Джеймс Джойс
Улисс
ГЕНРИ: (Низким мелодичным голосом, тронув струны своей гитары.) Распускается цветочек.
(Виреж негодующе играет желваками, уставившись в лампу. Закручинившийся Цвейт разглядывает шею Зои. Генри, с висячей под челюстью складкой, галантно оборачивается к пианино.)
СТЕФЕН: (Сам себе.) Играй с закрытыми глазами. Как папаша. Обжираюсь свинским хлёбовом. До отвала. Подымусь и восвояси. Наверно так и. Стиви, тебе охота поболтать. Загляни к старику Дизи, или телеграфом. Наш утренний разговор оставил во мне неизгладимый след. И хоть по возрасту мы. Записать завтра целиком. Я слегка поддатый, между прочим. (Он снова трогает клавиши.) Тут нужен минорный аккорд. Да. Впрочем, не слишком. (Альмидано Артифони с пушистыми усищами протягивает скрученные трубкой ноты.)
АРТИФОНИ: Ci rifletta. Lei rovina tutto.
ФЛОРИ: Спой нам чего-нибудь. Старую сладкую песню любви.
СТЕФЕН: Нет голоса. Я самый конченый художник. Линч, я показывал тебе этюд про лютню?
ФЛОРИ: (Улыбчиво.) Видали пташку, что может, да не хочет петь? (Сиамские близнецы, Филип Пьян и Филип Трезв, два оксфордских препа с газонокосилками, появляются в проёме окна. На обоих маски лица Мэтью Арнольда.)
ФИЛИП ТРЕЗВ: Послушай дурака. Так не пойдет. Подсчитай тупым концом карандаша, как добрый юный идиот. Три фунта двенадцать было у тебя, две банкноты, один соверен, две кроны, если б молодость знала. У Мунея en ville, у Мунея sur mer, у Мойра, у Ларчета, в госпитале на Холлес-Стрит, у Берка. А? Я контролирую тебя.
ФИЛИП ПЬЯН: (Нетерпеливясь.) А, вздор, земеля. Иди к чёрту! Я оплачиваю свой путь. Вот только разберусь с октавами. Редубликация личности. Кто это мне называл его имя? (Его газонокосилка начинает урчать.) Ага, ну, да. Zoe mou sas agapo. Такое ощущение будто я тут уже бывал. Кажется, то был Аткинсон; где у меня его карточка? Мак Что-то-там-такое. Вобщем, я отмакнул. Он толковал мне—да, не вались ты!—про Суинберна, кажется так, а?
ФЛОРИ: А песню?
СТЕФЕН: Дух жаждет, да плоть слаба.
ФЛОРИ: А ты, часом, не из Майнута? На кого-то ты смахиваешь, с кем я водилась.
СТЕФЕН: Теперь уже не из. (Себе.) Умно.
ФИЛИП ПЬЯН И ФИЛИП ТРЕЗВ: (Их газонокосилки урчат в ритме джиги стеблей травы.) Умно умято. Не из уже теперь. И между прочим, где твои вещевая книжица и ясенёк? Да, тут они, да. Умно умято. Уже не из теперь. Держит форму. Делай как мы.
ЗОЯ: Сюда, пару ночей назад, заскакивал священик сделать свое дельце. Застёгнутый на все пуговицы. Да чё ты прячешься, грю. Все одно, знаю, у тебя там римский воротничок.
ВИРЕЖ: Совершенно логично с его точки зрения. Падение человека. (Хрипит, зверея зрачками.) К чертям папу! Ничего нового под солнцем. Я тот самый Виреж, что раскрыл сексуальные тайны монахов и девственниц. Читайте Священик, Женщина и Исповедальня. Пенроуз. Охульн Охальн. (Он извивается.) Женщина, распустив со сладостной стыдливостью свой пояс из тростниковой веревки, подставляет свою увлажнённейшую юни под лингам мужчины. Спустя недолгое время мужчина одаряет женщину кусками джунглевого мяса. Женщина выказывает радость и покрывает себя перошкурами. Мужчина любит её юни ожесточенно, окрупнелым лингамом, очень твёрдым. (Он вопит.) Coactus volui. Затем легкомысленная женщина убегает. Сильный мужчина хватает запястье женщины. Женщина визжит, кусается, плюется. Мужчина, уже разъярённый, шлёпает по толстой едгане женщины. (Он гоняется за своим хвостом.) Пифпафф! Попо! (Он останавливается, чихает.) Пчи! (Скребет свой зад.) Прррррхт!
ЛИНЧ: Надеюсь, ты дала отпущение преподобному отцу. Девять гимнов, если подстрелишь епископа.
ЗОЯ: (Выпускает фонтанчики дыма из ноздрей.) У него не выходило вхождение. Только тёрся. Суходрочка.
ЦВЕЙТ: Бедняга!
ЗОЯ: (Легко.) По причине того, что с ним стряслось.
