Джеймс Джойс
Улисс
Слишком уж поэтично там насчёт грусти. Всё из-за музыки. Звук музыки чарует, сказал Шекспир. Цитаты на любой Божий день. Быть или не быть. Мудрее выждать.
Через розарий Жерарда на Фетер-Лейн шагает он усталосталеглазый. Всё – одна жизнь. Одно тело. Делай! Но делай.
Ну, с этим всё. Ещё наклеить почтовую марку. Почтовое отделение ниже по улице. Пройдусь. Хватит. Я обещал встретиться с ними у Барни Кирнена. Не по мне это. Дом скорби. Пойду. Пэт! Не слышит. Вот жук глухой.
Коляска теперь там возле. Разговор. Разговор. Пэт! Не. Порядочит те салфетки. Немалый путь приходится ему тут пройти за день. Нарисуй ему лицо сзади и получится будто их двое. Хоть бы они там ещё запели. Это меня отвлекает.
Лысый Пэт что озабочен укладкой салфеток. Пэт, тугой на ухо подавальщик. Пэт-подавальщик, что подаёт пока даёшь. Хии хии хии хии. Подавальщик он. Хии хии хии хии. Он подаёт пока даёшь. Пока даёшь, если даёшь, он подаёт, пока даёшь. Хии хии хии хии. Ох! Погоди, пока годен.
Теперь Даус. Даус Лидия. Бронза и роза.
Она великолепно, просто великолепно провела время. И такую миленькую нашла ракушку.
В конец бара к нему она отнесла легко шипчастый покрученый морской рог, чтобы он, Джордж Лидвел, адвокат, мог услышать.
– Послушай,– попросила она его.
Под разогретые джином речи Тома Кернана, аккомпаниатор выплетал музыку, медленно.
Достовернейший факт. Как Волтер Бэпти утратил свой голос. А случилось, сэр, что муж схватил его за горло. Подлец, сказал он, про любовь ты уже отпелся. А как пел, сэр Том. Боб Коули плёл. От теноров женщины без. Коули отставил. Ах, теперь ему слышно, когда поднёс к своему уху. Услышь! Он слышит! Чудесно. Она приставила к своему и сквозь рассыпчатое светлобледное золото вскользнул тот. Услышать.
Тук. Цвейт через дверь бара видел как приставлялась раковина к их ушам. Он слышал тише, чем слышали они, каждый за себя, потом каждая за другого, слышавшего шум волн, гулкий, безгласый плеск.
Бронза подле утомленного злата, сблизи отдалённо, они слушали.
Её ухо тоже ведь раковинка, вон мочка проглядывает. Отдыхала на море. Девушка на пляже. Кожа загорела докрасна. Чтоб загар был коричневатым надо сперва смазаться кольдкремом. Гренок с маслом. О, и не забыть тот лосьён. У неё прыщик у рта. Нехитрая причёска. Волосы заплетаются: ракушки с водорослями. Зачем они прячут свои уши под водоросли волос? А турчанки свои рты, зачем? Пещерка. Посторонним вход запрещён. Входить только по делу.
А море, которое, как им кажется, они слушают. Напев. Галдеж. Кровь тоже. Случается ещё, вода попадёт в уши. Ладно, допустим это море. Корпускуловы острова.
И вправду чудесно. Так отчётливо. Ещё-ка. Джордж Лидвел подержал его шелестанье, слушая: потом отложил, мягко.
– Так о чём говорят буйные волны?– спросил он её, улыбаясь.
Чарующе, волнующе и не отвечая, Лидия Лидвелу улыбнулась.
Тук.
Мимо заведения Ларри О'Рука, возле Ларри, лысого Ларри О', Бойлан накренился, Бойлан свернул.
От покинутой раковины мисс Мина скользнула к бокалу её ожидающему. Нет, она не так уж была одинока, задорно поведала головка мисс Даус м-ру Лидвелу. Прогулки под луной вдоль моря. Нет, не одна. С кем? Она светски ответила: с другом-джентельменом.
