собственный приплод!
СТАРУШКА-ВЕКОВУШКА ГАММИ: (Раскачиваясь вперёд-назад.) Возлюбленная Ирландия, дочь испанского короля, алана. Чужаки в моём доме, ни дна им, ни покрышки! (Она всполошилась, как горем прибитая домовушка.) Очон! Очон! Шёлк бурёнушек! (Она причитает.) Ты повстречался с бедной старой Ирландией, так каково же ей?
СТЕФЕН: А мне от тебя каково? Сесть на свою же шляпу! Где третье лицо Святой Троицы? Соггарт Ароон? Преподобный Стервоед Ворон.
КИССИ КЭФРИ: (Вопит.) Не пускайте их подраться!
ОТРЫВАКА: Наши отступили.
РЯДОВОЙ КАРР: (Дёргая свой ремень.) Я любому падле шею сверну за одно кривое слово на моего ёбаного короля.
ЦВЕЙТ: (В ужасе.) Он ничего не говорил. Ни слова. Чистое недоразумение.
ПАТРИОТ: Erin go bragh!
(Майор Твиди и Патриот предъявляют друг другу медали, знаки отличия, военные трофеи, раны. Оба отдают честь с леденящей враждебностью.)
РЯДОВОЙ КОМПТОН: Валяй, Гарри. Садани ему в глаз. Он за буров.
СТЕФЕН: Я? Когда?
ЦВЕЙТ: (Красномундирникам.) Мы сражались за вас в Южной Африке, ирландские артвойска. Разве это не стоит в истории? Королевские Дублинские Фузилеры отмечены нашим монархом.
МАТРОС: (Прошатываясь мимо.) О, да. О, Боже, да! О, да, чтоб их квавр у кровавр! О! Блююю!
(Каскоголовые алебардщики в доспехах вскидывают наперевес частокол обнажённых копейных острий. Майор Твиди, с усами Грозного Турка, в шапке медвежьего меха с султаном петушиных перьев и акутарами, в эполетах, золочёных шевронах и перевязи, ровняет строй. Он подаёт знак странствующих воинов рыцарей-тамплиеров.)
МАЙОР ТВИДИ: (Рыкает хрипло.) Сброд Рурка! Вперёд, гвардейцы. На них! Махал шалал хашбаз.
РЯДОВОЙ КАРР: Я ему вделаю.
РЯДОВОЙ КОМПТОН: (Машет толпе оттесниться.) Тут всё честно. Сделает из падлы мясную лавку, блин. (Сгрудившиеся оркестры выдувают ГЕРРИОВЕН и БОЖЕ, ХРАНИ КОРОЛЯ.)
КИССИ КЭФРИ: Они хотят подраться. За меня!
МАНДАТАЯ КЭЙТ: Красотка храброму.
БИДДИ ШЛЁП: Сдается мне, отой соболий лыцарь покажет себя в сшибке.
МАНДАТАЯ КЭЙТ: (Густо багровея.) Фигушки, мадам. Червоный дублон и весёлый Святой Георг за меня!
СТЕФЕН:
И вопль потаскух на тротуарах
Саван соткёт Ирландии старой.
РЯДОВОЙ КАРР: (Сдернув свой пояс, орёт.) Я шею сверну любому ёбаному ублюдку за одно кривое слово на моего распроёбаного короля!
ЦВЕЙТ: (Трясёт за плечи Кисси Кэфри.) Ну, скажи ты. Онемела, что ли? Ты, связующее звено между нациями и поколениями. Говори, женщина, священная дарительница жизни.
КИССИ КЭФРИ: (Всполошившись, ухватывается за рукав рядового Карра.) Да разве я не с тобой? Разве я не твоя милашка Кисси? (Она кричит.) Полиция!
СТЕФЕН: (Экстатично, к Кисси Кэфри.)
Цанк твой белый,
Липняк красный
И шахна твоя мягка…
ГОЛОСА: Полиция!
ГОЛОСА ВДАЛИ: Дублин горит! Дублин горит! Пожар! Пожар!