ЦВЕЙТ: Что такое?
ВИРЕЖ: (Дьявольский зев чёрного свечения охватывает его лик, он свешивает свою кощавую шею вперёд. Вскидывает луннотелячье рыло и воет.) Verfluchte Goim! Он имел отца, сорок отцов. Он никогда не существовал. СвиноБог. У него обе ноги были левые. Он был Иуда Якчиас, ливийский евнух, папский выблядок. (Нависая над напряжённо выгнутыми локтями изуродованных передних лап, с агонизирующим глазом в его плоском шеечерепе, он взлаивает над онемелым миром.) Шлюхин сын. Апокалипсис.
КИТТИ: И Мэри-бездонка залетела под карантин с сифилисом, что наградил её Джимми Голыбок, из синефуражечников, и она родила от него младенчика, что не мог глотать и задохся от конвульсий в матрасе, и мы ещё сообща делали складчину на похороны.
ФИЛИП ПЬЯН: (Посерьезнев.) Qui vous a mis Jance cette fichue position, Phillipe?
ФИЛИП ТРЕЗВ: (Повеселев.) C'etait le sacre pigeon, Phillipe.
(Китти отшпиливает свою шляпку и тихо откладывает, чтоб взбить свои охнённые волосы. И более милой, пригожей головки прекрасных кудряшек ещё не видали на плечах шлюхи. Линч напяливает её шляпу. Она сшибает её.)
ЛИНЧ: (Смееёся.) Надо же, какие восторги привил Мечников человекообразным обезьянам.
ФЛОРИ: (Кивает.) Локомоторная атаксия.
ЗОЯ: (Весело.) О, мой лексикон.
ЛИНЧ: Троица премудрых дев.
ВИРЕЖ: (В малярийном приступе, жёлтая икра пенится на его костлявых эпилептичных губах.) Она торговала приворотным зельем, белый воск, оранжевый цветок. Пантера, римский центурион, осквернил её своими родозачинателями. (Он высовывает фосфорически поблескивающий язык скорпиона; рука в паху.) Мессия! Он прорвал ей бубен. (С неразборчивыми бабуинскими воплями дёргает бедрами в циничных спазмах.) Хик! Хек! Хак! Хок! Хук! Кок! Кук!
(Бен Юмбо Доллард, румяный, мускулистый, волосатоноздрый, широкобородый, капустоухий, мохнатогрудый, долгогривый, толстососковый; выступает вперёд, его чресла и половые органы обтянуты чёрными пляжными плавками.)
БЕН ДОЛЛАРД: (Выстукивая косточками кастаньет в своих здоровенных олохмаченных лапищах, жизнерадостно заливается бочковым барельтоном.) Как охватит любовь мою пылкую душу.
(Девственницы, сестра Коллан и сестра Квигли, прорываются через канаты и охранников ринга, набрасываются на него, раскрыв объятия.)
ДЕВСТВЕННИЦЫ: (Взахлёб.) Большой Бен! Бен МакЧри!
ГОЛОС: Держите того фраера в хреновых штанах.
БЕН ДОЛЛАРД: (Шлёпает себя по ляжке, с раскатистым смехом.) На, подержись.
ГЕНРИ: (Лаская у себя на груди отрубленную женскую голову, бормочет.) Твоё сердце, любовь моя. (Он щиплет свои лютнеструны.) Когда впервые увидал я…
ВИРЕЖ: (Сшелушивая с себя шкуры, сбрасывает обильное оперение.) Крысы! (Он зевает, показывая угольную черноту глотки, и смыкает челюсти тычком пергаментного свитка снизу вверх.) Засим, изъяснившись, я отбываю. Прощай. Всех благ тебе. Dreck!
(Генри Цветон расчёсывает свои усы и бороду карманной расческой и торопливо придаёт коровий взлиз пряди волос надо лбом. Веслорулюясь своей рапирой, скользит к двери, его дикая арфа болтается у него за спиной. Виреж достигает дверей в два неуклюжих скачка на ходулях, хвост его вспушён; на ходу он ловким пришлёпом лба припечатывает к стене гнойножёлтый листок.)
ЛИСТОК: К.11. никаких почтовых пересылок. Строго между нами. Д-р Хай Френкс.
ГЕНРИ: Всё прошло уж теперь. (Виреж на три счета отвинчивает свою голову и держит её подмышкой.)
ГОЛОВА ВИРЕЖА: Квэк!
(Совместный уход.)
СТЕФЕН: (Через плечо, Зое.) Ты предпочла бы неистового священика, основателя протестантской схимы. Но остерегайся Антисфена, разопселого мудреца, и кончины постигшей Ария Ересиарха. Агония в сортире.
ЛИНЧ: Для неё все это один и тот же Бог.
СТЕФЕН: (Благочестиво.) И Безраздельный Господин всего сущего.
ФЛОРИ: (Стефену.) Могу поспорить, что ты отлучённый священик. Или монах.