Боба Коули мельтешливые в трелях пальцы заиграли вновь. Домовладелец аббату. Недолго. Длинный Джон. Большой Бен. Легко наигрывал он светлый хрусталезвонный менуэт, для гуляющих дам, задорно улыбчивых, и для их кавалеров, дружков-джентельменов. Один: раз, раз, раз: два, раз, три, четыре.
Море, ветер, листва, гром, хляби, коровы мукающие, рынок скота, петухи, куры не поют, змеи шшшшии. Музыка во всём. Дверь у Ратледжа выскрипывает рии. Нет, это шумы. Менуэт из ДОНА ДЖИОВАННИ играет он теперь. Придворные наряды всевозможных видов в покоях замка танцуют. Нищета. Крестьяне снаружи. Зелёные изголодалые лица, обгладывают листья щавеля. Такая красотища. Гляди: глянь, глянь, глянь, глянь, глянь: погляди на нас.
Радость так и ощущается. Я никогда не писал такого. Почему? Моя радость в другом. Но и то, и то – радость. Да, тут должна быть радость. Сам уже факт музыки показывает, что ты. Часто казалось она чем-то расстроена, пока вдруг не запоёт. Тогда ясно.
Чемодан М'Коя. Моя жена и твоя жена. Писклявая кошка. Словно шёлк раздирают. А как заговорит, будто ремни ляскают. Не тянут они на такой диапазон, как у мужчин. И в голосе у них прогал. Наполни меня. Я тепла, темна, раскрыта. Молли в quis est homo: Меркаданте. Я ухом прижался к стене услышать. Требуется женщина по доставке товаров.
Динь звяк придинькал смолк. Дендиво коричневые туфли денди Бойлана в носках с орнаментом небесной сини легко ступили наземь.
О, глянь – вот мы какие! Камерная музыка. На этом можно б скаламбурить. Эта музыка мне часто приходит на ум, когда она садится на. Всё дело в акустике. Журчание. В порожних посудинах всего шумнее. Из-за акустики, резонанс меняется в соответствии, как вес воды равен закону падения воды. Как те рапсодии Листа, венгра цыганоглазого. Жемчуг. Капли. Дождь. Тинь тилинь тень тень тань тань.
Сиссс. Сейчас. Наверно, сейчас. В эту минуту.
Некто постучался в дверь, протарабанил стуком, и тем отбросил он Поля де Кока, стуком громким, стуком гордым, как карракарракарра петушок.
Коккок.
Тук.
– Qui slegno, Бен?– сказал отец Коули.
– Нет, Бен,– взмолился Том Кернан,–сТРИЖЕНОГО ПАРНЯ. Нашу родную, дорийскую!
– Ага, сделай, Бен,– сказал м-р Дедалус.– Для добрых и честных людей.
– Сделай, сделай,– заумоляли они как один.
Пойду. Вот Пэт обратно. Иди. Идёт не задержался. Ко мне. Сколько?
– Какая тональность? Шесть чистых?
– Чистый фа-мажор,– сказал Бен Доллард.
Растопыренные кисти Боба Коули вкогтились в чёрные гулкозвучные аккорды.
Пора идти, князь Цвейт сказал князю Ричи. Нет, сказал Ричи. Да, пора. Где-то перепало. У него загульный вечер. Сколько? Зритслышит губоречь. Один и девять.
Пенни тебе. Вот. Дал ему двупенсовик на чай. Глухой, замотанный. Но может у него жена, семья, ждут, поджидают, когда Пэтик придёт домой. Хи хии хии хии. Глухой погодит, пока они годят.
Но погоди. Но послушай. Тёмные аккорды. Скоророрбные. Низкие в порожнинах тёмных недр земли. Покоящаяся руда. Недромузыка.
Голос тёмного века, нелюбовной, землистой истомы печально вступил, изболело раздался вдали с дремучих гор, зовя добрых и честных людей. Священика ищет он перемолвиться словом.
Тук.