(Вспыхивает зарево горящей серы. Плотные тучи клубятся мимо. Бахают тяжёлые орудия Гэтлинга. Светопреставление. Разворачиваются войска. Грохот копыт. Артилерия. Кавалерийcкие команды. Колокола гудят. Болельщики орут. Пьяницы вопят. Шлюхи верещат. Сигнальные рожки дудукают. Молодецкие гики. Предсмертные вскрики. Пики лязгают о кирасы. Воры обшаривают убитых. Слетаясь на падаль, птицы мчатся от моря, взвиваются с болот, пикируют с неприступных утёсов; с клекотом парят луни, бакланы, коршуны, ястребы, кречеты, грифы, соколы, тетерева, морские орлы, чайки-альбатросы, дикие гуси. Затмевается полуночное солнце. Земля содрогнулась. Мертвецы Дублина, из кладбищ Проспект и Монт Джером, в белых овечьих тулупах и накидках из чёрных козлиных шкур, подымаются множественным видением. С беззвучным зевком разверзается бездна. Том Рошфор, победитель, в спортивной майке и брюках, прибывает во главе национального гандикапа с препятствиями и прыгает в пропасть. За ним следует вереница бегунов и прыгунов. С дикими вывертами сигают они с обрыва. Тела их падают вниз. Фабричные девчонки в бальных платьях швыряют раскалённые йоркширские барабумы. Светские дамы задирают подолы нарядов себе на головы – спрятаться. Ведьмы, хохотуньи в красных юбчонках, скачут по воздуху на мётлах. Квакер коверкает ковры. Проливается дождь зубов дракона. Из борозд выскакивают герои в доспехах. В знак приязни они обмениваются салютом рыцарей красного креста и рубятся в сече кавалерийскими палашами. Вольф Тоун против Генри Греттона, Джон О'Лири против Лир О'Джонни, лорд Эдвард Фицджеральд против лорда Джеральда Фицэдварда, О'Донахью Гленские против Гленсов Донахьюских. На возвышении, где пуп Земли, воздвижется полевой алтарь святой Барбары. Чёрные свечи торчат рогами над евангелием и эпистолами. С высоких зубцов башни два луча света падают на занавешенный дымом камень алтаря. На алтарном камне м-с Мина Пурфо, богиня нелогичности, лежит нагая, скованная, с кадильницей на её вспяченном брюхе. Отец Малачи О'Флинн, в длинной юбке и с перевёрнутой дароносицей—обе ноги у него левые и вывернуты задом наперёд—отправляет походную мессу. Преподобный м-р Хью Ц. Хейнс Кошелл, М. И., в простой рясе и четырехугольной колледжевой шляпе, с головой и воротником задом наперёд, держит распяленый зонт над головой служащего мессу.)
ОТЕЦ МАЛАЧИ О'ФЛИНН: Introbio ad altar diaboli.
ПРЕПОДОБНЫЙ М-Р ХЕЙНЕС КОШЕЛЛ: К дьяволу, что преисполнил веселием мои юные дни.
ОТЕЦ МАЛАЧИ О'ФЛИНН: (Берёт из дароносицы и подымает кровоточащую жертву.) Corpus Meum.
ПРЕПОДОБНЫЙ М-Р ХЕЙНЕС КОШЕЛЛ: (Высоко задирает юбку отправляющего мессу, показывая его голые серые волосатые ягодицы, меж коих воткнута морковь.) Моя плоть.
ГОЛОСА ВСЕХ ПРОКЛЯТЫХ: Йищугомесв Гоб Ьдопсог тиварп отч, Айулелла.
(В выси голос Адонаи взывает.)
АДОНАИ: Гоооооооооооб!
ГОЛОСА ВСЕХ БЛАЖЕНЫХ: Аллелуя, что правит Господь Бог всемогущий.
(Из выси голос Адонаи взывает.)
АДОНАИ: Бооооооооооог!
(В пронзительной противоголосице крестьяне и горожане Оранжевой и зелёной клик поют ПИНКА ПАПЕ и ДЕНЬ ЗА ДНЕМ ВОСПЕВАЙ МАРИЮ.)
РЯДОВОЙ КАРР: (Твердит остервенело.) Я ему вделаю, да поможет мне Христос ебучий! Сверну ёбаному ублюдку распроебучую его горлянку!
СТАРУШКА-ВЕКОВУШКА ГАММИ: (Вкладывет кинжал в руку Стефена.) Убери его, лапушка. В 8.35 ты попадешь на небеса и Ирландия станет свободной. (Она молится.) О Боже милостивый, прими его!