ЛИНЧ: Так оно и есть – кардиналов сынок.
СТЕФЕН: Кардиналов грешок. Монахи-штопориты.
(Его Святейшество Саймон Стефен Кардинал Дедалус, Примат всея Ирландии, появляется в дверях одетый в красную сутану, сандалии и носки. Семь карликовых обезьянообразных служек, тоже в красном—смертные грехи—придерживают его шлейф, заглядывая под него. На голове его помятая шёлковая шляпа набекрень. Большие пальцы рук он уткнул подмышки, ладони врастопырку. На шее болтаются чётки из бутылочных пробок, заканчивающиеся на груди крестом из штопора для пробок. Высвободив большие пальцы, он призывает благословение свыше широкими волнистыми жестами и возглашает с напыщенной помпезностью.)
КАРДИНАЛ:
Консервио схвачен.
Брошен в темницу.
Руки и ноги в оковах
Весом свыше трёх тонн.
(Он минутку смотрит на всех, лукаво жмуря правый глаз, левая щека оттопорщена. Затем, не в силах более сдержать веселье, раскачивается взад-вперёд и, подбоченясь, запевает с разухабистым ёрничеством.)
О, бедный парень, паренёк.
Но-но-но-ноги у него как желток;
А сам он толстый, жирный, грузный,
Склизкий, как змея,
Но долбаный какой-то дикаришка,
Чтоб отгрызнуть его большую кочерыжку,
Прикончил утку Нелли Флахерт –
милашку селезня.
(Множество насекомых копошатся на его одеянии. Он чешет себе рёбра вкрещенными руками, морщится и восклицает.) Страдаю как проклятый, клянусь смычком-пучком. Спасибо ещё Христосу, что эти букашки-маляшки не вгрызаются единогласно. Навалились они разом, свели б меня подчистую с лица этого долбаного глобуса.
(Скособочив голову, он кратко благославляет указательным и средним пальцами, выдает пасхальный поцелуй и комично откаблучивает прочь, мотая шляпой из стороны в сторону, быстро съеживаясь до размеров своих шлейфоносцев; карликовые служки, хихикая, подглядывая, локтепхаясь, зыря, пасхально чмокаясь, зигзагом тянутся за ним. Издали слышится его сочный голос, благостный, мужчинский, мелодичный:
Отнесёт мое сердце к тебе
Отнесёт мое сердце к тебе
И дыханье душистой ночи
Отнесёт мое сердце к тебе.)
(Язычковая дверная ручка поворачивается.)
ДВЕРНАЯ РУЧКА: Тебееее.
ЗОЯ: В той двери нечистый дух.
(Мужская фигура сходит по скрипучим ступеням; слышно как снимает плащ и шляпу с вешалки. Цвейт невольно подаётся вперёд и, полуприкрыв дверь—пока тот пройдёт—вынимает из кармана шоколад, нервно предлагая его Зое.)
ЗОЯ: (Проворно принюхиваясь к его волосам.) Хм. Спасибо твоей матушке за кроликов. Я обожаю всё, что мне понравится.
ЦВЕЙТ: (Вслушиваясь в мужской голос, что переговаривается со шлюхами у порога, напрягает слух.) Или не он? После? Или сорвалось? Или дуплетом?
ЗОЯ: (Разрывает фольгу.) Пальцы придуманы раньше вилок. (Она отламывает и половинит кусочек, одну часть дает Китти Рикетс, а потом по-котёночьи оборачивается к Линчу.) Нет возражений на французский ромбик? (Тот кивает. Она поддразнивает его.) Хочешь прямо сейчас, или подождёшь пока получишь? (Он раскрывает рот, запрокинув голову. Она кругообразно проносит подачку влево. Его голова поворачивается следом. Она ведёт обратно, описывая круг вправо. Он не сводит с неё глаз.) На! (Она бросает кусочек. Он хапает на лету и с хрустом прикусывает.)
КИТТИ: (Жуя.) У инженера, с которым я была на базаре очень даже ничего. С ликёрами лучших сортов. Вице-король тоже там был со своей супругой. Ух, и покрутились мы на лошадках Тофта. У меня до сих пор голова кругом.
ЦВЕЙТ: (В меховой шубе Свенгали, с наполеоновой прядью на лбу, скрестив руки, хмурится как при чревовещательском изгнании бесов, уставясь на дверь пронзающим орлиным взором. Затем, натужно отставив левую ногу, он делает неуловимый пасс повелевающими пальцами и, сняв правую руку с левого плеча, подает знак былого мастера.) Отыди прочь, отыди, заклинаю тебя, кто б ты ни был. (Мужской кашель и удаляющаяся поступь стихают в уличном тумане. Черты Цвейта смягчаются. Он суёт ладонь себе в жилет в расслабленной стойке. Зоя предлагает ему шоколад.)