Бен Доллардов голос бочковый барельтон. В своей средне-лучшей форме. Крокотанье бескрайнего болота, где ни луны, ни шевеленья, ни души. Пошёл ещё ниже. Когда-то вёл торговое дело. Помню: смолёные канаты и корабельные фонари. Прогорел на десять тысяч фунтов. Теперь в домике Айвига. Кабинка номер такой-то. Бас из номера первого устроил ему.
Священик дома. Подставной священик. Слуга просит войти. Вошёл, Святой отец.
Крутовзвивы аккордов.
Разори их. Разбей им жизнь. Потом настрой конурки, чтоб было где кончать дни. Болванам. Баю-бай. Подохни, псина. Собачка, сдохни.
Голос предупреждения, извышнего предупреждения поведал им, что юноша вошёл в пустынный зал, поведал, как торжественно отдавался там звук его шагов, поведал им о мрачном покое, о священике сидящем облачённым в исповедальне.
Прямая душа. Теперь малость замызганная. Надеется победить в поэтических рисованых шарадах. Ответьте. И мы вручим вам хрустящую банкноту в пять фунтов. Птица высиживающая яйца в гнезде. Они решили что это выводок последнего барда. Эс пробел Тэ, какое домашнее животное? Тэ тире эр, самый храбрый моряк. Голос у него ещё хорош. Пока ещё отнюдь не евнух, со всеми его причандалами.
Слушают. Цвейт слушал. Ричи Гулдинг слушал. И возле двери глухой Пэт, лысый Пэт, начайприимный Пэт слушал.
Аккорды зарокотали медленней.
Голос раскаяния и скорби вступил медленно, тремольно орнаментально.
Покаянная борода Бена призналась: in nomine Domini, во имя Господне. Он стал на колени, он ударил себя в грудь, каясь: mea culpa.
Опять латынь. Она их держит как птицеловный клей. Священик с плотью причастия для тех женщин. Малый при кладбище, Гроуб или Троуп, corpus nomine. Где-то теперь та крыса. Проскребается.
Тук.
Они слушали: бокалы и мисс Кеннеди, выразительное веко Джорджа Лидвела, грудастый атлас, Кернан, Сай.
Вздыхающий голос печали пел. Его грехи. С пасхи он трижды выругался. Сучий выбля. А однажды пошёл не к мессе, а пожрать. Один раз проходил мимо кладбища, а за упокой матушки не помолился. Парень. Стриженый парень.
Бронза слушая у пивокрана, засмотрелась далеко-далеко. Задушевно. И не догадывается что я. Молли враз подмечает если кто-то глянет.
Бронза засмотрелась вдаль, в сторону. Там у них зеркало. Это самый красивый разворот её лица? Уж они-то всегда знают. Стук в дверь. Последний марафетящий штришок.
Коккарракарра.
Что они думают слушая музыку? Как ловить гремучих змей. Вечер, когда Майкл Ганн устроил нам ложу. Какафония настройки, персидскому шаху больше всего пришлась по душе. Напомнила о милом доме родном. Даже высморкался, от умиленья, в занавесь. Может такой в их стране обычай.Тоже ведь музыка. Не так страшна как звучит. Дуденье. Медные ревут ослами, вскинув раструбы. Контрабасы, беспомощные, с пропоротыми боками. Гобой рифмуется с рябой. Рояль щерит крокодиловы музычные челюсти. Флейты как имя Клейтона.
Она замечательно выглядела. В том её крокусовом платье с низким вырезом, наличности напоказ. Её ложбинка притягивала весь театр, как наклонялась что-нибудь спросить. Рассказывал ей что говорит Спиноза в той книге бедного папы. Заворожённо слушала. Глаза вот такие. Наклонилась. Хлюст из ложи напротив зырил к ней, чуть не протыкал свой бинокль глазами. Красу музыки нужно слушать дважды. Природа женщины полвзгляда. Бог сотворил землю, человек напев. Мне-там-псы-коз. Философия. О пропасть!
Все умерли. Погибли. При осаде Россы его отец, у Горея все братья его пали. К Вексфорду, мы парни из Вексфорда, подастся он. Последний в своём роду и фамилии. Я тоже последний в моём роду. Милли молодому студенту. Что ж, наверно, моя вина. Нет сыновей. Руди. Теперь слишком поздно. А если нет? Если нет? Если ещё? В нём ненависти нет.