ЦВЕЙТ: (Подбегает к Линчу.) Ты не можешь увести его?
ЛИНЧ: Он любитель диалектики, вселенского языка. Китти! (Цвейту.) Сам уводи. Меня он не послушает.
(Он утаскивает Китти прочь.)
СТЕФЕН: (Указывает.) Exit Judas. Et laqueo se suspendit.
ЦВЕЙТ: (Подбегает к Стефену.) Пошли со мной. Сейчас же, пока не случилось чего похуже. Вот ваша палка.
СТЕФЕН: Палка ни к чему. Тут пиршество чистой логики.
КИССИ КЭФРИ: (Тянет рядового Карра.) Пошли, ты поддатый. Он оскорбил меня, но я его простила. (Кричит ему на ухо.) Я простила ему за обиду мою.
ЦВЕЙТ: (Через плечо Стефена.) Да, уходите. Вы же видите он не в состоянии.
РЯДОВОЙ КАРР: (Вырывается.) Я ему покажу оскорблять. (Выставив кулаки, он бросается к Стефену и ударяет его в лицо. Стефен отшатывается, валится, падает навзничь. Он лежит недвижим, лицом к небу, шляпа его откатывается к стене. Цвейт, догнав, поднимает её.)
МАЙОР ТВИДИ: (Громко.) Карабин в кобуру! Прекратить огонь! Салют!
ЛЯГАВАЯ: (Яростно лая.) Йут.
ТОЛПА: Отвяжись от него! Лежачих не бьют! Воздуха! Кто? Солдат сшиб его. Он профессор. Он поранен? Не тормошите его! Он без сознания.
(Лягавая, принюхиваясь с краю толпы, шумно лает.)
КИКИМОРА: С какой стати красномундирник ударил жентельмена, а сам под газом? Пусть отправляется воевать с бурами!
ПОТАСКУХА: Слышь-ко, кто заговорил! Уж и права нет солдату пройтись со своей девушкой? Ударил и – поделом.
(Они вцепляются в волосы одна другой, царапаются, плюются.)
ЛЯГАВАЯ: (Лает.) Вов вов вов.
ЦВЕЙТ: (Отпихивая их.) Отодвиньтесь, станьте подальше!
РЯДОВОЙ КОМПТОН: (Оттаскивая своего дружка.) Сматываем, Гарри. Тут фараоны!
(Два стража в дождешлемах, высокие, стоят плеч-о-плеч.)
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: Что за беспорядки?
РЯДОВОЙ КОМПТОН: Мы были с этой леди, а он нас оскорбил и напал на моего кореша. (Лягавая лает.) Чья эта долбаная сучка?
КИССИ КЭФРИ: (С надеждой.) У него кровь идёт?
МУЖЧИНА: (Подымаясь с колен.) Нет. Отключился. Оклемается. Верняк.
ЦВЕЙТ: (Остро взглядывает на мужчину.) Предоставьте мне. Я легко смогу…
ВТОРОЙ СТРАЖ: А вы кто? Знакомы с ним?
РЯДОВОЙ КАРР: (Прорывается к стражу.) Он обидел мою подружку леди.
ЦВЕЙТ: (Негодующе.) Ты ударил его ни с того ни с сего. Я свидетель. (Констеблю.) Запишите его полковой номер.
ВТОРОЙ СТРАЖ: Я не нуждаюсь в указаниях при исполнении обязаннностей.
РЯДОВОЙ КОМПТОН: (Оттаскивая своего товарища.) Рвём когти, Гарри, а то Беннет запрёт тебя в кутузку.
РЯДОВОЙ КАРР: (Шатается, пока его не утаскивают.) Возъеби Боже старого Беннета! Он падло беложопое. Говна не стоит.
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: (Вынимая свой блокнот.) Как его имя?
ЦВЕЙТ: (Выглядывая поверх толпы.) Там виднеется извозчик. Если б вы помогли мне донести, сержант.
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: Имя и адрес.
(Корни Келлехер—в руке похоронный венок, траурный креп на шляпе—появляется среди зевак.)
ЦВЕЙТ: (Торопливо.) О, вот кто тут нужен! (Переходит на шёпот.) Сын Саймона Дедалуса. Малость перебрал. Пусть полисмены разгонят бездельников.
ВТОРОЙ СТРАЖ: Здрасьте, м-р Келлехер.