ЦВЕЙТ: (Церемонно.) Благодарю.
ЗОЯ: Делай, что говорят. Так оно вернее.
(На лестнице раздаётся уверенная поступь каблуков.)
ЦВЕЙТ: (Берёт шоколад.) Возбудитель? Но я думал. Ванила успокаивает или? Мнемо. Рассеянный свет рассеивает память. Красный воздействует на лупус. Цвета влияют на характер женщин, в зависимости какие. Этот чёрный меня печалит. Ешь и будь весел назавтра. (Он ест.) У вкуса тоже есть оттенки: лиловый. Но давненько я уже. Кажется внове. Возбу. Тот священик. Вынужден приходить. Лучше позже, чем никогда. Может помогли б трюфеля от Эндрюса.
(Распахнув дверь, входит Белла Коен, массивная шлюхозяйка. На ней платье на три четверти, под слоновую кость, с галунной оторочкой по краю подола; она расхаживает взад-вперёд, поигрывая чёрным роговым веером, как Минни Хоук в КАРМЕН. На её левой руке обручальное кольцо и перстень. Глаза жирно начернены. Под носом пробиваются усики. Лицо тяжелое, в лёгкой испарине, с оранжевокрашеными ноздрями крупного носа. Увесистые бериловые серьги-висюльки побалтываются на ходу.)
БЕЛЛА: Право слово! Я прям вся взопремши.
(Оглядывает пары вокруг себя. Затем глаза её с неотвязной настойчивостью выделяют Цвейта. Широкий веер машет на её разгорячённое лицо, шею и телеса. Её соколиный взор вспыхивает.)
ВЕЕР: (Игриво зачастил, затем сбавляет.) Женатый, видно.
ЦВЕЙТ: Да… Отчасти, я не так…
ВЕЕР: (Распахивается до половины и складывается обратно.) И жонка держит под каблуком. Правительство в юбке.
ЦВЕЙТ: (Потупясь, с глуповатой улыбкой.) Вобщем, да.
ВЕЕР: (Собранно, утыкается ей в талию.) Я для тебя ей в былых мечтах? Или она ему ты знал нас раз? Теперь всё им и те же ль нынче мы?
(Белла надвигается мягко постукивая веером.)
ЦВЕЙТ: (Помаргивая.) Ядреная особь. В моих глазах подмечает сонливость, что подзаводит женщин.
ВЕЕР: (Сошлёпываясь.) Мы встретились. Ты мой. Это судьба.
ЦВЕЙТ: (Одурело.) Обильнейшая бабень. Безмерно вожделею твоего владычества. Я изнурён, покинут, уже не молод. Я стою, так сказать, с неотправленным письмом, где прибавка к жалованью, перед запоздалым ящиком почтового отделения жизни человечьей. Дверь с окном, раскрытые под прямым углом, вызывают сквозняк в тридцать два фута в секунду, согласно закону свободно падающих тел. Чувствую покалывание в седалищном нерве моей левой ягодичной мышцы. В нашем роду это наследственное. Бедняга милый папа, вдовец, вернейшим был барометром из-за него. Он верил в животное тепло. Кошачья шкурка служила оторочкой его жилету в зимний период. Ближе к кончине, вспомнив царя Давида и Суламит, он разделял своё ложе с Ато, верной и после смерти. Собачья слюна, как вам должно быть… (Он моргает.) Ах!
РИЧИ ГУЛДИНГ: (Отягченный сумкой, проходит мимо двери.) Насмешка притягивает. Самая стоящая на весь Дубл. Достойна князевой печени и почки.
ВЕЕР: (Прищёлкивая.) Все проходит. Будь моим. Теперь.
ЦВЕЙТ: (Не решаясь.) Теперь всё уже? Мне не следовало разлучаться с моим талисманом. Дождь, открытость росе на прибрежных камнях, грешок в мою пору жизни. Всякий феномен имеет естественную причину.
ВЕЕР: (Указывает вниз, с оттяжкой.) Тебе можно.
ЦВЕЙТ: (Взглянув вниз, подмечает развязанный шнурок на её ботинке.) На нас смотрят.
ВЕЕР: (Указывая вниз, скороговоркой.) Ты должен.
ЦВЕЙТ: (Желая, но сдерживаясь.) Я умею делать настоящий чёрный узел. Научился дослуживая свой срок по линии почтовых заказов у Келета. Набил руку. Любой узелок много о чём может поведать. Позвольте поухаживаю. Сегодня я уж вставал на колени. Ах!
(Белла слегка приподымает платье и, удерживая равновесие, ставит на край стула пухлое копыто на котурне и плотную бабку, ошёлкогольфенную. Цвейт, одеревенелоногий, стареющий, склоняется над её копытом и ласковыми пальцами вдёргивет и затягивает её шнурки.)
