Джеймс Джойс
Улисс
Вот кто навидался как их тут зарывают, делянку за делянкой. Священные поля. Больше влезет, если хоронить их стоя. Сидя или на коленях не получится. Стоя? В один прекрасный день почва проседает и на поверхности торчит голова покойника вместе с указующей рукой. Тут вся земля, должно быть, как пчелиные соты, в продолговатых таких ячейках. Но порядок держит, всё чин чином, трава подстрижена, дорожки. Майор Гэмбл свой сад называет "мой Монт-Жером". Так оно и получается. Должно быть цветы сна. Из гигантских маков, что растут на китайских кладбищах, получают самый лучший опиум, мне Мастиански говорил. И Ботанический Сад тут совсем рядом. Это кровь впитываясь в землю даёт новую жизнь. Та же идея, что в росказнях про евреев убивших юного христианина. Каждого по своей цене. Хорошо сохранившийся упитанный труп джентельмена-эпикурейца клад для фруктового сада. Торги. За останки Вильяма Вилкинса, счетовода-бухгалтера, недавно скончавшегося, три фунта тринадцать и шесть. Спасибочки.
Почва точно станет лучше на трупном удобрении, кости, плоть, ногти, склепы. Жуть. Зеленеет, розовеет, разлагаясь. В сырой земле гниёт быстрее. Сухощавое старичьё не так сразу. Потом, типа, жирные сорта сыра. Начинают чернеть, сочиться жижей. И усыхают. Смертомоль. Конечно клетки, или как там их, продолжают жить. Меняются. Практически живут вечно. Нечем питаться, питаются собой.
Но на них, должно быть, разводиться пропасть личинок. И почва тут, небось, аж кишит ими. Сразу голову закружат. Вмиг утратишь ум и толк. Эти девушки на пляже. Как он по-хозяйски озирается. Даёт ему ощущение власти, видеть как остальные отправляются под землю раньше. Интересно, как он вообще смотрит на жизнь. Его кладбищенские шуточки: чтобы взбодриться. Хотя бы та, про обмен сообщениями. Спуржен отправлен на небеса сегодня в 4 утра. В 11 вечера закрываемся. Ещё не прибыл. Петр. Сами-то мертвецы, во всяком случае мужчины, не прочь услыхать шутку-другую, да и женщины – узнать что нынче в моде. Сочная груша, или дамский пунш: горячий, крепкий, сладкий. Прогнать сырость. Надо ж когда-то и посмеяться, хотя бы так. Могильщики в ГАМЛЕТЕ. Доказательство глубочайшего знания людского сердца. Не смеют шутить о мёртвых на протяжении хотя бы пары лет. De mortuis nil nisi prius. Сперва пусть кончится траур. Трудно представить его личные похороны. Смахивает на шутку. Говорят, если прочтёшь некролог о себе, потом долго жить будешь. Придаёт второе дыхание. Новое издание жизни.
– Сколько у вас на завтра?– спросил смотритель.
– Двое,– сказал Корни Келехер.– На полдесятого и в одиннадцать.
Смотритель положил бумаги в карман. Тележка замерла. Провожающие разделились и, осторожно обходя могилы, обступили яму по краям. Могильщики поднесли гроб и поставили рядом, завести под него верёвки.
Хоронят его. Пришли мы Цезаря похоронить. Его мартовские иды, или июньские. Не знает кто тут собрался, да ему и без разницы.
А это что ещё за дылда там в макинтоше? Это ещё кто, хотел бы я знать. Чего-нибудь, таки, не пожалел бы, узнать кто он. Всегда вынырнет кто-то, что ты ни сном, ни духом. Человек в состоянии прожить всю жизнь в одиночку. Да, мог бы. Однако, требуется ещё кто-то кто закопает после смерти, хотя могилу мог бы и сам себе вырыть. Чем мы и занимаемся. Только у людей заведено хоронить. Нет, муравьи тоже. Что сразу же поражает любого. Хоронить мертвецов. Скажем, Робинзон Крузо взаправду был. Ну, значит Пятница его схоронил. Каждый Пятница могильщик Четверга, если вдуматься.
О, бедный Робинзон Крузо,
да как же тебя угораздило?
Бедняга Дигнам, его последнее возлежание на земле в этом ящике. Если вдуматься, страшная трата древесины. Вся в труху. Могли бы изобрести элегантные носилки с перекидной панелью, опускать их туда. Ещё чего, сразу пойдут возражения, а вдруг уложат рядом с кем-то не тем. Они ж такие переборчивые. Положите меня в родимой земле. Горсть праха со святой земли. Только мать и мертворождёного ребенка всегда хоронят в одном гробу. Смысл понятен. Понимаю. Оберегать его до крайней возможности, даже в земле. Дом ирландца его гроб. Бальзамирование в катакомбах. Мумии. Та же идея.