КОРНИ КЕЛЛЕХЕР: (С полусонным взглядом, стражу.) Всё в порядке. Я его знаю. Немного выиграл на скачках. Золотой Кубок. Клочок. (Он смеётся.) Двадцать к одному. Понятно, о чём толкую?
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: (Оборачиваясь к толпе.) А ну, чего рты поразевали? Двигайте отсюда. (Толпа с бормотанием медленно рассасывается вниз по улочке.)
КОРНИ КЕЛЛЕХЕР: Предоставьте это мне, сержант. Всё будет в порядке. (Он смеётся, встряхивая головой.) И нам порой плохело, если не хуже. А? Не так?
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: (Подхихикивает.) Да, уж точно.
КОРНИ КЕЛЛЕХЕР: (Пихает локтем второго стража.) Замнём твоё то недоразумение. (Он напевает, мотая головой.) С моим та-рам ту-рум тум-пум. Понятно, о чём толкую, а?
ВТОРОЙ СТРАЖ: (Прочувствованно.) Да с кем не бывает!
КОРНИ КЕЛЛЕХЕР: (Подмигивает.) Парни всегда останутся парнями. Со мной экипаж, там, за углом.
ВТОРОЙ СТРАЖ: Всё в порядке, м-р Келлехер. Доброй ночи.
КОРНИ КЕЛЛЕХЕР: Уж я позабочусь.
ЦВЕЙТ: (Пожимает руки обоим стражам, по очереди.) Благодарю вас, джентельмены, благодарю. (Он доверительно бормочет.) Скандалы нам ни к чему, вы ж понимаете. Отец – известная личность, высокоуважаемый гражданин. Просто не того овса налопался, вы ж понимаете.
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: О, понимаю, сэр.
ВТОРОЙ СТРАЖ: Всё в порядке, сэр.
ПЕРВЫЙ СТРАЖ: Просто мне полагается докладывать в участке при случае с телесным повреждением.
ЦВЕЙТ: (Быстро кивает.) Естественно. Совершенно верно. Ваша прямая обязанность.
ВТОРОЙ СТРАЖ: Такая у нас обязанность.
КОРНИ КЕЛЛЕХЕР: Спокойной ночи, ребята.
СТРАЖИ: (Разом отдавая честь.) Ночи, джентельмены. (Они отходят мерной тяжёлой поступью.)
ЦВЕЙТ: (Отдувается.) Вы как судьбой посланы. Есть экипаж?
КОРНИ КЕЛЛЕХЕР: (Смеётся, указывая большим пальцем через плечо на экипаж стоящий возле лесов.) Двое коммерсантов ставили шампань у Янмерта. По-княжьи, право. Один из них просадил два фунта на скачках. Заливал своё горе, потом надумали прошвырнуться к весёлым девочкам. Так я их усадил на экипаж Бехена и – двинули по ночному городу.
ЦВЕЙТ: А я шёл по Гардинер-Стрит, когда смотрю…
КОРНИ КЕЛЛЕХЕР: (Смеётся.) Они, конечно, хотели и меня прихватить в мотальню. Нет, ради Бога, говорю. Не для таких старых лосей как я. (Он снова смеётся и косит тусклым глазом.) Слава Богу, у нас с вами это и на дому имеется. А? Понятно о чём толкую? Хах! Хах! Хах!
ЦВЕЙТ: (Пытается засмеяться.) Хе, хе, хе! Да. Лично я как раз навещал одного моего старого друга, Вирежа, вы его не знаете (бедняга уж неделю как слёг), ну, и выпили ликёра напару, и я как раз уже шёл домой…
(Лошадь ржёт.)
ЛОШАДЬ: Гогогогогогог! Догогогогомой!
КОРНИ КЕЛЛЕХЕР: Да, конечно; а кучер наш, Бехен, мне и говорит, когда оставили ту пару коммерсантов у м-с Коен, вот я и сказал ему придержать, а сам слез глянуть что тут за дела. (Он смеётся.) Трезвые кучера – признак катафалков. Побросить его домой? Где его берлога? Наверное, в Камбре, а?
ЦВЕЙТ: Нет, скорее в Сэндикове, судя по тому, что у него выпало.
(Стефен, простершись на мостовой, дышит к звёздам. Корни Келлехер искоса, сонно, взглядывает на лошадь. Цвейт в сумраке наклоняется.)
