Джеймс Джойс
Улисс
* * *
(Мэббот-Стрит, перед входом в ночной город раcпласталась неасфальтированная трамвайная развилка с обглоданными путями в отблесках красно-зелёных блуждающих огоньков и сигналов опасности. Ряды домов-развалюх раззявили дверные проёмы. На редких фонарях блекло-радужные венчики. Вокруг застывшей гондолы мороженщика Рабайотти завязывается схватка мужчин и женщин. Они расхватывают вафли с прослойками кораллового и медного снега. Разбредаются, неспешно посасывая. Детвора. Лебяжьешеея гондола, задранозадая, тащится дальше сквозь мглу и сине-белые всполохи маяка. Посвисты зовут и откликаются друг другу.)
ПРИЗЫВЫ: Погоди, любовь моя, буду я с тобой.
ОТКЛИКИ: Позади конюшни.
(Тараща глаза и роняя слюну из обвислого рта, глухонемой идиот ковыляет мимо, судорожась в пляске Св. Витта. Цепь детских рук охватывает его.)
ДЕТВОРА: Дундук! Привет!
ИДИОТ: (Подымает левую парализованную руку и горлгочет.) Грлхет!
ДЕТВОРА: Где сильный свет?
ИДИОТ: (косоротясь.) Гхагхахест.
(Его отпускают. Он ковыляет дальше. На верёвке провисшей между прутьев ограды покачивается пигмейка, ведя счёт. Подозрительная личность спит враскарячку на мусорном ящике, покрывшись рукой и шляпой; ворочается, стонет, скрежещет зубами, и храпит дальше. Гном, добавив в мешок кости и тряпки из отбросов на ступеньке, натужно вскидывает его на плечо. Его подружка стоит рядом, подсвечивает керосиновой лампой, впихивая последнюю бутылку в жерло мешка. Горбатясь под своей добычей, в сбитом насторону колпаке, он отходит, спотыкливо и немо. Подружка отправляется обратно в своё логово, помахивая лампой на ходу. Кривоногий карапуз с бумажным воланом, что сидел у порога на корточках, торопливо крадётся следом, хватает за юбку, рывком задирает. Пьяный матрос вцепился в ограду обеими руками, в тяжком крене. На углу громоздко маячат два ночных стража в накидках, положив руки на дубинки у пояса. Дзеньк тарелки; бабий вопль; скулёж детёныша. Взрявкивает мужская брань, переходит в бубнёж, глохнет. Фигуры бродят, затаиваются, выглядывают из закоулков. В комнате, при свече втиснутой в горло бутылки, лахудра вычёсывает живность из волос чахоточного чада. Голос Кисси Кэфри, всё ещё молодой, пронзительно поёт из переулка.)
КИССИ КЭФРИ:
Молли-резвушке
Дал я игрушку –
Лапку гуся,
Лапку гуся.
(Рядовой Карр и рядовой Комптон, сунув армейские тросточки подмышки, нетвёрдо маршируют с равнением направо и ртами разом издают залп трескучего пердежа. Мужской смех из переулка. Ругань хриплоголосой скандалистки.)
СКАНДАЛИСТКА: Cлабо, жопа волосатая. Девушка из Кевена тебе нос утрёт.
КИССИ КЭФРИ: Мне же лучше. (Она поёт.)
И дал я подружке
Пошлёпать по брюшку
Лапкой гуся,
Лапкой гуся.
(Рядовой Карр и рядовой Комптон разворачиваются и дают повторный залп, их кителя кроваво багровеют в отсвете фонарей, фуражки cловно чёрный срез на их блондинисто-медных стрижках. Стефен Дедалус и Линч пробираются сквозь толпу вблизи багрянокительных.)
РЯДОВОЙ КОМПТОН: (Вскидывает палец.) Дорогу священику!
РЯДОВОЙ КАРР: (Оборачивается и окликает.) Как оно ничего, священик?
КИССИ КЭФРИ: (Её голос взмывает выше.)
Уж так она рада,
И всё ей как надо:
От лапки гуся.
(Стефен, помахивая ясеньком в левой руке, радостно напевает начальный гимн пасхальной мессы. Линч, в сдвинутой на глаза жокейской кепке, сопровождает его, кривя лицо в недовольной ухмылке.)
СТЕФЕН: Vidi aquam egredientem de tempo a latera dextro. Alleluia.
(Изглоданные обломки бивней старой шлюхи выдвигаются из дверного проёма.)
ШЛЮХА: (Шелестяще сиплым шёпотом.) Тсс! Иди сюда, пока говорю. Тута целка есть. Тсс.
СТЕФЕН: (Altius aliquantulum.) Et omnes ad quos pervenit aqua ista.
ШЛЮХА: (Плюёт им вслед свой выхарк яда.) Медики из Троицы. Фаллопиевы трубки. Только пыжатся, а у самих ни шиша.