М-р Цвейт стоял поодаль сзади, держа шляпу в руке, считая непокрытые головы. Двенадцать. Я тринадцатый. Нет. Тот малый в макинтоше тринадцатый. Номер смерти. Когда, чёрт возьми, он примазался? В часовне его не было, могу поклясться. Глупый предрассудок, насчёт тринадцати.
Отличный мягкий твид на этом костюме у Неда Ламберта. С оттенком лилового. И у меня был такой же, когда мы жили на Ломбард-Стрит. В своё время он был любитель пощеголять. Менял по три костюма на дню. Надо бы отнести тот мой серый костюм Месиасу, чтоб перелицевал. Что такое? Так и есть: он его перекрашивал. Его жене, хотя, я забыл – у него нет жены, или, там, экономке надо повыдергивать вон те ниточки.
Гроб погрузился, опускаемый мужчинами, что стояли враскорячку по краям. Вытащилии верёвки и все обнажили головы. Двадцать.
Пауза.
Если б все мы вдруг стали кем-то другими.
Вдали проревел осёл. К дождю. Ослы совсем даже не. Говорят их не видали издыхающими. Стыд смерти. Прячутся. И бедный папа тоже.
Тихий нежный ветерок обвевал обнажённые головы, нашёптывая. Шептанье. Мальчик в изголовьи могилы держал венок обеими руками, смирно взирая на чёрный провал. М-р Цвейт шевельнулся за спиной дебелого добряка смотрителя. Хорошо сшит пиджак, прикидывает, наверно, кто из присутствующих пойдет следующим. Что ж это просто долгий отдых. Ничего не чувствовать. Ощущается лишь сам момент. Должно быть чертовски неприятно. Сперва не можешь поверить. Наверно, ошибка вышла: не того. Загляни в дом напротив. Погоди, я же хотел. Я ещё не. Потом сумеречная камера смерти. Света им хочется. Шепчутся вокруг тебя. Может позвать священика? Затем мысли идут вразброд. В бреду выбалтывает всё, с чем таился всю свою жизнь. Предсмертная борьба. Какой-то сон у него неестественный. Оттяни-ка нижнее веко. Проверяют: нос заострился, челюсть отошла, пожелтели подошвы ступней. Выдерни подушку и прикончи на полу, всё равно обречён. Дьявол на той картине про смерть грешника показывает ему женщину. А тому до смерти охота облапить её. Последний акт ЛЮЧИИ. Ужель не свижусь я с тобою? Бац! испустил дух. Кончился наконец. Люди малость о тебе посудачат: забудут. Не забывайте молиться о нём. Поминайте в своих молитвах. Даже и с Парнелом. День плюща отмирает. Потом и их туда же: валятся в яму, один за другим.
Помолимся теперь за упокой его души. В упованьи, что лучше ей стало и в ад не попала. Приятная перемена климата. Со сковородки жизни в огонь чистилища. Он когда-нибудь задумывается, что и его ждёт яма? Говорят, напоминание, когда на солнцепёке вдруг дрожь проймет. Кто-то на неё наступил. Уведомление через посыльного. Где-то рядом с тобой. Моя там, к Фингласу, участок, что я купил. Мама, бедная мама и маленький Руди.
Могильщики взялись за лопаты, сбрасывать тяжёлые комья глины на гроб. М-р Цвейт отвернул лицо. А если он был жив всё это время? Ффу! Чтоб тебе, это было б ужасно. Нет, нет: мёртв, конечно. Конечно, он мёртв. Умер в понедельник. Надо б им завести какой-то закон, прокалывать сердце, чтоб наверняка, или электроударом, или телефон в гроб и какую-нибудь воздуховодную трубку. Флаг скорби. Три дня. Довольно долго их маринуют по летнему времени. Куда вернее избавляться сразу же, как убедишься что уже готов.
Глина ссыпалась мягче. Начало забвения. С глаз долой, из сердца вон.
Смотритель отодвинулся на пару шагов и одел шляпу. Хватит с него. Провожающие набрались храбрости покрыться, неприметно, один за другим. М-р Цвейт одел свою шляпу и увидел, что дебелая фигура проворно движется в лабиринте могил. Спокойный, уверенный в своём пути, пересекал он поля скорби.
Гайнс что-то чиркал в своём блокноте. А, имена. Ну, моё-то он знает. Нет: направился ко мне.
– Я записываю имена,– сказал Гайнс приглушенно. Какое у вас христианское имя. Точно не помню.