ЦВЕЙТ: (Любовно воркует.) Стать примерщиком обуви у Мансфельда – хрустальная мечта моей юности, прелестные радости сладких кнопочек-крючочков, шнуровать крест-накрест, вплоть до колен, замшевую обувь на атласной подкладке, столь немыслимо малых размеров, дамам с Глейд-Роуд. Даже тамошний восковый манекен, Раймонду, посещал я каждодневно, полюбоваться чулками-паутинкой с носочком ревень, какие носят в Париже.
КОПЫТО: Нюхай мою распалённую козлошкуру. Ощути мою властную увесистость.
ЦВЕЙТ: (Зашнуровывая.) Так не туго?
КОПЫТО: Если напартачишь, дружочек-кружочек, садану по твоему футбольному мячу.
ЦВЕЙТ: Не ошибиться б с дырочкой, как у меня случилось в вечер бала на благотворительном базаре. К неудаче. Продел не в тот крючок на моей… помянутой вами особе. В тот вечер она встретила… Готово!
(Он завязывает шнурок. Белла ставит ногу на пол, Цвейт подымает голову. Её тяжелое лицо, её взгляд ударяют его промеж бровей. Глаза его мутнеют, таращатся, помрачаются, нос набухает.)
ЦВЕЙТ: (Мямлит.) Ожидая ваших дальнейших приказаний, пребываем, джентельмены…
БЕЛЛО: (С пронзительным взором басилевса, баритонным голосом.) Пёс позорный!
ЦВЕЙТ: (Распалённо.) Императрица!
БЕЛЛО: (Её тяжелые щеки отвисли.) Обожатель прелюбодейской задницы!
ЦВЕЙТ: (Сокрушённо.) Огромность!
БЕЛЛО: Говноед!
ЦВЕЙТ: (На полусогнутых лапках.) Величавость.
БЕЛЛО: (Он хлещет её по плечу своим веером.) Выгни ноги вперёд! Левой скользни на шаг обратно. Падай. Ты валишься. Руками наземь!
ЦВЕЙТА: (Её воздетые, для выражения восторга, глаза зажмуриваются.) Трюфеля! (С пронзительным эпилептичным воплем она падает на четвереньки, всхрапывая, хрюкая, копошась у его ног, потом валится, припав к земле с видом полнейшего преклонения, притворясь умершей, накрепко жмурясь, но вздрагивая веками.)
БЕЛЛО: (Со вздыбленными волосами, по багровыми щекам толстые кольца усов вокруг выбритого рта, на нём обмотки горцев, зелёное серебрянопуговичное пальто, спортивная рубаха и тирольская шляпа с пером болотного петуха; руки глубоко засунуты в карманы бриджей, он ставит свой каблук ей на плечо и вдавливает.) Прочувствуй весь мой вес. Никни, рабья тварь, пред троном славы каблуков твоего деспота, в полном блеске их гордого торчания.
ЦВЕЙТА: (Восторженно блеет.) Обещаю вовек не ослушаться.
БЕЛЛО: (Хохочет.) Святой дым! Мало же ты представляешь что тебя ждёт. Я тот тартар, что зауздает тебя и объездит! Держи пари на кентуккийский коктейль для всех клиентов, что эту блажь я из тебя выклеймлю, крохотуля. Борзеть? У меня не поборзеешь. Теперь ты и впрямь затряслась предчувствуя пинки каблучной дисциплины, вколачиваемой в спортивном костюме.
(Цвейта заползает под диван и выглядывает оттуда сквозь бахрому.)
ЗОЯ: (Расправляя подол пошире, чтоб скрыть её.) Она не тут.
ФЛОРИ: (Пряча её свои платьем.) Она нечаянно, м-р Белло. Она больше не будет, сэр.
КИТТИ: Не стоит чересчур её наказывать, м-р Белло. Вы ведь сжалитесь, мадамсэр?
БЕЛЛО: (Приманливо.) Иди-ка сюда, милашка. Потолкуем, дорогуша. Ты поймёшь и исправишся. Разговорчик по душам, голубушка. (Цвейта высовывает свою робкую голову.) Вот и умничка-девочка. (Белло резко схватывает её за волосы, выволакивает.) Я только малость тебя проучу – тебе же на пользу. По мягкому местечку. Что это тут сзади, такое пухленькое? О, совсем слегка, рыбонька. Ну, сейчас получишь.
ЦВЕЙТА: (Обмирая.) Не порвите мне…
БЕЛЛО: (Свирепо.) Кольцо в нос, клещи, палки по пяткам, крюк под ребро; ты у меня будешь кнут целовать под музыку флейт, как нубийский раб в старину. Допрыгалась, сиромаха. Попомнишь ты меня для равновесия природной жизни. (Вены на лбу его вздулись, лицо набрякло.) Каждое утро, после смачного завтрака из жирной ветчины от Маттерсона и бутылки портвейна Гинеcа, я рассядусь на твоей оттоманоседлоспинке. (Он отрыгивает.) Буду сосать мою добрячую бирже-маклерову сигару, да листать ГАЗЕТУ БАКАЛЕЙЩИКА С ЛИЦЕНЗИЕЙ. И очень может быть, что я тебя прирежу у себя на конюшне, разделаю твоё мясцо да и отведаю, поджарив до хруста, как молочного поросёнка, с рисом и лимоном, или с изюмным соусом. Ну, а сейчас тебе будет больно.
