Джеймс Джойс
Улисс
– Мне и самому негде ночевать,–сообщил ему Стефен. Корли сперва склонялся к подозрению, что Стефена не иначе как выставили из меблированых комнат за привод туда долбаной простипомы из уличных. На Марлборо-Стрит есть ночлежка м-с Мелони, но там за вход берут шесть пенсов и битком всякого сброда, зато М'Кончи ему говорил, будто в Болванке, что на Винтаверн-Стрит, (у его собеседника все это смутно ассоциировалось с монахом Бэконом), пускают за круглый, и вполне даже терпимо. А сам он пропадает с голоду, но просто сдерживается намекать.
Хотя все это повторялось через каждые два вечера на третий, или около того, всё ж чувства Стефена, в определённом смысле, одержали верх, хотя он и знал, что и эта свежесляпанная околесица, равно как и остальные прочие, едва ли заслуживала доверия.
Однако, haud ignarus malorum miseris succerrere disco, этсетера, как замечает латинский поэт, ему, особенно если повезёт, выплачивали жалованье по истечении полумесяца, по шестнадцатым, то есть, числам, хотя добрая половина получки проматывалась напропалую. Соль шутки заключалась в том, что из головы Корли никак не выбить было, будто он как сыр в масле катается, не имея иных забот помимо помощи неимущим – совершеннейшая наоборотица. Он, тем не менее, сунул руку в карман, отнюдь не ожидая обнаружить там что-нибудь съестное, но полагая, что сможет одолжить ему что-то в пределах круглого или около того, взамен, чтобы тот, во всяком случае, смог попытаться раздобыть провизии достаточной для утоления голода. Но результат оказался отрицательным, так как, к своему вящему неудовольствию, он обнаружил пропажу всей наличности. Только завалявшаяся пара каких-то переполовиненных печений увенчали его исследования. С минуту он пытался, насколько в его силах, вспомнить: где же потерял и как могло это случиться, или забыл где-то, поскольку при подобном раскладе перспективы складывались мало приятными, а очень даже наоборот, фактически. Вобщем же, он был слишком изнурён для проведения тщательной инвентаризации, хотя и пытался вычислить насчёт печений, которые смутно, но, таки, припоминались. То ли как, вроде, кто-то дал, или место где это было, или где он, может-таки, купил?
Впрочем, в другом кармане он нашарил то, что в темноте принял было за пенсы, однако, как выяснилось, ошибочно.
– Тут у тебя полукроны, дружище, – подсказал ему Корли.
Именно таковыми те и оказались в самом деле. Стефен одолжил одну из них
– Спасибо,– ответил Корли.– Ты – истиный джентельмен. Я верну, поверь, придёт время. Кто это с тобой? Я видел его пару раз в Старой Кляче на Кенден-Стрит с Бойланом, рекламщиком. Ты бы замолвил словечко, пусть меня возьмут. Я б устроился ходить в сэндвич-плакате, только тамошняя секретутка сказала, у них уже нанято на три недели вперёд, дружище. Боже, прикидываешь, дружбан, у них надо записываться, как будто на Карла Россу. А мне уже всё по барабану, я б и перекрёстки пошёл подметать.
И не смолкая, так как два и шесть, которые он только что огрёб, привели его в довольно приятственное расположении духа, он выложил Стефену про малого по имени Беггз Комиски, которого, по его словам, Стефен хорошо знал по Фуллему, что пристроился бухгалтером у торговца корабельной оснасткой, теперь частенько забуривается к Нейглу с О'Марой и с парнишкой-заикой, по имени Тиг. Вобщем, его повязали вчера вечером за пьянство и нарушение порядка, плюс отказ пройти с констеблем.
М-р Цвейт, тем временем, прохаживался вблизи штабеля брусчатки для мостовой, около мангала с коксом перед будкой сторожа Корпорации, бесподобного, как ему подумалось, трудяги – спокойненько себе дрыхнет и чихать ему на всё, покуда Дублин спит. Вместе с тем он временами взглядывал на собеседника Стефена, отличавшегося чем угодно, но только не чистотой одежд, похоже ему уже случалось видеть эту благородную особу в том или ином месте, хоть и не взялся б утверждать на все сто и даже отдалённо не представлял когда. Как человек полный здравого смысла, и тут уж он кому угодно мог бы дать форы по проницательности наблюдений, он не преминул отметить также видавшую виды шляпу и расхрыстанный прикид, совместно свидетельствовавшие о хроническом безденежьи. Должно быть, кто-то из круга приятелей, но в таком случае, это уже прямая охота на всякого встречного-поперечного, в глухих, так сказать, трущобных дебрях и, если даже ближний и сам останется без гроша на улице, уголовное наказание за вымогательство—ну, или, там, штраф—всё равно остаются rara avis. Во всяком случае, молодчику хватает хладнокровной наглости перехватывать людей в такой час ночи, или утра. Вот ведь толстокожесть, право.