Ненависть. Любовь. Всё лишь слова. Руди. Скоро я состарюсь.
Большой Бен свой голос распростёр. Великолепный голос, Ричи Гулдинг сказал, с румянцем проступающим в его бледности, Цвейту, вскоре состарящемуся, но пока молодому.
Ну, пошла Ирландщина. Моя страна превыше короля. Она слушает. Теперь-то кто боиться говорить о девятьсот четвёртом? Пора уматывать. Сыт по горло.
– Благославите меня, отче,– Доллард, стриженый парень, вскричал.– Благословите и отпустите с миром.
Тук.
Цвейт огляделся, уйти без благословенья. Восстали убивать: за восемнадцать монет в неделю. Готовы на всё за деньжата. Не зевай, будь начеку. Эти девушки на, нету их милей и краше.
У волн печально моря. Влюбленные хористки. За нарушения обещания зачитываются письма. От крошечки-хорошечкиного пупсика. Смех в зале суда. Генри. Я никогда не подписывался. У тебя такое красивое имя.
Поникли музыка, напев и слова. Потом заторопились. Подставной священик сбрасывает сутану с военного мундира. Капитан пехоты. Они всё это знают наизусть. Им аж зудит испытать этот мороз по коже. Пехотный кэп.
Тук. Тук.
С замиранием слушала она, клонясь сочувственно услышать.
Пустое лицо. Наверно, девственница: или только пальчиком. Прям, хоть бери и пиши что-нибудь: страница. А если нет, что с ними становится? Упадок, отчаяние. Поддерживает их молодыми. Даже восхищаются собой. Гляди. Сыграй на ней. Дуновение губ. Тело белой женщины. Живая флейта. Дунь слегка. Громче! Три дырки у всех женщин. У богинь я не высмотрел. Им так и хочется: чтоб не слишком церемонились. Этим он их и берёт. Золото в кармане, рожа бляхой. Взгляд чтоб зырить: песни без слов. Молли и тот паренёк-шарманщик. Она догадалась о чём он толкует: что обезьянка больна. Или может оттого, что сходны с испанским. Вот также и животных понимают. Соломон умел. Природный дар.
Чревовещание. Губы стиснуты. Думаю желудком. Что?
А? Ты? Я. Хочу. Тебя. Ты…
С хриплой грубой яростью пехотинец выругался. Апоплексичный вздрыг сучий выблядок. Хорошо же ты, малый, надумал прийти. Всего час осталось тебе жить, твой последний.
Тук. Тук.
Теперь мурашки по коже. Они чувствуют сострадание. Смахнуть слезу за мучеников. За всех и вся кто умирает, хотят, за умирающих, умереть. Для этого все и родятся. Бедная м-с Пурфо. Надеюсь она уже. Потому что их чрева. Влага брюшка глазного яблока женщины глазела из-под частокола ресниц, упокоённо, слушая. Глянь, что за прелесть этот глаз, пока она не говорит. На той-той речке. На каждый медленный атласный вздох волны грудей (её вздыхающая пышность), красная роза всплывала неспешно. Опускалась красная роза.
Сердцебиения её дыханье: дыхание, которое и есть жизнь. И все крохотные-прекрохотные папортниковые опахальца волос девы.
Но глянь. Звезды яркие тускнеют. О роза! Рима. Светает. Ха! Лидвел. Так значит от него, а не от. Вскружилась. А мне такое нравится? Впрочем, пялюсь же на неё отсюда. Выбухнутые пробки, росплески пивной пены, груды порожних.
На плавно торчащий пивной кран положила Лидия руку, легко, мягенько, пусть побудет у меня в руках. Обо всём забыв от жалости к стриженому. Сюда, туда: туда-сюда: по полированной узловатости (она знает, его глаза, мои глаза, её глаза) её большой и указательный пальцы жалостливо прошлись: прошли, отошли и, мягко касаясь, скользнули потом так плавно, медленно вниз, прохладный, твёрдый, эмалевый патрубок вытарчивал из их проскальзывающего охвата.