(Эди Бодмен, сидя на корточках напару с Бертой Сапл, принюхивается и затыкает ноздри шалью.)
ЭДИ БОДМЕН: (Взахлёб.) И тут она грит, я, грит, тебя, грит, видела в Вернячном месте с твоим скребуном, железнодорожным смазчиком, в его курвячей шляпе. А хоть и так, грю. Уж не тебе б грить, грю. Ты ж миня не застукала, грю, в люке, с женатым шотландцем, грю. Видали такую? Лосиха. Упёртая, как мул! И таскается с двумя парнями зараз, один – Килбридж, машинист паровоза, и ещё капрал Олифант.
СТЕФЕН: (Triumphaliter.) Salvi facti i sunt.
(Он взмахивает своим ясеньком, дробя контур фонаря, рассылая брызги света всему миру. Желтовато-печёночный спаниель с белым пятном, напав на след, с рычанием бросается к нему. Линч пинком отшвыривает его.)
ЛИНЧ: И что?
СТЕФЕН: (Оглядывается.) А то, что всеобщим языком станет не музыка, не запах, а жест – как способ общения обозначающий не совокупный смысл, но первую энтелехию – структурный ритм.
ЛИНЧ: Порнософическая филотеология. Метафизика с Мекленбург-Стрит.
СТЕФЕН: Имеем пример Шекспира, объезженного строптивою, а также подкаблучника Сократа. Сам всемудрейший Страгирит был зауздан, осёдлан и обкатан светом любви.
ЛИНЧ: Ба!
СТЕФЕН: Короче, кто сможет парой жестов изобразить хлеб и кувшин? У Омара хлеб и кувшин изображаются таким вот движением. Ну-ка, подержи мою палку.
ЛИНЧ: К чертям твою распрожёлтую палку. Куда идём-то?
CТЕФЕН: К похотливой, как рысь, la belle dame sans merci, к Джорджине Джонсон, ad deam qui laetificat juventutem meam.
(Стефен вручает ему ясенёк и медленно разводит руки; голова его запрокидывается назад, покуда обе руки отходят на весь размах от груди – ладони опущены в пересекающихся плоскостях, левая чуть выше, а пальцы вот-вот растопырятся.)
ЛИНЧ: Где тут кувшин хлеба? Нескладуха. Может, это таможня. Изобразитель. Держи свой костыль, потопали.
(Они проходят. Томми Кэфри обхватывает столб газового фонаря и вскарабкивается, конвульсивно притискиваясь, но с верхней половины соскальзывет вниз. Близнецы бросаются прочь в темноту. Матрос, покачиваясь, прижимает указательный палец к крылу носа и высмаркивает длинную жидкую струю соплей из второй ноздри. Взвалив на плечи фонарь, уходит, спотыкаясь, сквозь толпу со своим полыхающим факелом.
Медленно наползают змейки речного тумана. Из канав, расселин, канализационных колодцев, от куч навоза—отовсюду—подымается смрад зловония. Южнее, за поворотом реки к морю, полыхает зарево. Матрос, непрестанно спотыкаясь, рассекает толпу и бредёт дальше к трамвайной развилке. В глубине из-под железнодорожного моста появляется Цвейт, раскрасневшийся и запыхавшийся, запихивая в боковой карман шоколадку и хлеб. Портрет в витрине парикмахерской Гиллена представляет ему элегантный образ галантного Нельсона. Кривое зеркало сбоку являет вогнутое отражение любвекинутого давнотеряного траурногого Цеевейейта. Сумрачный Гладстон видит его каким он есть: Цвейт, как Цвейт. Он проходит, стукаясь о разгневанный взор Веллингтона, но выпуклое зеркало ухмылисто отзеркаливает доброжирные глаза и жироломтевые щечищи Веселпольда риксдикс дольда.
Рядом с дверцей Антонио Рабайотти Цвейт останавливается, покрываясь испариной под яркими дуговыми лампионами. Он исчезает. Через миг появляется вновь и спешит дальше.)
ЦВЕЙТ: Рыба с картошкой. Ч. Х.. Эх!
(Он заныривает в лавку мясника Олхойсена под раскручивающийся книзу железный занавес. Через пару минут из-под занавеса выскакивает пыхавшийся Польди, отдувающийся Цвейехейт. В каждой руке у него по свёртку: в одном чуть тёплые свиные ножки, в другом холодная баранья ляжка в присыпке из немолотого перца. Он бездыханно застывает на месте. Затем кособочится и со стоном притискивает свёрток к своим ребрам.)
ЦВЕЙТ: В боку закололо. Ну, зачем было бежать?
(Втянув осторожный вдох, он проходит вперёд к офонарённой развилке. Снова мелькает отблеск зарева.)
ЦВЕЙТ: Что такое? Сигнал? Прожектор.