Пара распалась и Стефен присоединился к м-ру Цвейт, который опытным оком не преминул подметить, что он поддался на гладкоречивость паразитирующего блюдолиза.
Про саму встречу он, Стефен, то есть, со смешком отметил:
– У него полоса невезения. Просил поговорить с вами, чтоб вы сказали какому-то Бойлану дать ему работу сэндвичника.
При этом известии, очевидно, нашедшем в нём слишком вялый отклик, м-р Цвейт на миг уставился в пространство отрешённым взором—в направлении землечерпалки с достославным именем Эблана, пришвартованной у Таможенной пристани, после недавнего, как видно, ремонта—и потом уклончиво заметил:
– У каждого, как говорится, своё понятие о везении. Но, раз уж речь зашла о нём, лицо его вроде мне знакомо. Однако, может и не по теме, но сколько вы ему отсыпали?– вопросил он,– не сочтите за любопытство.
– Полкроны,– отвечал Стефен.– Смею заметить, он в них крайне нуждается, чтоб где-то переночевать.
– Нуждается,– воскликнул м-р Цвейт, не выказав ни йоты удивления на такую информацию,– вот уж чему охотно верю и могу дать гарантию, что так оно и есть на самом деле. Всякому по потребности, и каждому по заслугам. А сами-то вы, между прочим,– добавил он с улыбкой,– где собираетесь спать? О том, чтоб топать аж до Сэндикова, не может быть и речи, а если и доплетётесь, вам там не откроют после того, что творилось на вокзале Вестланд-Роу. Нет смысла туда тащиться. Я никоим образом не намерен вмешиваться, но почему вы покинули дом своего отца?
– Ушёл искать несчастья,– было ответом Стефена.
– Мне от случая к случаю встречается ваш уважаемый отец,– дипломатично отозвался м-р Цвейт.– Фактически, сегодня или, если уж совсем быть точным, вчера. Где он живёт теперь? Как я понял из разговора, он переехал.
– Полагаю, где-нибудь в Дублине,– ответил Стефен безразлично.– А что?
– Одарённый человек,– отозвался м-р Цвейт о м-ре Дедалусе старшем,– и во многих областях. К тому же самый прирождённый raconteur из всех, что когда-либо были. Он весьма горд, и на законных основаниях, вами. Наверное, вы могли бы вернуться,– отважился он, всё ещё под впечатлением от неприглядной сцены на вокзале Вестланд-Роу, где явно было, что та парочка, Малиган, то есть, и тот его дружок, английский турист, открыто ополчились на своего третьего спутника и выпендривались как могли, словно весь трахомудный вокзал их личная собственность, стараясь оконфузить Стефена.
На это его предложение никакого, однако, ответа не последовало, в данный момент умственному взору Стефена рисовалась картина изображавшая домашний очаг его семьи, каким он видел его в последний раз; его сестра Дилли сидела у камина с распущенными волосами, дожидаясь когда в закоптелом чайнике вскипит для неё с ним разбавленное тринидадское какао на воде от овсяного отвара вместо молока, после того, как они съели пятничные селёдки по пенни за пару, а Мэгги, Буди и Кейти по яичку каждая, а кот, между тем, под прессом для отжима стирки пожирал месиво из яичной скорлупы и расхрупанных рыбьих голов и костей, на квадрате обёрточной бумаги, как и полагается по третьей церковной заповеди: пост и воздержание в предписанные дни, а было это на великий пост, если не в дни говенья, или в такое, где-то, время.
– Нет,– вновь повторил м-р Цвейт,– лично я, на вашем месте, не слишком бы доверялся такому дружку-приятелю, любителю вносить элемент юмора, этот д-р Малиган не годится на роль советчика, философа и друга. Уж он-то знает с какой стороны намазан хлеб маслом, и ему, скорей всего, не приходилось фактически прочувствовать прелести жизни без регулярного питания. Конечно, вы не примечаете всего, что навидался я, но нисколько не удивлюсь, если в ваш стакан была подсыпана щепоть табаку, или какого-то наркотика, с умыслом на дальнейшее.