С петушком карра.
Тук. Тук. Тук.
Я тут останусь. Аминь. От ярости он заскрипел зубами. Коварные враги отшатнулись.
Аккорды подходят. Очень грустная вещь. Но такой и должна быть. Смотаться пока не кончилась. Проходить мимо неё. Можно оставить этот НЕЗАВИСИМЫЙ. Письмо у меня. А если она, предположим. Нет. Иди, иди, иди. Как Кэшл Бойло Конноро Койло Тисдал Морис Тисдем, идиииииии.
Дапрдти. Цввстл. В рост с рожью синева. Цвейт встал. Уй. Мыло так и влипло сзади. Наверное вспотел: музыка. Не забыть тот лосьён. Ладно, пока. Высшего кла. Карточка заткнута, да.
Мимо глухого Пэта, в дверях напрягающего слух, Цвейт прошёл.
У казармы Женив умер тот юноша. У Пассажа положили тело его. Горе! О, горемычный. Голос горюющего певца призвал к горестной молитве.
Мимо розы, мимо атласной груди, мимо ласкательной ручки, мимо росплесков, мимо порожних, мимо выбухнутых пробок, приветствуя на ходу, минуя глаза и волосы дев, бронзу и золото слегка в мореглубиннотени, прошёл Цвейт, мягкий Цвейт, мне так одинокий Цвейт.
Тук. Тук. Тук.
Молитесь за него, умолял бас Долларда. Вы кто слушает в покое. Шепните молитву, сроните слезу, добрые люди, добрый народ. Он был стриженый парень.
Спугивая подслушивающего коридорного, стриженый обашмаченый Цвейт в вестибюле Ормонда услышал взрёвы и взрыки браво, смачные спиношлёпы, их всех башмаков топотанье, башмаков, что не парня того башмаки. Гам общего хора, обмыть как следует.
Хорошо что я улизнул.
– Ну, ты силён, Бен,– сказал Саймон Дедалус.– Ей-Богу, как всегда в отличной форме.
– Даже лучше,– сказал Томджин Кернан,– прочувственнейшее исполнение этой баллады, клянусь душой и честью.
– Лаблаш,– сказал отец Коули.
Бен Доллард грузно прокачучил к бару, мощно похвалоокормленный и весь разалелый, на тяжкоступных ногах, его подагренные пальцы выкаблучивали кастаньетами в воздухе. Большой Бенабен Доллард, Бык Бенбен, Бык Бенбен. Трр.
И нутротронутые все, Саймон выдувая дружелюбство на сигнальном рожке своего носа, все со смехом, они грянули заздравным в его честь ура.
– Вы заалелись с виду,– сказал Джордж Лидвел.
Мисс Даус опорядила свою розу, погодить.
– Бен, душка,– сказал м-р Дедалус, шлёпая по Беновой жирной спино-плечевой лопатке.– Он как огурчик, вот только многовато развёл жировых отложений в тканях.
Трррррссс.
– Жир смерти, Саймон,– прорыкал Бен Доллард.
Ричи трещина в лютне одиноко сидел: Гулдинг, Коллис, Вард. Неопределённо он годил. Неоплаченный Пэт тоже.
Тук. Тук. Тук. Тук.
Мисс Мина Кеннеди поднесла близко свои губы к уху бокала первого.
– М-р Доллард,– пробормотали они тихонько.
– Доллард,– бормотнул бокал.
Бок первый полагал: мисс Кенн когда она: что долл он был: она дол, бок.
Он бормотнул, что знает это имя. Имя ему знамо, так сказать. Вобщем сказать, он слышал имя Доллард, так кажется? Да, Доллард.
Да, сказали её губы громче, м-р Доллард. Он премило исполнил эту песню, бормотала Мина. И ПОСЛЕДНЯЯ РОЗА ЛЕТА премилая песня. Мина обожает эту песню. Бокал обожал песню которую Мина.
Этой последней розой лета Доллард довёл Цвейта ощутить ветра круговерть внутри.