КОРНИ КЕЛЛЕХЕР: (Почесывая в затылке.) Сэндиков! (Он склоняется окликнуть Стефена.) Эй! (Снова зовёт.) Эй! Весь в стружках вывалялся, однако. Осторожней, чтоб у него не стибрили чего-нибудь.
ЦВЕЙТ: Нет, нет, нет. Деньги его у меня, и шляпа тоже, и палка.
КОРНИ КЕЛЛЕХЕР: А, ладно, очухается. Кости не сломаны. Ну, я продёргиваю. (Он смеётся.) У меня с утра свиданьице. Хороню покойника. Счастливо добраться домой.
ЛОШАДЬ: (Ржёт.) Догогогогогомой!
ЦВЕЙТ: Спокойной ночи. Я просто дождусь и провожу через пару…
(Корни Келлехер возвращается в экипаж на углу и взбирается в него. Упряжь лошади взбряцывает.)
КОРНИ КЕЛЛЕХЕР: (Из экипажа, стоя.) Ночи.
ЦВЕЙТ: Ночи.
(Кучер встряхивает вожжами и ободряюще вскидывает кнут. Экипаж и лошадь медленно, громоздко пятятся и заворачивают. Корни Келлехер на боковом сиденьи позабавленно качает головой, досталась-де Цвейту задачка. Кучер присоединяется к бессловесному пантомимичному веселью, кивая с дальнего сиденья. Цвейт встряхивает головой в безмолвном весёлом ответе. Посредством большого пальца и ладони, Корни Келлехер заверяет, что те двое бобби больше не станут приставать – пусть отлежится сколько надо. Медленным кивком Цвейт изъявляет благодарность, Стефену ничего другого и не нужно. Экипаж звякает та-рам-пам за угол та-рам улицы. Корни Келлехер ещё раз завер-пам, напоследок, рукой. Цвейт своей рукой уверам-пам Корни Келлехера, что можно быть спокора-пам. Клацающие копыта и звякающая упряжь затихают своей та-рам-пам огой. Цвейт, держа в руке разукрашенную стружками шляпу Стефена и ясенёк, стоит в нерешительности. Затем склоняется к нему и трясёт за плечи.)
ЦВЕЙТ: Эй! Хо! (Нет ответа.) Если позвать по имени. Сомнамбулиста. (Он склоняется снова и, колеблясь, приближает рот к лицу распростёртой фигуры.) Стефен! (Нет ответа. Он зовёт вновь.) Стефен!
СТЕФЕН: (Стонет.) Кто? Чёрная пантера, вампир. (Он вздыхает и вытягивается, затем бормочет, невнятно протягивая гласные.)
Кто… мчит… к Фергюсу в этот час?
Сквозь… сень густую леса?..
(Он переворачивается на левый бок, вздыхая, подтягивая ноги к груди.)
ЦВЕЙТ: Поэзия. Хорошо образован. Жаль. (Он наклоняется снова и расстегивает пуговицы на жилете Стефена.) Пусть отдышится. (Стряхивает древесные стружки с одежды Стефена пальцами и лёгкими взмахами рук.) Один фунт и семь. Уцелели, однако.
(Он вслушивается.) Что?
СТЕФЕН: (Боромочет.)
..тени… лесов.
…белая грудь… тениста…
(Он протягивает руки, снова вздыхает и выгибает своё тело. Цвейт: держа его шляпу и ясенёк, стоит выпрямившись. Собака лает вдалеке. Цвейт стоит, стискивая и попуская охваченную палку. Он смотрит вниз на лицо и фигуру Стефена.)
ЦВЕЙТ: (Общается с ночью.) Лицом похож на свою мать-бедняжку. В тенистом лесу. Глубокая белая грудь. Ещё мне, вроде, про Фергюсона послышалось. Девушка. Какая-то девушка. Для него было бы самое лучшее. (Он бормочет.) … клянусь, что всегда буду стойко, не выдам никоим образом, способ или способы… (Он бормочет.) …утвердясь в морском песке… в кабельтове от берега… где прилив водоворотом… и прихлынув…
(Молча, задумчиво, бодрствуя, он стоит на страже; пальцы у губ – знаком тайного мастера. На фоне тёмной стены медленно появляется фигура – заколдованный мальчик одиннадцати лет, подменыш, похищенный; на нём итонский костюмчик, стеклянные туфельки и бронзовый шлемик; в руке книга. Он читает справа налево неслышно, улыбаясь, целуя страницу.)