Впрочем, по его прикидкам из того, что ему довелось слышать, д-р Малиган уже зарекомендовал себя как расторопный всесторонний малый, отнюдь не из таких, кто зарывается в одну лишь медицину, в своей профессии он быстро продвигался в первые ряды и, если сведения верны, сделал серьёзную заявку на процветающую практику в не таком уж и отдалённом будущем, в качестве модного практикующего врача с солидным гонораром за свои услуги, и немалым плюсом к его профессиональному статусу стало совершённое им спасение утопающего, c применением искусственного дыхания и с прочей так называемой первой помощью на пляже в Скерриз, или в Малахайде это было? Это явилось, надо признать, доблестным поступком, достойным всяческих похвал, так что, если уж начистоту, ему просто в голове не укладывается, какая такая непостижимая причина толкала его к подобным гадостям, остается лишь отнести это на счёт обыкновенного злопыхательства или беспримесно подлой зависти.
– Или же он, в сущности, как говорится, живёт за счёт ваших мозгов,– не побоялся он предположить.
Неприметный взгляд, наполовину заботливый и настолько же любопытствующий, сдобреный тёплым дружелюбием, который он бросил на угрюмое, в данный момент, лицо Стефена, не внёс ни грана ясности касательно того: нечаянно ли тот попал в такой просак, о чём свидетельствовали два-три замечания, отпущенные им в угнетённом состоянии духа, или же, наоборот, был в курсе на что идёт, но по той или иной, ему-то уж, конечно, лучше известной причине, позволял, чтоб так оно и шло… Беспросветная нищета доводит и не до такого, и он более чем предполагал, что, при всех его выдающихся умственных способностях, он испытывает немалые затруднения, сводя концы с концами.
Рядом с общественной писсуарной он различил тележку мороженщика, вкруг которой группа, по всей видимости, итальянцев сыпали, в жаркой перебранке, многоэтажными выражениями на своём бойком языке, с необычайной живостью выясняя какие-то небольшие разногласия между сторонами.
– Putana madonna, che ci dia i quattrini! Ho ragione? Culo rotto!
– Intendiamoci. Mezzo sovrano piu…
– Dice lui, pero.
– Farabutto! Mortacci sui!
М-р Цвейт и Стефен вошли в извозчичью забегаловку, непритязательное деревянное строение, где и тому и другому редко, если вообще когда-либо, приходилось бывать до этого раза и первый предварительно шепнул второму пару намёков касаемо её держателя, поговаривают, это Фицхаррис, что когда-то был знаменитым Шкуродёром, из непокорённых, хотя лично он не взялся бы утверждать под присягой истинность фактов, в которых, весьма возможно, правды и близко не было. Последующие пара минут застали наших полуночников располагающимися в укромном углу, после того, как их встретили лишь безмолвные взгляды весьма разношёрстного собрания заблудных, приблудных и прочих неописуемых разновидностей рода homo уже занятых приёмом пищи и питья вперемешку с болтовней, и для которых они, несомненно, явились объектом нескрываемого любопытства.
– Ну, как насчёт чашки кофе,– предложил м-р Цвейт в естественной попытке сломать лёд,– и, на мой взгляд, вам никак не повредит перекусить чем-то посущественней. Какой-нибудь ватрушкой, что ли.
Соответственно, он первым делом, с его характерным sangfroid спокойствием, сделал заказ помянутых предметов провианта. Наличный hoi polloi извозчиков, или грузчиков, или кем уж они там были, после непродолжительного всматривания, отвели прочь свои явно неудовлетворившиеся взоры, хотя какой-то поддатый рыжебородый индивидуум с проседью в волосах, моряк, вероятно, безотрывно пялился ещё какой-то промежуток времени, прежде чем переключить свое неотвязное внимание на пол.
М-р Цвейт, реализуя своё право на свободу слова, вполне слышимым тоном голоса заметил своему protege, несмотря на то, что имел, но всего лишь шапочное знакомство с языком пререкавшихся и, следовательно, был в некотором неведении насчёт voglio, относительно царственной баталии на улице, которая, кстати, всё ещё бушевала, скоротечно и яростно.
– Прекрасный язык. Я имею ввиду для пения. Почему вы не пишите свои стихи на этом языке? Bella Poetria! В нем столько мелодичности. Belladonna voglio. Такая наполненность.