Шипучая штука этот сидр: крепит к тому же. Постой. Почта возле Ребена Дж. один и восемь пенсов. Отделаться уж. Обогнём вокруг через Грик-Стрит. И зачем было мне обещаться придти. Попустило. Музыка. Воздействует на нервы. Пивной кран. Рука той что колыбель качает правит.
Бен терн. Правит миром.
Далеко. Ко. Ко. Ко.
Тук. Тук. Тук. Тук.
Вверх вдоль пристаней шёлЛионеллопольд, проказник Генри с письмецом для Мэди, с усладами греха, где кружевца для Рауля, с мне-там-псы-коз, шёл и шёл Полди.
Тук, слепой шёл, постукивая за туком бордюрный камень, простукивая, тук за туком.
Коули он дурманит себя этим; своего рода опьянение. Лучше дать себе волю только наполовину, как если тискаешь девственницу. К примеру, фанаты. Одни сплошные уши. Не упустить и полудольки трельки. Глаза закрыты. Голова кивает в такт. Притактнутые. Не смей и затронуть. Думать строго воспрещается. Всего и разговоров. Лялякают про ноты только.
И всё пытается заговорить. Неприятно, когда обрыв, потому что никогда не знаешь наверн, Орган на Гардинер-Стрит. Старый Глинн, шестьдесят фунтов в год. Унасестился там, на петушином вершке, с педалями да клавишами. Целый день за органом. Часами плетёт-выплетает, разговаривает сам с собой, или с тем малым, что накачивает меха. Забурчало, уркнуло, а потом, совсем нежданно, слегка ве вейнул. Виию! Ве вейнул лёгкий пук ввиии. Цвейта маленький ве..
– Он?– сказал м-р Дедалус оборачиваясь с вынутой трубкой.– Я с ним сегодня утром беднягу Пэдди Дигнама…
– Да, помилуй его Господи.
– Прочим между, там вон камертон на…
Тук. Тук. Тук. Тук.
– У его жены отличный голос. Или был. А?– спросил Лидвел.
– О, это наверно настройщик,– Лидия сказала Саймонлионелу впервые я узрел,– забыл тут, когда был.
Он слепой, поведала она Джорджу Лидвелу, вновь я увидал. И так изысканно играл, наслажденье слушать. Изысканный контраст: Бронзалид миназлато.
– Ори,– проорал Бен Доллард наливая. Пропой!
– 'ллдо!– выкричал отец Коули.
Вфррррр.
Чувствую мне подпирает…
Тук. Тук. Тук. Тук.
– Очень,– сказал м-р Дедалус, глядя на обезглавленную сардину.
Под колпаком для сэндвичей лежала на носилках хлеба одна последняя, одна-одинёшенька, последняя сардина лета. Одинокий Цвейт. Очень, всматривался он. В нижнем регистре преимущественно.
Тук.Тук.Тук.Тук.Тук.Тук.Тук.Тук.
Вот бы да.
Цвейт шёл мимо конторы Берри. Погоди. Была бы волшебная палочка. Две дюжины юристов в одном только этом здании. Тяжба. Любят друг друга. Груды пергамента. Г. г. Карман и Ник, патентованные адвокаты. Гулдинг, Коллис, Вард.
Но например молодчик, что лупит в большой барабан. Его призвание: оркестр Мика Руни. Интересно, как его осенило. Сидел дома, после свиной ножки с капустой, утрясая всё это в кресле. Репетировал свою оркестровую партию. Бом. Бомпадур. Балдей жёнушка. Ослиная шкура. Хлещут их всю жизнь, ещё и после смерти лупят. Бом. Блуп. Вобщем, что называется яшмак, то есть кисмет. Судьба.
Тук. Тук. Юноша, слепой, с постукивающей тросточкой, прошёл, туктукая, вдоль витрины Дейла, где русалка с расплескавшимися волосами (но он не видел), выпыхивала клубы русалочьего (слепой не), русалочий, наимягчайший в затяжке.