ЦВЕЙТ: (Поражённый, зовёт беззвучно.) Руди!
РУДИ: (Невидяще уставляется в глаза Цвейта и продолжает читать, целуя, улыбаясь. У него нежное лиловое лицо. На костюмчике алмазные и рубиновые пуговицы. В свободной руке он держит тонкую тросточку слоновой кости с фиолетовым бантом. Белый ягнёнок выглядывает из его жилетного кармана.)
* * *
Сперва и прежде чего бы то нибудь прочего, м-р Цвейт постряхивал со Стефена основную массу стружек и подал ему ясенёк и шляпу, подбадривая в своей обычной истинно самаритянской манере, в чём тот весьма нуждался. Нельзя сказать, что его (Стефена) сознание блуждало, однако, оставалось ещё довольно шатким и, на высказанное им пожелание попить чего-нибудь, м-р Цвейт, с учётом текущего часа, а также отсутствия в пределах их досягаемости фонтанов Вартровской воды для омовения, не говоря уж о питьевой, незамедлительно угодил в самое яблочко, предложив, сообразно возникшим надобностям, извозчичью забегаловку (так уж её прозывали) отстоявшую едва ли далее, чем на швырок камнем от моста Батт, где запросто можно найти не одно, так другое питьё в виде молока, содовой, или минералки. Загвоздка лишь – как туда добраться. Тут он малость замялся, но раз уж на него—в буквальном смысле—свалилась обязанность принимать надлежащие меры по изысканию выхода, пришлось раскинуть мозгами касаемо возможных средств и вариантов, по ходу чего Стефен неоднократно зевал. Лицом он, по его наблюдениям, всё ещё оставался изрядно бледен, что делало весьма желательным воспользоваться каким-либо из средств передвижения, сообразно их теперешнему состоянию. Оба были крайне измотаны, особенно Стефен, неоднократно высказывавший предположение о возможности изыскать подобное средство. В итоге, после пары предварительных согласований на данную тему и завершив процесс отряхивания, хоть он забыл-таки забрать свой перемазанный мылом носовой платок, сослуживший верноподданную службу по ходу бритья, они совместно двинулись вдоль по Бивер-Стрит, или вернее -Лейн, до двора коновала и ощутимо едкой атмосферы ливрейных конюшен, на углу Монтгомери-Стрит, где курс их отклонился влево и далее пролёг по Амьен-Стрит, в обход углового заведение Дэна Бергинса. Однако, как он втайне и ожидал, нигде не видно было и намёка на какого-нибудь йеху в ожидании клиентуры, за исключением четырёхколесного, наверняка нанятого какими-то гуляками для развоза с пирушки, перед отелем Северная Звезда, и тот не шелохнулся и на йоту, когда м-р Цвейт, который был кем угодно, но только не профессиональным свистальщиком, попытался призвать его, аркообразно вскинув руки над головой и испустив отдалённое подобие свиста, дважды.