(Он стоит на углу Кормака, всматриваясь.)
ЦВЕЙТ: Северное сияние или сталелитейня? Ах, бригада, конечно. Вобщем, к югу. Сильно горит. Может, его дом. Берлога подбиралы. До нас не дойдёт. (Он бодро напевает.) Горит Лондон! Горит Лондон! Весь в огне! Весь в огне! (Замечает матроса, который курсирует сквозь толпу на дальней стороне Талбот-Стрит.) Не упустить бы. Придётся бегом. Догоню. Срежу тут.
(Он бросается через улицу. Пацаны вопят.)
ПАЦАНЫ: Гляди, мистер!
(Два велосипедиста, с болтающимися во весь мах бумажными фонариками проносятся, едва не задев его, мимо, трезвоня звонками.)
ЗВОНКИ: Стойтевсейтевсейтевсе.
ЦВЕЙТ: (Замер выпроставшись, пронизанный спазмой.) Оу!
(Оглянушись, он резко прыгает вперёд. Гигантский вагон-пескорассыпщик украдкой ползёт на него из наплывающего тумана, помигивая громадными красными фарами; дуга трётся о провод. Водитель ударяет по своему ножному гонгу.)
ГОНГ: Бам Блям Бля Дум Дур Дуу.
(Резко щёлкает тормоз. Цвейт, вскинув руку в белой перчатке полисмена, выкарабкивается—одеревенелоного—с путей. Курносого водителя швырнуло вперёд, на рулевое колесо, и он вопит вслед, покуда Цвейт проскальзывает над цепями и стойками.)
ВОДИТЕЛЬ: Эй, засранец, ты тут трюкачом пристроился?
ЦВЕЙТ: (Тройным прыжком выскакивает на тротуар, вновь останавливается, зажатым в руке свёртком смахивает лепёшку грязи со щеки.) Эта часть не проезжая. Был на волосок, зато в боку совсем не колет. Надо снова заняться упражнениями по Сендоу. Отжимания. Спасает даже от несчастных случаев. Что на роду написано. (Он ощупывает карман брюк.) Панацея бедной мамочки. Бывает что каблук застревает в стрелке, или шнурок втаскивает в шестерёнку. На днях колесо Черной Марии царапнуло мне ботинок на углу Леонарда. Трижды – уже колдовство. Обувная магия. Водитель – наглая рожа. Надо б пожаловаться. Может, тот самый, что обломал мне сегодня утром, с той лошадницей. Красавчик того же типа. Но среагировал моментально. Деревянная походка. Скажут шутя, а глядишь – в самую точку. Как меня тогда скрутило на Лед-Лейн. Что-то я съел подсыпанное. Знак везунчика. Почему? Должно быть, на кого пошлёт. Меченая скотинка. (Он на миг закрывает глаза.) Тяжесть в голове. К месячным, или из-за того. В мозгах усталости туман. Такая истома. Хватит с меня. Оу!
(Зловещий силует, ноги вперекрёст, опирается о стену О'Бейра, лица не распознать – уколото тёмной ртутью. Силует свирепо озирает его из-под широкополого сомбреро.)
ЦВЕЙТ: Buenos noches, senorita Blanca, que calle es esta?
ФИГУРА: (Непроницаемо подымает руку в условном знаке.) Пароль. Sraid Mabbot.
ЦВЕЙТ: Хаха. Merci. Эсперанто. Slan leath. (Он бормочет.) Шпион кельтской лиги, подослан тем башибузуком.
(Он делает шаг вперёд. Омешоченный тряпичник заступает ему путь. Он делает шаг влево, тряпомешочник – туда же.)
ЦВЕЙТ: Позвольте. (Он отпрыгивает вправо, тряпомешочник тоже вправо.)
ЦВЕЙТ: Позвольте. (Он проворачивается, изготавливается бочком, проскальзывает мимо и дальше.)
ЦВЕЙТ: Держись правой, правой, правой. Зря что ли в Степсайде Туристский Клуб врыл столб-указатель на потеху публике? "Я, заблудшая душа, оставляю письмо для страниц ИРЛАНДСКОГО ВЕЛОСИПЕДИСТА, пусть поместят в разделе ДЕБРИ СТЕПСАЙДА." Держись, держись, держись правой. Тряпки и кости в полночь. Наверняка скупщик краденого. Убийцы в первую очередь бегут к нему. Смыть свои прегрешения.
(Джеки Кэфри бежит прочь от Томми Кэфри и с разгона врезается в Цвейта.)
ЦВЕЙТ: О!
(Замирает на подкашивающихся от шока ногах. Томми и Джеки скрываются далеко-предалеко, отсюда не видно. Цвейт своими руками с зажатыми в них свёртками охлопывает жилетный кармашек, часы, блокнотный карман, карман для бумажника, услады греха, картофельное мыло.)