– Л,– сказал Цвейт.– Леопольд. И вписали б вы ещё М'Коя. Он меня просил.
– Чарли,– сказал Гайнс, записывая.– Знаю. Он одно время был в НЕЗАВИСИМОМ.
Да был, пока не получил работёнку в морге у Луи Бирна. Отличная идея лекарей, призводить вскрытия. Доколупаться до всего, на что хватит соображения. Он скончался от Вторника. Смылся. Слинял с наличностью за пару объявлений. Чарли-душка. Потому-то через меня. Ну, ладно, вреда не будет. Я позаботился, М'Кой. Благодарю, старина: весьма обязан. Оставим его обязанным: не в убыток.
– И скажите вот ещё что,– сказал Гайнс,– энаком вам этот в, тот что был тут в…
– Да, я видел, тот что напялил макинтош,– сказал м-р Цвейт.– Куда он подевался?
– М'Интош,– проговорил Гайнс записывая.– Не знаю его. А как по имени?
Он отошёл, посматривая по сторонам.
– Нет,– начал м-р Цвейт, оборачиваясь, и осёкся.– Эй, Гайнс!
Не слышит. Что? А тот-то куда пропал? Бесследно. Ну, знаете, такого я ещё. Хоть кто-нибудь тут видел? К-е-два-эл. Стал невидимкой. Господи-Боже, куда он провалился?
Седьмой могильщик подошёл к м-ру Цвейту забрать бездельную лопату.
– О, извините.
Он поспешно отшагнул.
Глина, коричневая, влажная, завиднелась в яме. Подымалась. Почти готово. Горбок влажных комьев поднялся, подрос ещё, и могильщики упокоили свои лопаты. Все снова сняли на пару секунд. Мальчик прислонил свой венок на углу: шурин свой на кучу. Могильщики одели кепки и понесли свои изземлённые лопаты к тележке. Там постукали штыками о дёрн: чисто. Один наклонился выдернуть забившийся к черенку пучок длинной травы. Другой, покинув напарников, медленно зашагал, вскинутое на плечо орудие сизо поблескивало штыком. Молча, в могилоизголовьи, ещё один сматывал подгробную верёвку. Его пуповина. Шурин, отвернувшись, что-то вложил в его свободную руку. Безмолвная благодарность. Сочувствую, сэр: жалко. Кивок. Такое дело. Это вам.
Провожающие отходили медленно, без цели; окольными тропками, приостанавливаясь прочесть имя на каком-нибудь из надгробий.
– Завернём к могиле вождя,– сказал Гайнс.– Времени у нас хватает.
– Пошли,–согласился м-р Повер.
Они свернули направо, следуя своим замедленным думам. Опустошённый благоговением, голос м-ра Повера произнёс:
– Некоторые говорят, его вовсе нет в той могиле. Что гроб был набит камнями. И однажды он ещё вернется.
Гайнс покачал головой.
– Парнел уж никогда не возвратиться. И там лежит всё, что было в нём смертного. Мир праху его.
М-р Цвейт шёл, незамеченный, своей аллеей мимо скорбящих ангелов, крестов, растресканных обелисков, семейных склепов, каменные надежды с мольбою подъявшие очи. Староирландские сердца и руки. Уж лучше б тратили на какую-нибудь благотворительность для живых. Молимся за упокой души. Неужто кто и вправду? Зарыли и вся недолга. Как ссыпают шлак в отвал. Потом слепят в одну кучу, съэкономить время. День поминовения душ всех усопших. Двадцать седьмого проведаю его могилу. Десять шиллингов садовнику. Чистит от сорняков. И сам уже старик. Перегнувшись пополам стрижет ножницами. На пороге смерти. Ушёл. Покинул жизнь. Будто это по собственному почину. Откинулись, все они. Дуба врезали. Куда интересней, если б указывалось кем они были. Такой-то имярек, колёсник. Я был разъездным продавцом линолиума. Я был банкротом, пять шиллингов за фунт. Или женщина с тарелкой. Я готовила отличное жаркое по-ирландски. Восхваление на деревенском кладбище, есть такое стихотворение не то у Вордсворта, не то у Томаса Кемпбелла. Отошёл в упокоение, говорят протестанты. Старый доктор Мюррен. Великий врачеватель призвал его домой. Что ж, для них всё Божья нива. Милая дачка. Свежеоштукатурена и побелена. Идеальное место спокойно покурить и почитать ЦЕРКОВНЫЕ ВЕСТИ. Почему-то не пытаются делать объявления о браке покрасивее. На выступах висели изъеденные ржавчиной венки, гирлянды бронзовой фольги. Лучшее, в продаже. Всё же цветы поэтичнее. А эти порядком надоедают, никогда не увядая. Ничего не выражают. Бессмертники.