Стефен, которого до смерти тянуло зевнуть, если получится, придавленный необоримой усталостью, отвечал:
– Наполнит даже уши лопухоухому слону. Они там сцепились из-за денег.
– Да, неужели?– спросил м-р Цвейт.– Хотя,– добавил он, чуть поразмыслив,– приходишь к выводу, что языков этих куда больше, чем абсолютно необходимо, и, может быть, всё дело лишь в преувеличенной напыщенности его антуража.
Держатель забегаловки располовинил этот tete-a-tete, ставя чашку—с пылу, с жару—изысканного варева, которое тут проходило за кофе, на стол с дополнением допотопной на вид булочки или, во всяком случае, чего-то подобного, после чего отступил к своей стойке. М-р Цвейт решил приглядеться к нему получше, чуть погодя, так чтоб не выглядеть… по причине чего он взглядом пригласил Стефена продолжить, когда тот оказал честь чуть приметной подвижкой к себе чашки, чьё содержимое временно предполагалось именовать кофе.
– Звуки обманчивы,– сказал Стефен после непродолжительно временной паузы.– Как и имена, Цицерон, Подмор, Наполеон, М-р Добродел, Исус, м-р Дойл. Шекспиров было такое же множество, как Мерфи. Что в имени.
– Да, разумеется,–согласился м-р Цвейт с прохладцей.– Мы тоже меняли фамилию,– добавил он, подсовывая так называемую булочку. Рыжебородый моряк, что не спускал с новоприбывших бдящего ока, обратился к Стефену, на котором особенно сосредоточивал внимание, прямым вопросом:
– А тебя-то как звать?
Мгновенно, м-р Цвейт коснулся ботинка своего компаньона, но Стефен, явно без внимания к доброжелательному нажиму с нежданной стороны, ответил:
– Дедалус.
Моряк тяжко уставился на него парой сонных мешковеких глаз, довольно-таки навыкате из-за чрезмерного употребления выпивки, предположительно старого доброго голландского, с водицей.
– А Саймона Дедалуса знаешь?– спросил он наконец.
– Слыхал про такого,– ответил Стефен.
М-р Цвейт на миг впал в растерянность, приметив, что и остальные явно обратились в слух.
– Вот кто ирландец,– без обиняков заявил мореплаватель, зыря всё тем же манером и кивая.– Настоящий ирландец.
– Чересчур ирландец,– ответствовал Стефен.
Что до м-ра Цвейта, он не мог ни "а", ни "бе" разобрать во всём этом деле и как раз задавался вопросом, какая могла иметься связь, когда моряк, по собственному почину, обернулся к остальным сидевшим в забегаловке с замечанием:
– Я видел, как он сшиб пулей два яйца с двух бутылок, за пятьдесят ярдов, через плечо. Смертельно бьёт с левой.
Хоть ему слегка мешало моментами подкатывавшее заикание, он, при всей неуклюжести его жестов, хотел во что бы то ни стало изъсниться.
– Бутылки, скажем, там вон. Пятьдесят ярдов отмеряно. Яйца на бутылках. Ложит пистолет себе на плечо. Целится.
Он полуобернул свое туловище, полностью зажмурил правый глаз и, несколько перекосив черты налившегося непреклонным выражением лица, уставился в ночную мглу.
– Бах,– выкрикнул он чуть погодив, один раз.
Все слушатели выжидали, предчувствуя добавочное сотрясение, поскольку другое яйцо пока что оставалось целым.
– Бахрикнул он по второму.
Яйцо, оба, явно вдрызг, и он, кивая и подмигивая, добавил кровожадно:
– Буффало Билл бьёт наповал,
Промашки не знает он, да и не знал.
Последовало общее молчание, пока м-р Цвейт не надумал спросить его, просто так, для поддержания дружественной атмосферы, было ль это на соревновании стрелков, типа как в Бисли.
– Извиняйте,– вымолвил моряк.
– Давно?– продолжил м-р Цвейт, ничуть не обескураживаясь.
– Что ж,– ответил моряк уже несколько податливее под чудным воздействием алмаза режущего алмаз,– может лет около десяти. Он разъезжал по свету с Королевским цирком Хенглера. Я видел как он делал это в Стокгольме.
– Забавное совпадение,– ненавязчиво поделился со Стефеном м-р Цвейт.