ЦВЕЙТ: Берегись карманников. Старая воровская уловка. Столкнуться. И слямзить кошелёк.
(Ищейка, носом к земле, семенит ближе, внюхиваясь. Раскоряченная фигура чхает. Появляется сутулый бородатый силуэт в длиннополом кафтане старейшин Сиона, в тюбетейке с пурпурной бахромой. Роговые очки спущены до крыльев носа. На осунувшемся лице жёлтые потеки яда.)
РУДОЛЬФ: Вот и сегодня пустил на ветер ещё полкроны. А сколько я тебя говорил – не знайся с пропойцами. Да разве ты слушаешь. И никакой прибыли в деньгах за целый день.
ЦВЕЙТ: (Прячет свиные ножки и баранью ляжку за спину и, сникнув, чувствует тёплое и холодное мясо ног.) Ja, ich weiss, papachi.
РУДОЛЬФ: За каким ты здесь делом? Душу сгубить? (Когтями немощного стервятника ощупывает лицо Цвейта.) Разве ты не сын мой, Леопольд, внук Леопольда? Разве не ты мой возлюбленный сын Леопольд, что покинул дом отца своего и отринул богов своих предков, Авраама и Иакова?
ЦВЕЙТ: (С опаской.) Похоже, всё сходится, папа. Мозенталь. Всё, что от него сохранилось.
РУДОЛЬФ: (Разъярённо.) Однажды ночью тебя принесли домой пьяного, как собака, когда ты профукал свои денежки. С теми … как там ты прозвал тех игроков на бегах?
ЦВЕЙТ: (Юношески узкоплечий, в оксфордском костюме шикарно-синего отлива и белой манишке, в коричневой альпийской шляпе, с джентловыми часами чистого серебра на двойной цепочке с брелоком-печаткой, его бок извозюкан подсыхающей грязью.) Борзятники, отец. Всего-навсего один только тот раз.
РУДОЛЬФ: Всего-навсего! В грязи с головы до ног! Руку раскровянил. Челюсть не повернуть. Они сделают тебе капут, Леопольдхен. Ухо востро с такими парнями.
ЦВЕЙТ: (Ослабело.) Они подбили меня наперегонки. Было грязно. Я поскользнулся.
РУДОЛЬФ: (С презрением.) Goim naches. Хороший спектакль для твоей бедной мамы.
ЦВЕЙТ: Мамочка!
ЭЛЕН ЦВЕЙТ: (На ней пантомимный дамский капот с ленточками, кринолин и шлейф, блузка а-ля вдова Твенки с пышно присобраными рукавами на застёжках, волосы покрыты крипсиновой сеткой, она возникает над перилами крыльца в серых варежках и с резной брошью, перекосив в руке подсвечник; вскрикивает с презрением и ужасом.) О, благой Искупитель, что с ним сделано! Моя нюхательная соль! (Она задирает подол платья и шарит в кармане её полосато-белой нижней юбки. Вываливаются флакончик, Agnus Dei, сморщенная картофелина и целлулоидная кукла.) Святое сердце Марии, где вообще тебя носило, вообще-таки?
(Цвейт что-то бубнит, потупив глаза, и пытается впихнуть оба свертка в свои переполненные карманы, но оставляет бесполезные попытки, всё так же бормоча невесть что.)
ГОЛОС: (Резко.) Полди!
ЦВЕЙТ: Кто? (Он уклоняется и неуклюже отбивает удар.) К вашим услугам.
(Он подымает глаза. На фоне персонального миража из фиговых пальм перед ним стоит привлекательная женщина в турецком наряде. Пышные выпуклости распирают её алые шаровары и курточку золотого шитья с прорезями. Широкий жёлтый кушак на её талии. Белый яшмак, лиловея в ночи, закрывает лицо, оставляя на виду лишь большие тёмные глаза и волосы цвета воронова крыла.)
ЦВЕЙТ: Молли!
МАРИОН: Ой, ли? Отныне и впредь – Мадам Марион, голубчик, если ко мне обращаешься. (С издёвкой.) У бедняжки муженька ноженьки застыли, уж так долго дожидался?
ЦВЕЙТ: (Переминаясь с ноги на ногу.) Нет, нет. Ни капельки. (Очарованный, обуреваемый волнением, он учащённо дышит, заглатывая воздух, вопросы, надежды, свиные ножки ей на ужин, всё, что хотел бы ей сказать, извинения, вожделение. У неё во лбу поблескивает монета. На пальцах ног перстни с бриллиантами. Щиколотки связаны тонкой стреножащей цепью. Рядом дожидается верблюд, покрытый башенкой тюрбана. Шелковая лесенка с несметным числом перекладинок ведёт к колышливой кабинке между его горбов. Он пристраивается к ней своим блудливым задом. Она сердито шлёпает его по ляжке, всполошив златокованные браслеты на своих запястьях, осыпает его мавританской бранью.)