Птица сидела на ветви тополя как прирученная. Похожа на чучело. Как тот свадебный подарок нам от олдермена Хупера. Кыш! И ухом не ведёт. Знает, что рогаток тут нет, не сшибут. Сдохших животных жалче. Милая Милли хоронила птичку в коробке от кухонных спичек, веночек сплела из фиалок, и кусочки разбитого фарфора на могилку.
А это сердце Спасителя: предъявлено. Про дураков говорят, носит сердце на рукаве. Если чуть развернуть и выкрасить красным будет как настоящее. Ирландия верна или что там насимволизировали. Вид у него не слишком довольный. На кой мне такое. Будут птицы слетаться, клевать, как мальчик с корзиной плодов, но он сказал нет пусть бояться мальчика. Аполлон это был.
Ох, сколько ж их тут! И все ходили когда-то по Дублину. Ушли с верой. И мы такими, как ты сейчас, когда-то были.
А иначе разве всех упомнишь? Глаза, походку, голос. Ну, голос, да: граммофон. Иметь граммофон при каждой могиле, или держать дома. После обеда по воскресеньям. Поставь-ка старого беднягу прапрадедушку. Кхраакха! Привепривеприве жаснорад кхраак жаснорад опять привеприве жаснора чизкш. Напомнит голос, как фотография лицо. А то ведь лет через пятнадцать лица не вспомнить. Кого например? Например, того малого, что умер, когда я работал у Виздома Хелиса.
Ртстрстр! Цокнул камешек. Постой-ка.
Он внимательно посмотрел вниз в каменную нишу. Какая-то тварь. Погоди. Лезет.
Разжирелая серая крыса семенила вдоль стенки ниши, задевая камушки. Давний клиент: празапрадедушка: знает ходы-выходы. Серая тварь живо метнулась под блок постамента, ввилась под него. Хороший тайник для клада. Кто тут проживает? Покоятся останки Роберта Эмери. А Роберта Эммета хоронили тут при свете факелов, верно? Обходит владенья.
Хвост уже втянулся.
Кто-то из ихней братии очень скоро управится и со свежеусопшим. Обгложут кости хоть кому. Для них это просто мясо. Ну, а что такое сыр? Труп молока. Я читал в ПОЕЗДКАХ ПО КИТАЮ, что, по мнению китайцев, от белых людей исходит трупный запах. Кремация лучше. Попы насмерть против. Конкурирующая фирма. Оптовые партии мусоросжигателей и торговцы голладскими печками. Во время чумы. Ямы с известью, чтоб их разъедала. Камеры смерти. Пепел к пеплу. Или ещё хоронят в море. Где там у персов Башня Молчания? Птицам на пропитание. Земля, огонь, вода. Утонуть, говорят, самая легкая. Видишь всю свою жизнь мгновенно. Но обратно в жизнь не вынырнуть. Не получается хоронить в воздухе однако. Из летательного аппарата. Интересно, разносится ли весть, когда опустят новенького. Подпольная связь. Мы этому от них научились. Меня б не удивило. Имеют регулярное питание. Мухи являются прежде, чем умрёт как следует. Учуяли Дигнама. Вонь им нипочём. Солебледная слоёная масса трупа: запашок и вкус как у белых сырых турнепсов.
Впереди заблестели ворота. Возвращение в мир живых. Хватит с нас. Всякий раз приближает тебя к. Последний раз я был тут на похоронах м-с Синико. Ещё бедного папы. Смертоносная любовь. А случается раскапывают ночью с фонарем, я читал о таком, добраться до свежезарытых покойниц, и столбняк бывает от могильных царапин. После такого аж мурашки. Я явлюсь тебе после смерти. Как умру, повстречаешь моё привидение. Призрак будет преследовать тебя после моей кончины. Есть ещё один свет после смерти, называется ад. Как прикажешь понимать твой тот свет, написала она. Мне он тоже ни к чему. Есть немало ещё чего повидать, услышать, почувствовать. Ощущать тёплое существо рядом. А они пусть спят в своих червивых постелях. Меня туда не манит. Тёплые постели: тёплая полнокровная жизнь.
Мартин Канинхем выплыл из боковой аллеи в скорбном собеседовании.
Адвокат, по-моему. Знакомое лицо. Ментон. Джон Генри, адвокат, специализируется на векселях и расписках. Дигнам был в его конторе. А давным-давно у Мэта Дилона. Оживлённые вечеринки у весельчака Мэта. Холодная дичь, сигары, бокалы Тантала. Право, золотое сердце. Да, Ментон. Выложил свой платок в тот вечер как играли в шары, потому что я вкатил ему. Чистая случайность, мне повезло: шар неровный. Оттого-то и засела в нём неприязнь. Ненависть с первого взгляда. Молли и Флоя Дилон под руку у сирени, смеялись. Мужчинам хуже чем острый нож, если такое да при дамах.