– Мерфи моя фамилия,– продолжал моряк,– В. Б. Мерфи, из Кергелая. Знаешь где это?
– Квинстаун Харбор,– ответил Стефен.
– Во, точнёхонько,– сказал моряк.– Меж Фортом Камден и Фортом Карлисл. Оттудова я и выпулился. И бабёнка моя там. Всё ждёт меня, уж я знаю. ЗА АНГЛИЮ, ДОМ И КРАСУ. Благоверная моя, семь лет её не видел, всё шатался по морям.
М-р Цвейт легко мог представить себе сцену его возвращения домой, в придорожную моряцкую хибару, посреди безлунной дождливой ночи, улизнув от Морского Дьявола. Вокруг света за женой. Уж столько было понаписано на эту излюбленную тему Алисы Бенболт, тут вам и Эноч Арден, и Рип ван Винкл, и помнит ли тут кто-нибудь Кейка О'Лири, неизменно заучиваемый и такой трудный для декламации отрывок, по своему, кстати, изысканный кусочек поэзии, кажется, бедняги Джона Кейси? Но нигде нет про возвращение блудной жены, даже при самой глубокой привязанности к сбежавшей. Лицо в окне! Вообрази его оторопь, когда он рвёт, наконец, грудью финишную ленточку и тут ему доходит жуткая истина касаемо лучшей его половины – облом самых светлых чувств. Ты не ждала меня, но я вернулся – остаться и начать сызнова. А она, соломенная вдова, сидит всё у того же самого камина. Думала, меня уж и на свете нет. Похоронен в пучинах. И тут же сидит дядюшка Чабб или Томкин, или как там ещё, трактирщик Короны и Якоря, в жилетке, жамкает рамштекс с луком. Папане и сесть не на что. Вуу! Шквал! Новёхонькое прибавление у неё на коленях, дитя post mortem. И тут она–о!–да, как развернёт халяву–ух!–а моё галопом мчавшее, рвущееся – О! Смирись пред неибежным. Стерпи с усмешкой. Остаюсь крепко любящий твой, с разбитым сердцем, муж, В. Б. Мерфи.
Моряк, мало чем смахивающий на жителей Дублина, обернулся к одному из извозчиков с просьбой.
– У тебя, случаем, нет при себе лишней жуйки?
Спрошенный биндюжник, как выяснилось, не имел, но держатель вынул кубик прессованного табака из своего хорошего пиджака, висевшего на гвозде, и вожделенный объект перешёл из руки в руку.
– Спасибо,– сказал моряк.
Он сунул жвачку в своё жерло и, мешая чавканье с легким протяжным заиканием, продолжал:
– Мы причалили сегодня по утру в одиннадцать. Трехмачтовик РОЗЕВИН из Бриджвотера, с грузом кирпича. Я зачислился в команду, чтоб доплыть. Днем получил расчёт. Вот и увольнительная. Видали? В. Б. Мерфи, М.П.С.
В подтверждение этой декларации, он вытащил из внутреннего кармана сложенный, не слишком чистый на вид документ и передал своим соседям.
– Ты, небось, всего навидался,– заметил держатель, приоблокотясь на стойку.
– А чё,– ответил моряк, малость поразмыслив,– пришлось побороздить с тех пор, как нанялся в первый раз. Ходили в Красное море. В Китае был и Северной Америке, и в Южной тоже. Видал много айсбергов, мелких. Был в Стокгольме и на Чёрном море, в Дарданеллах, под командой капитана Делтона – лучший долбаный кэп из всех, что вообще водили корабли. Я видел Россию. Gospody pomilooy. Это так русские молятся.
– Навидался, небось, всякой всячины,– вставил биндюжник.
– А чё,– сказал моряк, проворачивая свою, частью уже расчавканную, жвачку,– повидал диковин. Один раз у меня на глазах крокодил откусил лапу якоря, как я этот вот табак.
Он вытащил изо рта прожваканную жуйку и, вставив её между зубов, яростно хрумкнул.
– Хаан! Вот так. А ещё видал людоедов в Перу, что жрут трупы и печёнки лошадей. Гля-ко. Вота они. Мне приятель послал.
Он нашарил открытку с картинкой во внутреннем кармане, который служил, типа как, складом, и пихнул её вдоль стола; надпись гласила: Choza de Indios, Beni, Bolivia.