(Он выкручивает ей руку, Цвейта пищит, переворачиваясь задом кверху.)
ЦВЕЙТА: Не будь жестокой, няня! Не будь!
БЕЛЛО: (Выкручивая.) Получай!
ЦВЕЙТА: (Вскрикивает.) О, муки ада! Каждый нерв в моём теле пронзает безумная боль!
БЕЛЛО: (Орёт.) Отлично, клянусь генералом от прыг-скока. Лучшая новость за целые шесть недель. Ну, долго мне ещё ждать? (Он отвешивает ей пощечину.)
ЦВЕЙТА: (Хлюпает.) Ты меня ударил. Я заявлю…
БЕЛЛО: Навалитесь-ка на него, девочки, пока сверху усядусь.
ЗОЯ: Да. Ещё и потоптать его! До того вдруг захотелось.
ФЛОРИ: Мне тоже охота, не будь жадиной.
КИТТИ: Нет – мне. Дайте мне его.
(Повариха борделя, м-с Кьог, морщинистая, седобородая, в засаленном фартуке, ботинках и серо-зелёных мужских носках, появляется в дверях, припорошенная мукой; в голой красной руке у неё скалка облипшая сырым тестом.)
М-С КЬОГ: (Вызверившись.) Подмогнуть? (Они хватают и держат Цвейта.)
БЕЛЛО: (Усаживается, всхрюкнув, на повёрнутое кверху лицо Цвейта, пыхкая сигарным дымом, оглаживает свою жирную ногу.) Кто бы подумал – Китинга Клея выбрали председателем Ричмондского Дурдома и, кстати, льготные акции Гинеса по прежнему на шестнадцати с три-четвертью. Дурак я набитый, что не купил тот пакет, про который мне говорили Крайг и Гарднер. Моя чёртова непруха, пропади она пропадом. А этот долбаный аутсайдер, Клочок, аж двадцать к одному. (Распсиховавшись, он гасит свою сигару в ухо Цвейта.) Где эта, Богом проклятая пепельница?
ЦВЕЙТ: (Заштырканый, задоопухший.) О! О! Чудовище! Мучитель!
БЕЛЛО: Напрашивайся на это каждые десять минут. Умоляй, упрашивай, как никогда прежде. (Он вскидывает кулак со скрученной фигой и сигарой.) А ну – целуй. И то, и другое. Целуй, тебе сказано! (Перебросив ногу, он усаживается верхом, стискивает коленями заправского кавалериста и возглашает густым басом.) Вскачь! Галопом до Бенбери-крос. Я поскачу на нём на Ипподромных скачках. (Он переклоняется насторону и грубо стискивает яйца скакуна, вопя.) Н-но! Жми! Я тебя выезжу как шёлкового.
(Он скачет на палочке-лошадке, подпрыгивая в седле.) Дама едет шагом-шагом, кучер едет рысью-рысью, джентельмен гонит галопом-галопом-галопом-галопом.
ФЛОРИ: (Дергает Белло.) Дай-ка и мне на нём. Хватит с тебя. Я первая в очереди.
ЗОЯ: (Оттаскивая Флори.) Нет – я. Я. Ты ещё не кончила с ним, сосалка?
ЦВЕЙТ: (Задыхаясь.) Не могу.
БЕЛЛО: Ну, я ещё не. Погоди. (Он сдерживает дыханье.) Проклятье. Погоди. Сейчас рванёт. (Он вытаскивает пробку у себя сзади, потом, скорчив рожу, громко пердит.) Получай! (Затыкает себя снова.) Так-то, к лешему, шестнадцать и три четверти.
ЦВЕЙТ: (В испарине.) Не мужским. (Он принюхивается.) Женщина.
БЕЛЛО: (Подымается.) И впредь чтоб ни ветерка: ни горячего, ни холодного. Твоё желание исполнилось. Отныне ты обезмужчинен и всецело моя тварь подхомутная. Влазь-ка в своё смирительное платье. Мужской прикид придётся сбросить, усёк, Рубинчик Коенский? Натягивай короткий шёлк, роскошно шелестящий, через голову и плечи, да поскорее.
ЦВЕЙТ: (Ёжится.) Хозяйка сказала – шёлк! О, в обтяжечку, в облипочку! Можно мне потрогать ногтиком?