Шляпа сбоку примялась. В экипаже наверно.
– Извините, сэр,– сказал м-р Цвейт рядом с ними.
Они остановились.
– У вас на шляпе вмятинка,– сказал м-р Цвейт, указывая.
Джон Генри Ментон замер на секунду-другую, уставившись на него.
– Вот тут,– помог Мартин Канинхем, тоже показывая.
Джон Генри Ментон снял котелок, выровнял вдавленность и заботливо пригладил ворс о рукав пиджака. Нахлобучил шляпу обратно.
– Теперь порядок,– сказал Мартин Канинхем.
Джон Генри Ментон дёрнул головой книзу, в знак признательности.
– Благодарю,– сказал он кратко.
Они пошли к воротам. М-р Цвейт понурившись приотстал на несколько шагов, чтоб не слышать. Мартин баки забивает. Такого твердолобого он вокруг пальца окрутит, тот даже и не поймёт.
Глаза как устрицы. Да пусть его. Может потом разозлится, если дойдёт. Но раунд за мной.
Благодарю. Какие мы великодушные сегодня поутру!
* * *
В СЕРДЦЕ ИРЛАНДСКОГО ГРАДА
Перед столпом Нельсона трамваи тормозили, поворачивали, меняли маршруты. Отправлялись к Блекроку, Кингстону и в Далки. На Ратгар, Клонскей, к Тёрну, к Палмерстон-Парку и Верхнему Рэтмайну, к Ринсенду и Сандимот-Тауэр. К Гарольд-Кросс.
Хриплогласый диспетчер Трамвайной Компании Дублина отрявкивал их:
– Ратгар и Тёрн!
– Пошел, Сандимот-Грин!
Слева и справа, параллельно, звеня и бряцая, двухъярусный и одноярусный катили по рельсам, сворачивали на нижнюю линию, скользили параллельно.
– Отправленье, Палмерстон-Парк!
ВЕНЦЕНОСЦЫ
У крыльца главного почтампта чистильщики зазывали и ваксили. Запаркованные в улице Норт-Принс алые почтовые автомобили Его Величества с королевскими инициалами на бортах, К. Э., гулко принимали швырки мешков с письмами, открытками, почтовыми карточками, посылками, застрахованными и оплаченными, для местной, британской и заморской доставки.
ДЖЕНТЕЛЬМЕНЫ ПРЕССЫ
Грузчики в громоздких ботинках выкатывали гулко погромыхивающие бочки из складов Принца и вбухивали их на телегу. О телегу бухали гулко погромыхивающие бочки, выкаченные из складов Принца грузчиками в громоздких ботинках.
– Вот оно,– сказал Ред Мюрей.– Александр Ключчи.
– Вырежьте для меня, пожалуйста,– сказал м-р Цвейт.– Отнесу в редакцию ТЕЛЕГРАФА.
Снова скрипнула дверь кабинета Ратледжа. Дейви Стефенс, почти карлик из-за непомерной накидки, в кудряшках увенчанных фетровой шляпой, вышел со свитком бумаг под мышкой, королевский курьер.
Длинные ножницы Реда Мюрея выхватили объявление из газеты четырьмя чёткими взмахами. Клей и ножницы.
– Я пройду через типографию,– сказал м-р Цвейт, поднимая вырезанный квадрат.
– Ну, а если захочет,– без обиняков сказал Ред Мюрей (с торчащей из-за уха ручкой),– мы тоже можем поместить.
– Хорошо,– сказал м-р Цвейт.– Доведу до сведения.
Мы.
ВИЛЬЯМ БРЕЙДЕН, ДВОРЯНИН ИЗ ОКЛЕНДА, САНДИМОНТ
Ред Мюрей коснулся ножницами предплечья м-ра Цвейта и прошептал:
– Брейден.
М-р Цвейт обернулся и увидел, как сторож в ливрее поднял свою фуражку с буквами к величавому шествию дородного тела меж газетных досок НЕЗАВИСИМЫЙ И НАРОДНАЯ ПРЕССА и ЖУРНАЛ НЕЗАВИСИМОГО И НАРОДНОЙ ПРЕССЫ. Глухогрохотливые бочки с Гинесским. Оно церемонно взошло по лестнице, выруливая зонтом, величавое брадообрамлённое лицо. Сюртучная спина подчёркивала каждый шаг: так. Все его мозги умещаются в шейном позвонке, говорит Саймон Дедалус. Напластования плоти покрывали его тыл. Жировые складки на шее, жир шеи по жиру шеи.