Все сфокусировали своё внимание на представленной панораме из группы туземок в полосатых набедренных повязках: кто на корточках, кто-то кормит грудью, другие спят или зажмурились в окружении роя детворы (там их было десятка за два) на фоне примитивных плетёных шалашей.
– Жуют колу день-деньской,– добавил общительный мореход.– Желудки, что твои жернова. Отрезают себе титьки, когда уже не годятся рожать детей. Это надо видеть, как голозадые жуют печень дохлой коняки.
Открытка послужила центром притяжения для г.г. желторотиков минуты три, если не больше.
– А кто знает как забить им баки?– спросил он по-свойски.
Никто не вызвался дать ответ и он, с подмигом, просветил:
– Стекло. Оно сбивает их с толку. Простое стекло.
М-р Цвейт, не выказывая удивления, неприметно перевернул открытку, изучить частично стершийся адрес и почтовую марку. Там значилось следующее: Targeta Postal, Senor A. Boudin, Galeria Becche, Santiago, Chile. Никакого послания, как он особо отметил, там отродясь не бывало. Приняв на веру, хоть и небезоговорочно, крутую байку, или быль о яйцеснайперстве (всякое случается, взять хотя бы случай Вильгельма Телля и Лазарилло дон Сезара де Базана, описанный в Maritana, где по ходу дела пуля первого пробивает шляпу второго), на этот раз он подметил несовпадение имен (если предположить, что он тот, за кого себя выдаёт, а не плавает под чужим флагом, отмочив где-нибудь фортель, за который его могли упечь) и фиктивную адресовку отправления, что пробудило в нём некоторые подозрения относительно bona fide нашего друга, но вобщем это всё как-то повернуло его мысли на давно вынашиваемый план, который он собирался осуществить в одну из сред или суббот, отправившись в Лондон via морским путем, и не потому, что он уже вояжировал на сколь-нибудь значительную удалённость, а просто в душе его была жилка прирождённого искателя приключений, хотя судьба распорядилась, чтобы безвылазно торчал сухопутной крысой, если не считать тот круиз до Холихеда, что оказался самым у него дальним. Мартин Канинхем не раз обещался устроить ему поездку через Эгана, однако, не одна, так другая чёртова нестыковка вечно откладывала этот план в долгий ящик. Но, даже если, предположим, пришлось бы выложить сколько положено и сокрушить сердце Бойда, не так уж оно всё и дорого, если получить разрешение, пара гиней самое большее, учитывая, что поездка в Малингар, которую он обмозговывал, обходилась в пять и шесть, туда и обратно. Путешествие только бы пошло на пользу здоровью – столько озона наберёшься, а это, с любой стороны, оборачивается абсолютно выгодной затеей, особенно для малого, у кого барахлит печень, с учётом множества всяких красот вдоль маршрута: Плимут, Фалмут, Саутхемптон, и так далее, а для кульминации – поучительное ознакомление с достопримечательностями великой столицы, обозрение нашего современного Вавилона, и для него лично, великим было б, конечно, достижением свести знакомство с башней, с аббатством и роскошью Парк-Лейн. А попутно ему ещё пришло в голову, и очень даже неплохая идея, что он бы мог на месте там разведать насчёт организации концертного турнэ летней музыки, с охватом самых популярных курортов и мест отдыха, Маргейт со смешанным купанием и первоклассными водными и минеральными, Истборн, Скарборо, Маргейт и так далее, прекрасный Борнмаут, острова в Канале, и тому подобные элегантные уголки, где всё это могло бы очень даже неплохо окупиться. Но, конечно, не с наскрёбанной по дырам и закоулкам труппкой местных музицирующих дамочек, типа м-с Ч. П. М'Кой – одолжите свой саквояж и я пришлю вам билет по почте. Ничего подобного, а нечто более высокого класса, состав из всех звёзд Ирландии, гранд-оперная труппа Твиди-Цветсон со своей собственной законной супругой в роли примадонны, как своего рода противовеяние Эстер-Граймсам и Муди-Менерсам, не такая уж великая хитрость, будьте уверены, да, тут главное, чтоб в местных газетах какой-нибудь пробивной малый пристраивал классную рекламу, который дёргал бы за нужные ниточки и тем самым совмещал приятное с полезным. Но кто? Вот где загадочка.