МАРИОН: Небракада! Женонюшник!
(Протянув переднюю ногу, верблюд срывает с дерева большой плод манго и, помаргивая, протягивает в своём раздвоенном копыте хозяйке, затем грустнеет и, всхрюкнув, валится на передние колени. Цвейт прогибает свою спину для чехарды.)
ЦВЕЙТ: Позвольте вас заверить… то есть, как ваш управляющий делами… мадам Марион… если вам так…
МАРИОН: Так ты подметил кой-какие перемены? (Она медленно поглаживает ладонями свой разукрашенный нагрудник. В глазах затеплилась ленивая дружеская насмешка.) О Полди, Полди, домосед несчастный, застрял, как палка в грязи. Пошёл бы жизнь повидал, мир широкий.
ЦВЕЙТ: Я как раз шёл забрать тот апельсиноцветочный лосьён на белом воске. По четвергам аптеку рано закрывают. Но с утра первым делом туда. (Он хлопает там-сям по карманам.) Да ещё эта плавающая почка. Ах! (Он указывает на юг, затем на восток. Кусок нового чистого лимонного мыла восходит, испуская сияние и аромат.)
МЫЛО:
Не сыщешь лучшей пары, чем Цвейт да я;
Свет несёт он земле; драить небо – забота моя.
(Веснушчатое лицо Свени, аптекаря, появляется в диске мылосолнца.)
СВЕНИ: Три и один пенс, пожалуйста.
ЦВЕЙТ: Да. Для моей супруги, мадам Марион. Особый рецепт.
МАРИОН: (Негромко.) Полди!
ЦВЕЙТ: Да, мэм?
МАРИОН: Ti trema un poco il cuore? (С презрением, она горделиво отходит, пухленькая, как напыжившийся голубь-дутыш, напевая дуэт из ДОНА ДЖИОВАННИ.)
ЦВЕЙТ: Ты уверена насчёт этого voglio? То есть, по-моему произноше… (Он идёт следом, за ним, принюхиваясь, терьер. Старая шлюха хватает его за рукав, взблескивая щетинками из родинки на её подбородке.)
ШЛЮХА: Десять шиллингов за целку. Свежая штучка, ни разу не троганная. В доме никого, только её старик-отец в стельку пьяный. (Она указывает. В проёме её логова стоит уклончивая, дождевсклоченная Невсти Келли.)
НЕВСТИ: Хоч-Стрит. Надумал чего стоящего? (Пискнув, она запахивается своей летучемышьей шалью и бежит. Ражий детина гонится обашмаченными прыжками. Он спотыкается на ступенях, удерживается, ныряет в сумрак. Слышны слабые взвизги смеха, стихают.)
ШЛЮХА: (Волчеглазо блестя взглядом.) Он получает своё удовольствие. В домах с фонарём девственницы не сыщешь. Десять шиллингов. Не торчи всю ночь, пока нас не усекла полиция в гражданке. Шестьдесят седьмой – сука.
(Исподлобясь, вперёд выхрамывает Герти МакДовел. Она вытаскивает из-за спины и, играя глазками, застенчиво показывает свою просоченную кровью затычку.)
ГЕРТИ: Всё, что самого у меня дорогого, для тебя, а ты. (Она бормочет.) Ты это сделал. Ненавижу.
ЦВЕЙТ: Я? Когда? Ты бредишь. Я тебя первый раз вижу.
ШЛЮХА: Не приставай к джентельмену, обманщица. Совсем обнаглела – шьёт чернуху джентельмену. Уличное приставание с подстреканием. Мать твоя должна тебя, паскуду, держать на привязи к кроватной ножке.
ГЕРТИ: (Цвейту.) Ведь ты увидел все сокровенности моего нижнего ящика с приданным. (Она вцепляется в его рукав, слюноротясь.) Тварь женатая! Я люблю тебя за всё, что ты сделал со мной. (Она горестно промелькивает прочь. На дорожке стоит м-с Брин в мужском грубошерстном пальто с широченными накладными карманами; бесстыже вылупив глаза, она лыбится во все свои травоядно лосиные зубы.)
М-С БРИН: М-р…
ЦВЕЙТ: (Солидно прокашливается.) Мадам, как мы уже имели удовольствие в письме от шестнадцатого, по поводу…
М-С БРИН: М-р Цвейт! Вы здесь, в гнездовищах греха! Вот где я вас застукала! Подлец!
ЦВЕЙТ: (Торопливо.) Не так громко, моё имя. Как вы могли обо мне такое? Не выдавайте. У стен есть уши. Как поживаете? Сто лет вас. Прекрасно выглядите. Честное слово. Погода как раз впору, по сезону. Чёрный втягивает тепло. Я тут срезаю напрямки, домой. Обитель Магдалины специализируется на спасении падших женщин. Я являюсь секретарем…
М-С БРИН: (Вытягивает палец.) Не мелите три короба! Кое-кому это не понравится. Ну, погодите, встречу я Молли. (С хитрецой.) Выкладывайте, как на духу, не то худо будет.