Такая вырисовывалась заковыка, и, подходя к ней со здравым смыслом, тут не оставалось иного выбора, кроме как сделать хорошую мину при дохленьком раскладе и двинуть пешим ходом, что они, соответственно, и сделали. Таким манером, срезав наискосок от заведения Маллета к Сигнал-Хаусу, который вскоре и достигли, они потопали, каждый—тут уж не оставалось выбора—на своих двоих, в направлении конечной железнодорожной станции на Амьен-Стрит, причём м-ру Цвейту служило помехой то обстоятельство, что одну из задних пуговиц на его его брюках постигла, перефразируя освящённую временем поговорку, судьба всех пуговиц, хотя, вполне проникшись духом происходящего, он героически махнул рукой на упомянутое неудобство. И вот, поскольку ни одного из них время ничуть не поджимало, а просто шло себе да шло, а температура вокруг достаточно освежала, и уже вполне прояснилось после недавней визитации Юпитера Плувиуса, они плелись своим путём, миновав то место, где приторчала в ожидании порожняя карета, без пассажиров или кучера. А тут ещё так сложилось, что возвращался пескопосыпочный Дублинской Объединенной Трамвайной Компании, и мужчина постарше пересказал своему спутнику, a propos, про несчастный случай, который он буквально чудом избежал совсем немного времени тому назад. Они миновали главный вход станции Большой Северной Железной Дороги, стартовую точку отправления на Белфаст, где, разумеется, всякое движение было прекращено по случаю столь позднего часа и, проследовав мимо чёрного хода морга (не слишком привлекательное место, а скорее даже мрачноватое в какой-то мере, особенно возраставшей по ночам), в конце концов оказались у Портовой Таверны, чтоб неизбежно свернуть на Складскую-Cтрит, знаменитую своим полицейским участком отделения С. Между данной точкой и высокими, неосвещёнными в такое время, складами на Бересфорд-Плейс сознание Стефена сбивалось на мысли об Ибсене, почему-то вызывавшем у него ассоциации с мастерской Берда, камнетёса, на Телбот-Плейс, первый поворот направо, в то время как спутник, являвшийся как бы его fidus Achates, вдыхал, с чувством внутреннего удовлетворения, запах из городской пекарни Джеймса Рурка, расположенной совсем неподалеку от их маршрута следования, и действительно – очень даже приятственный дух у насущного хлебушка нашего, что есть первой и наинеобходимейшей потребностью общества. Хлеб – стержень жизни; добывай хлеб свой; откуда, О, скажи мне, берётся хлеб фантазий? Сказано ж, у пекаря Рурка.
En route м-р Цвейт обратился к своему молчаливому и, чтоб не перетончить с уточнениями, не совсем ещё отрезвелому компаньону, с предостережениями (сам-то он при любых обстоятельствах превосходно владел всеми своими способностями и, в сущности, оставался как никогда до отвратительности трезвым) об опасностях таящихся в ночном городе: тут тебе и женщины лёгкого поведения и блатующие бандюги, которые порой в такую пору (если можно так выразиться), хоть и не столь часто, чтоб стать обычным делом, являются неизбежно смертельной, в полном смысле, западнёй для молодых людей его возраста, оказавшихся под воздействием спиртного, особенно если у них уже вошло в привычку надираться до отключки; если только не владеешь начатками джиу-джитсу, на всякий случай, хотя и это ещё как сказать, ведь даже уже на лопатках негодяй может пнуть по страшной силе, если будешь ловить ворон. А появление на месте проишествия Корни Келлехера вообще подарок судьбы в момент, когда Стефен пребывал в блаженном далеке, и не подвернись этот человек в одиннадцать часов ночи, он, в итоге, вполне мог оказаться кандидатом для палаты несчастных случаев или (тоже не исключено) отправиться в Бридвел, где наутро отведут в суд – предстать перед м-ром Тобиасом, (хотя, то есть, он же, конечно, адвокат) перед старым, имелось ввиду, Воллом, или перед Мелоном, а для молодого человека это явный облом, если поднимется излишняя шумиха. Вобщем, об этом факте он завёл речь потому, что многие из полисменов (он, кстати, их терпеть не может) весьма, и это общепризнано, нечистоплотны на службе Короне и, как выразился м-р Цвейт, припомнив случай-другой из отделения А на Кламбрасил-Стрит, готовы доприсягаться до дырки в трехведёрном казане. Когда нужна помощь, их днём с огнем не сыщешь, зато в тихих частях города, Пемброк-Роуд, например, эти стражи закона торчат на каждом шагу, явное свидетельство, что им платят за охрану высших классов. Бессмысленная трата своего времени, рассудительно заметил он, и здоровья, не говоря о порче репутации, да к тому же неоправданное мотовство – у резвых дамочек полусвета одно на уме: выдурить побольше фунтов-шилингов-пенсов и смыться, но главная опасность именно-таки в собутыльниках, хотя, относительно наболевшей проблемы горячительных, он положительно отозвался о стакане старого выдержанного вина в любое время, оно, помимо насыщающих и кровообращающих качеств, обладает также достоинствами слабительного действия (взять хотя бы доброе бургундское: он ревностный его болельщик), но только не перебирать сверх определённой нормы, на которой он неизменно подводил черту во избежание всяческих неприятностей, не говоря уже, что, фактически, отдаёшься на милость посторонних. Он с искренним негодованием осудил падких на выпивку дружков Стефена – все бросили, кроме одного; неоспоримое крысячество со стороны этой медикобратии, как ни крути.