Плюс к тому, если подумать (хотя наверняка тут нельзя поручиться) – открывается широкий простор в смысле новых маршрутов, чтоб идти в ногу со временем, и в том числе, a propos, маршрут Фицгард-Росслар, который, как утверждали, опять оказался на tapis окружных департаментов, с обычной трясиной бюрократства и пустопорожничанья бесплодных маразматиков и просто тупиц. Тут несомненно кроются огромные возможности к развитию предпринимательства направленного на удовлетворение потребности публики в путешествиях, публики по большому счёту, среднего человека, т. е. Брауна, Робинсона и К°. Остается лишь скорбеть и удивляться абсурду в этой области, и большая часть вины на нашем хвалёном обществе, что человек с улицы, когда действительно требуется взбодрить систему, из-за пары занюханных фунтов лишён возможности повидать широкий мир, в котором мы живём, вместо того, чтоб тесниться, словно сельди в бочке, с той поры как мой старый домосед взял меня замуж. В конце концов, если уж начистоту, они тянут лямку все свои одиннадцать с лишком месяцев и заслуживают радикальной перемены venue, после монотонщины городской жизни в летний сезон, к примеру, когда Госпожа Природа во всей полноте своей живописной красы являет собой не больше не меньше, как начало новой жизни. И не менее отличные возможности найдутся для отпускников и на родном острове, лесные массивы восхитительно омолаживающие организм и располагающие множеством других плюсов, типа повышения тонуса, как в Дублине, так и вокруг него, с прилегающими живописными окрестностями, взять хотя бы Пулафоку, куда ходит паровой трамвай, или ещё подальше от оболванивающей толпы, в Виклоу, что по праву зовется садом Ирландии, идеальная среда для пожилых велосипедистов, раз уж туда так и не проложили, как и в дебри Донгала, где, если отзывы соответствуют действительности, coup d'oeil просто великолепен, хотя помянутая местность не настолько уж и досягаема, потому-то приток визитёров туда и поныне не так велик, каким мог бы стать, учитывая положительные стороны местности, тогда как Тёрн с его историческими ассоциациями, включая Шёлкового Томаса, Грейс О'Меллей, Георга IV, с родендродонами в нескольких сотнях футов над уровнем моря, является излюбленным местом посещений людьми любого сорта и положения, особенно весной, когда на молодых людей находят фантазии, хотя неуклонно растет и мрачный список жертв, погибших при падении с его утёсов, умышленно или случайно, и обычно, между прочим, на левое бедро, причем от столпа до него езды всего три четверти часа, свидетельство тому, что туристические путешествия поныне всё ещё, конечно же, в пелёнках, так сказать, и доступность их оставляет желать много лучшего. Интересно было б просчитать, подумалось ему, просто так, из чистого любопытства, порождается ли туристический маршрут благодаря путям и средствам сообщения, или же наоборот, или и то, и другое возникает, фактически, вместе. Он перевернул открытку на другую сторону и передал её Стефену.
– Встречался мне китаец,– вещал тягучий рассказчик,–с маленькими такими катышками, как бы из замазки, так он положил их в воду и они раскрылись и из каждого вышло что-то своё. Один стал как корабль, из другого получился дом, ещё из одного – цветок. Могут накормить тебя супом из крыс,– добавил он для аппетита,– китайцы эти самые.
По-видимому, уловив выражение сомнения на их лицах, планетопроходец опять перешёл на свои приключения.
– А ещё я видал, как в Триесте итальянский малый прикончил человека. Ножом в спину. Нож типа этого.
Повествуя, он вынул складной нож криминального вида, как раз под пару владельцу, и стиснул его в боевой ухватке.
– В борделе дело было, разборка между двух контрабандистов. Малый прятался за дверью, подкрался сзади. Тихонько так. Готовься к встрече с Богом, говорит. Хрясь! Всадил ему в спину по рукоять.
Его тяжелый взгляд сонливо бродил вокруг, как бы бросая вызов их дальнейшим расспросам, если б таковые у них вдруг возникли.
– Неслабый кусок стали,– повторил он, озирая свой жуткий стилет.
После столь сокрушительного эпилога, достаточного, чтоб устрашить любого храбреца, он защёлкнул лезвие и прибрал упомянутое оружие прочь, на прежнее место, в свою камеру ужасов, иначе говоря – в карман.
– Они большие любители холодной стали,– вставил кто-то из тугодумов, выручая всех.– Потому-то сперва думали, что убийства в парке, где непокорённые орудовали ножами, дело рук иностранцев.