ЦВЕЙТ: (Насторожённо.) Она частенько говорит, что не прочь посетить. Трущобы. Экзотика, знаете ли. Чтоб слуги – сплошь негры в ливреях, но стоит недёшево. Отелло – чёрный зверь. Юджин Страттон. Ещё констаньеты и уличный певец на рождественские у Ливермора. Братья Бохи. Тянет, знаете, на такое.
(Том и Сэм Бохи, цветномазые, в белых парусиновых костюмах, алых носках; накрaхмаленные, торчком стоящие воротнички и крупные, тоже алые астры подпрыгивают в их петличках. У каждого висит банджо. Их негроидные кисти, но посветлей и мелковатей, наяривают по виброгудным струнам. Взблески белков каффрских глаз и кружочков слоновой кости, которыми, при редких паузах, выстукивают в чечётке хлёстких башмаков, спариваясь, напевая, спиной к спине, носок-пятка, пятка-носок, толстсмачнощелкучими негритянскими губами.)
Кто-то в доме, знаю,
Кто-то в доме с Диной
Играет на старом банджо.
(Они сдёргивают чёрные маски с грубых младенческих лиц и, квохча, гогоча, торохча, бренча, дидл-дудлят прочь, выплясывая кейк-уок.)
ЦВЕЙТ: (С кисло-сладкой улыбочкой.) Подпустим чуток фривольности, если не против. Можно вас секундочку потискать?
М-С БРИН: (Взвизгивает игриво.) Хорош гусь! Да вы на себя посмотрите!
ЦВЕЙТ: Ради всего былого. Я просто искал хорошей партии, смешанного брака, сглаживающего наши небольшие матримониальные расхождения. Вам известно, я был неравнодушен к вам. (Мрачно.) Это я послал вам открытку на день Валентина, дорогая газель.
М-С БРИН: Алиса достославная, вы, прям, как святое явление! Просто наповал. (Она инстинктивно тянется руками.) Что вы там прячете за спиной? Признавайтесь по-хорошему, дружочек.
ЦВЕЙТ: (Перехватывет её запястье свободной рукой.) И это та самая Джози Повел – красивейшая невеста на весь Дублин. Как летит время. Помните ль вы—обращаясь вспять в ретроспективном расположении—ту давнюю рождественскую ночь на новосельи у Джорджины Симпсон? Пока они там играли в игру Ирвинга Бишопа и занимались отыскиванием булавки вслепую и чтением мыслей. Типа: что в табакерочке лежит?
М-С БРИН: Вы оказались львом вечера, с вашей куплето-комической декламацией, и смотрелись прешикарнейше. Вы всегда были баловнем дам.
ЦВЕЙТ: (Дамский угодник в вечернем пиджаке с лацканами волнистого шелка, синий масонский значок в петлице, чёрный галстук-бабочка и запонки крупного жемчуга, призматичный бокал шампанского воздет в руке.) Леди и джентельмены: за Ирландию, родимый дом и красу.
М-С БРИН: Дорогие, невозвратно увядшие дни. Давняя сладкая песня любви.
ЦВЕЙТ: (Многозначительно понижая голос.) Признаться, я чайникуюсь от любопытства узнать, не чайникует ли тут кое-что у кое-кого.
М-С БРИН: (Закатываясь.) Что за несносное чайничество! Лондон чайникнулся и я вся в таком отчайниканьи. (Она трётся с ним боками.) После комнатных игр в секреты и печений с ёлки, мы сели на оттоманке наверху лестницы. Под омелой. Двое – уже компания.
М-С БРИН: (В цельнокроеном вечернем платье выполненном из лунно-голубого, в поблескивающей диадеме сильфы на лбу, обронив бальную карточку подле своей голубо-лунной атласной туфельки, медленно стискивает ладонь, учащённо дыша.) Voglio e non. Вы такой обжигающе пылкий. Левая рука ближе к сердцу.
ЦВЕЙТ: Когда вы остановили выбор на своём нынешнем муже, все повторяли: это красавица и монстр. Никогда вам этого не прощу. (Притиснув кулак ко лбу.) Вдумайтесь: каково это. В то время вы были для меня всем. (Хрипло.) Женщина, это меня убивает.
(Дэнис Брин, с торчащей тощей бородёнкой, обелоцилиндреный, в сэндвич-плакате от Виздома Хелис, шаркает мимо них в ковровых тапочках, бормоча направо и налево. Малой Альф Берган, одетый в наряд туза пик, юлит вслед за ним собачонкой, забегая то справа, то слева, перегибаясь от хохота.)
АЛЬФ БЕРГАН: (Тыча пальцем на сэндвич-плакат.) Э. х.: эх.