БЕЛЛО: (Указывает на шлюх.) Такими же как они станешь и ты: припариченная, прокипячённая, надухобрызганная, подприпудренная, с гладкобритыми подмышками. Тебя обмеряют впритык. Безжалостно зашнуруют в тископодобные корсеты лебяжьенежного кутиллэ, с прокладками из китового уса, до ромбовидно стиснутой поясницы, полностью сходя на нет, и твоя фигура—пышнее, чем без шнуровки—будет охвачена тугой сетью одежд, плюс две унции нижних юбок, как минимум, да к ним кружева и висюльки со штампом моего, конечно, дома – чудесное бельё созданное для Алисы и чудные духи для Алисы. Алисе тесно станет: туго-претуго. Марта с Марией озябли бы в таких тонюсеньких наляжечниках, но шершаво деликатная подвязка вокруг твоих голых колен тебе напомнит…
ЦВЕЙТ: (Очаровательная субретка с горчичными волосами, щеки нарумянены, с великоватыми мужскими руками и крупным носом над порочным ртом.) Я примерял её вещи всего только раз, небольшая шалость, на Холлес-Стрит. Когда нам приходилось туго, то я и стирал, чтоб съэкономить на прачечной. А свои рубахи я откатывал ради чистой экономии.
БЕЛЛО: (Хмыкает.) Маленький помощничек, что так умиляет маменьку, ага! И, зашторив окна, в своём кокетливом домино показывал зеркалу свои оголённые ляжки и вымя козла в разным позах случки, ага? Хо! Хо! Лопнешь со смеху! А то подержанное чёрное платье для театра, что м-с Мириам Дендред продала тебе в отеле Шелборн, а заодно и короткие рейтузы, треснувшие по швам при самом недавнем её изнасиловании, а?
ЦВЕЙТ: Мириам, Брюнетка Полусветка.
БЕЛЛО: (Раскатисто хохочет.) Христос всемогущий, попробуй тут не лопнуть со смеху! Ты стал милашкой Мириам, когда состриг волосы у себя на чёрном ходе и раскинулся, балдея, в той тряпке поперек кровати, словно сама м-с Дандрейд, которую вот-вот натянет лейтенант Смити-Смити, м-р Филип Августус Блоквел, член парламента, сеньор Лачи Даремо, дебелый тенор, синеглазый Берт, юноша-лифтер, Генри Флорей или Гордон Беннет-левша, Шеридан, квартерон Крез, университетский гребец из восьмерки старой Троицы, Понто, её красавец дог-ньюфаундленд, или Бобс, вдовствующая герцогиня Маноргамильтон. (Он вновь хохочет.) Исусе, тут и сиамский кот усохнет со смеху!
ЦВЕЙТ: (Его руки и лицо подёргиваются.) Это Джеральд обратил меня в страстного любителя корсетов, дав мне женскую роль в школьном спектакле НАОБОРОТ. Все из-за милого Джеральда. У него был пунктик балдеть от корсета своей сестры. Нынче миленький Джеральд пользуется розовым гримом и золотит веки глаз. Культ прекрасного.
БЕЛЛО: (С порочной ухмылкой.) Прекрасное! Ну, уморил! Это когда с женской осмотрительностью усаживаешься, подъемля свои раздавшиеся складки, на заяложенный, до зеркальности, трон.
ЦВЕЙТ: В интересах науки. Для сравнения различных радостей доступных всякому из нас. (Чистосердечно.) И впрямь, это куда более удобная поза, потому что я частенько обмачиваю…
БЕЛЛО: (Напористо.) Не вздумай нарушить субординацию. Опилки для тебя там, в углу. Ты получил строжайшие инструкции, не так ли? Делать это стоя, сэр! Я научу тебя держаться жуликменом! Если замечу хоть пятнышко на твоих пелёнках. Клянусь задницей Доранса, будешь знать, что я мастер муштровки. Грехи твоего прошлого восстают против тебя. Множество. Сотни.
ГРЕХИ ПРОШЛОГО: (Нестройным хором.) Он прошёл ритуал неоглашенного брака не менее, чем с одной женщиной под сенью Чёрной Церкви. Непроизносимые вещи говорил он в уме по телефону мисс Дунн, проживающей на д'Оливер-Стрит, выставляя себя бесстыже аппарату в телефонной будке. Словом и делом подбивал он полунощную проститутку выкласть фекальные и прочие субстанции в загаженой уборной возле заброшеного здания. В пяти общественных туалетах им произведены карандашные надписи, предлагающие его партнёршу по браку всем крепкочленным мужчинам. И возле испускающей резкий запах фабрики щелочей не он ли прохаживался, вечер за вечером, мимо занимающихся любовью пар, чтобы убедиться возможно ли, а если да, то насколько и что – увидеть? И разве не валялся он в кровати, жирный боров, возбуждаясь тошнотворной вонью попользованной туалетной бумаги, предоставленной ему мерзкой потаскухой, стимулированной имбирным хлебом и почтовым переводом?