Инструменты. Стебелёк травы, зажатый в раковине из её ладоней, и подуть. Даже из расчёски и обёрточной бумаги можно выдуть мелодию. Молли в её пеньюаре на Западной Ломбард-Стрит, волосы распущены. Наверное всякое ремесло изобретает свои, усекаешь? Охотник на роге. Хха. У тебя вскочил, что ли? Cloche. Sonnez la. Пастух на дудочке на своей. Полисмен на свистке. Запоры и ключи! Трах! Четыре часа всё спокойно! Спите! Уже случилось. Барабан. Бомпадур. Постой, знаю. Городской глашатай. Длинный Джон. И мёртвых пробудит. Бом. Дигнам. Бедняга nomine domine. Бом. Вот и музыка, то есть все эти бом бом бом очень смахивают на то, что зовется da capo.
Мне и впрямь надо. Вот если б я так дерганул на банкете. Просто вопрос привычек персидского шаха. Шепни молитву: смахни слезу. Всё равно, он, должно быть, малость был простак – не разглядеть пехотного кэпа. Закутался. Интересно, что то был за малый у могилы в коричневом макине. О, шлюха этого закоулка.
Замызганная шлюха в чёрной соломеной матросской шляпе набекрень шла, размалёвана, при свете дня вдоль пристаней навстречу м-ру Цвейту. Когда впервые он узрел прелестное созданье. Да как раз. Мне так одиноко. Сырая ночь в переулке. У кого тут рог-то? Хихо. Навидалась. Тут не её околоток. Чего это она? Надеюсь не. Пст! Просто стиранное белье. Знала про Молли. Прищучила меня. Полная дама была с тобой в коричневом костюме. Не рыпайся. Мы ещё условились встретиться. Зная, что никогда или почти никогда. Слишком дорого и близко от дома родного дома. Видит меня, нет? Днём так просто пугало. Лицо обвисло. Ну, её к чёрту! О, брось, ей тоже надо жить, как и всем прочим. Посмотрим тут.
В витрине антикварной лавки Лионела Марка спесивый Генри Лионел Леопольд милый Генри Цветсон: на деле м-р Леопольд Цвейт высмотрел ручной мелодион с засиженными потёками в мехах. Цена: шесть круглых. Можно выучиться играть. Дёшево. Пусть она пройдёт. Потому что всё дорого, если не хочешь. Вот это и значит настоящий торговец. Заставить тебя покупать то, что он хочет продать. Малый, что продал мне шведскую бритву, которой даже выбрил меня. Хотел содрать даже за то, что направил её. Вот она проходит. Шесть круглых.
Должно быть сидр, а может ещё то бургундское.
Возле бронзы сблизи, возле злата издалека, они чокнулись звенящими стаканами все, ясноглазые и отважные, перед бронзовой Лидии последней прельщающей розой лета, розой Рима. Первый Лид, Де, Коу, Кер, Долл, пятый: Лидвел, Сай Дедалус, Боб Коули, Кернан и Большой Бен Доллард.
Тук. Юноша вошёл в пустынный зал Ормонда.
Цвейт взирал на отважного картинного героя в витрине Лионела Марка. Прощальные слова Роберта Эммета. Последние семь слов. Это у Мейербира.
– Настоящие мужчины, как вы.
– Точно, Бен, точно.
– Подымут стаканы, как один.
Они подняли.
Чок. Чак.
Так. Незрячий юноша стоял в дверях. Не видел бронзу. Не видел злата. Ни Бена, ни Боба, ни Сая, ни Джорджа, ни бокалов, ни Ричи, ни Пэта хии хии хии хии. Он не видал.
Морцвет жирцвет рассматривал последние слова. Потихому. Когда моя страна займёт своё место среди.
Пррпрр.
Должно быть бургу.
Ффф. Оо. Ррпр.
Наций земли. Сзади никого. Она прошла. Тогда, но не ранее. Трамвай. Клям, клям, клям. Удобный слу. Подходит. Клямблклямблклям. Это точно от бургундского. Да.
Один, два. Пусть напишут мою. Тарааааааа.
Эпитафию. Я это
ппррпффррппффф.
Свершил.