М-С БРИН: (Цвейту.) Шорох внизу лестницы. (Она одаривает его радостным взглядом.) Почему ты не поцеловал ваву, чтобы не было бобо? Хотел же.
ЦВЕЙТ: (Шокирован.) И это лучшая подруга Молли! Да как вы?
М-С БРИН: (Её шершавый язык шлёт промеж губ голубиный поцелуй.) Ынын. Правильный ответ: лимон. У вас найдётся подарочек для меня?
ЦВЕЙТ: (Подхватывает.) Маца. Закуска к ужину. Дом без мяса на обед не уютен, нет. Я был на ЛИИ. М-с Хорошка Ладошка. Острая постановка Шекспира. Жаль, что выбросил программку. Была б обёртка свиным ножкам. Пощупайте.
(Появляется Ричи Гулдинг перекособоченный чёрным портфелем для дел Колис и Варда, на котором белой известью намалёван череп и кости, на голове у него пришпилены три дамские шляпки. Он расстёгивает портфель, показывая, что там полным-полно сосисок, сушёных вобл, и запечатаных восковых табличек.)
РИЧИ: Лучшего не сыщешь во всём Дублине.
(Лысый Пэт, всполошённый жук, стоит на бордюре, складывая свою салфетку, годя угодить.)
ПЭТ: (Выходит, воздев блюдо полное подливы до краёв.) Жаркое и почка. Бутылка пива. Хии хии хии. Погоди, пока угодю.
РИЧИ: Ожемилостивый. Янико гдане елтако…
(Повесив голову понуро отбредает. Матрос, прошатываясь мимо, ширяет его своим пылающим вилорогом.)
РИЧИ: (С воплем боли хватается за задницу.) Ай! Огнит! Светы!
ЦВЕЙТ: (Указывая на матроса.) Шпион. Не привлекайте внимания. Терпеть не могу оболваненных толп. Мне не до приятностей. Я в сложной обстоятности.
М-С БРИН: Выпендривание и делютерство, как и водится с вашими побасками.
ЦВЕЙТ: Хочу вам по секретику поведать, как очутился тут. Но чтоб вы никогда ни-ни-ни. Даже Молли. У меня самая, что ни на есть, особая причина.
М-С БРИН: (Вся разинясь.) О, да ни за какое что.
ЦВЕЙТ: Пройдёмтесь. Идёт?
М-С БРИН: Ладно.
(Шлюха испускает нескрываемый вздох. Цвейт проходит с м-с Брин. Терьер увязывается следом, жалостно поскуливая и виляя хвостом.)
ШЛЮХА: Жидовские подходики!
ЦВЕЙТ: (На нём костюм в крапинку спортивного кроя, усик плюща на лацкане, домотканая рубаха, шарф клетчатый Св. Андреевским крестом, белые гетры, замшевый пылевик через руку, дублёно-красные башмаки, полевой бинокль на плечевом ремне и серая шляпа-котелок.) Вспомните же, как давным-давно, годы и годы тому назад, когда мы называли Милли Марионеттой и она только-только ещё была отлучена от груди; мы всей компанией отправились на скачки в Фейрихауз. Вспомнили?
М-С БРИН: (На ней шикарный, шитый на заказ жакет, белая велюровая шляпа и вуаль паутинка.) В Леопардстаун.
ЦВЕЙТ: Ну, да, я и хотел сказать: Леопардстаун. И Молли там выиграла семь шиллингов на трехлетке Молчун, потом мы возвращались домой через Фоксрок, в том старом пятиместном шарахбахбане, вы тогда были в самом расцвете, а на вас белая велюровая шляпа с подбоем из кротового меха, которую вам присоветовала купить м-с Хейс, потому что была снижка цены до девятнадцати и одиннадцати – кусок проволоки и лоскут вельветина, я готов заключить пари один-к-ста, что это она нарочно.
М-С БРИН: Конечно, нарочно, кошка драная! И не говорите! Хороша советчица!
ЦВЕЙТ: Потому что та шляпа не шла ни в какое сравнение с той вашей токой в бесподобных блестках и с крылом райской птицы, которая делала вас такой чарующей и вы, признаюсь, буквально пленяли; хоть и жалко, что её лишили жизни, жестокое вы создание, ту маленькую крохотульку, с сердечком не больше макового зернышка.
М-С БРИН: (Стискивая его локоть, улыбчиво.) Я была бессердечной букой.