БЕЛЛО: (Присвистнув.) Скажи на милость! А что было наипаскуднейшей мерзостью за всю твою преступную карьеру? Вали-ка напрямую. Выблёвывай. Отбрось предрассудки. (Немые нелюдские обличья прут вперёд, поджмуриваясь, исчезая, бормоча, Цыйвыйийт, Польди Кок, Шнурооок за пенни, карга возле Хэсиди, слепой паренёк, Ларри Носорог, та девушка, женщина, шлюха, другая, та…)
ЦВЕЙТ: Не выспрашивайте у меня. Приятность-Стрит. Я не додумывал дальше, чем вполовину… Клянусь всем, что для меня свято…
БЕЛЛО: (Безапелляционно.) Отвечай. Тварь поганая! Мне надо знать. Позабавь-ка чем, да позабористей, выдай срамную или стрёмную историю с привидениями, или стихострочку, ну, не тяни, быстро, тебе говорят! Где? Как? В какое время? Со сколькими? У тебя всего три секунды. Раз. Два. Тр..!
ЦВЕЙТ: (Покоряясь, белькочет.) Я гнгнгнусничал в гнгнгнгнусном…
БЕЛЛО: (Повелительно.) О, стоп, вонючка! Заткнись! Говори лишь когда к тебе обратятся.
ЦВЕЙТ: (Кланяется.) Хозяин! Хозяйка! Мужеукротитель!
БЕЛЛО: (Сатирически.) Днём ты будешь замачивать и вытряхивать наше смрадное бельё, и чем мы пользуемся, когда нам, дамам, нездоровится, да швабрить наши сортиры в подоткнутом платьи и с посудной тряпкой подвешенной тебе на хвост. Вид лучше некуда, а? (Он вдевает кольцо с рубином на цвейтов палец.) Опаньки! Этим кольцом я обращаю тебя в свою собственность. Говори: спасибо, хозяйка.
ЦВЕЙТ: Спасибо, хозяйка.
БЕЛЛО: Будешь заправлять кровати, готовить мне ванну, опорожнять горшки с мочой из разных комнат, в том числе и от старой м-с Кьог, поварихи, с песочком. Да чтоб драил их хорошенько, все семь, запомни, или нахлебаешься из них же, вместо шампанского. Пей с пылу, с жару, прямо из-под краника. Гоп! По струнке у меня ходить будешь, не то закачу тебе лекцию о твоих проступках, мисс Рубинчик, и что есть мочи проскоблю твой голый волдырь, барышня, грёбаным гребнем. Прочувствуешь все промахи своего поведения. По вечерам сорокатрёхпуговичные перчатки будут облегать твои накремленные и обраслеченные руки, свежеприпудренные тальком и тонконадушенные по кончиками пальцев. За подобную честь рыцари в старину жизнь отдавали. (Он хихикает.) Мои мальчики будут бесконечно очарованы, найдя тебя таким женоподобным, полковник, вот что главное-то. Когда заявятся сюда, в ночь накануне свадьбы, потешить мою новую прелестницу на золочёных каблуках. Сперва, я пройдусь по тебе самолично. Мой знакомец с ипподрома, Чарльз Альберт Марш—я только что из постели с ним и ещё одним джентельменом из конторы Кубка и Корзинки—присматривает девицу для всяких дел, и не артачливую. Выпять грудь. Улыбайся. Опусти плечи. Ну, что ещё надо? (Он объявляет.) следующий лот – дресирован владельцем брать и носить корзину в пасти. (Он оголяет свою руку и всовывает по локоть Цвейту во влагалище.) И глубина что надо. Как оно, ребята? Пронимает? (Тычет руку в лицо покупателю.) Глянь, смачиваешь пол и – полируй!
ПОКУПАТЕЛЬ: Даю один флорин.
(Служитель Дилона встряхивает свой колокольчик.)
ГОЛОС: Переплатил шиллинг и восемь пенсов.
СЛУЖИТЕЛЬ: Дрздень!
ЧАРЛЬЗ АЛЬБЕРТ МАРШ: Должно быть девственница. Дыхание хорошее, чистое.
БЕЛЛО: (Пристукивает своим аукционным молоточком.) Два фунта. Фигура с крутым задом и по доступной цене. Рост четырнадцать пядей. Потрогайте кончики и убедитесь. Ухватисто. Эта гнедая шкура, эти мягкие мускулы, эта нежная плоть. И зачем только я не прихватил сюда мой золотой дырокол! А доится совсем легко. Три галлона в день. К тому же готовый стадопреумножатель – телится через час. Молочный рекорд его родителя составил тысячу галлонов цельного молока за сорок недель. Оа, мое сокровище! На задние лапы! Оа! (Он ставит клеймо – свой инициал "К" на крупе Цвейта.) Так-то! Заверено – Коен! Кто даст сверх пары круглых, джентельмены?
ТЁМНОЛИЦЫЙ МУЖЧИНА: (С деланым акцентом.) Сто пунтов стерлинк.