– Правда же, у него лицо как у Спасителя нашего?– шепотнул Ред Мюрей.
Дверь кабинета Ратледжа просипела: ии: крии. Вечно сделают дверь напротив двери, чтоб сквозняк. Ввеялся. Отвеялся.
Спаситель наш: брадообрамлённый овал лица: сумерничает с Марией, Мартой. Выруливает зонтом-мечом на площадку лестницы: тенор Марио.
– Или как у Марио,– сказал м-р Цвейт.
– Да,–согласился Ред Мюрей.– Но, говорят, Марио был прям-таки копией Спасителя.
Исус Марио с румянами на щеках, камзол и ноги-спички. Рука на сердце. В опере МАРТА.
При-иди утраченная,
При-и-ди, о, дорогая.
ПОСОХ И ПЕРО
– Их преподобие дважды звонили сегодня утром,– чинопочтительно сказал Ред Мюрей.
Они смотрели как колени, щиколотки, туфли исчезают. Жир.
Разносчик телеграмм резко вшагал, обронил конверт на стойку и вышагал со словами:
– В НЕЗАВИСИМЫЙ!
М-р Цвейт раздельно выговорил:
– Что ж, он тоже один из наших спасителей.
Тихая улыбка теплилась ему вслед, пока приподымал доску дверцы в стойке, проходил через боковую дверь и спускался с тёплых тёмных ступеней, в коридор, вдоль содрогающейся фанерной перегородки. Вот только спасет ли он тираж? Рокот, рокот.
Он толкнул остеклённую дверь-вертушку, вошёл и зашагал по навалу обёрточной бумаги, направляясь по проходу между грохочущих валов к кабинету метранпажа Наннети.
С ГЛУБОКИМ ПРИСКОРБИЕМ ИЗВЕЩАЕМ О КОНЧИНЕ ПОЧТЕННОГО ДУБЛИНЦА
Гайнс тоже здесь: отчёт о похоронах, наверно. Сегодня утром останки покойного м-ра Патрика Дигнама. Станки. Разнесут человека на атомы, если втянут. Нынче правят миром. Его механизмы тоже уже пошли вразнос. Как у вывинченного из употребления: забраживаются. Сработалось – выдрать. А та старая серая крысина продирается к нему.
ГОТОВИТСЯ ВЫПУСК ВЕЛИКОГО ЕЖЕДНЕВНОГО ОРГАНА
М-р Цвейт остановился позади сухощавого тела метранпажа, любуясь блеском темени.
Странно, он никогда не съездит на родину. Ирландия моя родина. Член клуба выпускников колледжа. Расцвечивает будничную серость чем придётся. Покупают только ради рекламы да перепечатанных статей, а не ради застойных официальных новостей в передовице. Королева Анна скончалась. Опубликовано властями в году одна тысяча. Выделены наделы в городских землях Рознэлиса, баронетства Тиначинч. Для всех заинтересованных лиц, график-диаграмма показателей оборота количества мулов и вьючных лошадей, экспортируемых из Баллины. Заметки о природе. Карикатуры. Еженедельная повесть Фила Блейка про Пат и Буля. Страница дядюшки Тоби для малышат. Вопросы деревенских простофиль. Дорогой м-р Редактор, какое есть средство для испускания газов? Работёнка как раз по мне. Многое узнаёшь, научая других. Сугубо интимные заметки М. А. Р. Главным образом в картинках. Фигуристые пляжницы на золотом песке. Самый большой в мире воздушный шар. Празднование двойной свадьбы двух сестёр-близняшек. Оба жениха ухохатываюся друг над другом. Капрани тоже, наборщик. Поирландистее чистопородных ирландцев.
Станки выстукивают в ритме вальса, три четверти. Тах, тах, тах. А вдруг его тут хватит паралич и никто не будет знать как их остановить, так и продолжат тарахтеть всё про одно и то же, одно и то же, печатать и печатать, вдоль и поперек, сверху донизу, снизу доверху. Распротяпляпают всё напрочь. Нужна холодная голова.
– Значит, это в вечерний выпуск, господин советник,– сказал Гайнс.
Скоро будет называть его господином мэром. Говорят Длинный Джон его проталкивает.
метранпаж, не отвечая, чиркнул отметку на углу листа и сделал знак наборщику. Молча протянул лист поверх заляпанного стекла перегородки.
– Хорошо, благодарю вас,– сказал Гайнс отчаливая.
М-р Цвейт стоял на его пути.
– Если хотите получить, кассир вот-вот уйдёт на перерыв,– сказал он, указывая большим пальцем через плечо.