ЦВЕЙТ: (Негромко, по секрету, всё ускоряясь.) А Молли ела сэндвич со шпигованой говядиной из корзинки с ланчем м-с Джо Галахер. Между нами, хоть у неё хватало опекунов или поклонников, мне всегда претил её стиль. Она была…
М-С БРИН: Слишком…
ЦВЕЙТ: Да. И Молли всё хохотала, потому что Роджерс и Мэггот О'Рейли прокричали петухом, когда мы проезжали мимо какой-то фермы и Маркус Тертиус Мозес, торговец чаем, обогнал нас в коляске со своей дочерью, её звали Танцуля Мозес, а на коленях у неё чопорный пудель, и тут вы у меня спросили, не случалось ли мне слышать, или читать, или знавать, или встречать…
М-С БРИН: (Увлечённо.) Да да да да да да да.
(Она испаряется от него. В сопровождении скулящего пса, он направляется к вратам ада. В арке ворот, наклонясь вперёд, стоит женщина и, широко расставив ноги, ссыт как корова. Кучка отирал перед обшарпаным кабаком слушают историю, что с грубоватым юмором толкает им разбиторылый десятник. Пара безруких корешей шмякаются друг о друга, рыча и тужась в пьяной увечной игре в драку.)
ДЕСЯТНИК: (Сидя на корточках; голос гнусит в его рыле.) И вот Кернз слазит с риштовки, на Бивер-Cтрит, и куда ещё он мог слить, если не в ведро с портвейном, что там, в стружках, припрятали штукатуры Дервена.
ОТИРАЛЫ: (Хохочут волчьими пастями.) Ну, мудак!
(Их испятнанные краской шляпы трясутся. Они безного скачут вкруг него, заляпанные клейстером и известью их гильдий.)
ЦВЕЙТ: Опять совпадение. Хохочут, а ничего смешного. Средь бела дня. Едва на ногах. Хорошо, хоть не при женщинах.
ОТИРАЛЫ: Клёвый мудак. Грауберовы соли. Вот мудило, мужикам в портвейн.
(Цвейт проходит. Дешёвые шлюхи, в одиночку и парами, ошалелые, расхрыстанные, зазывают из переулков, из-за углов, дверей.)
ШЛЮХИ: Куда подрыгал, чудик?
Как твоя третья нога?
Спичка при тебе?
Иди-ка сделаю её колом.
(Он топает через их срань к освещённой вдалеке улице. Из выпузыря оконных штор, граммофон высолопил свой наглый помятый раструб. В тени, незаконный торговец спиртным препирается с матросом и двумя багровокительниками.)
МАТРОС: (Отрыгивая.) Где это хлёбаное заведение?
ТОРГОВЕЦ СПИРТНЫМ: Педан-Стрит. Шилинг за бутылку портвейна. Почтенная женщина.
МАТРОС: (Облапив обоих багровокительных прёт с ними дальше.) Вали, британская армия!
РЯДОВОЙ КАРР: (За его спиной.) От него не слишком-то приятно пахнет.
РЯДОВОЙ КОМПТОН: (Смеётся.) А хули нам?
РЯДОВОЙ КАРР: (Матросу.) Столовая казарм Портобелло. Спросишь Карра. Просто Карра.
МАТРОС: (Орёт.)
Мы парни. Из Вексфорда.
РЯДОВОЙ КОМПТОН: Так просто! А старший сержант почём?
РЯДОВОЙ КАРР: Беннет? Он мой друг. Я люблю старину Беннета.
МАТРОС: (Орёт.) Цепь рабства. За свободу родной земли.
(Он шатается дальше, волоча их за собой. Цвейт останавливается в замешательстве. Пёс приближается, запыхавшись, вывалив язык наружу.)
ЦВЕЙТ: Диких гусей так и тянет туда. Дома разврата. Бог знает, куда они удрыгали. Пьяные покрывают расстояние в два раза быстрее. Веселая компашка. Устроили на Вестландском вокзале. Заскакивают в первый класс с билетами третьего класса. А уже отправление. Паровоз позади состава. Мог завезти меня в Малахайд, или в тупик на ночь, если не в крушение. Всё потому, что я выпил ещё и ту, вторую. Один раз – самое оно. И зачем я увязался за ним? Все ж, он лучший среди всех этих. Не скажи она мне про м-с Пурфо, я бы не зашёл и не встретил бы. Кисмет. Плакали все его денежки. Тут спецы по облегчению. Легкая добыча бродячим торговцам. А мне-то что за дело? Разом привалило, разом и спустит. Чуть не расстался с жизнью под той звякорельсофародуготелегой, но вывернулся. Хотя от всех напастей не упастись. Если б я в тот день шёлмимо окон Трулока на две минуты позже, то нарвался бы на выстрел. Отсутствие телесных. Все равно, если пуля хотя бы зацепила мой пиджак, возмещение за шок, пять сотен фунтов. Что он такое? Выликосветник из клуба на Килдар-Стрит. Господи, упаси его загонщиков дичи. (Он, всматриваясь, прочитывает на стене надпись МОЧЁНАЯ МЕЧТА и набросок фаллоса.) Странно! Молли рисовала на замёрзшем окне вагона в Кингстауне. На что смахивает?