– И этот один оказался Иудой,– сказал Стефен, который до этого момента вообще не произносил ни слова.
Обсуждая эту и подобные темы, они прямым курсом прошли позади Таможни и под мостом Окружной линии, когда мангал с горящим коксом перед сторожевой будкой, или чем-то вроде того, отклонил их довольно шаткие шаги. Стефен, по собственной инициативе, остановился посмотреть, без видимой причины, на кучу брусчатки для мостовой и смутно различимую в пламенеющих отблесках мангала фигуру сторожа Корпорации в сумраке сторожевой будки. Ему показалось, что это уже было, или припоминается, как уже происходившее прежде, и пришлось поднапрячься пока дошло, что в стороже он видит когдатошнего друга своего отца. Гамли. Во избежание встречи, он отбрёл ближе к опорам железнодорожного моста.
– Кто-то с вами здоровается,– сказал м-р Цвейт.
Фигура среднего роста, с явным искательством, повторно поприветствовала из-под арок, восклицая: ночи! Стефен, понятно, вздрогнул и, довольно опешенный, остановился ответить на приветствие. М-р Цвейт, понукаемый мотивами унаследованной деликатности, а равно тем, что он всегда полагал за лучшее не соваться в дела других, прошёл дальше, держась, тем не менее, qui vive с некой толикой настороженности, хоть, впрочем, без капли паники. Хотя в городской черте Дублина такого не водилось, он знал, что не такая уж и небывальщина, когда отчаянные головы без средств, почти что, к существованию устраивали засады и, вообщем, террор мирным прохожим, приставляя пистолет ко лбу в какой-нибудь уединённой сельской местности, из категории изголодалых бездельников с Темзовой дамбы – могут и сюда забрести, или просто грабители, что собираются рвать когти, прихватив добычу, какая уж подвернётся в грубом налёте—гони деньгу или жизнь!—бросив тебя, для назидательной морали, связанным и с кляпом во рту.
Стефен распознал, то есть, когда приветствовавшая фигура подошла поближе, в дыхании Корли дух перебродивших кукурузных выжимок, хотя и сам не очень-то был трезв. Лорд Джон Корли, как некоторые называли его между собой, и не без некоторых генеалогических оснований. Он был старшим сыном в семье инспектора Корли из отделения Г, новопреставившегося, при жизни женатого на некоей Катерине Брофи, дочери лоутского фермера. А женой его деда, Патрика Майкла Корли из Нью-Росса, была вдова тамошнего трактирщика, в девичестве (тоже) Катерина Телбот. Ходили упорные, хотя и не доказанные, слухи, что она являлась отпрыском лордов Телбот де Малахайд, в усадьбе которых—поистине величественное строение, неоспоримо своеобразное и очень даже стоящее, чтоб его осмотреть—её мать или тетя, или какая-то иная родственница, работала посудомойкой. Именно это обстоятельство и явилось причиной, что данную личность, сравнительно ещё молодого, хоть и опустившегося, человека, заговорившего со Стефеном, некоторые шутники, что такими уж уродились, величали лордом Джоном Корли.
Отведя Стефена в сторону, он завёл свою неизменную тоскливую волынку. В кармане ни гроша на ночлежку. Все друзья отшатнулись. К тому же он поскандалил с Лениеном и отзывался о нём перед Стефеном, как о подлой долбаной швабре, с добавлением всяческих непечатных выражений. Он был без работы и молил Стефена сказать на милость, где на земле Божьей, могла б ему подвернуться хоть какая-нибудь работёнка. Нет, из посудомойни это была дочь матери, молочная сестра наследника дома, во всяком случае, это всё по материнской линии, оба появились на свет одновременно, если только вся история не сплошной вымысел от начала и до конца. Во всяком случае, он совершенно в безвыходном положении.
– Я б у тебя не попросил,– продолжил он,– но торжественно клянусь, и Бог тому свидетель, я жутко на мели.
– Завтра, или через день,– сказал ему Стефен,– в школе мальчиков в Далки освободится место воспитателя. У м-ра Геррета Дизи. Попробуй. Можешь сослаться на меня.
– Ах, Боже мой,– отвечал Корли,– да какой из меня школьный учитель, дружище. Куда мне до ваших светлых голов,– добавил он с полусмешком.– Меня два раза оставляли на второй год в начальной, у Христианских Братьев.