– А вы уже?– спросил Гайнс.
– Гм,– сказал м-р Цвейт.– Наддайте и ещё поймаете.
– Благодарю, старина,– проговорил Гайнс.– Уж я его выдою.
Он резво двинулся к ЖУРНАЛУ НЕЗАВИСИМОГО.
Я одолжил ему три у Мигера. Три недели. Третий намёк.
МЫ СТАЛИ СВИДЕТЕЛЯМИ РАБОТЫ РЕКЛАМНОГО АГЕНТА
М-р Цвейт положил свою вырезку на стол м-ра Наннети.
– Извините, советник,– сказал он.– Вот реклама, взгляните. От Ключчи, помните?
М-р Наннети присмотрелся к вырезке и кивнул.
– Он хочет в июльский номер,– сказал м-р Цвейт. Не слышит. Наннам. Железные нервы.
метранпаж потянулся к ней карандашом.
– Минутку,– сказал м-р Цвейт.– Он внёс изменение. Ключчи этот. Хочет, чтоб сверху была пара ключей.
Чертовски грохочут. Может ему понятно о чём я.
метранпаж терпеливо развернулся выслушать и, приподняв локоть, принялся медленно скрести подмышку своего шерстяного пиджака.
– Примерно так,– сказал м-р Цвейт, скрестив указательные пальцы над вырезкой.
Пусть ему дойдёт как надо.
М-р Цвейт скосил глаза от сооружённого им креста на землистое лицо метранпажа, должно быть малость желтушный, на фоне послушливых валов, что раскручивали громадные рулоны бумаги. Та-тах. Та-тах. Отматывают милями. А что с ней потом? О, мясо заворачивают, свёртки всякие: масса применений, тысяча и один способ.
Успевая вставлять свои слова в паузы тарахтенья, он быстро набрасывал над исцарапанным столом.
ЗАВЕДЕНИЕ КЛЮЧ(Ч)И
– Таким вот образом. Здесь пара ключей крест-накрест. Круг. А пониже имя, Александр Ключчи, торговля чаем, вином и спиртными. И так далее.
Лучше не учить его его делу.
– Вы же понимаете, советник, что ему надо. А сверху жирным: наш ключ. Понятно? Ну, как идея?
метранпаж перевёл свою почесывающую руку к нижним ребрам и там тоже слегка поскрёб.
– Вся соль,– сказал м-р Цвейт,– в этих ключах. Вы же понимаете, советник, эмблема парламента острова Мэн. Намёк на самоуправление. Туристы, знаете, с острова Мэн. Притягивает, знаете, глаз. Ну, как – получится?
Я бы мог его, наверно, спросить как произносится это voglio. Но если не знает ему будет неловко. Не стоит.
– Это можно,– сказал метранпаж.– Картинка при вас?
– Могу принести,– сказал м-р Цвейт.– У него была такая же в газете Килкени. Он и там держал заведение. Я выйду спрошу его. Вы знаете как это сделать. И ещё небольшой абзац, привлечь внимание. Как обычно, знаете. Лицензированное заведение высшего класса. Давно назревшая потребность. И так далее.
метранпаж на секунду задумался.
– Это можно,– сказал он.– Пусть закажет повтор рекламы на три месяца.
Наборщик принёс ему сигнальный экземпляр страницы. Он молча начал проверять. М-р Цвейт стоял рядом, слушая гулкий пульс шатунов, взглядывая на молчаливых наборщиков над их ящиками.
ОБ ОРФОГРАФИИ
Надо твёрдо знать орфографию. Кристалл, искусство. Мартин Канинхем забыл нам поутру выдать свои каламбурчики. Накали булавку, наколи козявку, на, коли охота. Вот ведь чушь. Мыл и он миллион. Клад бы ещё найти, на кладбище.
Теперь симметрично, я мог бы ему сказать, когда он нахлобучил свою. Благодарю. Надо было б ввернуть что-нибудь насчёт старой шляпы или ещё чего. Нет. Сказал бы так. Вот, теперь как новенькая. Посмотреть потом на его рожу.
Сллт. Ближайший станок выплюхнул с сллт первую кипу газет сложенных вчетверо. Сллт. Почти по человечьи он сллт призывал внимание. Прямо-таки вот-вот заговорит. Та дверь тоже сллт своим скрипом, прося притянуть плотнее. Всякая всячина, по своему, говорит. Сллт.
ЗАМЕТКИ ИЗВЕСТНОГО СЛУЖИТЕЛЯ ЦЕРКВИ
метранпаж вдруг передал сигнальную страницу обратно, сказав:
– Погоди. Где письмо архиепископа? Должно было быть в ТЕЛЕГРАФЕ. Где как там его?