На отпущенное замечание—явный пример тому, что неведение порою благо—м-р Цвейт и Стефен инстинктивно, но всяк по своему, оба бросили красноречивые взгляды, соблюдая, впрочем, благоговейную тишь неукоснительного entre nous, в том направлении, где Шкуродёр, alias держатель, отдраивал потёки со своего кипятильного аппарата. Его непроницаемое лицо являлось прямо-таки творением искусства, готовой тебе диссертацией – просто садись и описывай, и создавало впечатление будто он и близко не в курсе, о чём здесь толкуют. Забавно весьма.
Тут последовала довольно затяжная пауза. Один что-то вычитывал из вечерней газеты в кофейных брызгах; другой вертел открытку с туземной choza de; ещё кто-то – увольнительную моряка. Что касается лично м-р Цвейта, он погрузился в задумчивость. Ему живо помнились времена затронутого случая, словно вчера это было, а не лет двадцать назад, в дни волнений в стране, который грянул бурей по всему, фигурально выражаясь, цивилизованному миру в начале восьмидесятых, в восемьдесят первом, если уж быть точным, когда ему ещё только-только исполнилось пятнадцать.
– Эй, босс,– вмешался моряк,– верника-ка нам эти бумажки.
Требование было исполнено и он сгрёб их, шкрябонув по столу.
– А Скалу Гибралтар видали?– поинтересовался м-р Цвейт.
Моряк, почавкивая, сморщился этаким макаром, что можно было истолковать хоть как ага, да, или нет.
– Ах, так вы и там причаливали,– сказал м-р Цвейт,– на самой оконечности Европы,– полагая, а вдруг бродяга какими-там-нибудь реминисценциями, но тот до этого не дошёл, и только лишь сплюнул резкой струёй в опилки и с каким-то ленивым презрением покачал головой.
– В каком примерно году?– истолковал м-р Цвейт.– Может, корабли припомните?
Наш soi-disant моряк почавкал чуток, изголодало вжёвываясь, прежде чем ответить.
– Устал я от этих всех скал на море,– сказал он,– и от кораблей, и от судоходства. Вяленая солонина без продыху.
Утомлённый, даже и на вид, он смолк. Вопрошавшему дошло, что вряд ли он выудит что-то новое из эдакого стреляного воробья, и он предался рассеянным раздумьям о необъятных количествах воды на земном шаре. Достаточно сказать, что она на нём покрывает целых три четверти, что подметит самый мимолетный взгляд на карту, и потому он полностью осознавал значение владычества над морями. Неоднократно—раз, эдак, с дюжину—примечал он около Северного Быка в Доллимонте сверхдревнего бороздителя морей, явно бесприютного, что обычно сидел на изгороди у не слишком-то ароматного моря, всматриваясь, естественно, в его просторы, грезя о свежих лугах и пастбищах новых, как кто-то где-то поёт. И он задавался неразрешимым вопросом – зачем? Возможно, тот и сам бился над разгадкой этой тайны, когда вдоль и поперёк бороздил противоположные полушария и всё тому подобное, как сверху, так и снизу—ну, не в полном, конечно, смысле снизу—испытывая судьбу. А шансы двадцать против нуля, что, на самом-то деле, никакой такой тайны тут нет и впомине. Тем не менее, не вдаваясь в minutae дела, остаётся неоспоримый факт наличия моря во всей его красе и славе и, по естественному развитию событий, не так, так эдак, приходится в нём плавать, бросая вызов провидению, хоть всё это ещё один пример тому, что люди рады спихнуть любое бремя на других, взять хотя бы идею ада, или лотереи, или страховки, где всё строится на точно таких же принципах, и исходя из этой причины, не поминая уж прочих, спасательный корабль ВОСКРЕСЕНИЕ оказался весьма даже похвальным нововведением, если доходчиво всё втолковать, и большая часть общества, независимо от места жительства—на суше или возле моря, это уж кому как выпало—должны быть благодарны им, а так же и портовикам, и службе береговой охраны, которым приходиться лезть на такелаж и отчаливать, и болтаться среди стихий в любую пору, как того требует долг и ИРЛАНДИЯ ЖДЕТ ОТ КАЖДОГО ИЗ НАС, и так далее, иногда попадая в жуткие передряги по зимнему времени, или достаточно ещё хотя бы вспомнить ирландские маяки, Киш и прочие, что могут перевернуться в любой момент, при экскурсии вокруг которых он, однажды, со своей дочерью пережил весьма бурную, если не сказать штормовую погоду.