Он повёл взглядом вокруг себя по своим гулким бессловесным станкам.
– Монкс, сэр?– спросил голос от наборного ящика.
– Ага. Где Монкс?
М-р Цвейт поднял свою вырезку. Пора на выход.
– Значит, я найду картинку, м-р Наннети,– сказал он,– а вы разместите на хорошем месте, я знаю.
– Монкс!
– Да, сэр.
Три месяца повтора. Хочет сперва меня осадить. Посмотрим. Разместить в августе: надо будет втолковать: месяц конной выставки. Болсбридж. Туристы съедутся.
ОТЕЦ НОВОСТЕЙ
Он прошёл через зал наборщиков, минуя старика, ссутуленого, очкастого, зафартученого. Старый Монкс, родитель новостей. Сколько всего пропустил через руки за свою жизнь: извещения о смерти, реклама забегаловок, речи, бракоразводные процессы, найденные утопленники. Теперь его строка-верёвочка подходит к концу. Трезв, серьёзен, малость отложено в сберегательном банке, по-моему. Жена хорошая кухарка и уборщица. Дочка выстукивает на машинке в приёмной. Неказиста, но дело знает.
МАГИЯ ПРЕВРАЩЕНИЙ
По пути он приостановился посмотреть как наборщик аккуратно раскладывает шрифт. Сначала прочитывает задом-наперед. Ловко у него получается. Тут надо руку набить. мангиД. киртаП. Бедный папа читал свой талмуд задом-наперёд, водя пальцем, чтоб я следил. Исход. Через год в Ерусалиме. Милый, О, милый! Вся эта долгая история, что вывела нас из земли египетской в дом рабства – аллелуя. ШЕМА ИЗРАЕЛ АДОНАИ ЭЛОХЕНУ. Нет, это другая. Потом двенадцать братьев, сыны Иакова. А ещё ягнёнок и кот, и пёс, и палка, и вода, и мясник, потом ангел смерти убивает мясника, и убивает быка, и пёс убивает кота. Звучит малость глупо, покуда не разберёшься как следует. Это означает справедливость, но получается, что все пожирают друг друга. Что, вобщем-то, и есть жизнь. До чего ловко он их раскладывает. Практика выводит в мастера. Пальцы словно сами видят.
М-р Цвейт вышел из гремящего шума по галерее на площадку. А теперь? Съездить к нему трамваем? Лучше сперва позвонить. Номер? Такой же как у дома Цитрона. Двадцать восемь. Двадцать восемь и две четверки.
И СНОВА О МЫЛЕ
Он шёл вниз по лестнице. Кой дьявол исчеркал тут все стены спичками? Как будто на спор. И в этих типографиях воздух всегда такой спёртый, жирный. Тепловатый клейстер у Томса по-соседству, когда я заходил.
Он достал свой носовой платок высморкаться. Лимоном? Ах, да я ж туда мыло. Переложу из этого кармана. Засунув платок обратно, он вытащил мыло и перепрятал, застегнул в заднем кармане брюк.
Какие у твоей жены духи. Я ещё мог бы зайти домой: трамвай: забыл что-то. Увидеть как наряжается. Нет. Сам знаешь. Нет.
Резкий всплеск хохота донёсся из конторы ВЕЧЕРНЕГО ТЕЛЕГРАФА. Знаю кто. А что такого? Заскочил на минутку позвонить. Нед Ламберт, вот кто.
Он неслышно вошёл.
ИРЛАНДИЯ, ИЗУМРУД В СЕРЕБРЯНОМ МОРЕ
– Явление призрака,– мякушно бормотнул профессор Макью пыльному стеклу окна. М-р Дедалус, от пустого камина обратив насмешливое лицо к Неду Ламберту, желчно выговорил:
– Муки Христовы, да с такого и на жопу икота нападёт.
Нед Ламберт, сидя на столе, продолжил чтение:
– А посмотрите на извивы журчащего ручейка, что бежит, пенясь, взапуски с нежнейшим зефиром, а местами одолевая скалы, что преграждают ему путь к сумятице вод синего нептунова царства, и он то искрится под блеском яркого солнца, то устремляется в тень, ниспосланную на его задумчивую грудь лиственым сводом лесных великанов.
– Ну, как, Саймон?– спросил он поверх края газеты.– Это ли не высокий стиль?
– Хлебнул из следующей бутылки,– отозвался м-р Дедалус.
Нед Ламберт, со смехом, хлеснул газетой по своим коленям, повторяя:
– Задастая грудь листвястых сводов. Это же надо!
– А Ксенофонт глядел на Марафона,– сказал м-р Дедалус, снова взглядывая на камин и на окно,– а Марафон глядел на море.